Читать книгу Персонаж 8 - Сергей Федоранич - Страница 2

Рома с шумом выдохнул и захлопнул папку с делом что было силы. Картонная корка беззвучно прилипла к первой странице дела и выставила на обозрение обложку: «Уголовное дело № 14/2012 по обвинению Балахнина Виктора Дмитриевича по ч.1 ст. 105 УК РФ». Судья Истомова, наблюдающая за сим действием исподлобья, подняла на усыпанных пудрой морщинах правую бровь.

– Какие-то проблемы, заяц мой?

Она была похабной, морщинистой, высохшей старой сукой. Это знали все. И Рома Рождественский – как нельзя лучше. Именно он провел именно с ней последние три года именно своей жизни в качестве именно ее помощника. Без злоупотребления «именно» не обойтись! Ведь это он строчил за нее приговоры, которые она все равно потом переписывала с отвратительно безрадостной мордой, а после тыкала ему в лицо свои корявые пальцы с алым лаком на ногтях со словами: «Ты ни хрена не разобрался в деле, сопляк!». Ей было под восемьдесят, и Рома пару раз в день умолял небеса о справедливости, а когда инспекция из управления судебного департамента жаловала с визитом в кабинет ведьмы, с отчаянием смотрел них. Тщетно, в этом году (29 декабря) Истомова Полина Алексевна отпразднует свое восьмидесятилетие с года выпуска с производственного станка завода, где отливают таких женщин, и пятидесятилетие на судейском посту и продолжит вершить правосудие.

Вот в этом и состоял корень зла.

Истомова была бесстыдной матершинницей, придирчивой ведьмой, ехидной стервой и безжалостной курильщицей, но в то же время за всю свою карьеру судьи в ее портфеле приговоров не подгнивало ни одного отмененного решения. Ни одного измененного. Ни одного брака. Никогда. Свои дела она рассматривала безупречно, безукоризненно, точно в срок (Рома подозревал, что старая ведьма умеет обращать время вспять), выносила справедливые, законные и обоснованные решения. Именно поэтому ее терпели в суде. Уважали, а некоторые – даже искренне любили.

Рома Рождественский был ее «сопляком». Она подцепила его незаметно для него самого – с первого дня работы в канцелярии суда. Пять лет назад. Она приглядывалась к нему два года, пару раз вызывала к себе в процессы в качестве секретаря и изматывала до полусмерти с протоколом судебного заседания. А потом, совершенно неожиданно, уволила к чертям свою такую же дряхлую помощницу, которая, перекрестившись, ушла на пенсию, и назначила Рому своим помощником.

– Фаина Петровна, дал же бог имя несчастной, всегда была моей обузой, – объясняла зачем-то она Роме в первый рабочий день на новом посту, – она с 76-го года работает со мной и ни разу ни пискнула о назначении себя судьей. Меня это бесило, но я терпела, потому что краше ее приговоров только мои. Ты – молодой, симпатичный и однозначно не тупой сопляк, из тебя может когда-нибудь выйти справедливый судья, если, конечно, будешь молиться на меня перед сном.

Пообещав научить его рассматривать дела так, чтобы в его приговорах не было дефектов, Истомова принялась за дело. Она до отвала загрузила Рождественского работой, и спокойно курила в своем кабинете, слушая, как хрустит его позвоночник от неподъемной ноши. За два года Рождественский прочитал все ее решения. Те, что были написаны от руки – перепечатал на компьютере по приказу старой суки. Он уже тогда возненавидел ее, но был благодарен небесам за превосходного учителя. И, в минуты слабости, его пробирали слезы, что ему посчастливилось работать со стервой Истоминой.

Получив дело Балахнина, Рождественский сделал так, как делал всегда – подготовил статистический материал, написал постановление о назначении предварительного слушания, созвонился с адвокатом и согласовал с прокурором даты ближайших судебных заседаний. После всего отправился к судье в соседний кабинет обсуждать дело, чтобы приступить к подготовке проекта приговора.

Собственно, беззвучный бунт Рождественского в самом начале, когда судья задала риторический вопрос «Какие-то проблемы, заяц мой?», венчал конец совещания, которое с самого начала пошло совсем не так, как хотелось Роме.

– Что мы имеем? – спросила Полина Алексеевна, затягиваясь любимым «Мальборо» прямо на рабочем месте.

Она восседала за своим шикарным столом в самом просторном кабинете Георгиевского районного суда в окружении кадок с орхидеями, которые Рождественский мечтал придушить ночью, но усердно поливал их днем, восторгаясь их нежностью.

К столу была приставлена табуретка и очищен уголок стола, где и удавалось примоститься Рождественскому, когда нужно «посовещаться». Из принципа судья никогда не проводила процессов в кабинете, объясняя другим судьям, что в ее возрасте полезно пройтись по коридору до зала заседания, тем более, ее совсем новый, с хорошим ремонтом и красивой кедровой мебелью. «А еще, – язвительно добавляла она, – простых и быстрых уголовных дел, которые можно рассмотреть «в кабинете», не бывает».

– Простое убийство, – отрапортовал Рождественский, – субъект не судим, нелюдим, в первый раз, не признал вины, доказательства железные, дело ясное. Прокурор просит восемь, адвокат позицию не заявлял. Свидетелей трое, но объективную сторону они не видели.

– Ты объебалово прочитал? – спросила Истомова и выпустила колечки.

– Да, Полина Алексевна, – ответил Рома.

Ему претили ее манеры в «неформальной» обстановке с помощником. Хотя какое это неформальное общение, когда они обсуждают дело? Но ведьма, видимо, считала по-иному и позволяла себе жаргон в общении с ним с глазу на глаз. Под «объебаловом» понималось, конечно же, обвинительное заключение.

– И чего там? Удиви меня! – она взвизгнула, аж подпрыгнула, видимо, изображая восторг, и растянула губы в дряблой улыбке, обнажив бескровные десны, в гнездах которых крепились прокуренные желтые зубы. Причем далеко не все свои.

Рома был абсолютно уверен в том, что на ее прикроватной тумбочке стоит граненый стакан с раствором никотина и эти самые зубы замачиваются в нем на ночь. А рядом – брошенный как скальп в Освенциме черный парик-каре.

– Как я уже сказал, обвиняемый свою вину не признал, от дачи показаний отказался, но следствие проведено всесторонне и объективно. Четко выражен состав преступления. У Балахнина во время задержания обнаружили револьвер. Экспертиза подтвердила, что пуля в сердце Архангельского была выпущена из этого револьвера. Кроме того, после выстрела, ногу Архангельского свело судорогой, и автомобиль, в котором они находились, тронулся с места. Балахнин пытался взять управление в свои руки и запачкал их кровью.

– Ладно, оставим это, – кивнула удовлетворенная Истомова, – кто у нас терпила?

Как-то Истомина извергла при адвокате подсудимого это словечко, которым на жаргоне называют потерпевших и жертв преступлений. Хорошо, что там же присутствовала нынешняя пенсионерка Фаина Петровна, которая взяла вину на себя и захихикала, дико извиняясь.

– Жертва – писатель Иван Арханегльский. Очень известный и популярный среди огромного круга читателей. Издательство уже связалось с нашей пресс-службой, чтобы получить оперативную информацию о движении дела.

– Ни слова пусть не высирают, – распорядилась судья, – пока я не прищурюсь на любые их релизы по этому делу. Ясно?

– Понял, Полина Алексеевна.

– Обратимся к вине, заяц мой.

Судья протянула руку и поманила скрюченными пальцами, ожидая дело.

Рождественский запихал выпирающее пузо непришитых страниц в дело и передал судье. Та мимолетом пролистав страницы, добралась до обвинительного заключения, и кабинет погрузился в блаженную тишину.

Когда она потянулась за пачкой сигарет, Рождественский едва успел вытащить палец из ноздри. Оттуда он пытался достать невероятно колкую и упрямую козу.

– Пальцы береги, – бросила Истомова, – у меня косоглазие, не забывай.

«У тебя дыра во лбу», – мысленно огрызнулся Рождественский.

– Херня тут, заяц мой, а ты нихрена не разобрался в деле, – изрекла она, попыхивая разгорающейся сигаретой.

– Вас что-то смущает?

– Да, мотив. Его отсутствие!

Рождественский напрягся. Такого быть не может, ни прокурор, ни он не могли упустить столь важных моментов. Он воспроизвел в уме дело и оправдался:

– В обвинительном заключении указывается, что у обвиняемого был, вероятно, корыстный умысел.

– И как это доказали? Наличием денег при писаке?

– Ну да.

– А откуда будущий зек узнал об этом?

– Вероятно, он даже и не думал, что решился на убийство писателя.

Просто забрался в дорогую машину, – предположил Рома, – машина-то у Архангельского ого-го!

– Купишь себе такую же, – успокоила его судья, – но то, что написано в объебалове и что предполагаешь ты – не вариант. Я несколько раз обращала внимание прокурора на несостоятельность этой следовательши, но у нее стальные яйца, с невозмутимой мордой оправдывалась каждый раз. Сейчас не выйдет. Вину она не доказала, и ее не докажет прокурор. И дело уже поступило к нам. И в процессе мы это не устраним. Он выйдет на свободу.

– Но мотив – это факультативный признак состава преступления, – горячо возразил Рождественский, – он может и не быть установлен! Главное, доказать вину и установить ее форму. Тут все ясно – прямой умысел. Он знал, что собирается сделать, осознавал, какие последствия могут наступить и желал их наступления!

– А зачем? – спросила судья. – Зачем он хотел, чтобы писатель был мертв?

– Да не писатель же. Это совсем неважно в этом деле! Просто человек. Не знаю, может, чтобы ограбить его. Или не нравился он ему. Или девушку у него увел. Или еще тысяча причин, абсолютно неважных!

– Ошибаешься, заяц мой, – томно произнесла Истомова и затушила сигарету. – И это надо выяснить.

– Да зачем?!

Судья передала ему дело и велела открыть первую страницу.

– Читай, – сказала она. – Читай три верхние строчки.

– М-м-м… «обвиняется Балахнин Виктор Дмитриевич 13.01.1983 года рождения, в совершении преступления, предусмотренного ч.1 ст. 105 УК РФ…» И что? Я это писал, я знаю, что написано дальше. Что вы хотите сказать этим?

– Что в разрешении дел об убийстве я буду руководствоваться своим внутренним убеждением, – сказала Истомова, но потом, поняв, что сморозила нечто неправильное, поправилась: – как и в любых других делах. Но в кражах я могу свою совесть заткнуть, здесь же она будет вопить истошным голосом. Я думаю, что там было не простое убийство. Может быть, нашего обвиняемого подставили. Невыясненные мотивы могут круто изменить дело, заяц мой. И ты выяснишь эти мотивы. А теперь выдохни, не то треснешь по швам. Вон как надулся!

Рома с шумом выдохнул и захлопнул папку с делом что было силы.