Читать книгу Ворошиловград - Сергей Жадан, Сергій Жадан - Страница 3

Утром мы выпили заваренный Кочей чай, он объяснил мне, как найти Ольгу, и посадил в фуру, которую перед этим заправил.

– Дай мне свою отраву, – сказал я. – Спрошу хоть, что ты пьешь. Где ты это покупал?

– На площади, – ответил Коча. – В аптеке.

* * *

Внизу, сразу за мостом, начиналась липовая аллея, деревья тянулись вдоль трассы, солнце пробивалось сквозь листву и слепило. Водитель нацепил солнцезащитные очки, я закрыл глаза. Влево от дороги отходила дамба, построенная здесь на случай наводнения. Весной, когда река разливалась, вокруг образовывались большие озера, иногда они прорывали дамбу и заливали городские дворы. Мы вкатились в город, оставили позади первые дома и остановились на пустом перекрестке.

– Ну все, друг, мне направо, – сказал водитель.

– Давай, – ответил я и спрыгнул на песок.

На улицах было пусто. Солнце, словно течением, медленно относило на запад. Оно проплывало над кварталами, от чего воздух становился густым и теплым, и свет на нем оседал, как речной ил. Это была старая часть города, дома стояли здесь одно– или двухэтажные, из красного потрескавшегося кирпича. Тротуары были сплошь засыпаны песком, во дворах пробивалась зелень, как будто город опустел и зарастал теперь травой и деревьями. Зелень забивала собой все щелки и тянулась вверх легко и настойчиво. Я прошел мимо несколько мелких магазинов с открытыми дверями. Изнутри пахло хлебом и мылом. Непонятно было, где покупатели. Возле одного магазина, прислонившись к двери, стояла утомленная солнцем продавщица в красном коротком платье. У нее были тяжелые смоляные волосы, большие груди, загорелая кожа, и на этой теплой коже выступал пот, похожий на капли свежего меда. На шее висели бусы и цепочки с несколькими золотыми крестиками. На каждой руке были золотые часы, хотя, может, это мне показалось. Проходя мимо, я поздоровался. Она кивнула в ответ, глядя на меня пристально, но не узнавая. Какая она напряженная, подумал я. Будто ждет кого-то. Пройдя пару кварталов, зашел в телефонную контору. Внутри было сыро, как в аквариуме, у окошечка кассы стояли посетители – два местных ковбоя, в майках, открывавших плечи, густо покрытые татуировками. Дождавшись, пока ковбои отвалят, заплатил за телефон и вышел наружу. Повернул за угол, прошел по улочке с закрытыми киосками и оказался на площади. Площадь напоминала бассейн, из которого выпустили воду. Сквозь выбеленные дождями каменные плиты прорастала трава, все это становилось похожим на футбольное поле. По ту сторону площади находилось здание администрации. Я зашел в аптеку. За прилавком стояла крашеная блондинка – девочка в белом халате на голое тело. Увидев меня, незаметно надела сандалии, стоявшие рядом с ней на каменном прохладном полу.

– Привет, – сказал я. – Здесь мой дедушка у вас лекарство купил. Можешь сказать, от чего оно?

– А что с вашим дедушкой? – недоверчиво спросила девочка.

– Проблемы.

– С чем?

– С головой.

Она взяла у меня из рук бутылочку, внимательно изучила.

– Это не от головы.

– Серьезно?

– Это от желудка.

– Скрепляет или расслабляет? – спросил я на всякий случай.

– Скрепляет, – сказала она. – А потом расслабляет. Но они просрочены. Как он себя чувствует?

– Крепится, – ответил я. – Дай каких-нибудь витаминов.

* * *

Офис находился рядом, в тихом тенистом переулке. У двери росла развесистая шелковица, возле нее стоял битый скутер. Раньше, в моем детстве, здесь был книжный магазин. Дверь, тяжелая, оббитая железом и окрашенная в оранжевый цвет, сохранилась с тех времен. Я открыл ее и вошел.

Ольга сидела у окна на бумагах, сложенных стопкой. Она была примерно одного возраста с моим братом, но выглядела довольно хорошо, у нее были кудрявые рыжие волосы и белая как мел кожа, будто подсвеченная изнутри лампами дневного света. Почти не пользовалась косметикой, наверное, это и делало ее моложе. Одета была в длинное вязаное платье, на ногах – фирменные белые кроссовки. Сидела на документах и курила.

– Привет, – поздоровался я.

– Добрый день, – она разогнала рукой дым и оглядела меня с головы до ног. – Ты Герман?

– Ты меня знаешь?

– Мне Шура сказал, что ты зайдешь.

– Травмированный?

– Да. Садись, – она встала с бумаг, указывая на стул возле стола.

Бумаги тут же завалились. Я наклонился было, чтобы собрать, но Ольга остановила:

– Брось, – сказала, – пусть лежат. Их давно пора выбросить.

Она села в свое старое кресло, обтянутое дерматином, и положила ноги на стол, как копы в кинофильмах, придавив кроссовками какие-то отчеты и формуляры. Платье на мгновение задралось. У нее были красивые ноги – длинные худые икры и высокие бедра.

– Куда ты смотришь? – спросила она.

– На формуляры, – ответил я и сел напротив. – Оль, я хотел поговорить. У тебя есть пара минут?

– Есть час, – ответила она. – Хочешь поговорить о своем брате?

– Точно.

– Ясно. Знаешь что? – она резко убрала ноги, икры снова промелькнули перед моими глазами. – Пошли в парк. Тут дышать нечем. Ты на машине?

– Попуткой, – ответил я.

– Не страшно. У меня скутер.

Мы вышли, она закрыла за собой дверь на висячий замок, села на скутер, тот с третьей попытки завелся. Кивнула мне, я сел, легко взяв ее за плечи.

– Герман, – повернулась она, перекрикивая скутер, – ты когда-нибудь ездил на скутере?

– Ездил, – крикнул я в ответ.

– Знаешь, как руки держать надо?

Я смущенно убрал руки с ее плеч и положил на талию, ощущая под платьем ее белье.

– Не увлекайся, – посоветовала она, и мы поехали.

Парк был напротив, нужно было всего лишь перейти дорогу. Но Ольга промчалась по улице, выехала на пешеходную часть и нырнула в густые кусты, которыми была обсажена территория парка. Тут была тропинка. Ольга умело проскользнула между деревьями, и вскоре мы выскочили на асфальтовую дорожку. Аллеи были солнечные и пустые, за деревьями виднелись аттракционы, качели, сквозь которые пробивались молодые деревья, детская площадка, где из песочниц рвалась вверх трава, будки, в которых раньше продавались билеты, а теперь мягко ворковали сонные голуби и прятались бродячие собаки. Ольга объехала фонтан, свернула в боковую аллею, проскочила мимо двух девочек, выгуливавших такс, и остановилась у старого бара, стоявшего над речкой. Бар тут был с давних времен, в конце восьмидесятых, помню, в одной из его комнат открыли студию звукозаписи, перегоняли винил на бобины и кассеты. Я тут, еще когда был пионером, записывал хэви-металл. Бар, как оказалось, все еще работал. Мы зашли внутрь. Это было довольно просторное помещение, насквозь пропахшее никотином. Стены обшиты деревом, окна завешены тяжелыми шторами, во многих местах прожженными окурками и измазанными губной помадой. За стойкой бара стоял какой-то чувак, лет шестидесяти, цыганской наружности, я имею в виду – в белой рубашке и с золотыми зубами. Ольга поздоровалась с ним, тот кивнул в ответ.

– Не знал, что этот бар еще работает, – сказал я.

– Я сама тут сто лет не была, – объяснила Ольга. – Не хотела говорить с тобой в офисе. Здесь спокойнее.

Подошел цыган.

– У вас есть джин-тоник? – спросила Ольга.

– Нет, – уверенно ответил тот.

– А что у вас есть? – растерялась она. – Герман, что ты будешь? – обратилась ко мне. – Джин-тоника у них нет.

– А портвейн у вас есть? – спросил я цыгана.

– Белый, – сказал цыган.

– Давай, – согласился я. – Оль?

– Ну хорошо, – согласилась она, – будем пить портвейн.

– Давно виделся с братом?

– Полгода назад. Знаешь, где он?

– Нет, не знаю. А ты?

– И я не знаю. У вас с ним были какие-то отношения?

– Да. Я его бухгалтер, – сказала Ольга, достала сигарету и закурила. – Можно назвать это отношениями.

– Не обижайся.

– Да ничего.

Пришел цыган с портвейном. Портвейн был разлит в стаканы, в каких на железной дороге приносят чай. Только подстаканников не было.

– И что собираешься делать дальше? – спросила Ольга, сделав осторожный глоток.

– Не знаю, – ответил я. – Я всего на пару дней приехал.

– Ясно. Чем занимаешься?

– Да так, ничем. Держи, – достал из джинсов визитку, протянул ей.

– Эксперт?

– Точно, – сказал я и выпил свой портвейн. – Оль, ты знаешь, что все это хозяйство записано на меня?

– Знаю.

– И что мне делать?

– Не знаю.

– Но не могу же я все это так просто оставить?

– Наверное, не можешь.

– У меня ж будут проблемы?

– Могут быть.

– Так что мне делать?

– Ты не пробовал связаться с братом? – помолчав, спросила Ольга.

– Пробовал. Только он трубку не берет. Где он, я не знаю. Коча говорит, что в Амстердаме.

– Опять этот Коча, – сказала Ольга и помахала цыгану, чтобы тот принес еще.

Цыган недовольно выбрался из-за стойки, поставил перед нами недопитую бутылку портвейна и вышел на улицу, очевидно, чтобы его больше не беспокоили.

– Эта заправка, она вообще прибыльная?

– Как тебе сказать? – ответила Ольга, когда я разлил и она снова выпила. – Денег, которые зарабатывал твой брат, хватало, чтобы продолжать работать. Но не хватало, чтобы открыть еще одну заправку.

– Ага. Брат не хотел ее продать?

– Не хотел.

– А ему предлагали?

– Предлагали, – сказала Ольга.

– Кто?

– Да есть тут одна команда.

– И кто это?

– Пастушок, Марлен Владленович. Он кукурузой занимается.

– А, наверное, я знаю, о ком ты.

– А еще он депутат от компартии.

– Коммунист?

– Точно. У него сеть заправок в Донбассе. Вот теперь здесь все скупает. Где он живет, я даже не знаю. Он предлагал Юре 50 тысяч, если я не ошибаюсь.

– 50 тысяч? За что?

– За место, – объяснила Ольга.

– И почему он не согласился?

– А ты бы согласился?

– Ну, не знаю, – признался я.

– А я знаю. Согласился бы.

– Почему ты так решила?

– Потому что ты, Герман, слабак. И прекрати пялиться на мои сиськи.

Я и правда уже некоторое время рассматривал ее платье, вырез был довольно глубокий, бюстгальтера Ольга не носила. Под глазами у нее пробивались морщинки, это делало ее лицо симпатичным. Сорока лет ей наверняка не дашь.

– Просто это не мое, Оль, понимаешь? – я пробовал говорить примирительно. – Я в его дела никогда не лез.

– Теперь это и твои дела.

– А ты, Оль, продала б ее, если б это была твоя заправка?

– Пастушку? – Ольга задумалась. – Я бы ее лучше сожгла. Вместе со всем металлоломом.

– Что так?

– Герман, – сказала она допивая – есть две категории людей, которых я ненавижу. Первая – это слабаки.

– А вторая?

– Вторая – это железнодорожники. Ну, это так, личное, – объяснила она, – просто вспомнила.

– И при чем здесь Пастушок?

– Да ни при чем. Просто я бы не стала прогибаться перед ним. А ты делай, как хочешь. В конце концов, это твой бизнес.

– У меня, кажется, нет выбора?

– Кажется, ты просто не знаешь, есть он у тебя или нет.

Я не нашел, что ответить. Разлил остатки. Молча чокнулись.

– Знаешь, – сказала Ольга, когда молчание затянулось, – тут рядом есть дискотека.

– Знаю, – ответил я. – Я там когда-то в первый раз занимался сексом.

– О? – растерялась она.

– Кстати, в этом баре я тоже когда-то занимался сексом. На Новый год.

– Наверное, зря я тебя сюда привезла, – подумав, сказала Ольга.

– Да нет, все в порядке. Я люблю этот парк. Мы, когда в футбол играли, всегда приходили сюда после игры. Перелезали через стену стадиона и шли сюда. Обмывать победу.

– Представляю себе.

– Оль, – сказал я, – а если бы я вдруг надумал остаться? Ты бы работала на меня? Сколько тебе платил брат?

– Тебе, – ответила Ольга, – в любом случае пришлось бы платить больше. – Она достала телефон. – О, – сказала, – двенадцать. Мне пора идти.

За портвейн заплатила она. Все мои попытки рассчитаться проигнорировала, сказала, что хорошо зарабатывает и что не нужно этого жлобства.

Мы вышли на улицу. Я не совсем понимал, как быть дальше, но и спрашивать о чем-то еще желания не было. Вдруг ее телефон запищал.

– Да, – ответила Ольга. – А, да, – голос ее вдруг приобрел какую-то отстраненность. – Да, со мной. Дать ему трубку? Как знаете. Возле фонтана. Ну вот, – сказала, пряча трубку. – Сам с ними и поговоришь.

– С кем?

– С кукурузниками.

– Как они меня нашли?

– Герман, здесь вообще мало людей живет. Так что найти кого-то совсем не сложно. Они просили подождать их возле фонтана. Все, счастливо.

Села на скутер, напустила густого дыма и исчезла в дебрях парка культуры и отдыха.

* * *

Но как я их узнаю, подумалось мне. Я уже десять минут сидел на кирпичном бортике высохшего бассейна, на дне которого тоже росла трава. Она тут, казалось, росла повсюду. С другой стороны, кроме меня, двух старшеклассниц с таксами и цыгана с портвейном, в парке никого и не было. Вдруг из-за угла, разгоняя голубей и трубя клаксоном в голубое поднебесье, выкатился вчерашний черный джип. Узнàю, подумал я.

Машина сделала круг почета вокруг бассейна и остановилась прямо напротив меня. Задняя дверца распахнулась, ко мне высунулся лысый человечек в легкой тенниске и белых штанах. Вчера его не было. Улыбнулся мне всей своей металлокерамикой. Из машины, впрочем, не вышел.

– Герман Сергеевич?

– Добрый день! – ответил я, впрочем, тоже не вставая с бортика.

– Давно ждете? – лысый полулежал на кожаном сиденье, вытянувшись в мою сторону и выражая тем самым свое расположение.

– Не очень! – ответил я.

– Прошу прощения, – чуваку лежалось, наверное, неудобно, но вставать он упрямо не хотел. Очевидно, это было некое примеривание статусов, кто первый поднимется. – Мы еле сюда заехали.

– Да ничего, – ответил я, усаживаясь поудобнее.

– А я смотрю, вы или не вы! – засмеялся лысый, заерзал и, не удержавшись на скользкой коже, вдруг съехал вниз, под сиденье.

Я бросился к нему. Но он ловко выполз наверх и, заняв удобную позицию, деловито протянул мне руку. Мне не оставалось ничего другого, как залезть внутрь и поздороваться.

– Николай Николаич, – представился он, доставая откуда-то из-под себя визитку, – для вас просто Николаич.

Я достал свою. На его было написано «помощник народного депутата».

– Вам куда? – спросил Николаич.

– Не знаю, – ответил я, – наверное, домой.

– Мы вас подвезем, нам по пути. Коля, поехали.

Водителя тоже звали Коля. Похоже, у них это было обязательное условие при приеме на работу. Если ты, скажем, не Коля, шансы устроиться к ним сильно уменьшались. Рядом с Колей, на соседнем кресле, валялся старый макаров, с какими-то насечками на рукоятке. Я еще подумал, что такое легкомысленное отношение к оружию обязательно должно привести к чьей-то смерти.

– Дверь, – недовольно сказал Коля.

– Что? – не понял я.

– Дверь закрой.

Я закрыл за собой дверь, и джип рванул в кусты. Коля ехал напролом, будто шел по компасу, не обращая особого внимания на дорогу. Прокатился по детской площадке, пропахал колею около дискотеки, где я впервые занимался сексом, выпрыгнул на бордюр и выкатился на дорогу. Но и здесь не искал легких путей, свернул в какой-то глухой переулок, где вместо дороги лежал битый кирпич, прогреб по какой-то стройке и, перемахнув через яму, выкопанную под фундамент, выехал на трассу. И все это время Коля слушал какую-то тяжелую гитарную музыку, каких-то раммштайнов или что-то в этом роде.

– Скрываетесь от кого-то? – спросил я Николаича.

– Нет-нет, просто Коля знает здесь все дороги, поэтому всегда срезает.

Сначала ехали молча. Потом Николаич не выдержал.

– Коля! – крикнул водителю, но тот его не услышал. – Коля, блядь! Выключи этих фашистов! – Коля недовольно оглянулся, но музыку выключил. – Герман Сергеевич, – начал Николаич.

– Можно просто Герман, – перебил я его.

– Да-да, конечно, – согласился Николаич. – Я хотел с вами поговорить.

– Давайте поговорим.

– Давайте.

– Я не против.

– Прекрасно. Коля! – крикнул Николаич. Мы как раз выехали на мост. Посреди моста Коля вдруг остановился и выключил двигатель. Наступила тишина.

– Ну, как вам тут у нас? – спросил Николаич, будто мы и не стояли посреди дороги.

– Нормально, – ответил я неуверенно. – Соскучился по родным местам. Мы что, дальше не поедем? – выглянул в окно.

– Нет-нет, – успокоил Николаич, – мы вас отвезем, куда вам надо. Вы, вообще, надолго приехали?

– Не знаю, – ответил я, начиная нервничать. – Видно будет. Брат уехал, знаете…

– Знаю, – вставил Николаич. – Мы с Юрием Сергеевичем, с Юрой, – посмотрел он на меня, – были в партнерских отношениях.

– Это хорошо, – сказал я неуверенно.

– Это прекрасно, – согласился Николаич. – Что может быть лучше партнерских отношений?

– Не знаю, – честно признался я.

– Не знаете?

– Не знаю.

– И я не знаю, – вдруг признался Николаич. Позади нас остановился молоковоз. Водитель просигналил. За молоковозом, я заметил, подъезжал еще какой-то грузовик. – Коля! – снова крикнул Николаич.

Коля вылез из машины и лениво пошел в сторону молоковоза. Подошел, поднялся на подножку, просунул к водителю в открытое окно свою большую голову, что-то сказал. Водитель заглушил машину. Коля спрыгнул на асфальт и пошел к грузовику.

– Вот к чему я веду, Герман, – продолжил Николаич, – вы человек молодой, энергичный. У вас много амбиций. Мне бы лично хотелось, чтобы у нас с вами тоже сложились добрые партнерские отношения. Как вы считаете?

– Это было бы прекрасно, – согласился я.

– Не знаю, говорила вам Ольга Михайловна или нет, но мы заинтересованы в приобретении вашего бизнеса. Понимаете?

– Понимаю.

– Вот, это хорошо, что вы меня понимаете. С братом вашим, Юрой, мы не успели договориться…

– Почему?

– Ну, понимаете, мы не успели утрясти все нюансы.

– Ну, вот он вернется – утрясете.

– А когда он вернется? – пристально посмотрел на меня Николаич.

– Не знаю. Скоро.

– А если не вернется?

– Ну как это не вернется?

– Ну так. Если так сложится.

– Не говорите глупостей, Николай Николаич, – сказал я. – Это его бизнес и он обязательно вернется. Я ничего продавать не собираюсь.

За нами выстроилась колонна машин. Те, кто ехал навстречу, останавливались спросить Колю, все ли в порядке. Коля что-то говорил, и машины быстро отъезжали.

– Не волнуйтесь, – примирительно сказал Николаич. – Я понимаю, что вы не станете с ходу продавать малознакомому человеку бизнес своего брата. Я все хорошо понимаю. Вы подумайте, время у вас есть. С братом вашим договориться мы не успели, но с вами, надеюсь, у нас все сложится как следует. Для вас это единственный выход. Дела у вас идут плохо, я знаю. Брата вашего я тоже понимал – все-таки он поднял этот бизнес с нуля. Но бизнес, Герман, всегда требует развития. Понимаете? Получите деньги, разделите с братом. Если он вернется. Вы подумайте, хорошо?

– Обязательно.

– Обещаете?

– Клянусь, – ответил я, пытаясь хоть как-то закончить этот разговор и восстановить дорожное движение.

– Ну и договорились, – довольно откинулся на кресло Николаич. – Коля! – крикнул он.

Коля не спеша сел за руль, запустил двигатель, и мы медленно тронулись. За нами двинулась и вся колонна. Проехав мост, легко выскочили на гору, свернули в сторону заправки. Подъехав, Коля резко притормозил. Я открыл дверь. Возле будки, в креслах, грелись Коча и Травмированный. Увидев меня, удивленно переглянулись.

– Ну что ж, – прощаясь, сказал Николаич. – Приятно, что мы с вами нашли общий язык.

– Послушайте, – будто что-то вспомнив, спросил я его. – А что вы сделаете, если я откажусь?

– А разве у вас есть выбор? – удивился Николаич. И тут же, широко улыбнувшись, добавил: – Хорошо, Герман, я заеду через неделю. Всего хорошего.

Коча сидел в своем оранжевом комбинезоне, расстегнутом на груди, и грел на солнце бледные мощи. На Травмированном была пижонская белоснежная сорочка и тщательно выглаженные черные брюки. На ногах – лакированные остроносые ботинки. Был похож на фермера, который выдает замуж единственную дочь. На меня оба смотрели с нескрываемой неприязнью, Травмированный прожигал меня глазами и поглаживал пальцем полоску усов, Коча поблескивал собачьими стеклами очков.

– Что такое, Герман? – на всякий случай переспросил Травмированный.

– Они тебя били? – добавил Коча.

– Смеешься? Никто меня не бил. Просто поговорили. Подвезли меня.

– Новые друзья? – хмуро спросил Травмированный.

– Ага, – сказал я, – друзья. Хотят купить эту заправку.

– Мы знаем, Герман, – сказал на это Травмированный.

– Знаете? – переспросил я его. – Прекрасно. А что ж вы мне об этом не сказали?

– Ты не спрашивал, – обиженно объяснил Травмированный.

– О чем я должен был вас спрашивать?

– Ни о чем, – недовольно ответил Травмированный.

– Я так и подумал.

– Ну, и что ты подумал? – спросил Травмированный после паузы.

– Не знаю. Я думаю, 50 штук за весь этот металлолом – нормальная цена.

– Нормальная цена, говоришь? – Травмированный поднялся, расправив свое бомбардирское брюхо. – Нормальная цена?

– По-моему, нормальная.

– Угу, – Травмированный о чем-то размышлял, рассматривая носки своих ботинок. – Нормальная. Смотри, Герман, – сказал наконец. – Напорешь косяков, потом не разгребешь. Самое простое – это продать все на хуй, правильно?

– Может, и так, – согласился я.

– Может, и так, может, и так, – повторил Травмированный, развернулся и пошел в гараж.

Я упал в кресло рядом с Кочей. Тот прятал глаза за стеклышками очков и смотрел куда-то вверх, на тяжелые тучи, которые неожиданно надвинулись и теперь проползали над горой, почти цепляясь за одинокую мачту над будкой, как перегруженные баржи, проплывавшие над отмелью.

– Держи, – я отдал Коче витамины. Тот осмотрел бутылочку, поглядел на нее против солнца.

– Что это? – спросил недоверчиво.

– Витамины.

– От бессонницы?

– От бессонницы.

– А чьи они?

– Голландские, – сказал я. – Видишь эти иероглифы? Это голландские. Они туда грибов добавляют. Белых. Так что спать будешь как убитый.

– Спасибо, Гер, – сказал Коча. – Ты не сильно обращай внимание на Шуру. Ну, продашь ты эту заправку – и хуй с ней. Не конец света.

– Думаешь?

– Я тебе говорю.

Из открытых ворот гаража вылетел кожаный мяч, тяжело ударился о нагретый асфальт и покатился по площадке. За ним из черного гаражного проема вышел Травмированный. На нас даже не смотрел. Подошел к мячу, легко, для своего веса, подцепил его лакированным носком, подбросил в воздух, так же легко поймал левой, снова подбросил вверх. Стал набивать, не давая мячу опуститься. Делал это легко и непринужденно, умело убирал живот, чтобы не мешать полету, иногда поддавал мяч плечом, иногда головой. Мы с Кочей замерли и молча наблюдали за этими чудесами пластики. Травмированный, казалось, совсем не потерял формы, он даже не вспотел, так – чуть воспаленные глаза, резковатое дыхание. И этот живот, которым он вертел во все стороны, чтобы не мешал.

С трассы подъехали три фуры. Водители выскочили, поздоровались с Кочей и тоже стали наблюдать за Травмированным.

– Шура! – наконец не выдержал один из них. – Дай пас!

Травмированный метнул взгляд в его сторону и неожиданно легко отпасовал. Водитель наступил на мяч, немного неуклюже бросил его перед собой и буцнул изо всех сил назад Травмированному. Шура принял и, обработав, зажал мяч между ногами. Водители не удержались и с воплями бросились на Травмированного. Пошла рубка. Травмированный уворачивался от водительских объятий, не теряя мяча, водил соперников вокруг себя, заставлял их падать и делать друг другу подножки. Водители накидывались на Травмированного, как собаки на сонного медведя, но ничего сделать не могли, страшно злились и отпускали друг другу подзатыльники. Все же постепенно Травмированный стал задыхаться и отступать в глубь асфальтовой площадки, получил пару раз по ногам и теперь немного прихрамывал. Водители почуяли кровь и бросились на него с еще большим азартом. Травмированный очередной раз увернулся, пропустил у себя под животом одного из водителей, тот врезался головой в другого, и они повалились на асфальт. Третий кинулся их поднимать. Шура перевел дыхание и посмотрел в нашу сторону.

– Герман, – крикнул. – Давай, заходи! А то три на одного выходит!

Я сразу же бросился вперед. Травмированный отпасовал мне, я подхватил мяч и погнал по площадке. Водители побежали за мной. Сделав пару кругов вокруг площадки, они тоже начали выдыхаться, остановились и, уперев руки в колени, тяжело переводили дыхание, вывалив языки, как покойники, напоминая издали трамвайные компостеры. Я остановился и вопросительно посмотрел на Травмированного. Тот махнул рукой в сторону водителей, мол, дай и им немножко поиграть. Я буцнул в сторону самого длинного из них, того, что стоял ближе. Он радостно бросился к мячу, развернулся и изо всех сил зафигачил по кожаному шару. Мяч запулил в небо, рассекая воздух и задевая облака, потом упал вниз и исчез в густой траве за площадкой. Среди водителей прокатился гул разочарования. Но, посовещавшись, они побрели в заросли. Мы с Травмированным последовали за ними. Даже Коча поднялся. Растянувшись, мы зашли в пыль и тепло, будто африканские охотники, выгоняющие из травы львов. Мяч лежал где-то в чаще, слышалось его приглушенное рычание и едва уловимое биение кожаного сердца. Мы осторожно ступали, пытаясь найти его, время от времени перекликались и смотрели в небо, где надвигались все новые и новые тучи.

Мне это сразу что-то напомнило – эти мужчины, которые настороженно бредут по пояс в траве, раздвигая руками высокие стебли, пристально вглядываясь в сплетение побегов, прислушиваясь к голосам, доносящимся из чащи, спугивают из травы птиц, медленно пересекая бесконечное поле. Когда-то я это видел. Напряженные спины, силуэты, замирающие в сумерках, белые сорочки, светящиеся в темноте.

Когда это было? 90-й, кажется. Да, 90-й. Лето. Домашняя победа над Ворошиловградом. Гол Травмированного на последних минутах. Лучшая его игра, наверное. Ресторан «Украина», возле парка, напротив пожарной станции. Какое-то, уже вечернее, празднование победы, рэкетиры и наши игроки, какие-то женщины в нарядных платьях, мужчины в белых сорочках и спортивных костюмах, официанты, кооператоры, мы, молодые, сидим за одним столом с бандитами; горячие волны алкоголя прокатываются в голове, так, будто ты забегаешь в ночное море, тебя накрывает черной сладко-горькой волной, и уже на берег ты выбегаешь повзрослевшим. Ящики с водкой, бескрайний стол, за которым вмещаются все, кого ты знаешь, шумная паршивая музыка, за окнами синие влажные сумерки, мокрые от дождя деревья, голоса, сливающиеся и напоминающие о дожде, разговоры мужчин и женщин, ощущение какой-то пропасти, которая начинается где-то рядом, откуда дуют горячие невыносимые сквозняки, захватывающие дух и расширяющие зрачки, подкожное ощущение тех невидимых жил, по которым перетекает кровь этого мира, – и вдруг, посреди всего этого золотого мерцания, взрывается стекло, и воздух рассыпается на миллионы хрустальных осколков – кто-то из ворошиловградских выследил наше празднование и запустил кирпичом в ресторанное стекло, которое тут же рассыпалось, и синяя ночь ввалилась в зал, отрезвляя головы и остужая кровь. И тут же, после короткой тишины, – общее движение, злоба в голосах, отвага, рвущаяся из каждого, шумное выскакивание на улицу через дверь и разбитое стекло, грохот башмаков по мокрому асфальту, белые сорочки, прыгающие в сиреневую ночь и светящиеся оттуда, женские фигуры у окна, напряженно вглядывающиеся в темноту. Рэкетиры и кооператоры, футболисты и шпана из нового района – все рассыпаются в темноте и прочесывают пустыри, начинающиеся за парком, загоняя невидимую жертву в сторону реки, не давая ей ускользнуть, странная гонка, полная азарта и радости, никто не хочет отставать, каждый пристально всматривается в черноту лета, пригибается к земле, пытаясь разглядеть врага, за рекой горят далекие электрические огни, будто в траве прячутся желто-зеленые солнца, которые мы хотим изгнать, чтобы рассеять вокруг себя тьму, которая густеет, как кровь, и обогревается нашим дыханием, как двигателями внутреннего сгорания.