Читать книгу Здравствуйте, а Коля выйдет? Роман о приключениях и любви в эпоху больших перемен - Сергей Горбунов - Страница 5

В моем родном городе не было трамваев, широченных мостов и набережных с кустами акации и шиповника. Здесь же ребята делали свистульки, высыпая из стручка зернышки, – искусство, научиться которому не так-то просто. А шиповник я видел разве что засушенным в аптечных бумажных пакетах. Мама заваривала его, когда я болел. И домов выше девяти этажей в моем городе тоже не было. Если выше девяти этажей, значит, почти небоскреб получается? Безумно страшно, должно быть, там, наверху, жить, думал я. Вдруг лифт оборвется, пожар или еще чего.

К счастью, квартира наша новая была совсем не нова, расположилась в доме сталинской постройки, на втором этаже, в доме облупившемся, но с толстыми стенами и прохладным подвалом. Мне она сразу понравилась, окна спальни выходили на сквер Строителей. Это даже не сквер – большой парк, с длинной асфальтированной дорожкой, местами перекрытой деревьями. Чтобы дойти до конца сквера, потратишь час и встретишь по пути много собачников и старичков. Вечером на лавках собирались алкоголики, безобидные, но иногда шумные. Некоторые оставались в сквере до утра, наверное, потому, что транспорт ночью не ходил, а денег на такси у них не было. Вот только я не мог понять, почему алкоголики едут подальше от дома, в наш сквер, это же неудобно. Папа сказал, вырастешь – поймешь. Он часто так говорил.

СТРАННЫМ КАЗАЛОСЬ ВСЕ. ГЛАЗА ЦЕПЛЯЛИСЬ ЗА КАЖДУЮ МЕЛОЧЬ, ВСЕ, ЧТО БЫЛО ОБЫДЕННЫМ ДЛЯ ЖИТЕЛЕЙ НОВОГО ГОРОДА, ДЛЯ МЕНЯ СТАЛО НАХОДКОЙ.

Соседка с первого этажа, в халате и засаленном переднике, каждое утро кормила котов и собак. Нет, это были не ее коты и собаки, это коты и собаки, брошенные на улице, а может, и не брошенные, просто живущие сами по себе.

– Чеплашки[6] мои не тронь и мячом не пинай, у нас тут никто не пинает мячом. – Она потрясла лиловым пальцем в сторону рядка мисочек. – Как звать?

– Коля звать, не буду трогать, мне не надо, – я засмущался.

– Вот и хорошо, Коля. Можешь им наливать воды, только кости куриные не выноси – они острые. Нельзя! У Тархановых Кейси, терьерчик, кость заглотила, куриную, и вспорола себе кишку. Померла собачка! – Соседка вздохнула. – Меня Валентина Петровна зовут. – Она взяла мисочку и отерла кайму фартуком.

Чуть позже оказалось, что и мячом пинают, и делают это чуть ли не специально. Коты, кошки и бродячие собаки до такой степени достали всех жильцов дома, что с Валентиной Петровной не разговаривала добрая их половина. Весной дворовые ночи наполнялись истошным кошачьим ором, а миски кто-то дважды выбрасывал, но «Валя-кото-ферма» (такое прозвище Валентине Петровне дал старший по дому) бесконечно выносила новые. Ванночки из-под майонеза и масла «Рама», лоток от селедки, литровая баночка для воды. Конечно, красоты двору это не прибавляло, но мне кажется, это здорово, когда есть кому подкармливать бездомных животных. И мисочки стоят себе, не мешают, как на выставке, в детской песочнице.

Несколько жителей дома каждый день выходили к подъезду, рассаживались на лавке и «дышали свежим воздухом». Отец представил меня этому собранию в первый же день приезда. Сразу после вокзала, с сумкой на лямке, я поздоровался.

ДОМ – КАК МАЛЕНЬКАЯ ОБЩИНА, В КОТОРОЙ ВСЕ ДРУГ ДРУГА ЗНАЛИ, И НАША СЕМЬЯ ПОСТЕПЕННО СТАЛА ВЛИВАТЬСЯ В ЭТОТ МИКРОМИР

Все здесь жило по собственному своду правил. Двор, состоявший из трех домов, оживал ранним утром, Кото-ферма выносила рыбные обрезки, и ее благодарное «стадо» подтягивалось к нашему подъезду со своих нагретых ночной спячкой углов. Через пятнадцать минут во двор въезжал мусоровоз, и грузный дядька, матерясь, начинал перещелкивать кривые рычаги. В субботу же все выносили ковры и половики, летом их вывешивали на турник, а зимой бросали в сугроб и слегка закидывали снегом. После чистки на снегу оставался серый или коричневый прямоугольник – чем насыщеннее пыльный след, тем усерднее работал хозяин ковра. Это довольно странно, но след от удара выбивалки на долгие годы станет для меня устойчивой ассоциацией с начавшимся уик-эндом.

Дворовые пацаны в первый же день пришли к нам знакомиться: кто-то разнес весть, что в дом заехал новенький, – и я, важный как иностранный индюк, довольно долго отвечал на расспросы о старой школе и о нашем городке. Рассказывал про речку, про Саню Проснева, что из тополей рогатки лучше не делать, ведь тополь – ломкое дерево. Пацаны мне возражали, что рогатки – прошлый век и лучшее оружие – это обрезанное горлышко от бутылки, на которое натянут аптечный напальчник. Сейчас, спустя время, я с ними полностью согласен.

Уже вечером мы пинали мяч. Самой популярной игрой здесь был «Квадрат». Вообще, футбольный мяч во дворе – это штука магическая, если у тебя есть футбольный мяч – ты желанный друг, именно тебе решать, когда закончится игра. По тому, как мальчик обращается с мячом, может ли он «закручивать», бить «сухим листом», набивать на одной ноге или попеременно, можно понять, каков его статус в околоспортивной дворовой иерархии. Мне с этим не повезло, и в футбольных матчах, наряду с самыми толстыми ребятами, я часто стоял в створе ворот. Ну а что касается «Квадрата» – это целое искусство. Четыре человека встают по разным углам нарисованного мелом на асфальте квадрата, каждый защищает свой сектор.

Важно ногой, в одно касание, отбить мяч на сектор противника.

В доме жили и девочки, они перемещались по двору пестрыми стайками. У них, понятное дело, игры были совсем другие. В моем старом дворе было три девочки, и все сильно старше меня, здесь же я даже не смог сразу запомнить их имен. Они смеялись.

– Новенький, пинай давай. Чёты рот открыл, они бестолковые.

И я пинал. Почему они бестолковые, думал я. И вообще, какой с них должен быть толк?

В тот день загнали домой меня уже поздно, и ужинать пришлось в одиночестве. Мама, уставшая от разбора бесконечных коробок, отглаживала рубашку на работу, а отец лег спать. Поездная история не произвела на родителей особого впечатления, показалось даже, что они пропустили ее мимо ушей. Все старания, направленные на то, чтобы не упустить ни одной детали, родители не оценили – сказалась усталость, на новой работе отцу приходилось встраиваться в коллективу по возвращении домой обустраивать быт. Прибивать полки, вешать гардины и собирать побитую дорогой мебель, которую еще месяц назад он с таким усердием разбирал.

– И какой адекватный проводник ребенка выпустит на улицу одного? Этой тетке мать еще и денег дала. За что? А случись чего? Одного тебя больше не отпустим. – Отец прошел из коридора в комнату, на ходу прилаживая сверло к ручной дрели.

– Дак ведь и случилось вот, – я развел руками.

Но он только хмыкнул и принялся сверлить. Я и не настаивал.

Лампа без плафона над кухонным столом слегка раскачивалась, а суп начал остывать. Скрипнула гладильная доска – она точно так же скрипела в зале у нас дома, когда бабушка через мокрую марлю отпаривала мне стрелки на брюках.

И ДЛЯ ЧЕГО ЛЮДИ ПОСТОЯННО КУДА-ТО ЕДУТ, ДУМАЛ Я. НЕЛЬЗЯ РАЗВЕ РАБОТУ НАХОДИТЬ ТАМ, ГДЕ ЖИВЕШЬ?

В нашей квартире, там, далеко, сейчас свет не горел; в моей комнате, совершенно пустой, без мебели, такой, какой ее оставили, на стене дрожали отсветы фонарей и тени веток. Страшно было бы оказаться там в одиночестве – и грустно знать, что мы теперь всей семьей там не окажемся. Сколько раз мама укладывала меня в тех стенах спать и будила утром в школу? Тут в борьбе с ангиной температурил в кровати, тут читал «Мартина Воителя», тут мне не давались контурные карты, и сохли шерстяные носки на батарее под подоконником.

К подбородку, по щеке, съехала слеза и булькнула в тарелку. Я зачерпнул ложку и отправил ее в рот.

* * *

Жизнь потекла по-новому. День с наступлением поздней осени уменьшается в разы быстрее, и оттого создается ощущение, что и время летит быстрее. В школе меня приняли хорошо, оказалось, что одна из тех самых «бесполезных» девчонок, Лилька, – моя одноклассница. Выше меня на полголовы и с красивыми татарскими скулами, она занималась волейболом. Это как футбол, только руками. И без ворот. И мяч другой. В общем, не как футбол. Лупила она по мячу со всей силы и прыгала с места выше, чем я прыгал с разбегу.

Осень тут тоже была другая. Желтые и красные листья покрывали школьный двор в два-три слоя, так что можно было пинать их и сгребать ногами в пышные кучи. Первоклашки собирали листья в огромные букеты и забывали их на лавках и школьном крыльце. Ненавистный, неудобный зонтик, избавиться от которого было моей заветной мечтой, лежал в коридоре сморщенный, перетянутый липучкой, без дела. С момента нашего приезда не случилось ни одного серьезного дождя, а те, что шли, едва ли в состоянии были застать хоть кого-то врасплох.

За школой, отсеченный от улицы забором с сеткой-рабицей с одной стороны и небрежно стриженным кустарником с другой, находился стадион. Это большой стадион, с асфальтом на дорожках и яркой разметкой.

В четверг первым уроком физрук выгнал нас на мокрый прохладный асфальт и построил по росту.

– Сегодня бегаем длинную дистанцию, – он накрутил шнурок свистка на палец, – разминка как следует, тяните косточки, чтобы без травм!

Проклятый бег мне давался хуже всего. Во время бега нужно «активно дышать и делать это на шаг» – физрук рявкал, объясняя это классу, а сам раздувал ноздри и поднимал брови, оттого становясь похожим на таксу, взявшую след. Вроде ничего сложного, но на втором круге мое дыхание сбилось, рот пересох, в боку закололо. Естественно, я оторвался от класса. Лилька бежала легкой трусцой чуть впереди.

– Не вставай, не вставай! Мелко ногами беги. – Лилька сбавила ход и замахала розовой ладонью. – Шаг покороче делай и не вставай! – Она засеменила на месте.

– Пыт… пытаюсь! – Набрать бы воздуха, чтобы ответить, но даже на это нет сил. – Ну чё ты смотришь? Отдохну и нагоню вас!

И что она ко мне пристала, думал я, бежала бы свои пять кругов спокойно, а я уж добреду как-нибудь.

– Беги, я помедленнее!

Лилька немного помялась, отвернулась и стала догонять класс. Черный восточный хвост до пояса, перетянутый тугой резинкой, бил в такт по пестрому пузырю олимпийки Adidas. Она еще раз обернулась и некоторое время бежала спиной вперед, глядя на меня. Сделалось стыдно, и, наклонившись к земле, я упер руки в колени, чтобы не смотреть.

Утреннее солнце поднималось над стадионом, и асфальт начал отдавать пар, а дыхание мое в лучах стало заметным. Физрук дунул в свисток и встал буквой «Ф»; его фигура на горизонте сделалась еще более неотвратимой. Надо идти. Физкультуру ставят первым уроком, наверное, для того, чтобы на математике или географии не возникало даже мысли покинуть кабинет и оказаться вне стен школы.

Я побрел в сторону финиша, собираясь с мыслями и прикидывая, смогу ли скрыть трояк в дневнике. Четверг – значит, пару дней перетерпеть и можно будет сменить страничный разворот, трояк уйдет под обложку, в прошлое, и вряд ли отец полезет листать.

Шнурок на правой ноге выбился и стал шмякать о дорожку. Справа, вдоль бровки[7], наполовину вкопанные в землю, перекошенные, вразнобой намазюканные масляной краской явно не в этом году, стояли покрышки. На языке физрука – «искусственное препятствие». Здесь и завяжу шнурок, решил я, заодно отдышусь под благовидным предлогом, и поставил ногу на ближайшую покрышку. Окоченевшие пальцы плохо слушались, петля в бант никак не хотела получаться.

– Э, мальчик, помочь?

Я вздрогнул – на последней в ряду покрышке сидел человек. Он курил. Кто вообще станет курить на стадионе? Чем он мне помочь собрался? Шнурки станет завязывать?

– Здравствуйте. Что помочь? Шнурок? Да сам завяжу.

Я выпрямился и стал разглядывать мужчину. Явно больше тридцати лет, одет в коричневый шерстяной пиджак поверх футболки, в спортивных трико. Безэмоцио-нальный взгляд, как у покойника, лицо того же воскового цвета, худой, с горбинкой нос и глубокая складка между бровями. Он выпускал дым деловито, надменно и не торопясь.

– Ты сразу потуже затягивай, а лучше на два узла, чтобы не пришлось снова останавливаться. – Он повел плечами назад, как бы разминаясь. – Дела, неважно, большие или не очень, лучше сразу хорошо делать. Оно ж не знаешь, как повернется. И шнурок может набедокурить в ненужный момент. Золотое правило, пацан. – Незнакомец поднялся с покрышки, затянулся в последний раз и щелчком отбросил окурок в сторону школьного забора.

– Ясно, вам хорошего дня. – Тревога внутри меня нарастала, захотелось поскорее расстаться с этим странным типом. – За совет этот спасибо большое! – По спине пробежал холодок.

– Да погодь ты, чё торопишься, давай-ка побазлаем малясь.

Незнакомец сделал шаг в мою сторону не отводя глаз. Лицо его не выдавало никаких эмоций, и от этого стало еще страшнее. Я попятился, шнурок завязать так и не удалось. «Беги, беги, твою м. ь!» – пронеслось в голове, но страх породил неуверенность, и я замер.

– Не нервничай ты, пацан, у меня один вопрос, и пойдешь себе дальше круги нарезать. – Тип приближался; говорил он тихо и тянул слова. – Новенький в школе, получается? Никто новеньких в школе не обижает?

– Колька, ты чё там? Побежали, мне сейчас из-за тебя тоже влепят, – за спиной раздался звонкий голос Лили.

– Уж…Уже бегу к… конечно! – сориентировался я, сделал шаг в сторону, и мы дали деру.

Руки мои теперь тряслись не от холода. Я оглянулся – тип снова присел на покрышку и смотрел нам в след.

– Это еще кто? И что ему надо от тебя? – Лилька бежала рядом.

– Откуда мне знать, чё за чел, впервые вижу этого мужика, это может, ну, дворник?

– Нет, у нас старый дворник. И не курит.

Пробежав полкруга, я снова посмотрел на колеса. Возле покрышек никого не было.

– Может, родителям расскажешь? Странный тип, вдруг вернется! Он вообще на рэкетира похож, еще нос сломанный вроде.

– И что я расскажу? Ну подошел подозрительный человек, мама и так на нервах вся, он же не угрожал, просто пьяный, ну или… не знаю.

– А ты видел пьяных-то? – Лиля не унималась. – Пьяные они шатаются и говорят еле-еле, а этот точно не пьяный был.

Она стала задыхаться, и мы сбавили темп.

– Ну вот если еще раз встретится, тогда расскажу, наверное. Домой давай, может, вместе пойдем? Дождусь тебя после волейбола?

– Только в библиотеке посиди, на тренировку тебя не пустят.

На тренировку меня, конечно, пустили бы, но Лилька не очень хотела, чтобы одноклассники начали болтать.

На том и порешили, и после уроков я пошел в библиотеку. В читальном зале было пусто, два старшеклассника листали подшивку журнала, а мне дали книгу о динозаврах. Я глядел на диплодока и думал о том, что этот незнакомец – конечно, маловероятно, но вдруг – появился неслучайно. Но что надо какому-то типу от школьника, да еще и во время урока? Может, это маньяк? По телику показывали, что серийные убийцы часто выслеживают жертв, даже детей, и ищут момент, чтобы прикончить их. Это обычно в безлюдном месте происходит, маньяки все очень изобретательные. Нет, этот тип однозначно не маньяк.

А если правда пьяница? Да нет, ведь явно не пьян был, пьянице через школьный забор перескочить вряд ли удастся, пьяницы в нашем сквере едва на ногах держатся. Точно не пьяница.

Еще пару дней ничего не происходило. Дома мы убрали велосипед на балкон, а стеклянные банки с солеными огурцами и помидорами, плотно обернутые газетой, расставили вдоль стены. Мама, проходя по коридору, не переставала удивляться тому, как удалось их все довезти в целости.

– Ну вот, с голоду точно не умрем, – смеялась она.

Я СНАЧАЛА НА ПОЛНОМ СЕРЬЕЗЕ ДУМАЛ, ЧТО ВЕРОЯТНОСТЬ УМЕРЕТЬ С ГОЛОДУ У НАС ВСЕ-ТАКИ БЫЛА. НЕ ОСОБО ВНИКАЯ В ТОВАРНО-ДЕНЕЖНЫЕ ОТНОШЕНИЯ ВОКРУГ, Я ТЕМ НЕ МЕНЕЕ ПРЕКРАСНО ПОНИМАЛ. ЧТО ВСЕ СТОИТ ДЕНЕГ И ЧТО ОНИ ДОСТАЮТСЯ ГИГАНТСКИМ ТРУДОМ.

Ребята в школе на большой перемене гурьбой бежали в столовую, где набирали булки, пирожки и чай, который толстая повариха огромным половником разливала по стаканам. Я не бежал. Еще после первого дня в школе мама спросила, сколько нужно денег на обед. А сколько нужно денег на обед? Случались дни, когда мы питались исключительно макаронами и зеленым горошком, на «гурманский манер», как говорил отец, посыпая горошек вокруг слипшихся макаронин.

КОГДА ОТЕЦ ПРИТАЩИЛ ПОЛУТОРАЛИТРОВУЮ БУТЫЛКУ СОЕВОГО СОУСА, ЖИЗНЬ ЗАИГРАЛА НОВЫМИ КРАСКАМИ. ДАЖЕ ПОДУМАЛОСЬ, ЧТО ТЕПЕРЬ МЫ ШАГНУЛИ НА СТУПЕНЬ ВЫШЕ В ПИРАМИДЕ ВСЕЛЕНСКОГО БЛАГОСОСТОЯНИЯ.

– Ну так сколько стоит обед в твоей новой школе, Коль? – Мать достала свой худющий кошелек из красного кожзама, он стоил явно дороже содержимого.

– Да недорого, мам, давай один рубль, пока не знаю, там видно будет.

Мама выкладывала на полку под телефон каждое утро рубль пятьдесят, а я их часто «забывал».

– Ты что, сегодня опять голодный проходил весь день? – восклицала она, накладывая мне ужин. – Желудок испортишь!

* * *

Один рубль был эквивалентен стоимости булки под названием «язычок» – плоского куска дрожжевого теста, посыпанного сахаром. Вряд ли им можно было наесться, но десятком-другим сэкономленных рублей вполне можно было оплатить электроэнергию или отцовский автобус на работу.

Отец появлялся дома глубоким вечером, наскоро умывался и падал в кровать. Его приходы были настолько скоротечны, что о побывке я догадывался только по грязной литровой банке от вчерашнего супа, замену которой мама заблаговременно готовила уже с вечера. В субботу он вставал с постели к обеду, потягивался, громко хлопал в ладоши и потирал их.

– Ну что там в «Утренней звезде»? Присмотрел нормальную мадам себе?

– Да не, пап, я не смотрел.

– А твоя мама знаешь как поет? Я ее только за голос и полюбил.

И дальше он пятнадцать минут рассказывал историю знакомства с мамой, а мама, почти наверняка с улыбкой на лице, уже гремела чайником об плиту с кухни. Суббота была моим любимым днем недели.

Через месяц после моего приезда, в слякоть и первые холода, наконец приехала бабушка. Первым делом мы стали заклеивать окна. Откуда-то взялся алюминиевый таз, она настругала туда хозяйственного мыла и принялась затыкать ватой щели в рамах. Та уверенность, с которой бабушка орудовала кухонным ножом, не оставляла сомнений – мороз не пройдет. Моей же задачей стали узкие бумажные полоски. Мы щедро вымачивали их в мыльной воде и прикладывали к створкам, отворачивая защелки шпингалетов в сторону. Большой сноровки здесь не требовалось, но размякшая бумага не позволяла зевать.

Бабушка сняла все шторы и отправила их в стиральную машину, маленькую, квадратную, с дурацким названием не то «Малышка», не то «Малютка».

СОВЕТСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ НАПЛОДИЛА МАССУ БЫТОВЫХ УРОДЦЕВ, ДЕЛАЛИ ИХ НА ДОЛГИЕ ВРЕМЕНА, И УСТРОЙСТВА ЭТИ, УВЕРЕН, ПЕРЕЖИВУТ И МЕНЯ С ВАМИ.

К слову, кубообразная, повидавшая все перестроечное тряпье «стиралка», пожелтевшая, но по-прежнему рабочая, лежит на одном из чердаков у моих родителей. А родители, вспоминая ее в застольных разговорах и между делом, радуются, что те времена прошли.

– Надеюсь, не пригодится, – говорит мама, но выкидывать упорно отказывается.

Парадокс.

Послевкусие от скорого переезда и болезненное желание поскорее прижиться на новом месте сменились ощущением того, что это неизбежно, и курс на победу был взят. Почувствовал я это только с приездом бабушки. Столько лет прошло с той осени, а мне до сих пор кажется волшебством та сила и житейская мудрость, которую поколение бабушек и дедушек бережно хранило и «подтягивало» в нужные моменты наших будней.

Как много было тех дней, когда я готов был отдать все, лишь бы услышать совет от бабушки, наполниться непоколебимой верой в положительный исход.

– Сашка Проснев тебе привет передал. Бегают как угорелые, все спрашивали, как дела и как в новой школе тебе учится. Ну я и говорю, – бабушка постучала пальцем по виску, – мозги-то у нашего Кольки есть, ему всего хватает, а про школу и сама не знаю. Ну вы, мол, скажите ему, что пусть приезжает. Говорит, можешь у него пожить, если приедешь, они брата на диван переложат. – Бабушка засмеялась. – Скучаешь?

– Ну, скучаю, несильно. Но скучаю. – Я старался отвести глаза.

– А ты не скучай, когда работа есть, скучать некогда, Коленька.

И мы опять принимались за работу. Разбирали коробки, пылесосили паутину, ехали на рынок торговаться за каждую помидорину, натягивали бельевые веревки, перебирали книжные полки и влажной тряпкой оттирали верхушки шкафов. Предметы выстраивались на полках в том порядке, который был понятен только бабушке. И нельзя было его менять годами. Протирая пыль через неделю и через месяц, я обязан был воткнуть книги по размеру. Читал ли их кто-то?

Конечно, нет! Хрустальный рог за салатницу, а фото Есенина опереть на фарфоровую узбечку с пиалой в руке и закрыть дверцу так, чтобы Сергей Александрович не шлепнулся между рюмок-рыбок от потока воздуха.

Невероятно раздражающее действо, в котором юношеские годы подозревали советский снобизм и узость старческого кругозора, заставили возненавидеть все это и одним пыльным мешком выбросить весь хлам с полок, как только бабушки не стало, вынести и со злостью шмякнуть о мусорный бак, как труху. И над этим чахло поколение!

И невероятно успокаивающее действо, в котором зрелые годы узнали счастье порядка, стабильности, опознали сад камней, человека, прошагавшего непростую жизнь с потрясениями, обретенным, потерянным и вновь обретенным счастьем и нашедшего уединение в бытовой материи. Лубочный, крохотный мир смотрел на тебя, когда все были живы, мир, который остался с тобой в день, когда и ты остался один. Осязаемый, материальный, стабильный.

В Саллоу пахнет солью, а чугунный якорь стоит на причале двести лет, бронза хвоста светится от тысяч рук, загадавших желание.

Старик в пиджаке с прошитыми заплатой локтями идет возле Эмпайр и считает кирпичи поребрика водосточной канавы, последний надломлен. Всегда был надломлен.

В серванте, на венгерской полке стоит пепельница-спутник.

И так будет всегда. Каждому свой City oF Stars[8]. Это был наш. Мой.