Читать книгу Красно-белые волны в Царицыне и окрест. Волны последние - Сергей Гордиенко - Страница 2

В середине сентября дед Прохор вновь переправил меня на левый берег Волги и я поселился в родном доме с мамой, сестрой, племянником и племянницей.

Дом мы когда-то строили втроём: отец, муж моей сестры Саша и я. Теперь остался только я. Отец погиб при строительстве дома, когда мне было тринадцать лет, а Саша умер летом на покосе – не выдержало сердце в страшную жару. На поле потерял сознание и скончался через девять дней. Весь хутор хоронил лучшего гармониста и организатора посиделок в летние вечера.

Интересная судьба у моего отца. Дворянин из Санкт-Петербурга, закончил историко-филологический факультет, увлёкся толстовством и решил пойти в народ. Поплыл на пароходе вниз по Волге, выбирая деревню поглуше. Но в дороге понял, что, как филолог и петербуржец, не сможет каждый день слышать поволжские говоры: сарахван вместо сарафан, нацнуть вместо начать и идияла вместо одеяло.

В Царицыне, к своему удивлению, услышал граммотную речь горожан и казаков и решил поискать село в округе. Увидел оживлённую переправу через Волгу и перебрался на левый берег в хутор Букатин. Удивился ещё раз, вновь услышав ту же правильную речь, и решил осесть именно здесь. Казачий круг выделил ему участок земли. С помощью казаков он освоил азы земледелия и влился в хуторскую жизнь, женившись на казачке.

Своим домашним я сказал, что вернулся с германского фронта, устал от войны и теперь буду мирно обживаться, заниматься домашним хозяйством и просто спокойно жить. Последнее было правдой, но меня не покидали мысли о нашем штабе, поскольку не было никакой возможности без риска для жизни узнать о судьбе моих товарищей. А чёрная баржа всё также стояла по середине Волги. Артиллерийское управление до сих пор находилось там под арестом, который в любую ночь мог закончиться взрывом и затоплением.

С наступлением осени дома начались обычные хозяйственные дела. Мы все вместе запасались на зиму: солили капусту, помидоры, огурцы и арбузы, собирали в лесу тёрен и грибы, сушили абрикосы и мочили яблоки. А ещё варили варенье для больших праздников и почётных гостей, но получалось не так много, так как сахар был дорогой. Малиновое варенье берегли на случай болезни.

Женщины сбивали сливочное масло: наливали сливки в четвертную бутыль с узким горлом, закупоривали и катали на коленях до образования комков, а затем выливали в таз, промывали несколько раз в холодной воде и складывали в горшки.

В конце сентября поехали в поле за тыквами. По дороге племянники заметили бабу Нину Набатову – лучшего грибника в хуторе. Она знала все грибные места в округе, но никому не говорила. Племянники решили за ней проследить, но баба Нина заметила и целый день ходила по лесу, так и не собрав ни одного гриба. Хитрая казачка! Не рассказывала никому и про свои секреты соления грибов, а они у неё получались самые вкусные в хуторе. На рынке в Царицыне за ними выстраивалась очередь, пока Сталин не запретил торговлю летом прошлого года.

А этим летом пострадал ещё один доход хуторян – общий. С окрестных сёл и деревень через хутор прогоняли много скота для продажи на правом берегу и перевозки вверх по Волге. Станичное правление брало плату с перегонщиков и раздавало хуторянам или тратило на благоустройство хутора. Но из-за войны прогоны сильно сократились, а с ними и доходы.

Мы с сестрой в Свято-Никольском храме заказали панихиду по Саше, а после зашли в школу, в которой проучились три года.

Школа была пристройкой к храму и состояла всего из одной большой комнаты с пятью окнами и коридора. У глухой стены – общей с храмом – была голландская печь, окрашенная чёрным лаком, а рядом передвижная вращающаяся доска. У окна стояли два шкафа с учебниками и книгами. По середине класса в два ряда были расставлены трёхместные парты с откидными столешницами и врезанными отверстиями для чернил и ручек. Помню, по утрам помощница учительницы наливала в них чернила из жестяного чайника. Напротив парт стояла кафедра для учительницы, а рядом – огромные счёты. В углу перед иконой Николая Угодника горела лампадой.

– Ничего не изменилось за эти годы, – подумал я. – Даже портреты императора Николая II и цесаревича Алексея по-прежнему висят на стене. Впрочем, это ненадолго, так как в феврале большевики приняли декрет об отделении церкви от государства, а в июле расстреляли императорскую семью.

Вспомнил, что когда учительница входила в класс, мы вставали, хором здоровались и садились только после её разрешения, громко хлопая крышками парт – нам это нравилось. Каждое утро перед началом занятий пели «Отче наш» и «Боже, Царя храни».

Все три класса класса учились одновременно. Пока ученики первого класса читали вслух, второй делал письменное задание, а третий решал математические задачи. На перемене мы играли на крыльце и во дворе. Гимнастический зал располагался во дворе и состоял из качелей, лестницы и шеста. Один раз в неделю к нам приезжал учитель гимнастики из Царицынского станичного правления и обучал мальчиков физическим упражнениям. Мы лазали по шесту, прыгали через канаву и рубили деревянными шашками траву. Девочек на это время отпускали домой.

Священник преподавал Закон Божий. В начале урока проверял у всех нательные кресты. У кого не было – оставлял на два часа после уроков помогать уборщище тёте Маше Исаевой.

Помню, на последних страницах Закона Божьего была таблица летоисчисления для празднования Пасхи до 2000-го года. Сестра меня постоянно спрашивала, что же должно произойти в том году, если нет летоисчисления после. Я не знал что ответить, а спросить у батюшки боялся.

К первоклассникам на самый первый урок приходил дьякон со скрипкой и просил детей спеть под музыку. Самых голосистых записывал в церковный хор.

По воскресеньям и в главные религиозные праздники мы собирались в классе и с учительницей парами друг за другом шли в храм на литургию: девочки в нарядных синих платьях, белых передниках и с белыми лентами в косах, а мальчики в синих мундирах и брюках.

Иногда в школу приезжал инспектор в чёрном мундире с двумя рядами золотых пуговиц и золотыми погонами, вызывал нас по одному и проверял знания. Перед каждым его приездом учительница напоминала нам как правильно отвечать инспектору. Мальчики сначала должны были громко и чётко сказать «я, казак-малолеток Астраханского 3-го округа казачьего войска Царицынской станицы…», затем молча выслушать вопрос инспектора и также громко и чётко отвечать. Девочки просто называли своё имя и фамилию.

Нам, детям хуторян, бесплатно выдавали тетради, книги, чернила, карандаши, грифели и грифельные доски. А родители детей из других поселений должны были сами покупать ученические принадлежности.

Станичное правление в хуторе было учреждено ещё в 1911-ом. Тогда избрали атамана и казачий круг, подчинявшиеся Астраханскому казачьему войску. О революционерах и революции не слышали до самого конца 1917-го. Жили ежедневными домашними и хозяйственным заботами и понемногу обустраивали хутор.

В начале июня 1918-го на хуторе поменялась власть. Приехал комиссар по продовольственным вопросам Иван Заболотнев и букатинцам пришлось отдать часть запасов и урожая «на дело революции». А мой лучший друг детства Колька Букатин вступил в партию большевиков и был назначен комиссаром хутора. Атамана Фёдора Николаевича Гончарова сняли с должности, а саму должность упразднили. Провели выборы в совет депутатов и теперь в здании станичного правления сидели большевики и им сочувствовавшие. Портрет Николая II заменили портретом Ленина.

Колька получил приказ открыть военно-учётный отдел и переписать всех мужчин призывного возраста.

В конце октября зашёл к нам, звал в недавно построенный клуб на концерт и два спектакля с символическими названиями: «Беззаботные буржуа» и «Идилия буржуазного царства». Я отказался и своим не советовал, но для племянников это был целый праздник и они отправились на представление вместе с нашим 19-летним комиссаром.

А на следующий день Букатинский совет депутатов выселил священника из его собственного дома и сам переехал туда. Батюшке пришлось снимать комнату у одного из прихожан. Прежнее здание правления отдали под школу, набрали ещё два класса учеников и там же разместили отдел образования.

На общем собрании жители хутора выбрали председателя совета депутатов большевика Николая Гребенникова, специально для этого присланного и рекомендованного уездным советом депутатов в Цареве. Гребенников и Колька сразу же взялись за агитационную работу: на центральной площади проводили митинги по любому поводу.

Из слободы Капустин Яр в хутор приехал частный предприниматель Юшков с женой, тёщей и сыном Никитой. Предложил Гребеннику свои услуги по оформлению фасадов и кабинетов в совете депутатов, в школе и в клубе. Букатин и Гребенников тут же собрали митинг, на котором осудили Юшкова как «буржуазного элемента» и пригрозили революционным судом в Царицыне. Чтобы избежать расправы, Юшков согласился устроиться на работу в затоне и пообещал раз в неделю приходить к Кольке в комиссариат читать вслух «Манифест коммунистической партии». Через месяц купил домик около храма и навсегда остался в хуторе.

Как-то вечером к нам вновь зашёл Колька Букатин, ужинал с нами на улице под навесом, с энтузиазмом рассказывал как в хуторе устанавливается советская власть. Теперь все корабли в затоне были национализированы и бесплатно переданы рабочим. Для них комиссары создали судовой союз водников и на общем собрании выбрали им комиссара и заместителя.

– Вот как! – удивился я. – Думаешь, правильно отбирать чужое имущество?

– Не отбирать, ты что! – возмутился мой друг. – Имущество передали тем, кому оно по праву принадлежит – рабочим!

– Кто его покупал?

– Буржуи! На деньги, украденные у трудового народа!

– Нет! – возразил я. – Имущество покупали на деньги акционеров судовых компаний. Ты читал списки? Уверен, там люди самого разного происхождения. А что если и у тебя заберут имущество?

– А чего у меня забирать? – обрадовался Колька. – Ничего ж нет! С родителями живу.

– А если у родителей отнимут?

– Так зачем отнимать-то? Я сам отца уговорил. У нас же три дома, ты знаешь. В одном сами живём, а другие царицынским сдавали. Я убедил отца добровольно передать их совету депутатов. В одном разместили рабочий кооператив водников, в другом – больницу. Теперь он там сторожем работает.

– А что стало с Вашей лавкой?

– Отдали в продовольственный комитет. Тоже добровольно.

– Значит, ты больше в лавке не торгуешь? – задумчиво спросил я.

– Нет! Долой буржуазное прошлое! – замахал руками Колька.

– Подумай, Николай, когда ты был прав? Тогда, торгуя в лавке, или сейчас, создавая в хуторе коммуну?

– Конечно, сейчас!

– Сейчас ты также уверен в своей правоте, как и год назад, когда торговал в лавке! Не думаешь, что когда-нибудь наступит время и ты поймёшь, что сейчас ты снова ошибся?

– Ты что! – вновь замахал руками Колька. – Мы, большевики, для трудового народа стараемся, Тут ошибиться невозможно. Вон в апреле открыли библиотеку. Помнишь Марию Богуславскую? Сама предложила открыть в своём доме! Теперь бесплатно свои же книги даёт хуторянам читать. А мы ей жалование платим. Хочешь, отнеси свои. Всё польза будет для хутора. У тебя же в два раза больше, чем у неё.

– Ты прав, – согласился я. – Пожалуй, отнесу.

– В конце августа мы в брошенном доме сторожа затона открыли воскресную школу для детей рабочих судового союза, – продолжал хвастаться успехами мой друг. – Ты не поверишь – столько детишек пришло учиться, что пришлось искать помещение побольше!

– Нашли? – подозрительно спросил я, предчувствуя очередную экспроприацию.

– Нашли, – Колька смутился от моего строгого взгляда. – Забрали дом у хуторского врача Токарева.

– Зачем? Он же не буржуй! Простой врач. Весь хутор лечит.

– Так разбогател он на нашем здоровье! Зато у него в доме поместились целых пять классов да ещё место для клуба осталось!

– Откуда набралось столько детей?

– Так, – Колька снова смутился, – из Царицына привезли сирот.

– Из приютов?

– Нет.

– Откуда?

– Дети высланных буржуев. Рабочие затона взяли их на воспитание. Сейчас выписываем документы с фамилиями новых родителей.

Я разозлился.

– Ты понимаешь, что эти «высланные буржуи» были расстреляны?

– Не может быть!

– Поверь мне. Новые руководители Царицына, понаехавшие не весть откуда, теперь с ними не церемонятся: отбирают имущество и ставят к стенке. Кому повезёт – высылают. Но с детьми! Так что тебе привезли детей расстрелянных родителей.

Колька задумался.

– Ладно, спрошу у уездного комиссара. Но эти буржуи сами в нас стреляли! – вспомнил он. – В прошлом году, ещё до революции, мы, студенты реального училища, вышли на демонстрацию в сквере в Царицыне, так полицейский застрелил моего однокурсника Сергея Гончарова!

Мы помолчали.

– Слушай, давай записывайся к нам в футбольную команду! – сменил тему Колька. – Будем играть против ахтубинских и песчанских. И племяша бери с собой! Юрок, пойдешь вратарём?

В ноябре из школы и храма вынесли портреты императора и цесаревича, иконы и всю церковную утварь, заменив красным знаменем и портретом Ленина. А конце месяца с фронта в затон вернулся дивизион Волжской Военной флотилии. Пять кораблей всю осень вели бои на Нижней Волге. Вернулись только три.