Читать книгу Искусство умирать - Сергей Герасимов - Страница 4

Сегодня у него было плохое настроение – сегодня ему снова расхотелось жить.

Орвелл откинулся на кресле и вдавил руками глаза. Надо повалять Ваньку, – подумал он, – это всегда помогает.

В начале двадцать второго века технология так резко рванула вперед, что теперь ее возможности стали безграничны. Практически безграничны. Технология была способна создать самый невероятный прибор или самое причудливое устройство.

Технология была способна создать даже искусственного человека, и скрестить его с настоящим. И это было только началом технологической революции. Совсем недавно вошел в моду Ванька – игрушка, снимающая усталось.

Ванька представлял собой три фигуры, размещенные в углах квадрата.

В первом углу стоял сам Ванька – человеческая фигурка на одной ноге и с тремя руками. Во втором углу – позрачная коробочка с мелким живым существом (обычно рыбкой, мышкой или воробьем). Коробочка полностью обеспечивала жизнедеятельность своего пленника. В третьем углу был механический диктофон, а четвертый угол был пуст. В Ваньку играли так:

– Ванька, голос! – сказал Орвелл.

Фигурка с тремя руками ожила, задвигалась и стала петь бессмысленную песенку, хлопая себя ладонями по лбу.

Появились в нашем веке людоедо-человеки…

Так начал петь Ванька. Игрушка была устроена таким образом, что, как только несколько случайных и полубессвязных строк давали подобие смысла, фигурка Ванька замирала. Зато начинала петь следующая фигурка. Воробей, мышь или рыбка испуганно открывали рот и продолжали ту же песню. И снова случайные строки вдруг совпадали по смыслу – животное прекращало петь и передавало эстафету диктофону. Диктофон передавал эстафету пустоте. Пустое пространство пело продолжение глупейшей песенки. Потом снова начинал Ванька – так песенка бегала по кругу. Как утверждали психологи, Ванька пекрасно снимал усталость и напряжение. Действительно снимал. Игрушка реагировала только на два приказа:

«Ванька, голос!» и «Ванька, молчать!». Отдыхать с помощью такой игрушки называлось «Валять Ваньку». Ваньки были во всех служебных кабинетах, во всех частных домах и квартирах, во всех развлекательных заведениях. Миниатюрные Ваньки устанавливались даже в автомобилях. Но пройдет несколько месяцев и новая модная игрушка вытеснит доброго веселого Ваньку.

Жили-были Ваня с Петей на неведомой планете… – продолжал чирикать воробей, довольно мелодично. Мелких животных специально выращивали в больших количествах, чтобы удовлетворить спрос на Ванек.

Каждое животное выдерживало гарантированные две недели такой жизни, а потом умирало и заменялось новым.

Как срубили все кокосы – занялись пномпеньским боксом.

Самый модный спорт теперь – надо пнуть сильнее пень! – спел воробей и закрыл клюв. Строчки совпали по смыслу, и теперь включился диктофончик. Орвелл слышал его, не различая слов. Он сидел с закрытыми глазами.

А когда повырастали, зубы вставили из стали.

Эти зубы как ножи – очень-очень хороши.

Смысл снова совпал и теперь песню подхватило совершенно пустое место.

Ничто произносило слова – совсем несложный трюк современной техники.

Ванька помогал; Орвелл чувствовал, что усталось уходит.

Телефон.

– Алло? – Орвелл поднял трубку, – вы никак не могли обойтись без меня?

Да, меня это интересует, но сегодня я занят.

Сегодня он действительно был занят. Дело в том, что случилось экстраординарное событие: вторая планета Бэты Скульптора перестала отвечать по лучу надпространственной связи. Перестала отвечать во всех диапазонах; перестали отвечать все станции связи. А станций было не меньше десятка.

Орвелл листал только что прибывшую информацию о планете. Большую часть записанного он знал сам. Но, когда случается чрезвычайное событие, может помочь любая мелочь. Орвелл бы никогда не простил себе, если бы он пропустил такую мелочь.

Вторая планета Бэты Скульптора была единственной, не считая Земли, где существовала разумная жизнь. Разумная жизнь на «Бэте» (так называли планету все, кто имел доступ к информации) прекратилась несколько столетий назад. Зато сохранились памятники истории, поистине великой истории народа, который уничтожил сам себя.

Древние обитатели Бэты имели цивилизацию, гораздо превосходящую земную. Они смогли пережить изобретение топора, пушки, ядерной бомбы, психотропного оружия, бомбы с кибернетическим мозгом и прочих прелестей, без которых не развивается ни одна культура. Но они пошли дальше: был создан аппарат, уничтожающий только опасного врага. Это было устройство небольшого размера, которое прикреплялось к любому оружию – к кибернетическому мозгу, к пушке, даже к луку с натянутой тетивой. Если приближался опасный враг, то оружие срабатывало на уничтожение; если приближался трус, предатель или просто ничтожный человек, оружие его иногрировало, оставаясь взведенным. После двух-трех столкновений вражеские армии просто разбегались по домам, потому что никто не хотел воевать. Оставались только слабаки и нерешительные.

Но войны не прекращались – начальники посылали в бой все новые и новые толпы. И все новые толпы дезертировали, прореженные гребенкой супероружия, которое убивало только смелых. Так начался искусственный отбор на вырождение.

Оставшиеся в живых трусы были неспособны уничтожить громадные запасы оружия, а оружие срабатывало вновь и вновь, выбивая из опустившейся человеческой массы лучших и оставляя худших. Все худших, худших и худших. Пришло время и жители Бэты потеряли письменность. Потом они разучились разговаривать. Потом были полностью поглощены дикой природой. Вскоре на планете не осталось ни одного разумного существа.

Вторая планета Бэты Скульптора довольно быстро была освоена людьми – она по большинству параметров походила на Землю. Тридцать-сорок лет на Бэте процветала колония землян, которая постоянно расширялась. Поселенцы обычно не хотели возвращаться, называя новую родину обретенным раем. Дети, родившиеся на Бэте, и думать не хотели о возвращении на Землю.

Орвелл однажды посетил эту счастливую колонию – лет тринадцать назад. Это и в самом деле был курорт всепланетного масштаба; с обилием пищи, развлечений и минимумом труда. В тот раз Орвелл подумал, что Бэта – лучшее место во Вселенной, где бы он мог провести свою старость. Но до старости было еще далеко.

И вот теперь там что-то случилось. Правда, счастливые жители Бэты иногда не понимали земных забот и устраивали и мелкие веселые розыгрыши и праздники, во время которых со связью могло происходить все, что угодно. В этот раз начиналось так же. А потом анализаторы логики (устройства, контролирующие каждый надпространственный приемник) объявили об опасности. И после этого связь прервалась. В этой ситуации даже не пахло ни праздником, ни розыгрышем. Орвелл оперся подбородком о кулаки и задумался. Снова заорал телефон.

– Я же сказал, что занят, – он помолчал, вслушиваясь в сообщение. – Ладно, я буду. Это действительно важно.

Еще этого не хватало.

Если только это правда.

Он положил трубку и нажал кнопку вызова.

– Сейчас выезжаем. На базу Х – 14. Потом отведете машину обратно. Я сегодня не вернусь.

– Когда быть готовым? – спросил сержант.

– Сейчас.

Через пять минут Орвелл сидел в машине. Голубой жук с прозрачной кабиной плавно взял с места и, ускоряясь, двинулся к тоннелю. Орвелл чувствоввал, как ускорение прижимает его к креслу.

Водитель был нужен, собственно, только вначале и в конце поездки. Сам тоннель контролировался электроникой и скорость автомобиля достигала сверхзвуковой. Конечно, такие скорости требовались лишь для поездок на большие расстояния. До базы Х – 14 было около восьмисот километров.

Орвелл выключил внутреннее освещение (только перетекали живые голубые звездочки на панели управления) и задумался. Он любил думать в темноте. Сержант молчал: по уставу ему не полагалось говорить. Думать ему тоже не полагалось.

Черт бы побрал все эти чертовы уставы, которые делают из человека механизм, – подумал Орвелл, но ничего не сказал. То, о чем думаю я, это только мое дело.

Итак, кажется случилось. Сбито еще одно летающее блюдце (второе за всю карьеру Орвелла), но теперь внутри блюдца явно кто-то есть. Блюдце упало в океан и попробовало уйти под воду, довольно резвым маневром, но было быстро выловлено и сейчас находилось на палубе ракетного крейсера, окруженное самой мощной техникой уничтожения, которая была на Земле. Существа изнутри подавали неясные сигналы, но до прибытия специалистов никто на сигналы не отвечал. Орвелл и был тем самым специалистом, чье присутствие требовалось.

Ультразвуковое сканирование позволяло получить четкую картинку того, что находилось внутри. В принципе, существ можно было изучать, даже не вламываясь внутрь. Но военные обязательно вломятся – им нужны новые технологии для нового оружия.

Орвелл нажал кнопку связи.

– Новости?

– Пока никаких.

– Сколько существ?

– Двое.

– Передайте изображение.

Кабина слабо осветилась: в пространстве повисла стереокартинка. Двое. Цвет кожи неизвестен (ультразвуковое сканирование не позволяло определять цвета; компьютер раскрашивал наиболее вероятным цветом, иногда угадывая). Одежды нет.

Половых признаков нет.

– Какого они роста? – спросил Орвелл.

– Около полутора метров. Обратите внимание на глаза.

– Уже обратил.

Глаза были очень большими и совсем без век, похожи на рыбьи. Рта практически нет. Туловище маленькое. Руки и ноги тонкие. Такое существо будет весить килограмм тридцать, не больше. Судя по поведению, они взволнованы. Еще бы. Они ведь не могут не понимать, в какой опасности находятся. Пожалуй, вернуться к семьям им уже не придется. Если у них есть семьи.

Орвелл заметил, что сержант тоже рассматривает картинку. Небольшая утечка информации. Что ж, устав есть устав.

– Запрещаю кому-либо рассказывать об этом.

– Есть! – сказал сержант и отвернулся.

– Можете смотреть. Что вы об этом думаете?

– По-моему, они боятся.

– А что бы ты делал на их месте?

– Я бы тоже боялся. Или предупредил бы: если не отпустишь, то высажу в воздух весь твой ……. корабль! Вот бы морячки забегали, они ведь не знают, блеф это или нет!

Сержант выругался. Он любил сладко ругнуться и сладко не любил моряков.

– Я запрещаю вам ругаться в моем присутствии.

– Есть! – сержант снова отвернулся. На этот раз сержант обиделся: все военные ругаются, это их святое право. Если каждая шишка будет…

Орвелл с детства не переносил брани. Наверное, из-за своего воспитания: он имел очень начитанную мать (правда, мать больше читала мелодрамы) и отца – профессора-лингвиста. Профессора-лингвисты пока еще не все вымерли на Земле; они помогали, к примеру, создавать такие вещички, как Ванька. Отец был со странностями. Он любил повторять, что брань – это остаток животного языка, звуков без смысла, который проявляется в человеке только тогда, когда не хватает языка человеческого. Возможно, отец был прав. Еще отец говорил, что брань похожа на болезнь – как только ты попадаешь в плохую компанию, ты заражаешься. Тогда Орвелл решил взрастить в себе невосприимчивость к болезни.

В детстве все мы принимали громадные решения по поводу чепухи.

Было еще одно обстоятельство: по соседству с домом, в котором тогда жил Орвелл, обитала семья двух никчемных пьяниц. Они любили друг друга, эти полуживые существа, но переговаривались только бранью. Однажды ночью муж ушел в лес и повесился. На следующую ночь то же сделала жена. Орвеллу тогда было одиннадцать; он был впечатлителен и раним как мимоза; он запоем читал фантастику и мечтал о карьере пилота-исследователя. Мечты исполнились, даже с лихвой.

Кресла развернулись и Орвелл снова почувствовал могучую вдавливающую силу.

Сейчас машина тормозила. Поездка заняла тридцать минут. Еще десять минут на слайдере – и он окажется на месте. Сержант включил Ваньку и Ванька запел:

Тяжела рука у Лены как баллон с ацетиленом…