Читать книгу Времена Амирана. Книга 5: Выстрел - Сергей Голубев - Страница 1

This is the end

Beautiful friend

This is the end

My only friend, the end

(The Doors)

Вот именно, – сказал Иа. – Явно тронулись. Но я тут ни при чём.

(А. Милн/Б. Заходер)

Глава 1

Люди – они как муравьи. Особенно, если взглянуть на них беспристрастно и объективно. Откуда-нибудь сверху. С высоты, скажем, драконьего полета. Маленькие такие, все куда-то бегут, чего-то тащат. Волокут палочки, кирпичики, и так – камень на камень, кирпич на кирпич, строят себе громадные муравейники. Мило, забавно, даже где-то трогательно.

Но иногда…

В желтой жаркой Африке, в центральной ее части, а также в дебрях Амазонки водятся муравьи-сиафу, так они называются, а если по латыни, то dorilus wilverthi, чтоб вам было понятнее, если кто знает латынь.

И вот эти самые сиафу вдруг как сорвутся с места, как построятся в колонны, да как ломанут куда-нибудь, где хорошо потому, что их там нет. И не стоит становиться у них на пути, не съедят, так понадкусывают. Зачем они идут – за счастьем? За справедливостью? Или их влекут причины геополитического характера? И не спросишь.

Остается спросить у самих себя, а что вело, что влекло нас самих, на протяжении всей истории? Зачем мы сами выстраивались в колонны и шли туда, где и без нас было не худо. Зачем топтали чужие пашни, жгли города, шеломами вычерпывали и без того обмелевшие по летнему времени речки?

И сколько ни написано поэм и саг, былин и песен, а все равно – непонятно. И никогда точно не знаешь, кто герой, а кто злодей. Разве не герой тот, отчаянный, лезущий по хлипкой, качающейся лестнице на каменную стену? Лезущий, карабкающийся навстречу летящим в него камням, стрелам, дротикам? Уворачивающийся от острой сабли и кипящей смолы?

Разве он не достоин славы?

А тот, что стоя на кромке стены, длинным шестом спихивает прочь лестницу с карабкающимися по ней врагами? Под градом стрел и камней, запущенных стоящими внизу катапультами. Тот, что первым встречает и вступает в бой с теми, кто залез на стену? И пока он мечом старается поразить одного супостата, справа и слева появляются новые, вроде голов у многоглавой гидры – на место одного вылезают двое.

Он, защищающий родной город, отца, мать, жену, детей – всех, кто там, за его спиной, защищающий право – свое и их, право просто жить, – разве он не герой?

Нет, никогда в этом не разобраться, и не понять. Особенно, если смотреть беспристрастно и объективно. Откуда-нибудь сверху. С высоты, скажем, драконьего полета.

1

Первый блин, говорят, всегда комом. Вот именно таким комом – грязным, кровавым, нелепым, обернулась первая встреча воинства царя Бенедикта с первым же встреченным им супостатом.

Разбитая, потрепанная, но не потерявшая управления армия ахинейского султана, уходившая от преследующих ее закованных в стальную броню арбокорских рыцарей, вышла, сама того не ожидая, на стоявшую лагерем армию последних защитников Амирана.

Это случилось в тот самый день, когда Ратомир с триумфом вернулся в Трехгорное, освободив захваченных степными налетчиками пленников. В этот же день Принципию с веревкой на шее вели по улице хамадийского села. Вели сквозь строй избивавших и оплевывавших ее людей. Завтра ее ждало то же самое. И завтра, и послезавтра, а потом – суд и неизбежная казнь.

Такой уж выдался день – триумфа сына, позора дочери и болезненного крушения надежд отца. Тем более болезненного, что две стрелы нашли и его, ранив – одна в плечо, другая в ногу повыше колена. «Бессмертные» Куртифлясовой дюжины защищали от стрел, принимая их на себя, только самого Куртифляса. Они защищали его, своего командира и господина, а что до прочих, то только постольку, поскольку они были рядом.

Да, именно тучи стрел, поднятые в воздух ахинейскими лучниками, решили исход сражения. Именно они, эти летящие сверху смертоносные жала, заставили «бессмертных» вопреки всем приказам сгрудиться вокруг своих командиров, предоставив всех прочих своей несчастной судьбе.

И пришлось, бросая раненых, бросая шатры, бросая телеги, бросая все, отступать. Отступать, сгрудившись под защитой все тех же «бессмертных», уходить в горы, в лес – туда, куда не поскачет преследующая их конница. Уходить, оставив вместе с ранеными и убитыми и всякую надежду на то, что они смогут победить всех, и с триумфом вернуться и вернуть себе свою страну.

***

– Главное для нас, – говорил Бенедикт, глядя мимо собравшихся вокруг костра приближенных и военачальников, – это сохранить оставшихся солдат.

Было ветрено. Ветер с недалеких гор нес прохладу, и все жались к огню. Языки пламени метались то в одну сторону, то в другую, по очереди одаряя собравшихся теплом и дымом, выхватывая из темноты их угрюмые лица с заострившимися от голода чертами. Собрание охраняла дюжина Куртифляса, с самого начала принявшего на себя обязанности телохранителя государя. Сотни костров вокруг обозначали присутствие войска. Но обычного в таких случаях шума и оживления не наблюдалось. Голодные и усталые солдаты вели себя тихо, не тянуло их ни на песни, ни на смех. Давно заткнулись самые завзятые шутники.

А Бенедикт, никем не прерываемый, продолжал:

– Пока у нас есть наши воины мы продолжаем считаться законной властью и силой. Мы – часть Амирана. Нет, – перебил сам себя царь, – не часть. Не часть, а как раз мы и есть Амиран!

– Сильно похудевший, прямо скажем, Амиран, – вздохнув, грустно пошутил Куртифляс.

Никто ему не возразил. Промолчал и Бенедикт. Потом сказал:

– Похоже, первоначальный план не удался. Нас, и правда, слишком мало. Я рассчитывал на приток, а его нет. Я думал, нам удастся напугать противника нашими «бессмертными», но они хороши только в обороне. Как только они начинают наступать…

– Их слишком мало, – перебил его Гадюкин, растерявший на этом скорбном пути остатки субординации и чинопочитания, – стоит одним пройти вперед, как тут же в образовавшуюся брешь ломится конница противника.

– Ну да, – кивнул Бенедикт, – как-то так. Значит, попытка спасти страну собственными силами потерпела неудачу. Придется менять стратегию.

Он подождал, но никто ничего не сказал. Все ждали продолжения, и он продолжил.

– Мы с вами знаем, что сейчас на территории Амирана находятся войска Ахинеи, – он мотнул головой в ту сторону, где, предположительно, и находились эти самые войска, который день уже зачем-то преследующие их. Возможно, султану хотелось взять Бенедикта в плен.

– Кроме Ахинеи влез к нам Арбокор. Ну, и Эрогения. Кажется, все. Я думаю, нам ничего другого не остается, как выйти к границам, скажем, Ахалдакии, и попросить у них поддержки.

– А почему, интересно, они-то на нас не напали? – Поинтересовался один из офицеров. Кажется, это был Гистап, ставший полковником после гибели Галла.

– Я не знаю, – ответил Бенедикт, – может быть, просто выжидают.

– А что они с нас за эту помощь потребуют? – Это уже Куртифляс подал голос.

– Да что бы ни потребовали. В любом случае, они не будут нуждаться в ликвидации Амирана как государства. Да им и не нужны наши леса, болота и горы. Они там, у себя, в своей степи чувствуют себя прекрасно. Конечно, придется чем-то расплачиваться.

Он задумался, глядя на огонь. Именно эта мысль и терзала его все последнее время, терзала хуже ран, нанесенных стрелами. Расплата…

– Да, конечно, придется. Но нам сейчас главное чтобы было, что восстанавливать. Тогда, со временем, все вернем. А пока что мы должны выглядеть войском. Войском, к которому можно прийти на помощь. То есть – мы в роли хозяев, нанимающих работника. Работнику же платят? Платят. Ну, так и что тут? Все законно и справедливо. И им хорошо, они получат свое, не грабя, а заработав. И нам хорошо, это же мы прогоним оккупантов, просто с помощью… ну, с чужой помощью, но все же – мы!

– А кто еще может нам помочь? – Спросил кто-то.

– Кто еще? Из тех, кто рядом, и кто еще не напал? Не знаю, – честно признался Бенедикт, – ну вот Ледерландия рядом, но что с нее?.. У нее армия-то так, только подобрать то, что плохо лежит. Возможно, и она где-то тут, просто мы еще не знаем. К ним-то точно нет смысла обращаться. Они не хищники, они травоядные. Но могут и падалью питаться.

***

– Слушай, – юный герцог, главнокомандующий войсками Ледерландского королевства, поднял голову, оторвавшись от груди Сердеции, которую покрывал страстными поцелуями, – а ты все же уверена?..

– В чем, милый?

– Ну, что они и правда отдадут нам мою Мантиохию?

– Конечно.

– Но ведь тебе это обещала Принципия, а не сам…

– Ничего. Он подпишется под договором.

Вообще-то, если совсем уж честно, то Сердецию и саму одолевали сомнения. На кой черт они со своей армией нужны будут Бенедикту? У него будет дракон, один способный разогнать всю их, так называемую, армию. Не сочтет ли он плату за их помощь чрезмерной? Ведь что они, по сути, могут? Ловить тех, кто будет разбегаться? А если бы их никто и не ловил? Что, хуже было бы? В общем, их роль в предстоящем спектакле представлялась Сердеции довольно сомнительной. Единственное, что они могли, так это грабить села. Но и это ведь было необходимо, учитывая потребности тех таинственных магов. Обеспечивать их продовольствием, благо их там немного, а значит, и еды им надо чуть-чуть. Само войско сжирало куда как больше. Сердеция до сих пор как-то не задумывалась о том, как много, оказывается, нужно армии, особенно когда она в походе. За все то время, что она жила в Ледерландии, войска ни разу не переходили границу. И к ним, слава Единому, никто не вламывался. И это, как выяснилось, очень хорошо, потому что, смогла ли бы эта вот, с позволения сказать, армия, противостоять агрессору? Сомнительно, честно говоря. Да еще и при таком вот предводителе.

И она ласково погладила герцога по затылку.

***

– Ваше Величество, – вошедший в палатку адъютант вытянулся, выпучил глаза и щелкнул, как мог, каблуками, – разведка доносит о скоплении войск в одном дневном переходе.

Никто не заставлял адъютанта, графа вон-Таллера, обращаться к командующему именно так. Все шло от сердца. В армии герцога ван-Гайзермейстера уважали и почитали как короля, полагая, что королем он вскоре и станет. Так чего тянуть? Его Величество, и никаких!

После трагической гибели несчастного короля Арбокора Шварцебаппера законных наследников не осталось. Не считать же таковым малолетнего Альфреда, за которого правил так называемый Регентский Совет – паноптикум тупиц и бездарностей, лицом которого, безусловно и заслуженно являлся выживший из ума девяностопятилетний министр двора Фабрициус, глухой, как пень, и понимающий в делах не более восьмилетнего так называемого короля. Заправлял всей этой богадельней Первый Министр, господин Ханс Прюкенторф, известный казнокрад и мужеложец. Под стать ему был и Военный министр – маршал Газгольдер, со времен юнкерского училища не державший в руках меча, и попавший на эту должность только благодаря вдове Шварцебаппера, королеве-матери, с которой когда-то у него был романчик, известный всем, кроме самого Шварцебаппера, которому всегда было плевать на дражайшую супругу. Вот она его и пропихнула с какой-то непыльной инспекторской должности, а Шварцебаппер согласился, не желая расстраивать супругу, уже тогда тяжело больную. В принципе, ничего страшного тогда в этом назначении и не предвиделось, учитывая наступивший повсеместно мир и торжество пацифизма, будь он проклят.

Герцог ван-Гайзермейстер, двоюродный дядя самого Щварцебаппера в этот совет не входил. Он командовал тяжелой рыцарской конницей и не раз, бок о бок с покойным предпоследним королем, врывался во вражеские ряды. Шварцебаппер был ему другом, и, если бы мог выбирать того, кто заменит его на троне после кончины, безусловно, выбрал бы его. А кого же?!

Рыцари Арбокора обожали ван-Гайзермейстера и с нескрываемым презрением относились к Регентскому Совету. И Совет этот попал в безвыходную ситуацию. Попробовал бы он не согласиться с созревшей в армии идеей навести железной рукой дисциплину в соседнем Амиране, вот интересно, что бы тогда с ним стало? Но Совет проявил благоразумие, не стал кочевряжиться, утвердил статью расходов на подготовку и проведение Операции по наведению порядка, прекрасно понимая при этом, что вернувшийся с триумфом ван-Гайзермейстер, скорее всего, тихо отстранит малолетнего короля, и сам займет престол. И никто ничего не скажет. Так и будет! Пожалуй, единственная надежда у этих кретинов была на неизбежные во время войны случайности. В конце-концов у самого-то Шварцебаппера трое братьев, все, между прочим, старшие, вот так и не дожили до того времени, когда освободился отцовский трон. Вот Шварцебаппер его и занял, пропустив по малолетству прекрасную возможность со славой погибнуть в бою или от какой-нибудь хвори, что порой выкашивала больше солдат, чем мечи и стрелы.

И все это понимали, и сам ван-Гайзермейстер, и последний обозник в его войске, что целью похода является отнюдь не Амиран – кому он сдался? – а корона Арбокора. Корона на правильной голове, той, которая больше всех прочих годится для ношения столь тяжелого головного убора.

***

Похоже, воины султана, эти отчаянные головорезы, бесстрашные, беспощадные и молниеносные, сами были в растерянности, пытаясь понять, с чем столкнулись, и выработать какую-то тактику. Они думали об этом на ходу, преследуя войско Бенедикта. Они пока просто шли по пятам на разумном удалении, изредка пробуя в мелких стычках арьергард, состоящий из «бессмертных». Наскакивали, неизменно теряли несколько человек, и отходили. Они, если можно так сказать, экспериментировали. То, что они одержали победу в первом сражении, не обманывало командование. Победа далась слишком большой кровью. Так побеждать не годилось, такой победе просто некому будет радоваться. Надо было что-то придумать, чем они и заняты были все это время, а пока – шли, забыв о первоначальном плане проникновения, забыв о другом враге – арбокорцах, шли туда, куда вел их отступающий Бенедикт, возможно, заманивающий их в ловушку. Эту опасность они тоже понимали, но любопытство было сильнее. Это уходящее от них войско таило в себе какую-то тайну, овладение которой, похоже, могло подарить больше, чем просто трофеи, снятые с трупа и без того умирающего врага, она, эта тайна, могла дать власть над миром.

2

На ночь ледерландское воинство расположилось вокруг стоявшего возле дороги, что совершенно естественно, постоялого двора. Ненормально было то, что рядом никакого села не было. Один он тут оживлял окрестные пустоши, не считая еще двух домиков, в которых, видимо, жили хозяин с прислугой. Все это стояло пустое, заколоченное, брошенное – отдирай доски, да вселяйся, кто хочешь. Вот и вселились.

На втором этаже, как обычно, было несколько комнат, предназначенных для ночлега. Там даже кровати стояли – надежные, крепкие, явно из дуба. Вот только ни матрасов, ни одеял, не говоря уж о постельном белье. Натаскали сена с сеновала, что над конюшней во дворе, благо кровати были с бортиками, чтобы матрасы не соскальзывали, наверное. Вот туда и напихали побольше сена, утрамбовали, постелили сверху плащи, да и легли. Легли рядышком, как будто так и надо, как будто всегда так и ложились, а ведь это был первый раз. Но, так уж вышло, и почему-то у Принципии даже тени сомнения не было в том, что именно так и должно быть. С того самого момента, как увидела подходящего к ней живого и здорового Алефа. Радость, охватившую ее тогда, сменило понимание того, что она хочет, чтобы этот человек больше никуда от нее не уходил, не девался, не пропадал, а был бы рядом. Это было совсем не так, как когда-то с Геркуланием. Не замирало сердце, не кружилась голова, вообще ничего болезненного, но просто хотелось быть рядом, тянуло к нему, как зимой, в мороз тянет к натопленной печке.

И оставшись наедине, Принципия знала, что должно быть, и это не вызвало ни страха, ни отвращения. Тогда, в свой первый и пока что последний раз, в той волшебной примерочной мадам де-Селявиль, она, если уж начистоту, так ничего и не распробовала, из того, о чем говорят шепотом. Было страшно, был обжигающий голую спину холод кушетки, было бешено бьющееся сердце, была внезапная резкая боль, и боязнь вскрикнуть от этой боли. Да, конечно, было пьянящее ощущение губ, были руки, источавшие жар и силу – руки, казалось, были везде, и, если что и было приятное, то это именно те поцелуи и ласковые прикосновения этих грубых ладоней. И все это тогда быстро кончилось, и надо было в спешке одеваться и приводить себя в порядок. Под строгим взглядом собственных отражений, которые все видели, все знали и понимали.

Чего-то подобного Принципия ожидала и сейчас. А вышло все по-другому. И это другое, то, что только что было – а сколько оно, это другое, длилось, просто выпало у нее из памяти, то ли мгновенье, то ли вечность – это вот, после чего она теперь лежала в блаженном бессилье, совсем не вызывало никакого стыда. Может быть, потому, что в этой комнатушке не было зеркал?

Конечно, они не так сразу молча завалились в койку. Они, оставшись тут, наедине, долго просто говорили. О разном, но, в основном, конечно, о себе. Алеф рассказал, как впервые увидел ее, и она честно пыталась вспомнить, видела ли тогда его. Не вспомнила. Да, наверное, и не видела.

Рядом сопел на соломенной же подстилке маленький Геркуланий. Он был молодец, он не стал мешать им. Спал себе, и спал. И благодарная мать встала и подошла к нему, опустилась на колени и тихо прикоснулась губами к его лбу. Она словно просила у него прощения. И он улыбнулся. Он простил ее. А больше-то ее благословить было и некому. Не сестре же, которая ночевала тут же, в соседних покоях, и чей крик иногда доносился до них с Алефом через стенку. Похоже, ей тоже было хорошо, и она тоже не нуждалась ни в чьих благословениях и ни в чьем разрешении.

– Сколько тебе лет? – Спросила Принципия.

Она легла и вновь прижалась к Алефу. Так лежать было приятно, и почему-то совсем не хотелось спать.

– Сорок восемь.

– Ничего себе, – лениво удивилась Принципия, – да ты мне в отцы годишься. Ты мне казался моложе.

– Наверное, это потому что я мало пью. Просто хорошее здоровье.

– У тебя, наверное, было много женщин…

– С чего ты взяла?

– Ну, просто… за столько лет. Да и вообще…

– Были, конечно. Но не больше, чем у других. Я, вообще-то… – он замялся в некотором смущении, – ну, я не бабник. Если ты понимаешь…

Принципия кивнула. Уж столько-то она понимала, что бы он там про нее не думал.

– Ты женат?

– Нет.

– Почему? Ты должен нравиться женщинам. Прости за любопытство. Можешь не отвечать. Возможно это какая-нибудь печальная история?

– Да нет, все гораздо проще. Я, видишь ли, не из аристократии. Мой отец был простым шорником в городишке в Хорошании. Ну, ты знаешь, очень глухие места. Отец был неграмотным, а меня взялся учить наш приходский священник. Выучил кое-чему, а потом оказалось, что он хочет от меня… ну, видимо, в качестве благодарности, еще кое-чего, ты понимаешь?..

– Не совсем. Чего он мог от тебя хотеть?

Алеф приподнялся и взглянул в широко открытые глаза Принципии. Похоже, она и в самом деле ничего не понимала. Ну что ж, это даже хорошо. Такая чистая девочка. И как же ей сказать?..

– Видишь ли, есть мужчины, которые любят мальчиков.

– Любят мальчиков? Ну и что? Если мальчик хороший…

– Ты не поняла. Они их любят, как женщин.

Принципия молчала, но недоумение, написанное на ее лице, говорило само за себя. Эта сторона жизни была ей совсем неизвестна.

– Ну, вот, смотри… вот то, что у нас с тобой было, это хорошо?

Принципия смутилась. Она почувствовала, как кровь приливает к щекам. Хорошо, что в темноте не видно.

Она молча кивнула.

– А теперь представь, что вместо тебя был бы какой-нибудь юноша. Как бы это выглядело?

Принципия смущенно фыркнула. То, что ей говорил Алеф, было нелепо.

– Так он что, хотел, чтобы ты лежал с ним и целовал его?

– Да. И не только.

– А что еще?..

Она замолчала. Глаза у нее стали еще шире, хотя, казалось бы, куда еще…

– Так… так это же невозможно. Мужчины же… у них…

Она опять замолчала, все так же изумленно глядя на невозмутимого Алефа.

– Возможно, – сказал он со вздохом.

Потом он просто поцеловал ее. И долгий этот поцелуй поставил точку в их нелегкой дискуссии.

– В общем, ладно, – сказал он ей потом, когда они еще раз на практике выяснили чем же мужчины отличаются от женщин, – тогда я его чуть не убил, того священника. Впрочем, это я уже потом узнал, что не убил, а тогда-то, по правде говоря, думал, что убил. И ничего мне не оставалось, как бежать оттуда. Вот я и убежал. Было мне тогда пятнадцать. И шел я куда ноги несли. И тут мне чертовски повезло. Там, в тех краях, ты знаешь, конечно, граница рядом. Ну и, понятно, как всегда в таких местах – контрабанда. У нас там полсела – отъявленные контрабандисты были, сам я с ними не связался только потому что папаша мой меня сильно своим делом загружал, так что не до того было. Ну, а где контрабанда, там и пограничная стража. И у них часто бывают стычки, ну, если, конечно, не договорятся. Вот я так брел-брел, да и наткнулся на сильно раненого офицера-стражника. Его товарищей всех подчистую вырезали, а его не добили, проглядели. Хотя, если бы не я, то он там бы и помер все равно. Рана-то была нешуточная, и крови он много уже потерял.

Он помолчал, вспоминая, как оно там было, и думая, что из этого стоит рассказывать, а что и нет.

– Одним словом, спас я его. Дотащил как-то до их казарм. Он выжил. И оказался неплохим человеком. Отдал меня в учебу – уже настоящую. Потом – училище. Взяли, опять же по его рекомендации. К тому же мне ведь медаль дали за его спасение, представляешь? До сих пор где-то у меня дома лежит. Моя первая! Ну, а с медалью-то… Так что пошло у меня дело. И вот, насчет женитьбы. Выбился я в люди. Общаться стал с дворянством, с аристократами, и, понимаешь, брать в жены простолюдинку мне уже было как-то не с руки. С нею-то меня бы уже в гости никто приглашать бы не стал. Я-то сам, вроде как свой стал, а она бы… Но, в то же время, свой-то свой, а свою дочку за меня никто бы не выдал. Даже разговору такого быть не могло, это же такой скандал был бы – что ты!

– Да, я представляю, – задумчиво сказала Принципия, – у нас тоже похожий случай был. Я, правда, еще маленькая была, но разговоры-то были, я их слышала и запомнила. Фрейлина одна сошлась с конюхом. Говорят, хотели пожениться. И куда-то ее отослали, не помню, то ли в монастырь, то ли в какое-то имение каких-то наших дальних родственников. А с ним что – даже не знаю. Не стало парня, и все.

***

Те, кому не хватило места в маленьких домиках – а таких было большинство, устроились вокруг. Разбились человек по пять, по шесть, разожгли костерок, вскипятили воды в котелке, сварили кашу из припасенного пшена, поужинали, выкурили по трубочке под неспешный треп, да и завалились спать, доверив свою жизнь часовым, расставленным по периметру лагеря. Кто-то, свернувшись калачиком, и придавив ухом вещевой мешок уже спал, укрывшись плащом, кто-то, заложив руки под затылок, бессонно пялился в темное пустое пространство над собой. Там, далеко, все было так же как и внизу, как и везде. Там шла своя война, там свое, небесное воинство расположилось на ночевку, и их костры горели в вышине, словно отражение тех, что горели тут. Одни ярче, другие, видать, уже затухали. Там, возле них, уже, наверное, все уснули, и некому было подбросить веток в умирающее пламя.

Там, невидимый и неслышимый, на долю секунды загораживая крыльями звезды, несся темный дракон. Он миновал скопление огней внизу. Он знал, что это такое, они его не интересовали. Сейчас он отлетит подальше, высмотрит стадо оленей у речки, поужинает, и полетит дальше, в поисках таких же огней, но уже чужих.

Он будет летать всю ночь. Ангел-хранитель, дракон-разведчик. Несуществующий и невозможный сказочный крылатый змей по имени Пафнутий.

***

– Ночью наш дракон видел скопление огней. Похоже на войско, – сказала Принципия своей царственной сестре за завтраком.

– Вот как? – Сердеция вежливо улыбнулась, и, положив вилку на стол, взглянула на Принципию. – А что за войско, он не разглядел?

– Нет. Но я попросила нашего мага, Ленни, он полетел туда. Скоро вернется и все расскажет.

***

Арбокорское войско готовилось к хорошей драке. Разведка донесла о том, что недалеко – дневной переход, не больше, находится противник. Причем не ахинейцы, как ожидалось, а амиранские войска, вернее то, что от них осталось. Ну, что ж, скоро не останется и этого.

Было не совсем понятно, что они вообще тут делают. Похоже, что сюда их загнали как раз ахинейцы. Ну, и каков же их дальнейший план? Куда это они собрались? Если и дальше туда же, там уже граница Ахалдакии. Туда что ли? Впрочем, не важно. Надо взять Бенедикта живым. Вот пусть и поведает о своих планах.

Герцог ван-Гайзермейстер улыбнулся. Это неплохая идея – привезти с собой самого Бенедикта. Это стоит всех захваченных с бою знамен. А может, и правда, взять под себя этот дурацкий Амиран? А что?

Он задумался. Мысли рождались прямо по ходу. Эти идиоты в Совете хотят захватить порты на побережье. Взять Эрогению за глотку. Можно, конечно, но можно же и не так. Не так грубо, господа! Не так откровенно. Пусть эрогенцы контролируют прибрежную зону. А мы не дойдем. Мы остановимся. Мы не будем ввязываться с ними в конфликт. Но мы будем рядом. Мы не станем сейчас душить их, но наша рука, наш железный кулак всегда будет возле их нежного горла. И, если что… И они прекрасно поймут это. Понять-то поймут, а сделать ничего не смогут, потому что перебрасывать войска морем – это, я вам скажу, та еще задача. А нам ничего такого не надо будет, и в любой момент…

То есть, они будут живы только до тех пор, пока мы им будем это разрешать. И пускай только попробуют!..

И герцог рассмеялся.

– Ну что, господа, – обратился он к стоящим вокруг генералам, – повоюем?! Кажется, нас не ждут.

***

Гордон Шарк был адмиралом. Адмиралом в отставке, и было ему уже семьдесят пять лет. И этот семидесятипятилетний моряк сидел в седле с видом заправского кавалериста. Он ехал рядом с Бенедиктом в центре его войска, ехал туда же, куда ехал и сам Бенедикт, и вся его немногочисленная потрепанная гвардия. И, так же, как и всем остальным, деваться ему было попросту некуда.

– А вы, адмирал, хорошо держитесь, – сказал Бенедикт, – я имею в виду – в седле. Не ожидал от моряка.

– О, Ваше Величество, я так давно уже покинул палубу. А на суше, сами понимаете… Ну, не в коляске же мне. Как-то даже и не прилично. Да и удобнее на лошади, что по полям, что на охоте.

Адмирал, действительно, давно уже отошел от дел. Вернулся в родовое поместье, где и жил один, не считая слуг. Жил до недавнего времени. Солдаты буквально чудом спасли его, вынули из петли, куда его уже определили те самые крестьяне, что еще позавчера снимали при виде его шапки и кланялись в пояс.

– В прошлом году, – рассказывал потом адмирал Бенедикту с Куртифлясом, когда его представили им, едва живого, – у нас, да и во всей округе случился неурожай. Так я отдал им все запасы зерна, что у меня оставались. Да еще и прикупил. Ох, как же они меня благодарили! Отцом называли.

– Так что же?.. – Перебил его Бенедикт, сжимая кулаки.

– Да приехали какие-то из столицы. Говорят, указ вышел – вся земля, мол, крестьянам. Помещики, говорят, этот указ перехватили, чтобы землю свою не отдавать. Вот собрались, да и пошли ко мне скопом. А я даже и понять-то поначалу не мог, чего они там мне орут. Бить начали. Потом что-то вроде суда надо мной устроили. Староста их у них там судьей был, а эти, приезжие – первый раз их увидел, у него вроде помощников. Важные такие, хоть и молодые. Похожи на студентов. Ну и вот, за неподчинение царскому указу – представляете?! – приговорили меня к повешению. А пока суд, смотрю, а усадьба уже горит. Интересно, зачем?

Вот так старый моряк и попал в это сухопутное воинство. Толку от него было – чуть, но поговорить с ним было интересно, чем сейчас Бенедикт и занимался. Пока делать было все равно нечего.

– Я с вами совершенно согласен, Ваше Величество, – говорил адмирал едущему рядом с ним монарху, – мало того, на море это так даже и вполне в порядке вещей, и не считается чем-то зазорным. Однажды и со мной был подобный случай. Это еще при вашем батюшке было. Мы тогда, помнится, с эрогенцами Наветренные острова делили, в Казарском проливе. Не помните того инцидента?

Он подождал, пока Бенедикт как-то неопределенно качнул головой, и продолжил:

– Я тогда еще совсем мальчишкой был. Лейтенантом на «Блаженном Антуане». И вот зажали нас тогда три фрегата, и деваться нам тогда совсем некуда было. Или идти на таран и гибнуть всем, или сдаваться, потому что в абордажном бою они бы нас точно побили. И тогда командир направил нашего «Антуана» к берегу, на скалы. И мы выбросились на эти скалы. Я, помнится, тогда чуть не утонул. А берег был Ликандрский. И ничего, интернировали они нас, а потом домой отправили. И я еще после этого успел с теми же эрогенцами повоевать.

– Да, да, адмирал. Это, конечно, не совсем то, но… Там, у Ахалдакского хана мы получим передышку, я отправлю людей в Амиран, пусть зовут добровольцев – а они будут, я уверен! Мы нарастим численность войска, мы будем проводить учения, отрабатывать взаимодействия пехоты и конницы с нашими «бессмертными».

Он взглянул на адмирала.

– Вы же познакомились уже с нашей бессмертной гвардией? С нашими сверхсолдатами?

Адмирал нахмурился и кивнул.

– Ну, и как? Впечатляет?

– Да уж… Не хотел бы я с ними столкнуться в бою.

– Вот именно! Но мы, пока, к сожалению, не умеем еще ими пользоваться. Это новое для нас оружие. Но мы научимся. И тогда!..

Он сжал кулак и помахал им перед собой в воздухе, демонстрируя собеседнику печальные перспективы всех, кто осмелится встать у него на пути. После всех полезных преобразований, разумеется.

– И ахалдакское воинство призовем на помощь. Нет, – он покрутил головой, – право же не завидую я тем, кто там будет…

Внезапно ровное течение воинской массы словно бы запнулось, запнулся и Бенедикт, резко замолчав, выпрямившись в седле и вытянув шею. Он пытался разглядеть, что же там, впереди, где, вроде, ничего и никого не должно было быть.

Резко взвыла труба. Мотив был знакомый и всем известный: «тревога!». И кто-то конный уже пробирался к Бенедикту, а за ним еще один. Кричали командиры, перестраивая солдат.

И холод сквозняком прошелся по спинному хребту Бенедикта, и тоскливо сжалось болезненным спазмом сердце. Похоже, это был конец.

3

Их было приблизительно полсотни. Полсотни бойцов набранных из жителей Трехгорного и соседних с ним сел. Полсотни отборных здоровых молодых парней, прошедших в свое, не так уж и далекое, время службу в вооруженных силах – кто где, но преимущественно в кавалерии. Армия Амирана с приданными ей тремя десятками тысяч добровольцев из дружественной Ахалдакии, откликнувшихся на призыв законного представителя власти подвергшейся чужеземной агрессии страны – наследника престола Ратомира. Он же и возглавлял этот объединенный отряд.

А рядом с ним невозмутимо скакал по родным степным просторам вождь добровольческой армии, тоже наследник, Бунимад-ага-Ган. Впереди них, дальше, чем позволял видеть ровный горизонт, скрытая за ним, скакала передовая сотня, разведчики, но гораздо дальше, дальше и выше, высоко в безоблачном небе осуществлял стратегическую разведку старый маг бен-Салех. Далеко уже позади, на месте последней стоянки бен-Салеха поджидала повозка. В ней, под охраной полусотни надежных головорезов со всеми удобствами разместились старая Йага и молодая ее воспитанница по имени Ликантропия, охотно, впрочем, отзывавшаяся и на более короткое имя – Лика. Сейчас, пока бен-Салеха не было, можно было и разместиться поудобнее, и поговорить о том, о чем, может быть, в его присутствии говорить и не стали бы. Вот закончится его рейд, выйдет он из-за кустиков, куда отошел, чтобы взлететь оттуда в облике степного беркута, и тронутся они, спеша догнать остальное войско, ушедшее вперед.

Они, конечно, догонят – войско-то особо не спешит, чего коней морить? Догонят, проедут вперед, туда, где едет командование, и бен-Салех доложит Ратомиру о том, что видел с той высоты, что доступна только облакам, птицам, ну, и ангелам, наверное. Доложит, скорее всего, что опять ничего интересного впереди нет. Пуста земля. Свободен путь.

Но это будет чуть позже, а пока:

– Ох-х, и устала же я, – скрипуче выдавила из себя старая ведьма, – как же мне все это надоело.

– Что, бабушка? – Откликнулась вытянувшаяся на прикрытом дерюгой сене Лика. – Неудобно тебе? Ноги затекли? Или спина?..

– Да не-ет, – вздохнула Йага, – что – ноги? Вообще, все. Ну, сама подумай, сколько лет я все налаживала, и вот, когда уже и сама привыкла, и ко мне привыкли, и вообще… и вот, снова все заново. А где? И как? Я-то надеялась без хлопот переродиться. Чтобы и у тебя все было хорошо, и сытно, и спокойно. А как теперь-то будет? Где мы окажемся, когда тебе срок придет? Как ты справишься? Кто поможет?

– Ничего, Ратомир поможет. Он хороший, не бросит.

– Ну да, – с явным скепсисом в голосе возразила Йага, – хороший-то хороший… Видала я таких. Пока у меня жили, да пока я его выхаживала, хорош был. А смотри-ка, вон, командиром стал, так и носа уже не кажет. А потом… Да может еще и убьют его.

– Бабушка, – вскрикнула Лика, – ну, зачем ты так? Сама же говорила, что не надо…

– Да, да, – кряхтя и устраиваясь поудобнее, закивала головой старуха, – прости дуру, чего это я!.. Глупости, конечно, все будет хорошо!

Как всегда стремительный пролет степной птицы остался незамеченным. Кусты шелохнулись, и из-за них вышел и нетвердой походкой подошел к повозке бен-Салех.

– Поехали! – Крикнул он вознице, и, потише, попутчицам:

– Потеснитесь.

После чего уселся на освободившееся место. Йага с Ликой молча переглянулись. Судя по важному виду подобравшего под себя ноги старика, с видом вдохновенного пророка уставившегося вдаль, туда, где клубилась пыль от копыт поскакавших впереди коней, несущих на себе добрую половину их нешуточной охраны, на сей раз он прилетел не пустой. Ну, ничего, сейчас все сам расскажет.

Наконец бен-Салеху надоело пыжиться. Он обернулся к своим спутницам, и произнес:

– Ну, кажется, будет дело!

Они промолчали. Пускай-ка сам, нечего…

Бен-Салех усмехнулся, покрутил головой и, несколько расслабившись и опершись о борт повозки, добавил:

– Идет войско.

– Чье? – Поинтересовалась Йага.

– Похоже, ахинейцев. Да нет, точно ахинейцев. И по знаменам, и по одежде, и по тюрбанам – они. Далеко еще, правда. Но можем к завтраму и догнать, если ночью, понятно, спать не будем.

– Завтра?! – Ахнула Лика.

– Может быть. Там, правда…

Бен-Салех замолчал, нахмурив брови.

– Реку там надо как-то… На той стороне они. Не знаю, как уж получится. Эх, – тяжело вздохнул он, – нас бы, таких, как я, с десяток, можно было бы попробовать заморозить. По льду бы… милое дело. А один – не потяну, нет.

Он опять сокрушенно вздохнул.

– Так что не знаю. Пока брод найдут…

– Реку? – Рассердилась Йага. – Заморозить? Летом?! А что с речными жителями будет, подумал?

Бен-Салех посмотрел на нее. Вид его был несколько оторопелый.

– Вот из-за этого и не любят вас, магов! – Продолжала кипеть старуха. – Это же надо же! Вот так, ни о чем не думать. Не видеть дальше собственного носа. Как будто завтра уже и не жить. Плевать на все! Здесь и сейчас! Реку он заморозит!

– Но… – вид у старого мага был смущенный и растерянный. По всему видно, что столь резкой атаки он не ожидал. – Но, делать-то что-то…

– Без вас, без магов как-нибудь… Ишь, реку заморозить!.. Я сама. Я с местным речным хозяином потолкую.

– С водяным?

– Ну, можно и так сказать. Мы не знакомы, но ничего. Думаю, договоримся. Ну, понятно, пару-тройку человек он запросит, но людей у нас много, я думаю этот ихний хан, или кто он там – да какая, к лешему, разница? – двух-трех найдет, кого не жаль. В бою все равно больше погибнет.

***

В столкновении конницы и пехоты пехота может и выстоять. Все зависит от степени подготовленности бойцов, от их построения, от количества, потому что первые ряды обороняющихся неизбежно будут смяты и уничтожены. Значит, еще важна и готовность умереть.

Самые первые стоят со щитами и мечами. Те, что за ними, держат наготове длинные копья. Их жала первыми встретят несущегося на них противника. Лошадь это будет или всадник – решится в последний миг, если, конечно, копейщик не промажет вообще. Тогда надежда на переднего, он не будет даже пытаться достать сидящего в седле врага – бесполезно. Тем более, учитывая то, что если даже и не доспехи, то уж кожаный-то панцирь на всаднике всяко имеется, попробуй-ка его взять мечом! Передний будет бить туда, куда ему ближе и удобнее, по лошадиной голове. Не убьет, но сделает больно. И лошадь взовьется на дыбы, сбрасывая седока. А копье поможет ему вылететь из седла, тут уж копейщик не промажет. А лошадь – лошадь опустит свои подкованные копыта им на головы. От этого им никуда не деться, позади их подпирают их товарищи, они – смертники.

Смертники и те, кто несется в первых рядах конницы. Своими телами они проложат путь тем, кто сзади.

Ратомир несся вперед. Кто-то скакал рядом, впереди не было никого. Впереди был противник.

– Не надо! – Кричал Бунимад, хватая его за руку. – Не лезь! Твое место рядом со мной.

Там, впереди, неясной полоской, почти на горизонте были войска. Чужие войска, те самые, которых они и искали. Там их наверняка не ждали, и надо было поспешать, налететь на них со всего размаха, как коршун на суслика. Вонзиться, разбить на части, уничтожить. А Бунимад остановился. Что это? Тактика? Или осторожность на грани трусости? Ратомир не знал.

С тех пор, как они перешли реку по внезапно обнажившемуся дну, на руках перетащили вязнущие в иле по ступицы телеги, перегнали рвущихся в панике, храпящих лошадей, и вышли на сухой пологий берег, Ратомир чувствовал, что теперь – все! Стрелки часов пошли в обратную сторону, чуть-чуть не дойдя до последней минуты. Словно после тяжкого подъема в предчувствии того, как теперь он легко покатится вниз, под горку. А там, под горкой, там – победа, там – удача!

И вот ему говорят – стой! Куда – стой? Зачем – стой?!

– Нет, – Ратомир снял пальцы Бунимада со своего плеча, – я – туда! Пусть мои будут тут, они все равно ни черта не умеют. Чего их гробить? А я должен быть впереди. Иначе – как же?

Он не думал – поймет ли его Бунимад. Главное, он сам понимал. Он видел, что его место – там! А то, что он не умрет, это тоже было откуда-то ему известно, и он не сомневался в этом.

И никаких сомнений не было в его голове, когда, на полкорпуса обогнав мчащегося рядом всадника, он слегка отклонился, пропустив жало копья в ладони от сердца, куда-то себе под мышку. Меч его сам отбил чужую сталь, сам чиркнул поперек лица, на миг возникшего перед ним, и, не останавливаясь, перерубил древко другого копья, обезоружив того, кто держал его.

И все равно он был обречен, как обречен любой, идущий впереди других. Был бы обречен, если бы те, кто встал перед ними, были чуть расторопнее. Если бы они были чуть опытнее. Если бы это были настоящие бойцы. Но это были те, кого оставили охранять громадный обоз. Те, кому еще рано идти в бой. Рано или уже поздно. Молодые, еще не нюхавшие крови, и те, кто был ранен, но не настолько, чтобы не держаться на ногах. Они растерялись, они замешкались. Это не был сплоченный отряд, где каждый заранее знает свое место. И никому из этих не хотелось умирать. Поэтому они и умерли. Причем зря.

А огромное войско Бунимада, обойдя обоз и оставив пару тысяч человек охранять добычу и добивать раненых, покатилось дальше, в ту сторону, куда этот самый обоз и направлялся. Стрелой в спину армии ахинейских захватчиков.

***

В отличие от ахинейцев амиранские копейщики успели выстроиться в полном соответствии с уставом. Вот только мало их было. Хорошо, хоть спину им прикрывали «бессмертные». В надежность этих страшных упырей солдаты верили, и теперь готовы были простить им все: всю их мерзость, вонючесть, тот страх, что невольно гулял холодком по спинному хребту и забирался в кишки при одном взгляде на этих монстров, за их манеру грызть глотки – слава Единому, врагам.

Вот и пусть грызут – там, сзади. А сами встали, выставив свои надежные копья в ожидании атаки.

Они стояли на заросшем сорняками поле. Деревня неподалеку, которую они миновали, была пуста. Ее еще зимой, похоже, бросили, и поле осталось пустым. Теперь это было поле битвы. Радовало одно – с флангов к ним не подобраться. Справа была река, слева холм, поросший кустарником. Прошли бы дальше, туда, где холм отступал, и пространство для маневра позволило бы обойти их. Повезло.

Судя по доносившимся со стороны неприятеля звукам, там были арбокорцы. Это их гимн долетал до выстроившихся бойцов. Это их барабаны отбивали ритм шагов идущих им навстречу легионов. И, хоть еще не видно было, что там за знамена реют над головами наступающих, всем было ясно, это рыцарская конница Арбокора идет на них. Идет, чтобы смять и уничтожить. И в том, что так и будет, никто, в общем-то, не сомневался. Силы были слишком неравны.

– Ну, что, – спросил Бенедикт у подъехавшего Гистапа, командующего его жалким войском, – далеко они?

– Я думаю, через час сойдемся. Они не торопятся.

– Ясно, – кивнул головой Бенедикт, – значит, еще от силы часа два. Давайте, генерал, – напутствовал он Гистапа, повысив в звании перед неизбежной гибелью, пусть умрет генералом, – покажите там…

Что именно должно показать его войско, он не договорил. Он надеялся, что и так все ясно. К чему слова. Сейчас, когда времени осталось так мало, слова надо тратить скупо, чтобы ничего не забыть и не потерять зря.

– Я вас попрошу, адмирал, – обратился он к Гордону Шарку, так и оставшемуся рядом с ним, – когда все будет кончено, убейте меня.

Старый моряк не стал устраивать сцен. На море это в порядке вещей, командир корабля гибнет вместе с ним. Это нормально. И он только кивнул головой в знак согласия. Но, кроме него, рядом был и неразлучный друг детства.

– Ваше Величество! – Возопил Куртифляс. – К чему это? «Бессмертные» защитят вас.

– Молчи, дурак, – хмуро отозвался Бенедикт, – сейчас умирает Амиран. А Амиран – это и есть я. Если я останусь в живых, то чем я буду отличаться от этих твоих… «бессмертных».

Он произнес это слово, как будто сплюнул.

– Что меня ждет? Роль жалкого бродяги? Грабителя? Нет уж…

Они замолчали. Сквозь шум перестраиваемого войска – топот, крики командиров, лязганье железа и сдержанные проклятья солдат все явственнее доносился голос труб и барабанов приближающегося конца.

***

Бирюк, окруженный своей бессмертной дюжиной, смотрел, как его телохранители вырывают из своих тел стрелы. Только что закончился очередной бесплодный и бессмысленный обстрел.

Чего пуляют? – Усмехаясь про себя, думал Бирюк. – Что, девать некуда? Вот долбаки…

Его отряд стоял на фланге. Левее был невысокий обрыв, а за ним – река. Бирюк стоял и смотрел вдаль. Там, за рекой, не столь уж и широкой, темнел лес. Там была воля. А тут…

Ему давно стало ясно, что надежды на победу были напрасны. Ничего у этих не получится. Так чего ждать? Все одно, все закончится тем, что они разбредутся. Регулярному воинству, похоже, каюк. Ну, а они – те, кто волею судьбы оказался обладателем дюжины таких вот славных парней, они-то, конечно, выживут. Да только дадут ли им вырваться из окружения? И стоит ли ждать, пока и правда деваться станет некуда? Смерть от голода – это то, от чего никакие «бессмертные» не спасут. А это то, что его ждет, если он останется один на один с целым войском. Сумеют заблокировать. Лично он-то сумел бы. Голь на выдумку хитра.

Надо, надо потихоньку сваливать, – думал Бирюк, глядя на заманчивые дали за рекой, – ну их, пропади они пропадом со своим царем.

В такт своим мыслям он, незаметно даже для самого себя, шаг за шагом, тихо отступал назад. Хорошо бы, конечно, дождаться ночи. Ночью все можно сделать тихо и незаметно. И чего он тянул? Самому удивительно. Просто какое-то помрачение нашло. Нет уж, жил он как-то без этой, пропади она, государевой службы, и дальше проживет. И никто ему не нужен. Сам…

Он огляделся. Вон, неподалеку, на самом бережку, кусты растут. За них ежели зайти потихоньку, так никто и не заметит. А там – с обрыва прыг. Если что, свои ребята помогут, подхватят. И – через речку. Интересно, эти-то умеют плавать? Ну, им-то не страшно. Они, ежели чего, так и по дну пройдут, не захлебнутся, а он плавать сызмала приучен, ничего…

***

Рука герцога ван-Гайзермейстера медленно пошла вверх, пуская солнечные зайчики с вороненой поверхности стальной перчатки в глаза внимательно следящих за ней трубачей. Еще пару шагов и он резко опустит руку, подавая сигнал. И взревут трубы. И лошади, пока что ровным шагом приближающиеся к строю выстроившегося в ожидании атаки противника, будут пришпорены. И крик «Ар-р-бако-ор!», вырвавшийся из тысяч глоток, заглушит стук копыт по земле и траве, заглушит страх тех, кто первым ударит грудью в эти, ощетинившиеся пиками, ряды, заглушит сомнения и вызовет панику среди обороняющихся.

Сейчас, сейчас… Ах, этот сладкий миг предвкушения боя, предвкушения победы! Еще шаг, и…

Крик возник раньше. И это был не тот крик, и раздался он не там. И кричали не так. Рука пошла вниз, но тоже как-то не так, и трубачи, растерявшись, молчали.

Герцог, прежде чем обернуться, вдруг почувствовал, как что-то зашевелилось вокруг. Только что это было единое тело, и он сам ощущал себя как часть его. И вдруг словно судорога прошла по нему, и то, что было монолитом, стало рассыпаться, дробиться, и герцог, хоть и окруженный рыцарями со всех сторон, почувствовал себя одиноким. Странное ощущение.

Он оглянулся. Сперва он ничего не заметил, плотно, пока еще, сдвинутые фигуры загораживали от него то, что он хотел увидеть. Но случайный взгляд на ординарца, отчего-то задравшего голову и смотрящего вверх, заставил и его самого взглянуть туда же. И когда он, наконец, увидел то, что раньше него увидели другие, из его груди вырвался крик.

***

Забавно. Пафнутию, помнится, ужасно досадно было, когда при его появлении люди начинали метаться в разные стороны и разбегаться с криками. Он же не делал ровным счетом ничего плохого. Нет, ну – было, было один раз, да. Он тогда еще ничего не соображал, и вообще, это был не он.

Потом, правда, пришлось использовать этот страх перед ним, и не раз. И он как-то привык. Тем более что он был уже не один. И, в общем-то, ему хватало. И раз он может помочь этим людям, тем, которые с ним, то почему бы…

И все равно каждый раз забавно. Какая паника! Он словно вихрь над поверхностью воды. Пролетел и взбаламутил ровную поверхность. И пошли плясать гребешки. Вот и сейчас. Пафнутий знал, что ему предстоит. Он зашел сзади, рождая волну ужаса, и, оказавшись между этими, приготовившимися к атаке, и другими, которые были свои, и которые мрачно ощетинились копьями, готовые стоять до конца, он развернулся, ловко кувыркнувшись в воздухе. Ему нравилось делать такие кульбиты. Высший пилотаж, вся эта воздушная акробатика доставляли ему истинное наслаждение. А сейчас к нему были прикованы тысячи глаз, и это вдохновляло.

Сейчас нужно было действовать радикально. Сейчас – это вам не село напугать для удобства грабежа. Сейчас война. А на войне как на войне. На войне убивают. А как – это уже дело вкуса. И Пафнутий пустил струю пламени прямо навстречу наступающим. Правда, они уже не наступали. Кто-то стоял в растерянности, кто-то уже, особенно по краям, пытался вырваться из рядов и уйти куда-то в сторону, прочь. Поздно.

***

Случилось то, что случается часто. Продуманный план на поверку оказался сущей туфтой. Река, как выяснилось, была не только холоднее, но и глубже, и, главное, напор ее струй подхватил сунувшегося доверчиво в них Бирюка, подхватил и понес. Это оказалось совсем не то, что купаться в родном пруду у деревни. Поскользнувшись еще у самого берега на невидимом валуне, он плюхнулся в воду, уйдя туда с головой, а дальше его закрутило. Берег – тот самый, который он только что покинул, был близок, до него, казалось, рукой было подать. И этот берег несся мимо, отталкивая водяным валом от себя неосторожного пловца.

Бирюк попытался развернуться против течения. Он судорожно греб, задыхаясь и теряя силы, но ничего не получалось. Его несло. Он уже не думал ни о чем, единственное, чего ему хотелось, это ощутить дно под ногами. Дна не нащупывалось, как он не пытался, и каждая такая попытка заканчивалась тем, что его захлестывало, и он долго потом не мог отдышаться.

И, главное, не смотря на явную опасность для его, Бирюка, драгоценной жизни, никто из его «бессмертных» не пришел к нему на помощь. Где они, что с ними, он не знал и не думал. Во всяком случае, никого из них рядом не было.

Помощь пришла, откуда не ждал. Река сама подала ему руку, подмыв росшее на берегу дерево, и это дерево, держась остатками корней за берег, лежало на воде, своей раскидистой кроной перегородив Бирюку путь в неизвестность, скорее всего к преждевременной кончине.

Цепляясь за объеденные водой склизкие ветки, Бирюк выполз на сушу. Ноги дрожали, впрочем, и руки тоже. Но теперь он мог оглядеться, и, к своему удивлению, увидел несколько голов, торчащих на поверхности воды. «Бессмертные» боролись с рекой на равных. Пора было собирать воинство. И Бирюк свистнул.

Собирались долго, слишком их, его упырей, как про себя называл Бирюк «бессмертных», разбросало течение, которое так никто и не сумел побороть. В конце-концов, когда уже десять упырей, мокрых, но бодрых, вылезло на сушу, он, в отчаянии, послал двоих за оставшимися. И они, черт возьми! – нашли и вернули заблудших. Как они это сделали, Бирюк не представлял и даже не догадывался. Но сделали!

Интересно, – думал он, – что они сказали им? Он ни разу не слышал, чтобы «бессмертные» как-то общались друг с другом. Но ведь как-то…

Ладно, главное, теперь снова все в сборе. Значит, можно и посмотреть, что же там, на бережку делается. Течением их унесло довольно далеко от своих. Теперь они располагались где-то там, где хозяйничал противник. Сами того не желая Бирюк и его «бессмертные» воины оказались в тылу ахинейского войска. И Бирюк осторожно полез на кручу.

В стане противника царила суета и суматоха. Выглядывая из кустов, Бирюк видел, как мечутся в явной растерянности фигуры с тюрбанами на головах. Всадники – явные командиры, с криками подгоняли солдат, и подгоняли в направлении противоположном тому, куда они только что шли. На миг Бирюку показалось, что они отступают, отступают от… кого? Бенедиктова войска, что ли? Нет, этого не могло быть. Да и не похоже это было на отступление. Бирюк уже видел, как это бывает, и знал, что тогда-то уж никого подгонять не надо. А что же это? И у него мелькнула мысль, что кто-то напал на этих чертовых ахинейцев. Напал сзади, откуда не ждали, и теперь командиры разворачивают своих навстречу новому врагу.

Что ж, враг моего врага – мой друг, а друзьям надо помогать. Бирюк созвал своих подопечных и, оставив с собой двоих – так, на всякий случай, пустил остальных охотиться на этих, которые в тюрбанах.

– Давайте, ребята, – пробормотал он, устраиваясь на травке, – резвитесь, волчары!

4

– Чер-р-рт!!. – барон Рупшильт сморщился от боли. Его не слишком могучий кулак, придя в соприкосновение с крепкой дубовой столешницей, дал понять, что больше так делать не надо. Да, в общем-то, он и не собирался. И это-то движение было не характерным для барона, всегда сдержанного в проявлениях эмоций. И вот, не сдержался…

– И что, – он взглянул на сидящего напротив, – и все?.. Вот так – раз, и все?

Собеседник промолчал. Барон снова поднял голову и взглянул тому в глаза. Глаза были спокойны и ровным счетом ничего не выражали. Впрочем, как и всегда. Глаза Диксона, человека, отвечавшего в империи барона за все силовые и тайные операции, отнюдь не были окнами его души. Если за ними что-то и было, то постороннему этого лучше было не видеть. Вот и сейчас барон, только скользнув взглядом, побыстрее отвел глаза.

– Как это могло случиться? Ведь они были практически уничтожены. Диксон, вы же мне сами подробно докладывали…

– Да, господин барон, – с легким вздохом, похожим на подавленный зевок, отозвался Диксон, – они были зажаты. С одной стороны их преследовали войска султана, с другой им навстречу шли железные легионы Арбокора. Собственно, они-то и должны были встретиться и перемолоть друг друга. Бенедиктово воинство, что там от него осталось, они бы и не заметили, просто размазали бы по земле.

– Да-да! И в последний момент в тылы и той и другой армиям наносятся удары. И чьи?! Ледерландия! Ледерландия громит Арбокор! Ахинейцы – те хоть со степной конницей столкнулись. Там хоть противник достойный. А тут…

– По словам тех, кто сумел выжить и убежать, там было нечто, чему они не смогли противостоять. Но это слишком невероятно, чтобы быть правдой. Хотя… Хотя разные источники в главном не противоречат друг другу.

– Что же это?

– Это, господин барон, летало по воздуху. Это испускало огненные струи. Величина этих струй, конечно, варьируется, в зависимости от фантазии рассказчика, как и размеры самого… этого. Но, в общем, как-то так.

– Воздушный корабль? – Заинтересовался барон. – Тот самый?..

– Нет, – возразил Диксон, – следы того корабля так и затерялись. Никаких сведений. Пропал. Пропал со всем содержимым. А это… Вот вы как-то говорили про летучих тварей, вылетающих откуда-то из-под земли, помните?

Барон молча кивнул. Да, он помнил.

– Ну, вот… Что-то вроде. Крылья… И вообще, это было живое.

– Дракон, – потрясенно прошептал барон Рупшильт, – откуда? Неужели…

***

Армия побеждающая, армия наступающая никогда не испытывает дефицита кадров. И армия Бенедикта, легко пронзающая пространство собственной страны с юга на север, изначально состоявшая почти целиком из союзных ледерландского и ахалдакского ограниченных контингентов, пришедших ей на помощь, росла как брюхо чревоугодника, пропойцы и бездельника. Тем более, что было там и что выпить, и чем закусить. А боев, почитай, что и не было вовсе. Чем не жизнь?!

Обозы арбокорцев, а особенно султанской армии пришлись как нельзя более кстати, позволив уменьшить бремя населения территорий, через которые армия и влекла свое погрузневшее тело. Бенедикт издал специальный указ, по которому дочиста грабить села и хутора запрещалось. Половину оставляли, и даже особо не грустили по этому поводу, так как голода уже не было. А сытый всегда великодушнее голодного.

Разбежавшиеся в прошлом году солдаты возвращались. Их дезертирством никто их не упрекал, давали оружие тем, у кого его почему-то не было, ставили на довольствие и они весело маршировали вдогонку – кому?

Из всех супостатов, вторгшихся на территорию Амирана еще оставались эрогенцы, захватившие Миранду и сопредельные территории. Те из местных жителей, кто, в свое время, проявив смекалку и расторопность, поспешили присягнуть новой власти, не успели толком порадоваться своей удаче. Теперь они с опаской смотрели по сторонам, ловя на себе взгляды земляков. И эти взгляды не сулили им ничего хорошего.

В самой Эрогении шла борьба двух точек зрения на сложившуюся ситуацию. Одна партия, официально возглавляемая королевой-матерью – матерью несчастного Геркулания – душой которой был, однако граф Феликс, настаивала на немедленной эвакуации всех войск вторжения обратно, на остров, в родные пенаты. Пока не поздно. А там, дальше, уж объясниться с Бенедиктом, представив свое присутствие на материке как, пусть и не прошенную, но все же помощь. Помощь тому же Бенедикту в деле поддержания порядка и законности в недолгий период его вынужденного отсутствия. Вот, мол, поохраняли немножко его столицу, чтобы кто нехороший не разграбил, а теперь – пожалуйте! А нам-то ничего и не надо. Мы – так. Исключительно из чувства долга и из стремления всячески помочь. Если что – обращайтесь.

Герцог Гордонский, хоть и был родным братом королевы, и, к тому же, вообще не был подданным Эрогении, собрав вокруг себя многочисленных сторонников – преимущественно из начальствующего состава вооруженных сил и флота, считал, что отдавать что бы то ни было, уже находящееся в руках, как бы и западло. А как же воинская честь? А как же вековые традиции и обычаи?

Герцога, кроме военных, поддерживали и деловые круги, в свою очередь вдохновляемые и подпитываемые структурами, близкими к барону Рупшильту. В самом деле, это же так удобно для торговли – иметь свой порт на материке!

Королева, выставляя графа Феликса вперед, пыталась лавировать за его спиной. Герцог оказался сильнее графа. Дипломатия уступила грубой силе, на континент стали спешно перебрасывать дополнительные части. Пролив был забит кораблями и прочими суденышками. В дело шло все, что могло держаться на воде, благо период штормов еще не наступил, и солдаты, провонявшие рыбой, вылезали на сушу из неглубоких трюмов рыбачьих баркасов, вылезали и тут же отправлялись на строительство защитных рвов и прочих укреплений.

Разведка у эрогенцев традиционно была отличной, но компания дезинформации со стороны людей барона, считавшего необходимым продолжать войну до последнего солдата – не важно, чьего – сделала свое дело. Сведения о драконе были восприняты как жалкая попытка оправдания неудачников. В сказки никто не верил.

***

Компания собралась большая и очень, очень представительная. В принципе ее можно было назвать конференцией. Конференцией глав стран-победительниц.

Ввиду хорошей, теплой и ясной погоды сидели прямо на улице, за собранным наспех большим столом, накрытым где-то раздобытой чистой льняной скатертью. Солнце, легкий ветерок, ароматы трав и луговых цветов – все это рождало атмосферу благожелательности и желания творить добро. Лица собравшихся очень скрашивали мягкие и ласковые улыбки. Тут все были друзья и даже родственники, свои, короче. Был Бенедикт с сыном, которого, было дело! – он поначалу даже и не признал. А когда признал, то уж так обрадовался. Была его дочь – королева Ледерландии Сердеция вместе с командующим ее войском, герцогом… как-его-там?.. не важно. Хороший человек, пусть будет. Был зять Бунимад, Бунимад-ага-Ган, тоже с каким-то своим полководцем. Была и Принципия, а рядом с ней сидел человек, чей статус был известен только ей и ее отцу – Алеф Йот. Вот так, просто по имени, он и был представлен прочим присутствующим. Пусть ломают головы.

Еще там присутствовали два старика. Очень непохожих старика. Два старика, знать друг дружку не желающих, а потому сидящих по разные стороны этого просторного стола – бен-Салех и Леннивортмахер, маги. Маги, заслужившие право сидеть за этим столом, рядом с монархами. И если дедушка Ленни явно чувствовал себя не в своей тарелке из-за такого вот соседства, то бен-Салех вел себя так, будто всю жизнь провел рядом с сильными мира сего, да и сам был из их числа.

Бабушку Йагу и Лику Ратомир счел за лучшее на показ не выставлять. Почему-то ему казалось, что так будет разумнее.

Когда все присутствующие были представлены друг другу и легкое местное вино смочило глотки высоких гостей, заговорил Бенедикт.

– Последний удар, – сказал он, – остался последний удар, и страна будет освобождена. В том, что это так и будет, надеюсь, никто не сомневается. Как это лучше сделать, пусть думают генералы. А мы давайте подумаем о том, что же нам делать дальше.

Он замолчал и многозначительно оглядел присутствующих. Мысли у него были, причем не только свои. Но впервые в качестве советчика по столь важному вопросу он не пригласил Куртифляса. Теперь у него был удивительно изменившийся, подросший, почти неузнаваемый Ратомир. И был тот, чьей помощи, подсказки, да просто присутствия он так долго ждал еще тогда, когда все начало рушиться. Был Алеф Йот, представитель Службы Сохранения Равновесия, правда, почти без возможностей, почти как частное лицо, но все же…

– Амиран пережил нелегкие времена, – продолжил Бенедикт, – ему нужно восстанавливаться. Трудное дело. Дело, требующее немалых ресурсов. Где вот только их взять?

Он опять замолчал, обводя присутствующих взглядом, молча приглашая их высказаться. И молодой горячий Бунимад не подвел.

– Как где? – воскликнул он. – Кто все разрушил, тот пусть и платит!

– Ну, конечно, – с улыбкой поддержала коллегу Сердеция.

***

То, что оплачивать побитые горшки и прочую посуду должна проигравшая сторона, было и так понятно. Понятно и справедливо. Проигравший всегда платит. Плачет и платит. Так что обсуждали детали, детали и подробности.

Что касается Ахинеи с ее бородатым тюрбаноносным султаном Обр-аль-Саламатом, тоже зятем, что ни говори, Бенедикта, то решение предложил все тот же Бунимад, лучше других знавший как обычаи, так и психологию жителей сопредельного ему государства. Он предложил продать пленных, которых набралось слишком много, чтобы держать их в таковом качестве, своему же владыке – султану. Пусть и не задорого. Все равно по самым приближенным прикидкам сумма получалась вполне приличная. У султана даже могло и не хватить на всех. Ну, оставшихся тогда употребить с пользой в своем же хозяйстве, для восстановления порушенного. Бесплатные рабочие руки всегда пригодятся.

Идея всем понравилась. Бенедикт представил себе как будет морщиться и вздыхать султан, и улыбнулся.

Вдохновленный этой улыбкой юный герцог Мантийский склонился к уху своей прекрасной госпожи и горячо зашептал ей про обещанное возвращение родных угодий. Сердеция неодобрительно покосилась на любовника. Как он некстати! Но, с другой стороны, надо же и правда что-то поиметь от всей этой затеи. Вон Бунимад взялся посредничать между Амираном и Ахинеей в деле продажи султану его же подданных. Уж он своего-то не упустит. А она? И она деликатно кашлянула, намекая на свое присутствие, и напоминая, что не худо было бы обсудить и ее участие в дележе шкур.

Она зря опасалась, что участие Ледерландии в освободительном походе останется неоцененным. Об этом Бенедикт говорил со своими детьми – Ратомиром и Принципией еще накануне и решение было.

– Дорогая Сердеция! – Начал Бенедикт, ласково глядя на дочь. – Пришло время подумать о том, чем можно вознаградить прекрасную Ледерландию за тот поистине неоценимый вклад, который она внесла в дело освобождения Амирана. Чем мы можем отплатить вам? Деньгами? Но нам самим сейчас дорог каждый золотой, учитывая нашу нынешнюю разруху. Землей?..

Он помолчал, все также облучая Сердецию ласковым отеческим взглядом, от которого у нее побежали мурашки по спине.

– Конечно! – Продолжал Бенедикт. – Что может быть лучше для любого государства, чем приращение его территории, особенно, если это будет не пустыня или что-то вроде. Но, ты знаешь наши принципы. Мы родную землю не отдаем. Ни за что и никому! Значит?..

Он опять взял паузу и оглядел присутствующих как бы в некотором недоумении. Дескать – ну, и что же прикажете делать? Как быть?

– Вы помогли нам в разгроме армии Арбокора. Да что там – помогли! Вы ее разгромили. С них вам и причитается. Так, во всяком случае, должно быть, если по справедливости. Но!.. Пройдет время, Арбокор оправится, нарастит мускулы и неизбежно захочет отобрать свое. Получится у него это – не получится, но нужно ли вам иметь под боком сильного соседа, готового вонзить вам меч в спину? Не лучше ли иметь его в качестве друга?

И вновь наступила многозначительная тишина. Слышно было, как жужжит неподалеку мохнатый шмель, да удары крови в висках оглушали Сердецию.

– Зачем вам арбокорская земля? Я предлагаю другое. Рядом и с вами и с тем же Арбокором есть место, которое называется Кранах. Удивительное местечко. С одной стороны там все устроено как-то не по-людски. Нет там ни короля, никакого вообще монарха. Правят черт-те кто, какой-то избираемый совет, вечно грызущийся внутри себя. Меняют законы, порядки – то вдруг начнут привечать магов со всей земли, то изгоняют их… Ну, и все в таком же духе. А расположены они замечательно. Имеют выход к морю, то есть то, чего вам, дорогая моя, так не хватает. Там немножко только приложить руки, и будет замечательный порт. И Ледерландия могла бы выйти на мировую арену. Торговля, военно-морские силы – это же здорово!

Это было, конечно, здорово, но как-то не этого ожидала Сердеция от благодарного отца. За все, что она для него сделала, получить добрый совет: вот хороший кусок, пойди и возьми его. Спасибо! А то она сама…

Она не додумала эту омрачившую ее чело мысль. Бенедикт продолжил.

– И, я думаю, совсем ни к чему вам самим пачкать руки в таком грязном деле, как агрессия против суверенного государства, что бы оно там из себя не представляло. Ну зачем вам иметь в своем составе людей, из поколения в поколение помнящих, что вы их подло оккупировали и захватили. Вечный повод к внутренним конфликтам. Лучше так: пусть это сделает Арбокор. Того войска, что у него осталось, вполне им хватит. Пусть возьмут, подержат месяца два-три. Пусть ведут себя там, как привыкли вести себя на захваченных землях. А потом передадут вам. И я вам гарантирую, что кранахцы вместо ненависти будут пожизненно испытывать к вам чувство глубочайшей любви и благодарности.

– А Арбокор?..

– Ну, а куда они денутся? Это будет их репарация. Тем более, что их этот великий и ужасный герцог ван-Гайзермейстер пал в бою. Остался, как и был, Регентский совет, а с ними-то можно не церемониться.

***

Предложение Бунимада о продаже пленников своей же собственной стране было неожиданным. Когда накануне Бенедикт обсуждал со своими повзрослевшими детьми проблему пленных ахинейцев такое никому не пришло в голову. Тогда пришло другое.

– Их надо поселить в горах, – сказал Ратомир, – там, где сейчас живут хамадийцы.

– А что, – удивился Бенедикт, – хамадийцы так вот и позволят им поселиться у себя?

– Вот и пусть уничтожают друг дружку! – Вырвалось у Принципии, не забывшей свой печальный опыт пребывания в гостях у этого гостеприимного народа.

– Вот именно, – согласился с ней Ратомир, – я это и имел в виду. Ни те, ни другие нам не нужны. Пусть себе…

Решение, предложенное Бунимадом, было ничуть не хуже.

***

У любой неудачи, любого провала есть причины. Вот барон и искал их. Искал мучительно, но ничего кроме происков предавшей его Службы Сохранения Равновесия найти не мог. Это они, они, сбежавшие с острова, организовали все это, с позволения сказать, чудо. Они вставили палки в колеса. Как – второстепенно, но – почему? Почему вдруг? Ведь вроде жили-не тужили, жили душа в душу, помогая друг другу и взаимно дополняя. Какого черта?! Где пролегла трещина? Из-за чего?

Может быть, все дело в смене руководства? Пока там у руля был Генерал, все ведь вроде было прекрасно. Они всегда находили общий язык. Нашли они его и в том злополучном деле, с тем магом-учителем. Да, не хотел Генерал, чтобы тайна воскрешения выплыла наружу. Боялся, что это слишком сильный фактор – да! сильный. Кто бы спорил… Но ведь удалось тогда прийти к компромиссу. Но вот умер Генерал, а с ним и договоренность, как видно. Тот, кто встал на его место, этот самый Софрон – личность мало того, что неизвестная барону, так еще и себе на уме – решил и сделал все по-своему. Ни вашим, ни нашим. Нет человека – нет проблемы. А проблема-то осталась, как выяснилось. Да еще какая! Так и было задумано? Или это – сбой, ошибка? Кто бы знал… И у Софрона не спросишь, нет Софрона, умер. Странно умер. Вроде бы несчастный случай, только после этого все сотрудники Службы словно бы ушли в подполье. Они что, решили, что это он подстроил?.. Но зачем? И вот вообще – сбежали! От него, получается, сбежали. Да, они оставили тут на острове всю немалую инфраструктуру, все склады, заводы, лаборатории. Все воздушные корабли теперь в его единоличном распоряжении. Только что теперь со всем этим делать? И ученые с магами, и инженеры с техниками – все в его, барона, руках. Вот только рук-то осталось… Было две, и это было хорошо, удобно. А теперь – одна. А одной как-то…

Ну, ничего, ничего! Жили раньше… Все связи пока целы, можно работать. Есть деньги, а главное – есть Диксон. Вот уж кто не подведет.

5

Лучшее – враг хорошего. Эта древняя истина являлась краеугольным камнем цивилизации. Той цивилизации, к которой принадлежал и Диксон, и барон, и ССР, вообще взявшая себе это изречение в качестве девиза. Все страны, весь мир, весь порядок – все это покоилось на этом надежном фундаменте. И всем было хорошо. Во всяком случае, уж ему-то, Диксону, грех было жаловаться на жизнь. И вот вам!..

Недавние откровения барона Рупшильта явились для Диксона чем-то сродни землетрясению, а может быть – урагану… смерчу, тайфуну, удару молнии – да с чем угодно можно сравнить то, что наделали произнесенные в порыве откровенности слова, вынесшие на поверхность те тайные помыслы хозяина, о которых до сей поры никто и не подозревал.

Во имя лучшего сломать, уничтожить то, что есть сейчас! На обломках существующего построить новый, чудесный, сверкающий мир. Вот только – а будет ли в этом мире место для него, для Диксона? Потому что такие, как он только и нужны в силу несовершенства существующего порядка вещей. Любая защита востребована только в случае опасности. Нет ее, нечего бояться – зачем защита? На прогулке в парке под ласковым солнцем среди порхающих бабочек и пения птиц панцирь – нелепый, ненужный и смешной груз! И этим панцирем будет он, Диксон, ни для чего больше не приспособленный, как только бороться с опасностями и трудностями.

Диксон по своей натуре не был предателем, но, поставленный перед выбором – предать хозяина или предать саму основу существующего миропорядка и, в конечном итоге, самого себя, вынужден был этот выбор сделать. И он оказался не в пользу барона.

Помнится тогда, вскоре после того памятного разговора, когда Диксон ходил, словно оглушенный, у него состоялась встреча с отцом барона, старым Цадкиным. Навряд ли случайная, но это и неважно. Главное то, что сказал ему старик.

– Мой сын рехнулся, – сказал он, – с этим надо что-то делать.

– Может быть, это так? Разговоры? Настроение?.. – слабая надежда еще теплилась в душе Диксона. Все пройдет, забудется и будет, как было.

– Нет, – спокойно отмел его надежды старик, – и ты будешь тем, кто вынужден будет делать это.

– Я не хочу.

– А куда ты денешься? – В голосе старого Цадкина было столько безнадежной уверенности, что Диксон не нашел, что возразить. И правда ведь, будет. Потому что есть сегодня, есть завтра и есть послезавтра. И сегодня важнее завтрашнего дня, и уж тем более – послезавтрашнего.

– Тебе прикажут, и ты будешь, – продолжал между тем старик, – будешь действовать как всегда четко и профессионально, будешь делать все, что должен, и что можешь. Значит нужно, чтобы кто-то помешал тебе, действуя независимо от тебя.

– Служба?

– Естественно.

– А может, просто?.. – И Диксон, не договорив, вопросительно взглянул на старика. Произносить мысль вслух он побоялся, все же речь шла о сыне этого человека. Но Цадкин, как всегда, оказался на высоте. С ним можно было вот так.

– Нет! – Качнул головой на тщедушной шее старик. – Я думал об этом. На нем слишком много завязано. Это и хорошо, и плохо. Но это так. И если нашего барона взять и выдернуть, как больной зуб, все может рухнуть. В его руках и деньги – а это значит торговля, промышленность, да вся экономика. И политические связи тоже на нем. И все это те люди, которые к тебе не имеют никакого отношения. Ни ты, ни я не сможем перехватить управление. Я это говорю, – добавил он, – не потому, что мне его жаль, как сына. Это так и есть.

– Так что же делать? Ведь он уже…

– Да, – перебил его старик, – он уже! Уже готовятся войти в Амиран войска. Уже там начинается… А закончиться должно – сам знаешь, чем. А что делать? Организовать сопротивление самому себе. Но аккуратно. Не надо, чтобы Служба сгоряча наломала дров. Есть у тебя канал, по которому можно слить информацию тому же Софрону? Не напрямую. Не надо, чтобы кто-то там, в Службе, числил тебя своим сторонником.

– Найду.

– Вот. Просто пусть до них дойдет, что, мол, барон затеял что-то против них. Пытается ослабить их влияние и перетянуть одеяло на себя, нарушить сложившийся паритет. Этого достаточно. Пусть начинают подозревать, присматриваться, следить. Я же со своей стороны подтолкну одного из тех, кто был обойден Софроном. Есть у меня такой на примете. Пусть устранит его. А подумают – после слива твоей информации, на барона. Вот и хорошо. Они не будут знать, чего именно им надо бояться, поэтому будут блокировать на всякий случай любое твое резкое движение. И ты просто не сможешь совершить задуманную моим сыном пакость.

***

Но все получилось немножко не так. То есть поначалу-то все было, как и должно было быть. Даже покушение на Софрона состоялось, но следствием оного оказался выход Службы Сохранения Равновесия из-под контроля. Вместо того, чтобы ощетиниться, они предпочли просто сбежать. И теперь были неизвестно где, и занимались неизвестно чем. И, ведь, правда, не исключено вовсе, что те невероятные события, изменившие нормальный ход истории, были организованы именно ими.

Но зато отдай сейчас барон приказ готовить воздушный корабль к вылету, имея на борту ту самую штуку, о которой шла речь, и которую сам Диксон пока что и в глаза не видел, придется делать это. И ничто ему не помешает.

***

Если бы не Пафнутий, то положение ледерландского воинства, напавшего с тыла на железные когорты Арбокора, напоминало бы примерно то, что неизбежно случится с охотником, вздумавшим дернуть за хвост тигра. Да еще в тот самый момент, когда тот весь сжался и напружинился перед броском на добычу. Впрочем, даже и в той ситуации, что сложилась, когда летящий огнедышащий монстр сломал все планы герцога ван-Гайзермейстера, ледерландцы все равно понесли потери. Объятая ужасом и паникой стальная лавина, даже не замечая этого смешного препятствия на пути к спасению, просто смела и затоптала тех, кто не сумел и не успел увернуться.

Но все же рыцарям пришлось хуже. Инстинктивно кинувшись прочь с открытого пространства под защиту крон леса, они попали в ловушку. Тяжело вооруженному рыцарю в лес лучше не соваться. Ударит по груди или поперек закрытого забралом лица ветка, от которой почти невозможно увернуться, сидя на несущемся сломя голову коне, и ты оказываешься на земле, в положении жука, бессмысленно сучащего лапками в воздухе в тщетной попытке перевернуться. Тех, кого не добили, переловили.

Естественно, всю заслугу по разгрому непобедимого до сей поры воинства приписали героическим воинам Ледерландии. Про дополнительный фактор, поспособствовавший несколько столь удачному исходу сражения, предписано было просто не упоминать. Да так было и в самом деле лучше. Под Пафнутия отвели никому не принадлежащий древний замок посреди некогда цветущей, но вот уже несколько столетий пустовавшей местности. Там, за высокими, не тронутыми ни войной, ни временем стенами он и жил под охраной специального отряда. Отряд призван был не столько сторожить этого нового хозяина замка – поди-ка, посторожи такого! – сколько при случае отгонять непрошенных гостей. Кормили Пафнутия просто на убой. Правда, меню разнообразием не отличалось. В пищу ему давали освежеванные туши забитых лошадей из числа тех, что получили увечья. В день по туше – живи, не хочу!

И на время забыли.

Воспользовавшись свободой Пафнутий пару раз слетал налегке в Караван-Талду к магам, которые уже совсем привыкли к нему и считали за своего, не путая с теми, что вылетали снизу. Пафнутий принимал участие в охоте, и это ему нравилось. Он старался поменьше пользоваться огнем, побеждая за счет маневренности. Так ему казалось спортивнее, честнее.

В общем, на службе Его Величества Пафнутию понравилось, и, хоть он и не подписывал никаких официальных договоров, и не произносил слов священной присяги, он готов был и дальше выполнять приказы.

А почему бы и нет?

***

Тогда, еще в начале лета, никакого десанта в обычном, военном смысле этого слова, не было. Десант – это когда вооруженные отряды на лодках подбираются к берегу, бредут по пояс в воде, а потом рубятся с противостоящими им силами защитников побережья. Летят стрелы, звенят мечи, раздаются крики, стоны и команды. Так вот, этого не было. Никто не противостоял эрогенским бойцам, и не было нужды брести по пояс в воде. Корабли по очереди подходили к причалам, оттуда организованно и дисциплинированно выходили, не замочив даже подошв, эти самые бойцы во главе с командирами и, построившись, шли в город, освобождая место для следующей партии.

Уставшие от анархии горожане не то, чтобы цветами забрасывали пришельцев, но, во всяком случае, смотрели на все это с одобрением и надеждой. Некоторый скептицизм проявили селяне. Предвидя неизбежные при всякой оккупации реквизиции, они поспешили отойти. Так они отходили, гоня перед собой скот и увозя припасы, пока линия границы оккупированной территории не стабилизировалась. Эрогенцы вовсе, как выяснилось, не хотели забирать себе весь Амиран – на черта он им сдался? – им нужен был порт на противоположном берегу пролива, отделявшего Эрогению от материка.

Пролив этот носил двойное название: в Амиране его называли Амиранским, а на картах, издаваемых в Эрогении, он носил имя Эрогенского. Поскольку в остальных странах пользовались преимущественно картами именно эрогенского производства, то и везде его именовали именно так – Эрогенский пролив. Ну, пролив-то он пролив, но плыть от берега до берега при попутном ветерке суток двое. Во всяком случае, даже забравшись на самую высокую башню в Миранде противоположного берега не увидишь.

Самой высокой башней в Миранде, не считая сгоревшего царского дворца обладало здание Управления Городскими службами. Собственно, башня зданию была совсем не нужна. Она торчала как назидательно поднятый указательный палец, украшенный вместо перстня циферблатами огромных башенных часов. Часы были исправны. Они шли, звонили нехитрую мелодию каждые полчаса и видно их было отовсюду. Ну, и если подняться по железной лесенке, хитро пробирающейся среди зубчатых колес часового механизма, на площадку на самом верху, то оттуда тоже видна была почти вся Миранда и немалый кусок морского простора, до самого горизонта, за которым скрывалась благословенная земля Эрогении.

Граф Грант Элиас, командующий войсками вторжения, а сейчас комендант захваченной территории, со всем своим штабом расположился в этом самом здании. Тут же он и спал, чтобы далеко не ходить. Кончились, правда, ночи, наполненные лихорадочной суетой – разведка, размещение, приготовление к отражению наступления войск противника, прием делегаций от местного населения, наведение порядка и снабжение, в том числе и местных жителей, хотя бы минимумом продовольствия. Крестьяне-то ушли, и рынки опустели. Продукты везли через пролив. Пока что выходили одни затраты и убытки.

Графу Элиасу было слишком много лет, чтобы он мог надеяться на какой-то карьерный рост в результате всей этой эпопеи. Он понимал, что в любом случае, независимо от того, как в конечном итоге тут все получится и во что это выльется, его ждет отставка. Более или менее почетная, что, в конечном счете, тоже не имело для него лично значения. Все равно – одинокая тоскливая старость в родном поместье, болезни и смерть.

Сейчас тут, в занятой без единой капли крови Миранде, царил мир. Солдаты маялись от безделья, и, как всегда в таких случаях, возникали эксцессы с местным населением. Приходилось принимать меры. Солдат наказывали, вызывая глухой ропот и озлобление, занимали бессмысленной муштрой, отправляли на поиски сбежавших крестьян.

А тем временем приходили сведения о том, что войска Амирана, вроде как переставшие существовать, возникли из небытия, обросли союзниками и разбили в пух и прах как армию султана, так и непобедимых арбокорцев. И вот теперь неудержимой лавиной катятся через всю страну сюда.

В не столь уж и далекой столице – всего лишь через пролив, рукой подать – шли дебаты. И в королевском дворце, и кабинете министров, и в парламенте спорили о том, что лучше: убраться отсюда пока не поздно, или отстаивать занятую территорию. Если бы спросили его, командующего, графа Элиаса… Но не спрашивали. Никому не интересно его мнение. Что скажут, то и будет делать.

Граф стоял на огороженной площадке на самом верху башни. Кончились бессонные ночи по причине лихорадочной деятельности. Началась привычная бессонница от безделья. И когда ему не спалось, вот как сегодня, он любил подняться сюда, подышать свежим морским ветерком, дующим из родных краев и просто постоять, вперив взгляд в невидимый по ночному времени горизонт.

Он знал, что сейчас там, вдали, невидимые плывут корабли с очередной порцией войск, призванных усилить его контингент. Победила точка зрения тех, кто не желал отдавать то, что уже как бы и по праву принадлежало Эрогении. И вот там, на острове, выгоняли солдат из родных казарм, грузили в трюмы и сейчас они плыли сюда. А с ними наверняка плыл и тот, кто должен сменить его на посту командующего.

Ну, что ж. Скоро уже он будет свободен. И на одном из этих кораблей поплывет домой, получать заслуженную награду и не менее заслуженную отставку.

Граф даже знал – ну, как знал? Догадывался, конечно – кто именно будет тот, кто сменит его тут. Конечно, это будет брат королевы герцог Гордонский. Он победил в спорах о дальнейшей судьбе этого захваченного клочка земли, ему и защищать его, а потом и владеть им. С чем, учитывая плачевную судьбу его родного герцогства, можно только поздравить жителей этого края.

Завтра будет торжественная встреча. Завтра они – он и герцог, бок о бок будут принимать парад. Потом не менее торжественное, но уже в более камерной обстановке, зачтение указа королевы, несколько дней передачи дел, и – все!..

Граф смотрел вперед, туда, где невидимая армада под традиционно черными парусами ночных охотников неспешно приближалась, везя в своих трюмах и каютах завтрашний день.

Тьма была беззвездной. Море, там, вдали, только угадывалось. Ветра тоже не было, и граф представил себе обвисшие паруса и корабли, застывшие посреди пустого пространства. Он понимал, что на самом деле это не так. Ветер, особенно там, над водной гладью, конечно, есть, хоть и слабый, но опытные моряки умеют улавливать и такой. Армада движется, приближается.

Вдруг там, далеко, где-то в районе невидимого горизонта, вспыхнул светлячок. Потом рядом еще один, и еще…

Скоро таких светлячков стало много, очень много, не меньше, чем кораблей в военном флоте Ее Величества.

6

Мир перевернулся.

Ровная, скучная, темная твердь над головой и россыпь ярких созвездий под ногами.

Во всяком случае, так могло показаться. Да запросто так могло показаться кому-нибудь, оказавшемуся на месте Пафнутия, высоко в ночном небе, под самыми облаками, плотно заслонившими свет ночных светил. Тому, кто не знал бы, что россыпь веселых огоньков внизу – это был эрогенский флот. Он и на самом деле был. Был-был, и вот его стало – нет. И только еще не погасшие костры на месте его кораблей празднично цветут волшебными огоньками на темной глади пролива.

Тихо. Досюда не долетает ни треск огня, ни вопли людей. Впрочем, какие вопли? Кто сгорел – сгорел, кто утонул – утонул. Остались цепляющиеся за жизнь и за упавшие в воду обломки. Им-то чего кричать? Кому?

Пафнутий вздохнул и, мысленно слегка напрягшись, как обычно перед тем, как обратиться к Принципии, доложил:

– Все!..

– Все-все? – Уточнила где-то в своем далеке Принципия.

– Точно все. Никто не ушел. Я был внимателен.

– Молодец, – вздохнула почему-то Принципия, – отдыхай. Спасибо.

***

– Все, – сказала Принципия, прижавшись губами к твердому плечу Алефа Йота, – вот и все.

– Что? – Не разобрал ее слов Алеф. – Что ты говоришь?

Принципия приподнялась над лежащим и, глядя на него сверху вниз, внятно произнесла:

– Все! Эрогенского флота больше нет. Мне только что доложил об этом Пафнутий.

Алеф Йот помолчал, потом произнес тихо, почти шепотом:

– Нашел время. До утра подождать не мог?

– Ты не рад?

И опять не сразу нашел, что ответить Алеф Йот.

– Нет, это, конечно, хорошо, что войне конец. Просто как-то это все… Понимаешь, я же всю жизнь боролся именно с тем, что… что когда-нибудь в будущем может сделать так, что люди станут не нужны. И вот, это будущее наступило. Кто выиграл эту войну? Разве мы?..

– А кто же? – Насторожилась Принципия.

– Ее выиграл этот твой дракон, ну и еще эти – «бессмертные».

– Вот как? А мы, значит, не при чем? Мы просто отдыхали?

– Нет, конечно. Мы все время что-то делали. Ну… или пытались что-то делать. Ну, скажи, если бы не дракон, разве мы смогли бы спастись там, в горах? У этих проклятых хамадийцев?.. И даже этот пресловутый Халеб Букин со всеми своими самоделками – разве сумел бы что-то сделать? По-правде-то?

– А вот, скажи, – пришло в голову Принципии возражение, – вот, когда в бою ты, допустим, убиваешь противника, кто это сделал? Ты, или твой меч?

– Хм… – Алеф улыбнулся, но Принципия этого не заметила, – конечно, я. С помощью меча, да, но все же я. Но это не совсем одно и то же. Этот твой дракон – не меч. Он не бездушная железяка. Он может однажды не захотеть делать то, что ему прикажут…

– Попросят! – Перебила его Принципия. – Только попросят.

– Ну, пусть – попросят. Он обладает разумом, волей, характером. Он может однажды невзлюбить тебя, обидеться. Да мало ли что… Мы теперь всегда будем в зависимости от него. Мы теперь всегда будем строить свои планы, исходя из того, что у нас есть дракон. А на самом деле у нас его нет. Он – сам по себе, и с нами только до тех пор, пока ему самому этого хочется. А эти – «бессмертные»? Они сами-то, конечно, безмозглые твари, но у каждой дюжины есть свой командир. И эти вот – я посмотрел на них – это существа еще более непредсказуемые, чем твой дракон. Тот хоть искренне к тебе привязан, и не похоже, чтобы, по крайней мере, в ближайшее время, вздумал учудить что-нибудь во вред тебе. А те… Там все гораздо хуже. И что с ними делать? Как от них избавиться? А от них надо избавиться, потому что пока они тут, твой отец в плену у них. И я думаю, что в самое ближайшее время они начнут диктовать нам свои условия.

Тут уже задумалась Принципия.

– Может быть, Пафнутий?.. – Наконец, неуверенно произнесла она.

– Боюсь, что нет. Испепелить их? Так они же не горят. Ты же мне сама рассказывала, как вы того, твоего жениха, Геркулания, из лап живого дерева освобождали. Да и потом, они же все время рядом с Бенедиктом. А уж он-то сгорит точно. Значит, огонь отпадает. А что еще есть у нашего дракона? Пасть? Зубы? Ну, схватит он одного, поднимет в воздух, даже сделает с ним что-то, после чего он окажется безопасен. Остальные возьмут твоего отца в заложники.

– Убьют?

– Нет. Хуже. Убийство – это одноразовая акция. После нее они сами становятся беззащитны. Но они могут начать с ним делать такое, что ты сама прикажешь Пафнутию прекратить и убираться подальше.

– Ну, и что? Ты знаешь, что надо делать?

– Нет, – вздохнул Алеф Йот, – не знаю. Пока не знаю. Но я буду думать.

***

Не спал ночной порой дракон по имени Пафнутий, занятый возжиганием огней. Не спала царская дочь Принципия, принявшая победный рапорт Пафнутия. Вот только радости обычно не хватает места в жизни тех, кто стоит рядом с вершинами власти. Слишком мало там, на этих холодных вершинах кислорода для беззаботного смеха. Вот и Принципия, хмурясь, думала о том, что наговорил ей мудрый Алеф Йот. И мысли эти прогнали сон.

Не спал и сын царя Бенедикта Ратомир, как не спала рядом с ним лесная его любовь – Лика.

Лика-Ликантропия, та, благодаря чьей любви он и стал тем, кем стал. Его тайна. Мать его дочери, пока еще пребывающей в совершенно незаметном состоянии, но уже существующей. Дочери, чье скрытое пока в глубине Лики тело в недалеком будущем должно стать носителем духа и сознания древней богини Йамаги, где-то на своем тернистом жизненном пути прицепившей еще и чью-то фамилию Дауншифтелинг, а в просторечии – бабы Йаги.

Мысль об этом, как и о том, что первые несколько лет жизни дочери будут скрыты от него, уже прижилась, притерпелась, и Ратомир начал находить в этом свои достоинства. Что ж плохого, если столь могущественное существо будет связано с ним кровным родством? Надо только суметь правильно распорядиться этим обстоятельством. И уж совсем было бы глупо ссориться с тем, кто может при случае оказать неоценимую помощь. А как уж они будут сосуществовать – это дело десятое. Неужто он, став царем, не сумеет обеспечить своим секретным жене и дочери сносное существование без огласки?

С этим, в конце-концов, вынужден был согласиться и Бенедикт. Хотя с ним поначалу было и непросто. Как оказалось, не обессилел Его Царское Величество из-за обрушившихся на него неприятностей, сохранила еще былую мощь монаршая десница. Не поздоровилось ни стулу, заменявшему трон, ни столу, за которым сидел самодержец, и треснула рубаха по всем швам на Ратомире, когда Бенедикт в гневе схватил его за грудки.

– Никогда! – Орал Бенедикт, брызгаясь слюной. – Слышишь, ты!.. Никогда!!

– Убью обеих! – Совсем было уже решил он.

И даже то обстоятельство, что ведь спасли старуха со своей воспитанницей его единственного и любимого сына – наследника престола, и вообще приложили немало сил к тому, чтобы маятник истории качнулся в нужную сторону, не остановили бы его.

Спас положение, как ни странно, Куртифляс, обладавший с детства каким-то поистине загадочным чутьем и способностью появляться в нужное время в нужном месте. Впрочем, без этого он и не смог бы столь долго существовать у самого подножия власти.

– Ваше Величество, – церемонно обратился неизвестно откуда вдруг взявшийся Куртифляс к своему царственному уже непонятно кому – не другу, но как бы и не к врагу, – Ваше Величество, позвольте забрать у вас принца. Там пришла делегация от целой ватаги беженцев. Требуют кого-нибудь для разговора.

– Ну, и что же ты так орешь? – Спросил Куртифляс Бенедикта после того, как тот кивком головы отправил Ратомира расхлебывать очередное недоразумение и приводить порушенное в былой порядок. – О! Ты смотри, стул сломал, теперь самому-то и сесть некуда.

Бенедикт молча смотрел на шута. Внутри еще все кипело и пенилось.

– Ладно, – продолжил Куртифляс, – можешь не рассказывать. Я и так все знаю. Значит, говоришь, убить? Тоже верно. Как говориться, есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы. И даже интересно, а справится моя дюжина «бессмертных» с этой бабушкой?

– Что? – Вскинулся Бенедикт. Слова Куртифляса уводили его разгоряченные мысли в какую-то другую сторону. – Ты это о чем? Все шутишь?

– Да какие шутки? Ты знаешь, например, каким образом воинство Бунимада с Ратомиром форсировало Прохань перед нападением на ахинейцев?

– Хм… – Бенедикт напрягся. Нет, вроде этой подробности ему не докладывали. Наверное, не до того было. – Ну…

– Она договорилась с хозяином реки. Ты понял? Эта бабушка договорилась с хозяином реки, и он осушил участок, на котором армия и перешла. Как тебе это? Я не говорю, что ты должен испытывать чувство благодарности. Не надо этих глупостей. Но ты прикинь возможности старушки.

– Странно, что мне не доложили. Да тот же Ратомир, он-то…

– Ну, ты разве дал ему возможность хоть что-то сказать? Сразу в крик. Да мебель ломать.

Он замолчал, давая возможность сказать свою реплику царю. Но тот молчал, ощущая, как слабость приходит взамен только что бушевавшему в нем бешенству. Начинали подрагивать колени, хотелось сесть, но было некуда. Стул был, оказывается, и правда сломан. А тут еще в висках шумно билась неспокойная кровь.

Что-то там говорил Куртифляс, и смысл сказанного постепенно доходил до сознания Бенедикта. А Куртифляс между тем развивал мысль:

– …И разве плохо иметь в союзниках ту силу, которая пока была нейтральна, но в случае чего может оказать значительную помощь? Вот вроде как с той же рекой? Да и мало ли что еще. Мы же даже не представляем всех ее возможностей.

– Ну… наверное, – нехотя кивнул головой Бенедикт.

Во всяком случае, об этом стоило подумать. Подумать, а не рубить сгоряча.

– Ведь Ратомир, – продолжал между тем Куртифляс, – насколько я знаю, не говорил о том, что собирается официально оформить брак с этой девицей?

– Нет. Этого еще не хватало!

– Ну, вот. Ратомир вырос. У него уже хватает ума, чтобы понимать, что это было бы просто невозможно. А иметь любовницу… ну, мало ли их бывает у коронованных особ? Никого же это не удивляет и не напрягает. Пусть себе. Обеспечите их каким-нибудь приличным поместьем в недалеком от столицы охотничьем заказнике, и пусть себе время от времени ездит туда поохотиться. Кому от этого плохо? По-моему и девица эта на что-то большее не претендует. Бабушка – та вообще привыкла к одинокой жизни в лесу. Ей дворцовая суета так и вовсе была бы в тягость.

Ох, Куртифляс, Куртифляс – сука, сволочь, предатель и узурпатор, но как, однако, он иногда бывает полезен!

***

– Как ты себя чувствуешь? – Спросил Ратомир возлюбленную.

– Хорошо.

– Сколько тебе еще осталось?

– До… до чего?

– А-а!.. – понял ее недоумение Ратомир, – ну, я имею в виду – до того момента, как тебе пора будет, это… ну… превращаться.

Этот момент – необходимый и, увы, неизбежный, до сих пор приводил его в смущение и замешательство.

– Еще… – Лика на минутку замолчала, прикидывая в уме сроки, – еще месяца четыре.

– Как это лучше сделать?

– Хм-м… Что ты имеешь в виду?

– Да я сам толком не знаю. Ну, тебе будет лучше оставаться под крышей, ведь уже зима на носу будет. Или – в лес, на волю? Или – как?..

– Да, действительно… я ведь сама толком не знаю. Ну, у вас же есть такие места, где запрещена охота?

– Есть. Заказники, заповедники.

– Вот, в каком-нибудь пусть там – охотники, или кто… пусть найдут лисью нору. Если там живет лиса – ну… – Лика замолчала, смутившись, – пусть она там больше не живет. А я – туда. Там мне будет хорошо. И не надо, чтобы кто-нибудь обо мне заботился. Я – сама. Я найду себе пищу. А потом мы придем в условленное место, и обратимся. Надо, чтобы там не было никого лишнего. Только ты.

– А когда?..

– Что?

– Ну, это… бабушка-то, когда?..

– А-а!.. – Сообразила Лика. – Об этом мы с ней договоримся. Она лучше знает.

***

Не спал и Куртифляс. В последние дни его вообще мучила непонятно с чего взявшаяся бессонница. Казалось бы – дел и забот было хоть отбавляй, весь день на ногах, а стоило лечь – и не засыпалось. Уж он и пить на ночь пробовал, но кроме неприятных ощущений это не приносило ничего. Никакого облегчения. И бабы не помогали. Вот и сейчас, доведя до изнеможения и себя, и хорошенькую, специально для этого отмытую и накормленную молодую беженку из встреченного ими обоза, и выгнав ее прочь, невзирая на слезы – а на что она, дура, рассчитывала? – он, уже забыв о ней, лежал и занимался все тем же, чем и все предыдущие бессонные ночи.

События последних месяцев терзали его мозг. Память с услужливостью идиота подсовывала воспоминания о тех часах в начале всего этого, когда он обуреваемый – с одной стороны яростью и гневом на проклятого барона, с другой – опьяняющим чувством обретенного могущества в лице столь удачно подвернувшегося ему дурака-мага по имени Пафнутий, представлял себе неясные картины мести и торжества над тем, кому он верил, и который так подло предал его, посчитав ненужной, списанной вещью.

И где, где он поступил не так? В чем просчитался? Пафнутий вышел из-под контроля – как? Ну, мало ли загадок? Не в этом дело, ведь еще до того, как из этого червя вдруг родился дракон, он, Куртифляс, уже мысленно расстался с ним.

Не вышло! Максимум, на что он мог рассчитывать, это встать во главе банды абсолютных отморозков и метаться зверем по стране, сея вокруг себя страх и ужас – зачем? Что барону этот заведшийся где-то в глухой провинции упырь?

Ну, попортил он барону на какое-то время коммерцию в Амиране, так Амираном интересы барона не исчерпываются, и очень скоро он обратил бы весь этот хаос себе же на пользу, еще сильнее подчинив себе всю эту, лишенную управления и впавшую в дикость и ничтожество территорию. А ему, Куртифлясу, со всем его немногочисленным воинством оставалось бы метаться в поисках чего бы пожрать. Дикий и опасный хищник, которого все равно рано или поздно затравили бы и как-нибудь уничтожили.

Ну, подчинил он себе на какое-то время Бенедикта. А кем стал Бенедикт в тот момент? Никем. Царем без царства. Главнокомандующим без армии. И Бенедикт это понимал, почему и не стал трепыхаться, отдав то, чего у него уже все равно не было.

А что сейчас? Как все странно – вот тогда, когда все только началось, и по дорогам потекли толпы беженцев, что сорвало их с мест? Их же, в большинстве никто не трогал. Слухи… слухи и ожидания. Ожидание беды. Ну, а сейчас? Опять же, все те же слухи. Но уже слухи о том, что родное войско в хвост и гриву разнесло по кочкам войска вторгшихся супостатов, слухи, в которых на три четверти вранья, а остальное наполовину выдумки, заставляют людей возвращаться по домам. А что изменилось? Они боялись дракона? Дракон никуда не делся. А!.. Ну, да! Теперь это – наш дракон! Хороший дракон. И «бессмертные», грызущие глотки и не боящиеся ни меча, ни огня – тоже стали какими-то своими. Ну, грызут – так и что? Хороший сторожевой пес тоже может загрызть. Главное, чтобы грызли кого надо.

То, что раньше было каким-то беспредметным и бесформенным ужасом, облекло форму, их видело уже множество народу. Это стало частью известного, привычного мира со своими опасностями – а ты не зевай, будь настороже и не нарушай, и все… и все будет в порядке.

Ну, ладно. А что же ему-то, Куртифлясу, в этом мире? Ему-то куда возвращаться? Сгорело его место вместе с дворцом. Но дворец-то отстроят, только вот ему там местечка уже не будет. И наверняка сейчас и Бенедикт, и вернувшийся Ратомир – да Ратомир ли это? – тоже думают, что же с ним, Куртифлясом делать? В смысле – как избавиться. Потому что, по правде говоря, только об этом сейчас и может идти речь.

Потому что и сам Куртифляс на их месте думал бы об этом.

7

Граф Грант Элиас, бывший командующий войсками вторжения, бывший комендант захваченной территории, а с этой минуты никто, не обернувшись даже на звук захлопнувшейся за ним массивной двери здания Управления Городскими службами, неспешно спустился по ступенькам крыльца. С покрытой серым булыжником площади, на которой он стоял, вели пять улиц. Пять улиц, и он был волен пойти по любой из них. Или никуда не идти. Остаться тут, лечь на пыльную мостовую и… да хоть – умереть! Кому какое дело до него. Он свободен. И за свободу он заплатил достаточно дорого – всей той властью над тысячами людей, по своей и не по своей воле живущих тут, в этом проклятом городе.

Ультиматум был прост и понятен. Жизнь даруется тем из захватчиков, кто примет подданство Амирана и принесет присягу. Остальные будут уничтожены. Для желающих выход свободный, дальше их судьба – судьба подданных Амирана, их новой родиной в лице военной администрации и будет решаться: кого – куда.

В том, что отказавшиеся от этой высокой чести, будут убиты, ни у кого сомнений не вызывало. Войска противника, подойдя и обозначив линию соприкосновения, остановились. Боев как таковых не было. Эрогенцам идти на прорыв было бессмысленно. Куда прорываться? Вглубь чужой территории? И что там делать? Бессмысленная агония окруженных и затравленных зверей на царской охоте.

Амиранцы же, из которых большинство представляло почему-то широколицых и узкоглазых, одетых в странные одежды воинов, чьего языка никто не знал, действовали не торопясь. То там, то тут – непредсказуемо, небольшой по численности отряд легко прорывал заграждение и захватывал квартал, попутно убивая всех живых, не разбирая, кто там – свои, чужие, дети, женщины, старики. Очень скоро все районы, прилегающие к линии соприкосновения двух армий опустели. Жители сочли за лучшее переселиться поближе к безопасному центру города. Солдаты, правда, лишены были такой возможности. Они умирали все. Очередной квартал переходил в руки «освободителей». И противопоставить этому было нечего, по крайней мере граф не знал, что тут можно сделать. И офицеры подавленно молчали.

Гибель флота – великого и могучего флота Эрогении, грозы морей, вызвал не панику, нет – хуже. Он вызвал ощущение полной безнадежности.

Естественно, первым делом была предпринята попытка эвакуации на тех судах, что стояли в гавани Миранды. Тут были и эрогенские военные корабли, и чужие, задержанные тут в связи с военными действиями. Никто погрузке не препятствовал, даже по внешнему периметру в этот день никаких действий не предпринималось. Погрузились, отплыли. И опять же – ничьих военных судов ни близко, ни на горизонте. Плывите!

И корабли отплыли навстречу опускающимся сумеркам. А потом, когда они уже почти стали невидимыми в ночной тьме, там, вдали, в той стороне, где лежала цель их пути и где их ждали, вспыхнули огоньки. Яркая, праздничная гирлянда на горизонте.

Никто не вернулся. И никто больше никуда не плыл.

Вот после этого и был получен ультиматум. Смерть или отказ от родной земли. Граф не хотел ни того, ни другого. Он назначил себе преемника, передал ему дела и власть, а сам вышел на площадь, не зная, куда теперь податься.

***

Идея принадлежала Алефу Йоту. Когда он поделился ею с Бенедиктом тот долго сидел молча, прикрыв глаза, видимо, обдумывая услышанное. Потом взглянул на Алефа и в этом взгляде было уважение.

– Интересно, – произнес Бенедикт.

***

Все это время Алеф Йот мучился из-за своей ненужности. Если бы не Принципия, он вообще был бы никем. Генерал без армии. Обломок прошлого, каких много сейчас уносилось прочь течением событий последнего времени. Встроенный в систему, он был всего лишь деталью сложного механизма, работающей при наличии всех прочих узлов и деталей, и совершенно бесполезной сама по себе. Он прекрасно понимал, что восстановить службу, строившуюся веками, он не может. Можно создать какое-то жалкое подобие, но и на это уйдут годы, да и то только при наличии всемерной помощи и поддержки как Бенедикта, так и других властителей этого мира. А согласятся ли они помогать в строительстве того, что отберет у них значительную часть их власти?

Сама по себе идея не была новой. Еще Ратомир предлагал силами пленных ахинейцев выселить хамадийцев из их горных селений. Вряд ли гордые горцы безропотно примут это. Ничего, пусть дерутся, пусть убивают – хамадийцы бывших подданных султана, ахинейцы – хамадийцев. Чем меньше останется тех и других, тем лучше. Затея сама по себе была интересной. Особенно интересно было, а не превратятся ли эти самые ахинейцы, чуток обжившись и оголодав на новых местах – все же горы это не та среда обитания, где привыкли жить дети степей и пустынь, так вот, не превратятся ли ахинейцы в таких же разбойников, а то и еще хуже. В конце-концов, торговля рабами всегда была существенным элементом их экономики.

Но тут возникло предложение обменять пленных на твердую валюту, что, правда, тоже несколько напоминало пресловутую торговлю живым товаром, но все же ведь можно обставить как-то иначе, для чего же еще и нужны дипломаты, как не для того, чтобы уметь называть одни и те же вещи разными словами. Так что возвращение пленных можно назвать жестом доброй воли и проявлением гуманности. Ну, а деньги – деньги это просто возмещение убытков, понесенных Амираном вследствие незаконного и коварного вторжения. Все, в общем-то, прилично, что и подкупало. И с Ахалдакией можно расплатиться за помощь, не теряя из казны ни одного золотого. Сами отстегнут от той суммы, что согласится султан Обр-аль-Саламат заплатить за возвращение своих подданных, заранее оговоренный с Бунимадом процент.

– Интересно, – сказал Бенедикт, глядя в глаза этого загадочного человека, сейчас почти родственника, – конечно, избавиться от этих мерзких «бессмертных», это то, что сейчас нужнее всего. Они сыграли свою роль, теперь они только мешают. Во всяком случае, вокруг меня им не место. Вот только, согласятся ли они?

– Я, ваше величество, постарался поговорить с каждым из них. По отдельности, разумеется. И, кажется, я кое-что понял.

– И что же? – Не выдержал паузы Бенедикт, которому тоже пришлось немало общаться с этими людьми – командирами команд «бессмертных».

– Их можно разделить на две части. Те, кто из дворцовой гвардии – они вполне довольны своей жизнью и положением. Они всю жизнь были встроены в систему и без этого просто не могут. Ни субординация, ни дисциплина их не тяготят, для них это в порядке вещей. Другое дело те трое, что были вытащены из тюрьмы. Это природные анархисты. Любое подчинение кому-то они воспринимают болезненно, и согласны на такое только временно и то, только тогда, когда тот, кому они вынуждены подчиняться доказал, что имеет на это право. Дай он слабину, и они тут же выйдут из подчинения, а то и загрызут своего прежнего вожака. Каждый из них хочет встать на вершину, пусть невысокую, но чтобы он там был один. Чтобы никто ему ничего не мог приказать. Они индивидуалисты.

– А что же они до сих пор не разбежались?

– А они уже давно готовы к этому. Единственное, что их держит, это надежда на то, что пока все в таком вот взвешенном состоянии, пока хаос и неразбериха, у них возникнет шанс ухватить какой-нибудь кусок пожирнее. А с ним уже и уйти.

– Не понял, – удивился Бенедикт, – какой кусок? Что вы имеете в виду?

– Я не знаю. Они сами этого не знают. Надеются на удачу, на фарт, как они говорят. Главное, как они считают, это смотреть внимательнее вокруг себя и не щелкать клювом. Так что они сейчас в состоянии поиска и ожидания. И если им предложить то, о чем я вам сказал, то это будет ими воспринято как та самая удача, от которой нельзя отказываться.

– Значит, поделить Эрогению на три части, три королевства…

– Да, ваше величество, именно, три королевства. В каждом будет король – Слепень, Гога, Бирюк. У каждого из них будет личная гвардия – их отряд «бессмертных», с которыми они будут чувствовать себя уверенно, будет аристократия в лице хамадийцев, привыкших командовать рабами, и местное население в роли – ну, пусть не рабов, но смердов. А кто с таким положением вещей не согласится – а таких будет немало, все они будут жестоко умерщвлены, невзирая на чины, звания и заслуги.

– Жаль, – вздохнул Бенедикт, – я знаю многих из их аристократии. Вряд ли они сумеют выжить.

– При желании, ваше величество, вы можете кого-то из них спасти. Тех, кто особо вам дорог.

Бенедикт промолчал, но его вопросительно поднятая бровь подвигла Алефа на продолжение:

– Дайте этим трем «королям» списки тех, кого вы желали бы видеть живыми и пообещайте какую-то сумму за каждого. Скорее всего, эти лица вскоре окажутся у вас.

– Хм… – лицо монарха скривилось, – отличная идея. И что же я с ними буду делать? Нет, пожалуй. Пусть уж… как будет, так и будет. Пусть себе спасаются там, как хотят. Я попрошу нашего патриарха помолиться за них. Пусть Единый решает их дальнейшую судьбу. Кто я такой, чтобы вмешиваться в его волю?

Помолчав, Алеф продолжил:

– Разумеется, нужно будет лишить их флота. Всякого. Ну, может, оставить только рыбачьи – как они там называются? Баркасы? Шаланды?.. Но никаких судов размером больше этих шаланд.

– А как же они будут торговать?

– Пусть купцы из других стран приезжают к ним на своих судах. Я думаю, нашим «королям» будет наплевать на внешнюю торговлю. Им-то всего хватит. Много ли им надо? Прикажете своему флоту, чтобы присматривал за берегами, и если вдруг покажется какой-то корабль оттуда – захватывать его. Или топить.

– Да-а… – Бенедикт вздохнул. Вздохнул и усмехнулся. – Была Эрогения, великая морская держава… Что ж! А пусть не лезут! Так! Ладно… а что с остальными-то? Еще же три дюжины остаются, и Куртифляс, что самое главное.

– Вы правы, ваше величество. И, прежде чем начинать это дело с Эрогенией, нужно решить с этой троицей. Иначе они заподозрят неладное. Этот Куртифляс весьма не глуп.

– Куртифляс?! – Взорвался Бенедикт. – Да он идиот! Из-за своей дурацкой прихоти – отомстить ему захотелось, видите ли, все сломал, разрушил, кретин! Ну, и что? Отомстил?..

– Вот то-то!.. – Алеф даже руками всплеснул от возбуждения, – в том-то и дело! На этом мы его и поймаем!

– Ну-ну… – Бенедикт скептически хмыкнул.

– Сейчас ему не лучше, чем вам, ваше величество, поверьте. Оттого он и мечется, места себе не находит. Видит, что ничего не получилось. Враг, как он это себе воображает, торжествует. А он – он в дураках! Надо ему помочь, ваше величество.

Алеф Йот улыбнулся, и хорошо, что Куртифляс не видел этой улыбки.

– Я знаю, где барон. Это знают очень немногие, но я знаю. И я подскажу Куртифлясу, как туда добраться. Но, без «бессмертных» там делать нечего. Любая попытка простым людям добраться до барона – самоубийство. А Куртифляс сможет. И пусть делает с бароном что хочет. И пусть там и останется.

– Как это?

– Место, где живет барон, это остров. Вроде Эрогении, только поменьше. Поменьше и подальше. Корабль, который его туда привезет, уйдет. А дальше – блокада. Там, правда, есть несколько так называемых воздушных кораблей, летающих по воздуху, но с ними можно будет тоже что-нибудь решить. Есть у меня одна идея…

– Слушайте, Алеф, – перебил его Бенедикт, – там же должна быть моя дочь. Она замужем за бароном. Мне вовсе не все равно, что с ней будет.

– Ничего, – утешил встревоженного отца Алеф, – добудем ее. Чуть позже. Обменяем ее у Куртифляса на что-нибудь. Попав в ловушку, он будет сговорчивей. Мы гарантируем ему безбедное существование на острове в обмен на вашу дочь. Что-нибудь в этом роде…

Идея, конечно, хорошая, – думал Бенедикт, опустив голову и тупо уставившись на давно не подвергавшиеся должному уходу ногти, – хорошая, но… сырая какая-то. Или он не договаривает чего-то.

Не будет, не станет всемогущего барона Рупшильта, как выяснилось, управлявшего почти всем хозяйством в его Амиране. Не станет барона… Нет уже и всемогущей таинственной Службы Сохранения Равновесия. Бенедикт чувствовал себя внезапно осиротевшим. Теперь – все самому. Непривычно как-то. Словно голый вдруг на ветру…

Ладно!..

– Что ж, Алеф, – обратился он к этому одинокому воину исчезнувшей армии, – прорабатывайте, готовьте и держите меня в курсе. Естественно, только меня. Впрочем, наверное, не мне вас учить секретности.

Он печально усмехнулся, и, увидев, что его собеседник, решив, что аудиенция закончена, собрался встать и уйти, торопливо добавил:

– Нет-нет, подождите. Давно хотел обсудить с вами один вопрос, не дающий мне покоя. Кто же, как не вы должны знать…

Он замолчал, обдумывая, как лучше сформулировать вопрос. Алеф послушно сел и теперь внимательно смотрел на монарха.

– Вот когда все рухнуло – во дворце вместо придворных поселилась эта нечисть, а потом и дворец сгорел, и сам я вынужден был скитаться… Почему?.. Никак не возьму в толк, почему никто не взял власть в свои руки? Ведь это же такой момент, вот она – власть, валяется на земле. Только наклонись, возьми ее. Возьми и скажи всем – царя нет! Я теперь главный, все за мной, спасать отечество! Но ведь никто… Вот, что странно. Ну, ладно – вы. Вы мне все подробно рассказывали – я помню, и про пожар, и про то, что там, у вас, на самом верху произошли какие-то непонятные пертурбации, в результате которых вы остались одни. Вы – ладно, хотя ведь в других-то странах ваша структура осталась?