Читать книгу Очевидец войны - Сергей Ынаажыкович Ооржак - Страница 2

Скорость поезда, следовавшего по маршруту Абакан – Москва стала постепенно снижаться, и пассажиры хорошо стали видеть очертания высоких домов, заборов и высоких труб. Репин, стоявший у окна, начал вытирать слезы и затем громко заплакал:

– Здравствуй, Москва! Любимый город мой! Москва, ставшая кладбищем врагов ненавистных.

Люди, стоявшие рядом, сначала ничего не поняли, потом спохватились.

– Воды. Попейте водички, товарищ советник, – обратилась Тараканова и предложила стакан, тот покачал головой.

Парынмаа побежала и привела товарища Току. Тот приобнял Репина, стал успокаивать:

– Товарищ Репин, сейчас все фашистские сволочи отогнаны от Москвы. Так, как запланировал наш великий вождь Сталин. Успокойтесь, пожалуйста, прошу вас.

Репин:

– Да, да, конечно. Это слезы радости. Я думал, больше не увижу свой родной, любимый город.

Тока:

– Успокойтесь, пожалуйста. Все будет так, как сказал великий вождь. Сейчас узнаем и увидим.

Тока оглядел, собравшихся около него членов делегации и обратился к Лопсану:

– Товарищ капитан, объясните членам делегации смысл и содержание сказанного: «Москва – кладбище врагов».

Лопсан по-военному повернулся к товарищам и стал рассказывать историю и обстановку на фронте… Фашисты в результате внезапного, без объявления войны нападения на СССР, сумели приблизиться к столице, они были всего в 30 километрах. Гитлером было запланировано захватить ее в крайнем случае до августа, а весь Советский Союз – до октября 1941 г. Но сегодня героическая Красная Армия отогнала их на 200 км за пределы Москвы. В битвах за столицу немцы понесли колоссальные, невиданные до этого времени потери – свыше 155 тысяч солдат убитыми и ранеными, около 800 танков, 300 орудий и минометов, самолетов. Так появилось в народе выражение «Москва – кладбище врагов».

Тока повернулся к Артасу, тот продолжил:

– Гитлер подписал приказ: «Окружить Москву и ни единого человека не оставлять в живых. На месте города сделать большое озеро»… А сегодня не поганые немцы, а мы, союзники СССР, приближаемся к этому прекрасному городу…

Тока добавил:

– По расчетам американцев, Гитлер должен быть захватить Москву в течение трех месяцев, а англичане давали шесть месяцев… Товарищ корреспондент, – он кивнул Сагаан-оолу, – прошу записывать все, что увидим, услышим. Все товарищи, приготовьтесь и будьте бдительны, скоро выходим! Поезд, издав протяжный гудок, остановился и стал тяжело дышать, словно скакун после горячей скачки.

Ынаажык подтолкнул соседа:

– Как живой. Мой жеребец Доруг-Аскыр тоже такой, приехав домой, ржет обязательно так же громко.

– Да. Где он сейчас? Надеюсь, жив и возит какого-то большого начальника, может генерала или самого Сталина, – ответил Саны-Шири.

Вспомнил Ынаажык всю поездку по дням и по часам. Когда зашли в поезд в Абакане, ему стало тоскливо, одиноко и даже страшновато. Он огляделся вокруг и уточнил у своего соседа Саны-Шири:

– Какое сегодня число?

Саны-Шири ответил, приобняв его за плечи:

– Да, давай запомним навсегда, сегодня пятое число четвертого месяца года лошади. Не знаем же, вернемся домой или нет.

– Будем надеяться, что вернемся.

– Бог милостлив! Да будет так. Но тропа войны – это, Ынаажык, не твоя тропа по речке Ишкин, где ты охотишься на зайцев и белок.

Поезд, издав странный, звонкий гудок, начал движение. Так началась дорога делегации ТНР, сопровождавшей первый обоз «Кызыл Кош», несущий подарки жителей Тувы фронту, Красной Армии.

В пути первое время не было заметно, что где-то идет великая война. Поезд шел и шел, и колеса ритмично постукивали по шпалам. На остановках люди что-то продавали, везде шли весенние сезонные работы. Только природа постепенно менялась. В одном месте женщины вместо лошадей тащили плуг. Корреспондент Сагаан-оол улыбнулся:

– Ох, будь у меня такие лошади, я бы

Тока сразу прервал его:

– Шутки здесь не уместны, товарищи. Значит ни мужчин, ни лошадей и быков не осталось здесь. Все тяготы войны легли на женщин. Им придется все вынести на хрупких плечах и все вытащить, упираясь худыми ногами.

– Им, наверно, еще тяжелее, чем на фронте – сказала Парынмаа, вытирая стекла окна.

– Безусловно. Каждая трудится за себя и за тех, кого проводила на войну. Тяжела она – наша бабская доля – ответила Тараканова.

К разговору подключился Артас:

– Недаром великий Сталин издал указ награждении женщин – наравне с военными.

С места встал Тока, все взору обратились к нему. Постояв и подумав недолго, обратился к Лопсану:

– Товарищ капитан, кстати, как там у нас подготовка санинструкторов? Вот, что значит – все для фронта, все для победы.

Лопсан доложил об обстановке:

– Товарищ Тока, с началом войны от тувинской молодежи поступило очень много заявлений об отправке на фронт. В курсах по подготовке добровольцев есть удивительные девушки – будущие санинструкторы, например, отличная наездница Часкал, могучая Дарыя, по скорстной стрельбе нет равных Амаа и Севил, дочь партизана Тонмит, победившая на скачках со скакуном Эзир-Доруг Сынаа, лучшие снайперы Байлак, Пичен и Норжун.

Тока, прервав его, продолжил мысль:

– Я думаю, в результате нашей поездки нам удаться, наконец-то, договориться с советскими братьями об отправке бойцов на помощь Красной Армии. Так не бывает, чтобы в тяжелое время не оказать помощь своим братьям и сестрам. В дальнейшем есть желание войти в состав Союза. Я уверен: эта мечта сбудется.

Чем дольше делегаты находились в пути, тем острее чувствовали приближение войны. Стали видны следы разрушений, путники почуяли запах гари, где-то и дымовая завеса появлялась. В одном месте на остановке, услышав призывный гудок паровоза и увидев поезд, Парынмаа подтолкнула Ынаажыка:

– Смотрите, что за люди?

Из вагонов поезда выходили дети. Они были очень худыми, с большими глазами, в которых еще стоял ужас пройденного, пережитого ими. Они собрались в стайки, как маленькие взъерошенные, еще неоперившиеся птенчики. Саны-Шири:

– Это эвакуация детей из тех мест, где идет война. В соседний Алтай, говорят, эвакуировали около тысячи. Наверно, туда везут.

Дети окружили членов делегации и, протягивая руки, начали просить милостыню. Ынаажык не выдержал:

– Давайте выдадим что-нибудь из подарков, жалко ребятишек?

– Точно, мы же везем помощь. Вот и поможем этим маленьким, если детям не помочь, то кому? – присоединился ему Саны-Шири.

Услышав их разговор, Артас пригрозил пальцем:

– Ынаажык, ты что такое говоришь? Забыл куда мы едим? На фронт! Еще раз услышу такое, смотри, загремишь.

Потом до Москвы несколько раз видели поезда, перевозившие эвакуированных. На одной остановке члены делегации на своей шкуре почувствовали, что война – смерть, пожар, безвыходное положение – началась бомбежка.

– Всем лечь! – скомандовал капитан Лопсан.

Делегаты услышали взрывы, треск разрушаемых зданий. Крики, рыдания женщин.

– Авай! (Мама) – вскрикнув, встала и понеслась восвояси Парынмаа.

Еле догнав, капитан Лопсан уложил её на землю и крикнул:

– Никому не шевелиться, слушать меня!

Слышно было: кто-то плакал, кто-то молился, кто-то ругался, а кто-то хныкал, но всем им хотелось кричать: «Ава-а-а-ай?!» и побежать, бежать, бежать без остановки…Ынаажыку показалось, что фашистские самолеты залетают ему в затылок, а пули без конца пронзают сердце. Ему вспомнилось как его провожали на фронт. В юрте собрались родственники и друзья. Многие отговаривали.

– Что это такое – железная дорога?! Ехать по железной дороге? Это, наверняка, жестче и холоднее даже, чем камень. Или езжай на своем коне, тогда в случае нападения врага сможешь и ускакать… – просила жена Назынмаа, не находившая себе места от тревоги.

На ее лице видно отчаянье, сильным волевым усилием женщина еле сдерживает подступающие слезы. Она смотрит на мужа и говорит:

– Вот пёс Костукпен… Почему часто и протяжно воет аа, Ынаажык? Эта же плохая примета – и не смогла сдержаться, заплакала.

Действительно, в последнее время такой вой охотничьей собаки – верного друга, особенно, по ночам стал вселять тревогу и в сердце хозяина. Он понимал, что это сигнал, знак об опасности. Но, на сей раз, на лице Ынаажыка решительность, светлые глаза горят ледяным пламенем. Он больше не муж, не отец и не скотовод. Теперь он стал одним из немногих тувинцев, кто отправляется на встречу войне, кто будет смотреть в лицо смерти. И как мог успокаивал жену:

– Заметь, миска её пуста, нужно хорошенько кормить. Я, обязательно, вернусь. Как же тебя оставлю с детьми, с таким большим хозяйством?

И рассказывал о том, что участники сражений за Кобдо, говорили, что на путников не нападают, воюют только в отведенных для этого специальных местах. Действительно они так говорили. А сейчас что за война? Бурган-на авыразын1! Будет очень обидно, если умру в пути и на чужбине будут валяться 99 белых моих костей?! Что делать, куда бежать? Было бы в руках оружие – другое дело… Послышались рыдания и проклятия матери, потерявшей дочь. Это было еще тяжелее, чем страх перед бомбежкой.

Вдруг все стихло. Никому от этого не стало легче, появилась ненависть, жгучее желание ответить, мстить.

Однажды по пути на них вместо бомб посыпалась бумага – немецкие листовки. Их было запрещено трогать, и никто не взял в руки.

И вот, наконец-то, Москва. Остановился поезд. Много встречающих. Тока первым встал у выхода и наказывал, чтобы все помогали двум скотоводам, которые не знают русского языка. Потом вышел и, раскинув руки, крикнул:

– Здравствуй, Москва!