Читать книгу Унтер-офицер Истомин. Красно-белые волны в Царицыне и окрест - Сергей Гордиенко - Страница 5

За ночь дорога через поле сильно промёрзла и твёрдый, колющий снег не позволял перейти на рысь. Но в полдень вышло солнце, колоть подтаяла и генерал навёрстывал потерянное время. Свернул на тропу к домику лесничего. Тот оказался интеллигентным учёным-лесоводом. Вместе приготовили обед, говорили о войне, революции и германском наступлении.

В сумерках Носович уже был под Новой Басанью, но ни в одном хуторе не пустили переночевать. Видя его отчаяние, хозяйка крикнула вслед:

– Через полторы версты поле справа. На другом конце племянник расстроился, место есть. Скажите, от тётки Матрёны с выселков.

На громкий стук отозвался старческий голос. Ворота без скрипа распахнулись и Носович въехал в просторный двор, окружённый хлевом, конюшней и сараями.

– Иван! – крикнул старик. – Служивый с Киева на ночь просится. Принять надоть.

Сын показал на сарай. Носович снял с Малы седло, растёр соломой спину, помассировал ноги и приступил к тщательной уборке, давая по два-три глотка воды каждые пять минут.

– Изволите говорить, поутру отбыли с Киева? – Носович вздрогнул и резко повернул голову. Иван чёрным силуэтом стоял в широкой двери сарая. – Поболе ста вёрст будет-то. Изволили устать? Дозволите уборочку кобылке Вашей сделать? – Неторопливая крестьянская речь и мягкий, вкрадчивый голос, как лунный свет за спиной говорящего, без видимого движения распространялись в сторону генерала. Почувствовал, как похолодели стопы и кисти рук. Решил держать Ивана в поле зрения и проверил браунинг на пояске под мундиром – носил с 1905-го, когда революционная шайка ворвалась в квартиру, требуя “освободить прислугу от буржуйского гнёта”. Носович спустил собаку и замахнулся плетью со свинчаткой. В эскадроне её называли “переносная конституция”:

– Вот вам лекарство от революции! Получай! – через голову по спине ударил симпатичную молодую революционерку. Та беззвучно опустилась на пол, потеряв сознание. Нападавшие в панике бежали, а Носович спрятал девушку у себя, чтобы не арестовала полиция.

– Чего там в Киеве? – продолжал вкрадчиво интересоваться Иван.

– Неспокойно, – осторожно ответил Носович, насыпал Мале овса и развязал свои припасы.

– Извольте в дом, повечерим. – Иван повесил огромный замок и спустил дворового пса. – Как спать изволите, я Вашу кобылку во-вторях напою, овса подсыплю да сенца брошу. Поутру весело пойдёт.

Изба была необыкновенной чистоты, просторная, с вышитыми занавесками на широких окнах. Хозяйка угощала блинами столь вкусными, что Носович не мог себя сдержать, смазывая то маслом, то сметаной.

– Дозвольте спросить, не будете ли господином офицером? – всё также тихо и мягко продолжал расспрашивать Иван.

Носович вздрогнул. Неужели так заметно даже в солдатской шинели? Врать гостеприимным хозяевам не хотелось, но и раскрываться не следовало.

– Эх, кто ж теперь не офицер! Все нонче позаделались не ниже прапоров, – попытался изобразить унтер-офицера из простых, но получилось наигранно, с врождённой лёгкой картавостью.

– Изволили быть командиром 466-го Малмыжского полка? А я, Ваше Превосходительство, конный разведчик 465-го Уржумского. Возил Вам пакеты. У Прохорова Николая, денщика Вашего, останавливался. Сразу признал седло у кобылки-то да как по-особенному растирали, убирали, по глоткам поили. Всё распознал. А когда бригаду получили, я к Николаю прощаться приезжал. Видел, как старые малмыжцы чинно провожали Вас. Только не извольте сумлеваться, знаю, какие нонче времена, никому об Вас не скажу. Тутки немчура кругом, так я поутру околью проведу.

Ещё засветло хозяйка напоила чаем, дала с собой лепёшек и благословила семейной иконой “на подвиг ратный”. Вёрст двадцать ехали по подлескам и рощам. Под дубом сделали привал, пообедали и простились, крепко обнявшись. Носович выехал на дорогу и пришпорил Малу – хотел попасть в Прилуки раньше немцев, но вдруг заметил разъезд немецких улан. Заметили и его. Пришлось галопом уходить на север и возвращаться болотистой целиной. Не заметил, как попал на гать. Вдалеке показалась богатая усадьба, а в зарослях промелькнула фигура.

– Военный, – догадался генерал. – Вооружён? Один или отряд? Русский или немец? Если немцы, представлюсь полковником Кирилловым Уланского полка, еду в собственное имение Васильевку Кобеляцкого уезда Полтавской губернии. Николай погиб на фронте три года назад, но откуда им знать! Отнесутся благосклонно – возвращают отобранные революционерами имения. – Направил Малу левее того места, где скрылась фигура. Раз военный, то переползёт в сторону, обыкновенно по ведущей руке. Если правша, то поползёт вправо. Правшей раз в двадцать больше, чем левшей, значит, берём влево. Как учил профессор Снесарев на занятиях по практической статистике, вероятность правильного решения 95 процентов. Мала остановилась перед тремя сросшимися кустами. Поднялся молодой человек в русской офицерской шинели. – Как ты похож на отца! Воевали вместе.

– Прошу в гости, помянем.

На рассвете Носович был уже под Прилуками. В городе шёл бой. Ночлег пришлось искать в деревне. У богатой избы стояли шестеро парней лет двадцати, плевали семечки.

– Кто сын хозяина? Спроси у отца можно переночевать?!

Парни не торопясь, презрительно осмотрели богатое седло и Малу. Один нехотя пошёл во двор. Вышли мать и бабушка.

– Во фронте ишо кормилец наш.

– Но ты ночуй.

Носович отвёл Малу в сарай и приступил к уборке. Парни наблюдали со двора, подозрительно перешёптываясь. Генерал приготовился выхватить браунинг из-под полы мундира. Парни вошли в сарай. Носович незаметно положил в карман коробку с 25 патронами, в другой три запасные обоймы.

– 47 выстрелов, вполне хватит, – успокоил себя, ногой пододвинул ось от телеги и решил ночевать в сарае. – Придётся не спать.

– Пойдём в хату вечерять, – во двор вышла мать. – Сидай рядком, а то парни балованные, управы нетуть, – прошептала на крыльце. – В хате я хозяйка, а в сараях они. Видал, ворота запёрли! На кобылке ужо не уйтить. А из избы в окно да через забор!

– До Сум двести вёрст. Пешком шесть дней, на Мале два, – подумал Носович. – Не оставлю её! Нет, жизнь дороже. – Сел в угол под образа между бабушкой и внучкой лет десяти. – Фланги прикрыты! Не обойдут, в спину не пальнут.

– Под образа сел жид пархатый! – воскликнул внук. – Убить христопродавца!

Носович понял, чем так не понравился парням:

– Имеете ввиду мою лёгкую картавость? Так сие от православно-дворянского происхождения и уроков французского.

– А ну, малая, геть из-за стола!

Внучка залилась слезами и выбежала из хаты.

– Мадам, Вам лучше уйти, – обратился Носович в бабушке.

– А ну сам геть отсель, супостат окаянный! – закричала на внука старушка. – Ишь, хозяином сделался!

Один из парней зашёл с левой стороны. Носович нащупал браунинг, но решил пока не доставать. По-генеральски посмотрел ему в глаза:

– Назад, молодь! – Парень неожиданно повиновался и Носович решил развить успех. В корпусе читал на клиросе за дьячка и пел в церковном хоре. – Как звать?

– Васькой.

– Жид я, говоришь… А знаешь ли ты, Васька, тропарь благоверных князей Василия и Константина Ярославских? “Возвысившеся на добродетель, к желанию крайнему, и достигосте к Небесней высоте, благовернии велицыи князи Василие и Константине, и безстрастным житием украсисте души своя, пощением же изрядно победисте бесовския полки и воспримете чистую совесть, в молитвах яко безплотнии пребысте, возсиясте в мире, аки солнце, преславнии, молите спастися душам нашим.” Тропарь на обретение мощей князей сих знаешь? “Ваше отечество хвалится обагрением кровей ваших, Церковь же Божия радуется приемши телеса ваша, людие, песненный лик составльше, духовною цевницею вопиют: ликуй, Василие, радуйся, Константине, Ярославлю славо и всей России радосте.” Ну! Кто из нас жид пархатый?!

– Подь отсель, нехристь поганая! – закричала на Ваську бабушка. – Идём к нам в покои, господин офицер.

Всю ночь Носович прислушивался к каждому шороху, стараясь не заснуть. Но утром Васька неожиданно подобрел, за чаем рассказал, как объехать Прилуки двумя верстами. Носович видел, как без единого выстрела германский полублиндированный поезд прибыл на вокзал, а усиленные дозоры пехоты занимали город. Бросив последний, печальный взгляд, по бездорожью направился на восток.

Днём не потеплело и Мала шла по колоти шагом. В полдень отдыхали в поле на насте. К вечеру добрались до лесника, ужинали варёной картошкой и свежим молоком. Носович поделился консервами. Отменно выспавшись у полуоткрытого окна, выехал чуть свет, оставив леснику чай и сахар.

До Сум оставалось сто вёрст. До полуденного привала решил ехать просёлочными дорогами, потом по большаку, чтобы не пропустить развилку на Сумы и Лебедин. Едва пустил Малу крупной рысью по утоптанной обочине, как вдруг показался всадник в солдатской форме без погон. Тоже шёл рысью, неуклюже подпрыгивая в седле, за спиной болталась винтовка пехотного образца.

– Эй, пехота, веди в штаб! – крикнул Носович.

Пустили лошадей шагом. Боковым зрением осматривал незнакомца. Ничего подозрительного, но тот отчего-то нервничал.

“Штаб” находился в деревне. Разведотряд человек пятнадцать-двадцать из разных родов войск, без погон. Распоряжались матросы, развязано отдавая приказы. Командир отряда, бывший студент-фармацевт Вейсман, вежливо поздоровался, предложил присесть и поставил стакан чая.

– Немцы заняли Киев, уже в Прилуках. Пробираюсь в Сумы, хочу вступить в новую армию.

– Как настроено население?

– Устали от грабежей революционных банд. Надеются, немцы восстановят порядок.

Вейсман посмотрел в угол комнаты, где на табурете сидел матрос-балтиец с маузером между коленей.

– Много офицеров, как Вы, пробираются на восток?

– Не знаю. Надеюсь, много.

– А генерал-то в Сумы прямым курсом! – нагловато произнёс матрос. – Сколько офицерья посекли, а всё прут да прут!

– Не могу отпустить Вас в Сумы, – будто извиняясь, произнёс Вейсман. – Поедете с нами в Лебедин.

Носовичу показалось подозрительным, но обращение было вежливым и его даже не обыскали:

– Не откажусь. Заодно помогу с обороной.

До Лебедина было сорок вёрст. Ехали спокойно, без разговоров. Но вдруг Носович заметил, что постоянно находится по середине отряда. Охраняют? Арест? Нет, не обыскали. По мягкой песчаной дороге въехали в сосновый лес. Носович вспомнил, что рядом, не более чем в двух верстах находится Михайловка – имение графа Каптиста. Мала, будто предчувствуя последний шанс на спасение, дала четыре лансады, оттолкнувшись задними ногами и приземлившись на передние.

– Товарищи, смотрите в оба за этим чёртовым жлобом! – нервно крикнул балтиец и Носовича окружили плотнее.

Жлоб! Революционные банды так называют офицеров… Нет… Носович вновь отогнал подозрения. А “товарищи” стали присматриваться к Мале.

– Хороша кобылка? Быстро скачет?

– Хороша, но ничего особенного, – осторожно ответил Носович и вдруг понял: Мала – единственное спасение. Пришпорить, скрыться в лесу, дать круг и в Михайловку. Но отряд неожиданно повернул именно туда. Лошадей поставили в роскошные графские денники и без стука вошли в дом. Прислуга встретила молча, накрыли стол.

– Они тут не в первый раз, – понял Носович.

– Выйдите, – строже, чем прежде попросил Вейсман, когда генерал допивал чай. – Совещание у нас.

– Бежать! Где Мала? – Носович быстро осмотрел двор. – Охрану не выставили. За мной соглядатая не послали. Бежать? Нет, паникую.

Вдруг во двор выбежала старушка-домоправительница и, став у стены дома, чтобы не было видно из окон, позвала пальцем:

– Господин офицер, хватайте лошадь и бегите. Говорят, Вы шпион. Телефонировали в Лебедин. Там расстреляют. Боже мой, сколько господ офицеров постреляли! Что делается! Бегите!

Носович пошёл к лошади, переложил бумаги из кобуры седла за ларь с овсом и… решил остаться, ибо в голове не укладывалась мысль, что можно расстрелять человека, готового защищать Отечество.

Сели на лошадей. Его снова плотно окружили. Опять мелькнула мысль скрыться в лесу. А дальше? Протелефонируют в Сумы, расставят посты и он попадётся очередному вейсману с матроснёй на клячах!

Затемно подъехали к штабу Лебединского отряда. Высокий, широкоплечий матрос лет двадцати пяти с копной чёрных волос под бескозыркой и георгиевскими ленточками до ягодиц лениво расставлял караулы, подкрепляя приказы площадной бранью. По бокам маузер и шашка, за спиной карабин, в правой руке браунинг на ремешке, в левой нагайка. Безразлично выслушал доклад Вейсмана и указал на стул. Пришлось ждать более часа. Вдруг дверь кабинета широко распахнулась, ударив ручкой в стену. Матрос заорал:

– Кто такой?! Чего сидишь?! Молчать! Расстреляю! В каталажку к жлобам!

– Морфинист, – понял Носович.

В общей камере уездного участка было десять юношей, арестованных после неудачного восстания в городе два дня назад. Подросток лет пятнадцати плакал, содрогаясь всем телом:

– Завтра меня расстреляют! Непременно расстреляют! Вас, слава Богу, выпустят, а меня расстреляют. Да, расстреляют. Но я же не виноват! Не участвовал, был в имении у приятеля. Тут все такие. Утром непременно скажите я не виноват.

Носович не ответил, присел на край лавки, прислонился к стене и, подняв воротник, заснул, утомлённый четырьмя днями пути. Проснулся ночью от боли в спине и шее. Юноши по-детски сопели. За дверью после попойки громоподобно храпел караул. Носович осмотрел замки. Сломать легко, браунинг на месте. Бежать немедленно! Посмотрел на юношей. Без них никак, всё равно что бросить свой полк, а с ними тоже невозможно, подстрелят. Помолившись о чудесном спасении Святому Георгию и Божьей Матери, снова крепко заснул. Проснулся от крика матроса:

– За гробами возьми лошадь того с Киева.

Носович до боли сжал кулаки. Чужак управляет Малой! Невыносимо! Ещё больнее стало от мысли, что она повезёт гробы для этих мальчиков. Но этим утром большевики хоронили своих.

В четыре Носовича повели на допрос. Для устрашения восставшего населения конвой был внушительный: четверо конных с шашками наголо и двое пеших с винтовками. Повели в главный штаб на железнодорожной станции. Ждали в тамбуре три часа пока соберётся военно-полевой суд. Председатель брезгливо прочитал послужной список Носовича, осмотрел вещи из кобуры седла и неожиданно заорал:

– Если хочешь жить, говори правду! – высоко поднял ладонь, но Вейсман что-то зашептал ему в ухо. – Как не обыскали?! Где революционная сознательность! Расстрелять! – ладонь громоподобно ударила по дереву, но судьи не испугались, продолжая также безразлично смотреть то на генерала, то в окно вагона. Носович медленно вытащил браунинг и две запасные обоймы. Ещё одна и коробка с 25 патронами остались в деннике в Михайловке. – Твой послужной список – враньё! Вахмистр, императорский улан, академия генштаба, преподаватель Пажеского корпуса, командир стрелкового дивизиона, генерал в 39 лет?! – председатель нервно скомкал бумагу и вбил в столешницу. – Салат какой-то! Из Киева 23-го, в Лебедине 26-го. Четыреста вёрст за четыре дня, а лошадь тащила гробы как свежая! Немецкий шпион! Кто связной?! Какое задание?! Десять минут на размышление! Обыщите, пока думает!

Носовича повели в вагон третьего класса, где размещалась охрана штабного поезда. Обыскивал высокий красноармеец из бывших солдат, раскладывая вещи на скамейке. Из левого верхнего кармана кителя достал Георгиевский крест, потрогал белую эмаль, посмотрел в глаза Носовичу и молча засунул обратно.

– Подумал? Жить хочешь? – снова заорал председатель.

– За последние четверть часа ничего не изменилось, – съязвил Носович, решив, что не стоит ожидать справедливого расследования и приговора от морфинистов. Но Вейсман явно ничего не вдыхал, смотрел спокойными, почти добрыми глазами и Носович решил полагаться на него.

– Какая четверть часа?! – председатель развернул смятый послужной список. – Когда женился?

– Пять месяцев назад.

– Где жена?

– В Киеве.

– Под немцами? Полгода не прошло, бросил жену ради какого-то отечества?! Бред!

– Немцы скоро будут в Москве и Петрограде. Я – офицер, мой долг – защитить Отечество!

– Немецкий шпион! Увести! Суд будет совещаться.

Ждать пришлось более двух часов. Председатель, не вставая со стула, зачитал приговор:

– Именующий себя бывшим временно командующим 11-й пехотной дивизией, бывшим генерал-майором Носовичем за принятие ложного имени, подделку документов и за доказанностью в шпионской деятельности в пользу германской армии приговаривается к смертной казни через расстрел. Сознайся, спасёшь себе жизнь.

– Не в чем.

– Расстрел назначить на утро!

Носовича снова привели в вагон охраны. Полсотни красноармейцев пили чай.

– Садись и тебе нальём, – предложил старший. – Со смертниками мы вежливо.

Положили кусок белого хлеба и Носович вспомнил, что не ел уже сутки. Лёг спать на пол. Никто не охранял. Перед глазами висел маузер в кобуре с запасной обоймой. Опустить окно, выбраться на пути и бежать в Михайловку! Сорок вёрст без Малы по насту… Нет! Помолился и уснул.

Разбудил крик из штабного вагона – вызывали начальника охраны матроса-балтийца. Тот не торопясь смерил Носовича надменным взглядом, взял винтовку и вышел. Вдруг за окном послышались лёгкие шаги Малы и Носович бросился к окну. Лошадь увидела его, вскинула голову и радостно заржала.

– Выводи шпиона!

Около штабелей дров для паровозов стояла расстрельная команда в кожаных куртках с винтовками у грязных сапог, рядом вчерашние судьи и Мала на поводу. На душе стало умиротворённо.

– Умру на глазах у Малы, не в одиночестве, не безвестно. Уже отрадно! – Носович презрительно посмотрел на судей, подошёл к Мале и поцеловал. – Прощай, друг верный. Расскажи, как сможешь, про последние дни мои. – Бросил на землю шапку, закинул назад голову и трижды размашисто перекрестился. – Прощай жизнь, любимая супруга, любимое Отечество! Прими меня, грешного, Боже милостивый!

– Это он! – послышался крик из-за шторы штабного вагона. – Отменить расстрел!

Носович резко обернулся, но увидел только половину мутного силуэта в кителе. Повели обратно в вагон охраны, накормили и под конвоем отправили в городскую каторжную тюрьму. Начальник тюрьмы сам отвёл в одиночную камеру номер 19 и послал надзирателя к себе домой за подушкой и двумя одеялами.

– Не узнаёте, Ваше Превосходительство? Я сын Нарежного, каптенармуса эскадрона юнкеров Николаевского кавалерийского училища. Вы у нас служить изволили вахмистром. А отец потом перевёлся в Уланский полк. Там дослужился до вахмистра. А я помог бы Вам бежать, но лично отвечаю головой, расстреляют с женой. Простите великодушно. Уж очень важный Вы арестант. Но можете дать адрес родственников. Не приведи Господь, сообщу всенепременно… Вторая неделя Великого поста уже. Пришлю батюшку.

На следующий день допрашивал начальник контрразведки главковерха Антонова-Овсеенко, бывший офицер Николаенко:

– В Москве создают Красную армию.

– Предлагаете вступить? Увольте!

– Жизнь спасти.

– Присягу Отечеству за шкуру не продаю.

– Позвольте объяснить Ваше положение. Мы ловим немецких шпионов в тылу и царских офицеров, которые пробираются на юг в Добровольческую армию к генералу Алексееву. Вас подозревают и в том, и в другом. На расстреле всего лишь подтвердили Вашу личность. Вейсман добивается приведения приговора в исполнение и, уверяю Вас, добьётся. Молод, но хитёр не по годам. Втирается в доверие, сочувствует, обещает помочь, а сам червяком лезет в душу, документирует и в суд несёт. Ему – новая должность, человеку – смерть. Но и этого мало! Приходит в камеру, говорит утром отпустят. Арестант по радости душевной ещё рассказывает, а Вейсман снова несёт. А утром лично расстреливает. Видели матроса с лентами до причинного места? Комиссар Губин, живодёр, четыреста человек под ружьём, грабят город во имя революции, расстреливают семьи, причём сначала детей. Юноши сидели с Вами в камере. Губин приказал подвесить за кисти и стрелять в живот каждые пять минут. С Вами также будет.

– Пусть увидят, как с достоинством умирает русский генерал.

– Желаете позволить садистам и морфинистам насладиться мучениями и убийством или всё же послужить Отечеству?

– Ваши слова плохо сочетаются с занимаемой должностью.

– Думайте, генерал. Вы же умный человек!

– А если Вы хитрее Вейсмана?

– Сему буду только рад. Красную армию создаёт знакомый Вам генерал Бонч-Бруевич.

– Учились в академии.

– Я послал телеграмму, упомянув Ваше искреннее желание употребить военные таланты на благо революционного отечества. – На лице Николаенко появилась сдержанная улыбка.

– Благодарю.

В полдень тюрьма зашумела. В камеру вошёл бледный начальник тюрьмы:

– Будьте готовы ко всему, Ваше Превосходительство, мужайтесь. Вот 25 рублей мелочью. Набрал в карманах на удачу. Авось поможет, пригодится.

– Куда его? – послышался голос из коридора. – За третью линию, в расход?

– В расход его, Митяй! Промеж дров!

Вошли трое конвойных лет шестнадцати в шинелях и с шашками до пола, в руках винтовки пехотного образца, штык примкнут только у Митяя.

– Заряжай! – приказал Митяй.

Обеими руками попытались передёрнуть затвор, уперев приклады в живот, а стволы в пол.

– Дайте сюда, а то ненароком застрелитесь, – распорядился Носович. – Передёрнул затворы и поставил на предохранитель.

Митяй расписался в тюремной книге.

– Снимай шинель, давай шапку. В гробу не согреешься. На выход!

Было холодно. Носович пошёл быстрым шагом, чтобы согреться.

– Куда спешишь, жлоб? На том свете кабаков нет!

– Офицерьё с похоронным маршем хоронят. Давай споём!

Носович покосился назад. Выхватить у Митяя винтовку, штыком в живот, второго прикладом, третьего выстрелом и укрыться в домах. После подавления восстания не выдадут. Нет! Всё-таки свои, соотечественники, души замусорены интернационалистическим бредом. Есть ещё время до расстрела, поймут, что после трёх лет на фронте русский генерал не может быть немецким шпионом.

Пришли на вокзал. Собралась толпа любопытных:

– Во сколько расстрел? Давай быстрее, мёрзнем.

– Не спрятаться в домах! – понял Носович и похвалил себя за отказ от побега. – Свою жизнь погублю, но три сохраню.

Поставили на краю платформы напротив вчерашнего расстрельного места. Из толпы выбежала сестры милосердия и, закрыв лицо руками, рыдая, убежала в санитарный вагон. Носович благодарно проводил её взглядом и трижды перекрестился, но вдруг из штабного вагона показался комиссар:

– Отменяй! В Харьков его!

Толпа недовольно загудела. Через полчаса под охраной двух старых солдат-фронтовиков на паровозе отвезли на узловую станцию на поезд с тяжело ранеными. Коменданту приказали найти служебное купе, а по составу разнёсся слух о германском шпионе.

Носович ждал в общем вагоне на боковой скамейке. Напротив сидел раненый с перевязанной грудью и ногой. Вдруг выхватил револьвер и нажал на курок. Щелчок! Второй! Третий! Носович бросился в сторону, а конвойный отобрал револьвер и потащил генерала в купе. Конвойные встали по разные стороны двери.

– Пьяный! Повезло тебе, барабан пустой. Поговори с народом! – приказал второму. – Поешь, генерал, – протянул кусок хлеба в засаленной тряпке. – Держи червонец. Купишь поесть.

– Где?

– Не скумекал ишо.

– Почему им служишь?

– С голодухи.

В вагоне собралась толпа, громко обсуждали как расправиться со “шпионом”. Конвоиры тихо увели Носовича в паровоз и закрылись в отделении для топки. Солдаты, поняв, что упустили момент, начали прикладами бить в железную дверь.

– Не шпиён! Разведчик нашенский! Бумага секретная при ём! – кричали через дверь конвоиры.