Читать книгу Ведьмин час. Детективная серия «Смерть на Кикладах» - Сергей Изуграфов - Страница 8

Господин барон вас давно ожидает. Он с утра в кабинете работает, заперся и спрашивает: «Томас, – говорит, – не приехал еще господин пастор?» Я говорю: «Нет еще». Он говорит: «Ну и слава богу!» Очень вас ждет.

Из к/ф «Тот самый Мюнхгаузен»

Старший инспектор Теодорос Антонидис сидел за своим столом, трудясь в поте лица с самого раннего утра. Едва первые лучи солнца блеснули над крышей полицейского участка, как его начальник целиком и полностью погрузился в изучение важных бумаг.

Сегодня рабочее место главы криминальной полиции уже не могло похвастаться тем безупречным порядком, которым Антонидис обычно так гордился: повсюду были разбросаны исписанные листы, лежали раскрытые папки, пачки протоколов, объяснительных и актов проведенных экспертиз, а также распечатки приказов, циркуляров и других документов столичного Департамента, которыми начальник отдела полиции на Наксосе обязан был руководствоваться при составлении своих докладов в Афины.

Поминутно сверяясь то с одним, то с другим циркуляром, то и дело чертыхаясь от полноты чувств и даже постанывая от отчаяния, что охватывало его время от времени, старший инспектор Антонидис медленно и мучительно, шаг за шагом, восстанавливал пробелы в деятельности своего подразделения, создавая отчетность с нуля в новых, утвержденных Департаментом форматах.

Будь они трижды прокляты вместе с теми, кто их выдумал! – именно такие недобрые мысли все чаще приходили в голову несчастному инспектору, и тогда он в которой раз доставал из кармана носовой платок, больше похожий на небольших размеров наволочку, и, страдальчески морщась, утирал пот, градом катившийся по лицу.

Работа шла невыносимо медленно. Просто мучительно медленно. К сожалению, никто из сержантов не мог ему помочь в составлении отчетности: они попросту не обладали необходимой квалификацией. Пришлось бы дольше объяснять, что от них требуется.

Да и отчетность – отчетностью, но нельзя же превращать в фарс всю работу вверенного ему полицейского участка! В конце концов, служба – есть служба, и ее никто не отменял! – внутренне кипятился старший инспектор. Профанации в работе полиции на Наксосе он не допустит! Сколько бы проверяющих ни свалилось ему на голову в ближайшие дни, он сделает все, чтобы обеспечить на острове правопорядок.

Поэтому сержанты после утреннего развода и короткого рабочего совещания несли свою ежедневную патрульную службу: Дусманис, как старший и более опытный, уже находился на променаде, а Димос обходил Бурго по установленному маршруту патрулирования. Через три часа они должны были по очереди явиться в участок с докладами и получить указания от начальника, если произойдет что-то из ряда вон выходящее и требующее их внимания. Если нет, то им придется снова вернуться к патрульной службе, на этот раз поменявшись местами: Дусманис уйдет на обход, а Димос, соответственно, займет пост на променаде, чтобы… Стоп!

Тут плавное течение мыслей старшего инспектора было нарушено.

Черт! Ну вот куда, куда, спрашивается, подевалась последняя директива о порядке взаимодействия сил полиции со смежными службами, в частности, с Интерполом? Она где-то была, я же видел ее совсем недавно, и часу не прошло! – растерянно перетряхнув лежащие перед собой папки, тоскливо подумал Антонидис и, тяжело вздохнув, начал по третьему разу перерывать груды бумаг на своем рабочем столе и на тумбе, где стоял принтер, тоже полностью заваленный теперь раскрытыми папками, распечатками приказов и директив.

Да, денек у старшего инспектора сегодня не задался. Придется корпеть над отчетностью до поздней ночи, чтобы хоть как-то отвести от себя и своих сослуживцев угрозу немедленного увольнения. Этот совет дал ему Смолев во время их встречи на завтраке пару дней назад, когда Антонидис поделился с ним опасениями и переживаниями относительно своего будущего.

Старший инспектор рассказал Смолеву все, как на духу: и про нелепость с почтой, и про коварное инкогнито, и про то, что отделу может грозить сокращение, а его жизненным планам на острове, включая свадьбу, назначенную на ближайшие дни, – серьезные изменения… А то и вовсе придется все отменять: ведь он будет безработным, и еще неизвестно, когда теперь сможет позволить себе праздник, да и семью-то как содержать? Может, и вовсе придется отказаться от семейной жизни, о которой он столько мечтал.

Делясь наболевшим с владельцем «Афродиты» в хозяйской гостиной, где был накрыт завтрак, старший инспектор меланхолично помешивал столовой ложкой в миске сладкую рисовую кашу на молоке. Это было его любимое утреннее блюдо. На кухне Петроса кашу готовили отменно: пропаренный в молоке и сливочном масле рис получался воздушным и рассыпчатым, а сладость блюду сообщала чайная ложка тимьянового меда, сдобренного щепотью корицы. Впрочем, зная, что старший инспектор – сладкоежка, ему в тарелку с кашей на кухне втайне добавляли еще пару ложек вязкого и сладкого меда. Но в этот раз даже любимое лакомство не смогло поднять гостю настроение.

«Не надо так нервничать раньше времени, Теодорос, – в присущей ему спокойной и убедительной манере сказал владелец „Афродиты“, внимательно выслушав старшего инспектора и подлив ему горячего кофе в кружку. – Я смотрю, у вас нет аппетита. Ну-ка, начните-ка с кофе! И послушайте мое мнение. Надо постараться выполнить формальные требования главка хотя бы частично. Теперь новые правила вам известны, и если вы будете их игнорировать – это будет ошибкой. Это сочтут за демарш. Не дайте повода вашему ревизору-инкогнито обвинить вас в умышленном саботаже и сознательном неисполнении приказа. Этого вам не простят. Да, сроки вы нарушили. Но не стоит излишне переживать по этому поводу. Произошло недоразумение, вас никто не известил о том, что изменился порядок приема почтовых отправлений. Это техническая накладка, и вашей вины здесь нет. Вы готовы немедленно все исправить. Такова должна быть ваша позиция. Озвучьте ее проверяющему. Составьте рапорт в Афины. Я уверен, что, разобравшись, ваши руководители в Департаменте примут этот факт во внимание. В конечном счете, им важнее добиться своего, а не устроить кадровую чистку. Это первое. Затем, если говорить о реальной раскрываемости правонарушений, у вас великолепные показатели, что отмечено на самом высоком уровне. Одно дело с амфорами фалернского вина чего стоит! А алмаз Хоупа, который вы вернули американским коллегам? Благодарственное письмо от министра внутренних дел еще висит у вас в кабинете на стене? Вот видите… Оно обязательно сыграет свою роль, я в этом уверен. Это второе. И наконец третье. Если вдруг оценка вашей работы все же сведется к голому формализму и бюрократическим придиркам, я со своей стороны приложу все свои усилия, чтобы оказать и вам, и вашим коллегам полное содействие, какое только будет в моих силах. И не надо благодарить! А насчет того, что вы хотите перенести свадьбу… Теодорос, ну что вы, в самом деле! Что за малодушие? Даже слышать об этом не желаю! Таверна в полном вашем распоряжении, а финансовые вопросы мы всегда с вами утрясем позже. Мне кажется, что вы рано пали духом, друг мой! Мы обязательно вместе что-нибудь придумаем! И ешьте уже кашу, она почти остыла!»

Вот за эти «мы» и «вместе» отчаявшийся было Антонидис был готов тогда просто расцеловать владельца «Афродиты». Старший инспектор с благодарностью кивнул, не произнеся ни слова. Он так нуждался в словах искренней дружеской поддержки! И сладкая рисовая каша на молоке снова показалась отменно вкусной, и йогурт с медом, и горячая свежая выпечка снова напомнили ему, что жизнь соткана не только из проблем и огорчений, но и из замечательных маленьких радостей, которые он вполне может себе позволить для укрепления морального духа и поднятия настроения. И картины мрачного будущего, в котором ему до того момента рисовались немедленная отставка, увольнение с позором без права на пенсию, отложенная на неизвестное время свадьба, испорченные отношения с невестой, горе и отчаяние его безработных сержантов, оставшихся в тяжелые кризисные времена без средств к существованию, – постепенно выветрились из его головы, уступив место решимости сделать все возможное, чтобы хоть как-то поправить ситуацию. Именно с этим боевым настроем, следуя совету Смолева, он и приступил со всем рвением к работе с самого раннего утра.

Время завтрака давно прошло, но старший инспектор и не помышлял о еде. Тем более, что вчера он очень плотно поужинал на вилле «Афродита», куда снова был приглашен по случаю праздника «Охи».

После традиционного парада студентов и выступления отцов города на площади у Кафедрального Собора, Смолев пригласил полицейского на виллу, где старший инспектор и провел остаток праздничного дня до самого позднего вечера. Провел, имея на это полное право: в этот день все государственные учреждения были официально закрыты.

Помнится, что за столом велись разговоры о самом празднике. Многое из того, о чем говорилось, было в новинку и ему самому.

Продолжая сейчас лихорадочно искать таинственным образом пропавшую директиву, он мысленно вернулся к тому разговору за праздничным столом.

– Кстати, вы знаете, – после очередного тоста заявил неугомонный Джеймс Бэрроу, обращаясь к аудитории, собравшейся на верхней террасе виллы «Афродита», – что название праздника – день «Охи» – не совсем точно отражает исторический факт? Тот знаменитый разговор, что вели премьер-министр Греции Метаксас и посол Италии звучал несколько иначе!

– Знаем, знаем, дорогой, – немедленно отреагировала его жена Лили, покачав головой. – Ты уже много раз нам об этом рассказывал. Как минимум, каждую годовщину этого праздника…

– А я не знаю, – улыбнувшись, покачала головой Стефания, – о чем, собственно идет речь?

– Я бы тоже с удовольствием послушала, – поддержала подругу Тереза. – Что вы имеете в виду, Джеймс?

– О, я тогда расскажу! – обрадованно встрепенулся Джеймс, отодвигая опустевшую тарелку, на которой остались лишь хитиновые хвосты от креветок. – Крайне поучительная история! Знаете ли вы, что когда итальянский посол в Греции Эммануэле Грацци передал ультиматум от правительства фашистской Италии премьер-министру Греции Иоаннису Метаксасу, а случилось это на рассвете в четыре часа утра двадцать восьмого октября тысяча девятьсот сорокового года…

– Ультиматум? Это был настоящий ультиматум? – уточнила Стефания.

– Да, безусловно! Хоть они и назвали это «требованием»! – с негодованием взмахнув рукой, ответил Джеймс. – Каково! Тоже мне, хорошо «требование»! Дать войскам Италии беспрепятственно вторгнуться на территорию Греции и занять все стратегические объекты в стране: аэродромы, морские порты, крупные населенные пункты! В противном случае Муссолини грозил Греции войной. Чертов дуче! Напыщенный осел!

– Джеймс, Джеймс, – покачала головой Лили. – Держи себя в руках, дорогой! Ты очень увлекаешься!

Алекс и Стефания с улыбкой переглянулись. Археолог был совершенно неподражаем в своей искренности. Вспоминая историю даже тысячелетней давности, Джеймс Бэрроу становился крайне эмоционален, словно лично переживал все драматические моменты заново. «Бык и тореадор в одном лице!» – говорил про него Смолев.

– Прошу прощения, дамы… Чистейшей воды ультиматум! Силы были настолько не равны, что у Муссолини не было сомнений, что греки пойдут на все их условия. Армия Греции была и в разы меньше, и оснащена куда хуже, чем итальянская… Так вот, Иоаннис Метаксас, прочитав этот в высшей степени омерзительный документ, сохранил мужество и не потерял самообладания. Он лишь сказал: «Alors, c’est la guerre!», что в переводе с французского означает…

– Итак, это война! – негромко проговорил по-английски Смолев в наступившей за столом тишине.

– Но почему Метаксас говорил по-французски? – удивилась Тереза. – Греческий премьер с итальянским послом – и по-французски?

– Французский – это язык международной дипломатии, – пояснил Смолев, коротко улыбнувшись.

– Совершенно верно, Алекс, друг мой! – подхватил Джеймс. – Именно: «Итак, это война!» Вот реальные слова, которые были произнесены. И лишь после того, как Грацци заявил, что войны можно избежать, если главнокомандующий греческими войсками генерал Александрос Папагос отдаст приказ открыть границы для итальянских войск, – вот тут-то и прозвучало то самое знаменитое «охи», то есть «нет»! И вся нация в едином порыве поддержала премьера! Ох, что-то у меня от волнения даже в горле пересохло, дорогая, подай мне вон ту бутылку вина, прошу тебя!

– И что случилось потом? – глядя на Смолева, спросила Стефания, пока Джеймс, гулко глотая, утолял жажду бокалом ассиртико.

– Италия использовала слова Метаксаса как казус белли – формальный повод для объявления войны, и через полтора часа итальянские войска, которые к тому моменту уже оккупировали территорию Албании, атаковали греческие границы, – ответил испанке Смолев. – А Греция вступила во Вторую мировую войну. И надо отдать должное грекам: дрались они мужественно, сражаясь за свою землю куда как более героически, чем народы многих других европейских государств, принявших фашизм и капитулировавших за несколько недель, а то и дней.

– Я вам больше скажу, Джеймс, – подключился к разговору Манн, до этого не принимавший участия в обсуждении. – Раз уж пошла у нас с вами такая беседа на исторические темы… Скажу как профессиональный военный.

– Очень, очень интересно, – закивал головой Джеймс, – прошу вас, генерал!

– Греческой армии под командованием того самого генерала Александроса Папагоса, несмотря на потери и меньшую численность, удалось не только выстоять, но и в результате контрнаступления вышвырнуть итальянские войска со своей территории обратно в Албанию, нанося им в ряде военных операций одно сокрушительное поражение за другим, – веско произнес Манн, чертя сильным указательным пальцем линии по скатерти на столе, словно по карте Генерального Штаба. – Греки молотили агрессора семь месяцев, используя захваченные у него же технику и вооружения, пока Муссолини не был вынужден обратиться за прямой военной помощью к Гитлеру. Только после германского вторжения территория Греции была оккупирована. И то Крит еще сопротивлялся несколько недель с помощью английских союзников, кстати сказать, Джеймс, ваших соотечественников… Я считаю, что в те первые месяцы войны греки повторили подвиг спартанцев при Фермопилах, закрыв собой другие государства от превосходящих в разы сил противника!

– Совершенно с вами согласен, – растроганно подтвердил Джеймс, подливая себе в бокал еще вина и не обращая ни малейшего внимания на косые взгляды, что бросала на него Лили. – Абсолютно! Героическая нация! Знаю, что сэр Уинстон Черчилль – один из немногих наших государственных мужей, к которому я отношусь с искренним уважением, – заявил в своей речи, что «Мы уже не говорим, что греки сражаются как герои, мы говорим, что герои сражаются как греки». Но откуда вы все это знаете, генерал? Вы же не историк?

– Я был в пятерке лучших в Военной Академии, – усмехнулся Манн. – И нам прекрасно преподавали военную историю… Для любого офицера, Джеймс, это обязательный предмет. Так вот, как человек военный, скажу, что решение Метаксаса было единственно верным. Рискованным, тяжелым, опасным, но верным. Греки не стали поступаться принципами, заявив о готовности сражаться до конца. Русские, чей характер очень схож с греческим, в таком случае говорят: «Семь бед – один ответ!». Было очевидно, что, согласись Метаксас на требования Муссолини, войны, потерь и оккупации было бы все равно не избежать. Только, в таком случае, к ним прибавился бы еще и позор! Метаксас не был наивным человеком, понимал, что фашистская Италия была готова поставить под ружье восемь миллионов человек – больше чем все население Греции в тот момент. Разгромить Италию полностью для Греции было невозможно. Незадолго до смерти Метаксас сказал, что «Греция сражается не ради победы, а только ради славы и чести. Ее долг – быть достойной своей истории…». И многие признали его правоту: греки не отдали итальянцам ни пяди своей земли, разгромив и опрокинув в Адриатику группировку войск, превосходящую греческую армию в двадцать раз. Вот почему я говорю, что греки повторили подвиг царя Леонида и его трехсот спартанцев, совершенный две с половиной тысячи лет назад.

Смолев кивком поддержал Манна, показывая, что он полностью разделяет точку зрения генерала.

– Кстати, Джеймс, – добавил Алекс после небольшой паузы, во время которой официантки принесли и расставили на столе блюда с фруктами и десертом, – у ряда ученых, изучающих события Второй Мировой войны, есть мнение, что именно героическое сопротивление греков в течение семи месяцев привело к тому, что Гитлер был вынужден отложить свой план «Барбаросса» с весны на июнь сорок первого года. История, как вы знаете, Джеймс, не терпит сослагательного наклонения, но если бы вторжение в Советский Союз произошло не летом, а, скажем, ранней весной, как изначально и планировалось, возможно, события на Восточном фронте в сорок первом году сложились бы совсем иначе. И в Советском Союзе это тоже понимали. И признали это.

– Каким же образом? – искренне удивился Бэрроу. – Вот это уже для меня новость!

– Радиостанция Москвы в апреле сорок второго года объявила, обращаясь к греческому народу: «Вас было мало, но вы, сражаясь против превосходящих сил противника, вышли победителями. Не могло быть иначе, потому что вы – греки. Мы, русские, благодаря вашей самоотверженности, выиграли время для обороны. Мы благодарим вас!».

– Вот это да! – покрутила головой Софья, сидевшая рядом со Стефанией. – Я тоже ничего об этом не знала. Ну что же, предлагаю тост: за мужество греков, сказавшим врагам: «Нет!». За годовщину дня «Охи!»…

Еще много тостов было поднято и выпито за столом за Грецию и греков, но особенно хорошо старший инспектор запомнил слова Манна, неожиданно развернувшегося к нему и спросившего с хитрым прищуром:

– Ну, а вы что все время молчите, старший инспектор? Как воды в рот набрали. Так и просидели весь вечер, не сказав ни слова. Какие вы делаете выводы из всего сказанного? Проявите ваши дедуктивные способности! Чему нас с вами учит сей знаменательный исторический факт?

Откашлявшись и мучительно покраснев, когда взгляды всех присутствующих сошлись на нем, Антонидис, тем не менее, достаточно твердым голосом ответил:

– Я полагаю, господин генерал, тому, что даже в самых сложных ситуациях отчаиваться и капитулировать не стоит!.. Никогда не сдавайся! – думаю, это главное.

Вздрогнув от раздавшихся за столом аплодисментов, Антонидис успел заметить, как удовлетворенно переглянулись Манн и Смолев, выслушав ответ старшего инспектора. Видимо, генерал был уже в курсе его злоключений и хотел лично убедиться в том, что пораженческие настроения оставили главу криминальной полиции. Такое внимание со стороны главы греческого Интерпола растрогало старшего инспектора до глубины души.

Вечер закончился поздно, к себе на квартиру Антонидис вернулся глубоко за полночь, спал всего пять часов от силы и, едва рассвело, отправился в участок.

А вот и эта злополучная бумажка! Упав со стола, она незаметно спланировала под тяжелый металлический сейф, больше напоминавший своими габаритами шкаф. Старший инспектор ее и вовсе бы не заметил, но, наклонившись под стол, чтобы поднять укатившийся со стола карандаш, обратил внимание на небольшой бумажный уголок, торчащий из-под дальнего угла сейфа. Судя по дате на лиловом штампе, – точно она! Старший инспектор измученно покрутил головой. Вот угораздило! Надо доставать. Придется отодвигать стол с принтером, иначе туда никак не подобраться.

Сняв пиджак, пыхтя и отдуваясь, старший инспектор с трудом отодвинул стол с оргтехникой в сторону и только опустился на колени, протянув руку под металлический шкаф и пытаясь нащупать чертов листок, как дверь кабинета неожиданно с треском распахнулась, будто ее пнули ногой, и по звуку шагов Антонидису стало ясно, что в кабинете кроме него есть кто-то еще. Оглянувшись, стоя на четвереньках, он увидел только ноги в серых брюках и черные лакированные туфли, начищенные до блеска.

– Старший инспектор Антонидис? – раздался в кабинете негромкий, сухой, колючий голос. – Вы начальник местного отделения? Что вы делаете под столом, старший инспектор? – тон вошедшего сменился на издевательский. – Вы что, пьяны? Впрочем, меня это нисколько не удивляет! Судя по бардаку, который вы здесь развели, работать вас так никто и не научил!

Пунцовея щеками, Антонидис все же достал упавший листок и положил его на стол, затем медленно поднялся, отряхнул брюки, молча надел пиджак, поправил галстук и сел в свое кресло. Только после этого он посмотрел на человека, стоявшего перед ним.

Мужчина был ниже среднего роста, худой, желчный, с крупной головой, которая никак не сочеталась с его тщедушным телом. Вошедший смотрел на инспектора холодно, кривя тонкие губы в презрительной усмешке.

– Да, я старший инспектор Теодорос Антонидис, начальник уголовной полиции острова Наксос, – ровно и с достоинством ответил хозяин кабинета, с трудом сдерживая кипящее в нем негодование. – Вот уже три года – это мой рабочий кабинет. И в моем кабинете я давно установил следующее правило: посетитель сперва стучит в дверь и входит, только если я его приглашу! После чего он представляется и излагает мне свое дело. В противном случае, он вылетает отсюда, как пробка! А если он хамит – то еще и получает по шее!

– Что? Что вы несете, Антонидис? – немедленно хищно ощерился вошедший и сразу стал похожим на хорька. – Вы с ума сошли? Вы знаете, кто я? Моя фамилия Грамматикопуло, и я…

– Мне плевать! – неожиданно для самого себя по-тигриному рявкнул старший инспектор, ударив кулаком по столу, отчего на пол разом обрушилось несколько папок с документами, разлетевшись веером под ноги посетителю.

Это разъярило полицейского еще больше. Все переживания последних дней взяли верх над осторожностью и здравым смыслом.

– Пошел вон!

Видя, что собеседник не трогается с места, инспектор встал, распахнул пиджак и демонстративно положил руку на рукоять большого черного револьвера сорок пятого калибра, висящего в кобуре под мышкой.

– Повторяю последний раз: пошел вон из моего кабинета! Застрелю! – набычившись, Антонидис мерил взглядом плюгавого посетителя, который, похоже, от изумления потерял дар речи.

Взгляд старшего инспектора был настолько красноречив и настолько не оставлял никаких сомнений в дальнейшем развитии событий, что незнакомец пришел в себя, заметно побледнел и, стряхнув с себя оцепенение, отпрянул к двери.

– Ты об этом еще крупно пожалеешь, Антонидис, и очень скоро! Я вернусь завтра с приказом из Департамента, и тогда ты запоешь по-другому, сволочь! Считай, что ты уже уволен! – прошипел посетитель и выскочил из кабинета, хлопнув дверью так, что дверное стекло жалобно зазвенело, едва не выпав из рамы.

Входная дверь громко хлопнула, по ступенькам громко простучали каблуки, и снова все стихло.

– Пожалею? – горько усмехнулся старший инспектор, оставшись один и обводя взглядом кабинет, заваленный бумагами. – Уже жалею. Столько времени и сил впустую!..

Антонидис подошел к окну, открыл раму настежь и вдохнул полной грудью свежий воздух. Пахло пиниями и морем. Стало немного легче. Он даже усмехнулся.

– Нет, какая все-таки дрянь! Может, и впрямь стоило его пристрелить?

Старший инспектор вытащил из кобуры тяжелый черный револьвер и привычно взвесил его на ладони.

– Как там говорят русские? Семь бед – один ответ?