Читать книгу Демон Эйзенштейна или Ангел должен улететь - Сергей Журавлёв - Страница 3

2011

Москва

Гарольд Пинтер «Сторож»

Театр «Около дома Станиславского»

Режиссеры: Юрий Погребничко, Григорий Залкинд

Дэвис – Юрий Погребничко

Мик – Сергей Каплунов

Астон – Юрий Павлов

«Сторож» Пинтера в эти дни актуален, как никогда. Конечно, не так, как «На дорожку», про мальчика, замученного Хунтой, но все-таки.

Теперь, после смерти великого Прохорова, только Юрий Погребничко и может заменить его в роли Дэвиса. Жаль, что для этого ему пришлось отказаться от роли Микки. Новый Микки все-таки слишком молод, в нем нет еще той харизмы манипулятора, мистификатора и Творца, которую излучает легендарный режиссер «Около дома Станиславского».

Однако, замечательно то, что зубовный скрежет самого спектакля, который так свойственен магии Погребничко, новая концепция Дэвиса (истинный ариец на дне вместо опустившегося старого скина) – все это позволяет взглянуть на пьесу совершенно иначе. Мне, лично, показалось, что, вопреки расхожему мнению, никакого абсурда в «Стороже» нет.

На примере «Сторожа», вообще, очень хорошо видно, как пишутся великие пьесы. Прежде всего, они пишутся о главном. О каких-то главных историях.

Одна из таких главных историй за последние полутора столетий началась с выходом в свет книги Фридриха Ницше «По ту сторону добра и зла». («Нарождается новый род философов: я отваживаюсь окрестить их небезопасным именем. Насколько я разгадываю их, насколько они позволяют разгадать себя – ибо им свойственно желание кое в чём оставаться загадкой, – эти философы будущего хотели бы по праву, а может быть и без всякого права, называться искусителями»).

Для кого-то эта книга ознаменовала новую эру философии, для других, например, Вагнера, была проявлением не более, чем болезни и хронического онанизма, но как бы то ни было, шайба была вброшена.

Завязка есть. Любопытно, что приключится с этими идеям потом. Кто все-таки возьмет вверх, хотя бы на нашем этапе истории.

Вряд ли Пинтер всерьез задумывался о таких подтекстах, но таково уж свойство этого облака идей, бытия в парменидовском смысле, что один персонаж «Сторожа» – (Дэвис) – у него имморалист до мозга костей и олицетворяет точку зрения Ницше. Другой (Астон) – скажем так, Вагнеровскую, традиционную.

Итак, две идеи, два конфликтующих мировоззрения. Олицетворяющие их персонажи, конечно же, англичане. Время – послевоенное.

Не зависимо от смысла, который Пинтер вкладывал в своих героев, он, как всегда, отбросил весь груз, который несет с собой культура и социализация. Его язык – истории о незамысловатых и абсолютно деклассированных героях. Где-то даже отбросах общества. (Как, впрочем, и у Чаплина). В их жизни нет места ни Шекспиру, ни Христу. Разве что – маленькой статуэтке Будды, да и то, потому что она «хорошо сделана». Таким образом, перед зрителем предстают два, незамутненных, диагноза. Практически, в чистом виде.

«Идиот» Астон, поскольку он олицетворяет старомодное, доницшеанское мировоззрение, в пьесе – хозяин дома, в котором происходит действие. То есть он, конечно, не настоящий хозяин, но он брат хозяина и живет тут с полным правом и совершенно официально. Живет он тут черт знает сколько времени. Со дней своей молодости, а теперь он – старик.

В молодости Астон пережил состояние, которые психиатры называют маниокал. То есть нечто, прямо противоположное депрессии.

Если говорить о человечестве в целом, то ему, безусловно, необходимо наблюдаться по части маниакально-депрессивного психоза. Эпохи несравненного рассвета культуры, науки, искусства сменяются темными веками и самоубийственными войнами. Сегодня человечестве сидит на мощнейшем антидепрессанте – ядерном оружии сдерживания, и не имея возможности уничтожать себя, с маниакальным упорством уничтожает все живое на нашей планете, а через эту сублимацию, и себя. Но мы забегаем вперед.

Прошел Золотой век европейской культуры, а за ним и серебряный. Сам Астон говорит об этом времени так:

АСТОН. Они все… там… были постарше, чем я. Но они вроде всегда слушали. Мне казалось… они понимали, что я говорил. То есть я обычно с ними разговаривал. Слишком много болтал. Моя ошибка. И на фабрике то же самое. Стою там или в перерыв, всегда… треплюсь о разных вещах… А эти люди, они слушали, что бы я… им ни рассказывал… И больше ничего. Беда в том, что у меня было вроде галлюцинаций. И не галлюцинации даже… У меня было чувство, что я все вижу… очень ясно… все… было такое ясное…

Электрошок, которому подвергли Дэвида, – это первая мировая война. После нее мир как бы успокоился и пришел в себя. Изобрел саксофон и утешил человечество кинематографом. Для одних этот был век джаза и праздника, который всегда с тобой, для других – время безработицы, ветеранского синдрома и собраний в Мюнхенских пивных.

И тут этому миру является бродяга Дэвис. Не понятно, кто он и откуда, кроме того, что все его бумаги находятся в каком-то мифическом Сидкапе, за которыми он никак не сходит, потому что ботинки у него прохудились, а погода далека от идеала. Другими словами, это проходимец без роду без племени, который вздрагивает, слыша вопрос о месте своего рождения. («Это было очень давно, мистер, не припомнить»). Он, наверняка, имел проблемы с законом, потому что ходит не под своим именем. И, действительно, какое отношение гитлеризм имеет к социализму, хоть и с приставкой «национал»? Похоже, что он даже сидел в тюрьме. Как, впрочем, и будущий фюрер после мюнхенского путча 1923 года.

Не смотря на такого странного и подозрительного незнакомца, Астон приводит его к себе в дом – Европу – со всем старо-европейским, либеральным хлебосольством. Астон нас не то чтобы полный идиот Достоевского – он просто человечен. Он дает Дэвису пару монет, предлагает обосноваться у него до того момента, как тот не сходит в Сидкап, ищет ему на помойке подходящую обувь. Дэвис очень разборчив в смысле обуви. В смысле рубашек, впрочем, тоже.

Дэвис. Да… что ж, я знаю такие рубашки, понимаешь? Такие рубашки – они зимой недолго держатся. То есть это я уж точно знаю. Нет, что мне нужно, так это такая рубашка с полосками, хорошая рубашка с полосками… сверху вниз. Вот что мне надо.

Астон простодушно предлагает Дэвису сторожить дом. (Нацизм по началу тоже рассматривался ведущими мировыми буржуазными державами как цепной пес против коммунизма).

Но потом, как мы знаем из мировой истории, сторожевой пес стал наглеть, стал лаять на хозяина, а потом и вовсе сбесился, и сорвался с цепи.

Вот и Дэвис забыл, кто его пустил в этот большой дом. Он имеет наглость вытаскивать нож и грозить отправить хозяина в сумасшедший дом – ведь тот сам простодушно рассказал всю эту историю про психушку и докторов с проводами.

Разумеется, Дэвис не обнаглел бы до такой степени, сидел бы себе и ворчал по поводу обуви, которую ему приносит с улицы Астон, пытался бы поменяться кроватями, клянчил мелочь, если бы не брат Астона – Микки – хозяин дома, большая, надо сказать язва и, вообще, сатирик по призванию.