Читать книгу Лоханка - Сергей Калашников, Джером Моррис - Страница 3

– Красноармеец Беспамятный! Назовите части затвора трёхлинейной винтовки. – Вот не было печали! Откуда же мне знать, как эти штучки называются? Как разобрать-собрать – это я посмотрел за действиями предыдущего бойца, но его ни о чём подобном не спрашивали.

– Не знаю, товарищ командир отделения, – признался я честно, изобразив на лице глубокую озабоченность.

– Это плохо. Как же можно не знать?! – укоризненно посмотрел на меня парень явно из сельских жителей. – Никак нельзя. Отправляйся к старшине Михалёву и доложи, что поступаешь в его распоряжение.

– Есть! – отвечаю. Поворачиваюсь через левое плечо и отправляюсь разыскивать старшину. Вообще-то такого звания сейчас в армии нет. Правильно – помкомроты. Но табель о рангах это одно, а жизнь – совсем другое. Поэтому словечко живёт в устах офи… тьфу, даже думать нельзя такими словами. Офицеры – это из царских времён и белогвардейских войск, а сейчас есть только красные командиры.

Пока иду, не перестаю удивляться «загибонам», коими радует меня жизнь-жестянка. Тут нынче, оказывается, не в армию забирают, а призывают на краткосрочные сборы. То есть регулярных частей как бы нет, а есть вооруженный народ, который иногда обучают стрельбе и другим навыкам, необходимым для защиты государства рабочих и крестьян. Командный же состав – вообще непонятно: одни постоянно служат, другие, те что по-нашему считаются сержантами – это у кого как.

Так что пришла мне повестка, куда явиться и что иметь с собой. Это, как я понял, потому, что если в нынешней системе отсчёта год моего рождения тысяча девятьсот пятый, то мне аккурат двадцать семь, то есть приближается предельный срок для призыва. Это, как я помню по своему времени, а как положено сейчас – не разбирался.

Нестройная колонна молодёжи, чуть не на десять лет младше меня, прошествовала на станцию, где погрузилась в теплушку – крытый товарный вагон с нарами. Стук колёс, жаркая астраханская степь и через несколько часов – прибытие в палаточный лагерь, где ночью много диких комаров. Шевелюру мою вместе с бородой снёс под корень деловитый парикмахер кусачей машинкой с ручным приводом, врач убедился, что руки и ноги у меня на месте, и послал в баню в продуваемой ветром палатке, вслед за чем состоялось получение обмундирования. Вот тут я и узнал, что гимнастёрка не застёгивается до самого низа, а имеет только прорезь для головы… ну про подшивание подворотничков – это и во время моей службы было.

К счастью, бритву я с собой взял, потому что она упоминалась в списке вещей, которые следовало иметь при себе на сборах. Но пользоваться этой опасной штукой я как раньше не умел, так до сих пор и не научился. Поэтому побрился неважнецки, за что получил от взводного выражение неудовольствия и был направлен на «доработку». Во второй раз щетину удалил удачней, если к разряду удачи можно отнести мою порезанную во многих местах харю. В общем, невзлюбил меня командир за неловкость и неопрятный внешний вид.

Старшина Михалёв, выслушав доклад о прибытии в его распоряжение, велел мне запрячь Каурку и ехать на станцию встречать ротного. Посмотрел он на мои старания – ну не знаком я с этой технологией, – а потом велел прекратить «озадачивать животную» и приступить к уборке навоза.

– Здравствуй, Кобланды, – приветствовал меня коренастый солдатик невысокого роста, что ковырялся в загородке. – Ты тоже будешь конюшня работать?

– Я Иван, – отвечаю. – Наверно, буду, если прикажут. А ты почему меня кобылой назвал?

– Моё имя Кобланды значит большой кот… я плохо говоришь по-русски. Меня имя командир услышал – посылал кобылам. Сказал, так написано на моём рту.

Поглядел я на парня – казах, наверное. Разрез глаз восточный, волосом чёрен, хотя при таком коротком ёршике с цветом шевелюры я могу и ошибаться. Не вредный оказался этот Кобланды – показал, где лопата, и куда нужно выносить навоз и как складывать. Он меня потом научил и запрягать-распрягать, и седлать-рассёдлывать, чистить, поить – много тут моментов, до которых я раньше никакого касательства не имел, а этот юнец в подобных делах был настоящим экспертом.

Он и побрил меня разок, показав, как это делается – тут особое внимание нужно уделить подготовке собственно бритвы – направить её на ремне. Как-то помаленьку подружился я с этим парнем. Он оказался большим знатоком не только лошадей, но вообще всяких солдатских хитростей. С поваром дружил, со старшиной ладил. А за деньги вообще легко мог достать всё, что угодно. У меня бабло водилось – я ведь хороший заработок имел в мастерских, а тратить было особо некуда. Так что и сахарок у нас водился, и заварка добрая – любили мы чаёк погонять. И другие парни с конюшни нашим обществом не пренебрегали – Кобланды был превосходным слушателем: внимательным и ценящим любые повествования.

Сам редко говорил – русский его был по-прежнему не твёрд. Я ему сразу объяснил, что на его рту ничего не написано, а потом растолковал, что за штука такая род и почему… хм… сложная получилась беседа. Не последняя между нами о разных оборотах речи и словечках, что применяются в жизни.

В общем, состояли мы при лошадях – править телегой и ездить верхом я тоже выучился. Другие «водители кобыл» на друга моего поглядывали беззлобно, а я его так и подтягивал по русскому, чтобы хоть чем-то отплатить за хорошее к себе отношение – много ли от горожанина из двадцать первого века проку в этих условиях? Лишний раз помянул добрым словом Дмитрия Ивановича, что сразу меня пристроил в мастерские к машинам и механизмам. А тут – всё на конной тяге. Впрочем, артиллерии я в нашем полку не видел. Может, где и есть, но не в этом месте, это точно.

Зато имеются пулемёты – вот они и есть самые сложные из машин. Ну да меня к ним не тянет – я и при лошадях неплохо устроился. Понадобится – разберусь. А как называются все части винтовочного затвора, мне Кобланды рассказал – он трёхлинейку знает назубок и даже слова не коверкает, когда называет. Это когда нас на стрельбище водили. Так-то в обычной жизни оружие где-то хранится отдельно от солдат – его выдают только часовым. То есть похоже на то, что в моё время.

Нормально мне живётся в армии: ходить строем с песней не надо, атаковать через голое поле опушку далёкого перелеска никто не заставляет. Привези, отвези, прибери – ничего сложного. Старшину мы не огорчаем, и он нас не гоняет лишнего – с понятием дядька. Скучно только здесь, можно сказать, тоскливо, потому что каждый день одно и то же и ничего интересного вокруг.

* * *

Вдруг ни с того ни с сего – барабан, труба – и весь народ куда-то побежал. Нам, ездовым, выдали карабины с боевыми патронами и велели запрягать и ставить телеги под погрузку: командирские чемоданы в основном да железные ящики со штабными бумагами. Потом мимо прошла полковая колонна – скатки шинельные у всех, раздутые подсумки, набитые вещмешки – то есть загрузили людей по-полной. Те же пулемёты системы «Максим» на себе волокут, отделив от станка. Коробки с лентами – всё на руках, плечах и поясах.

Колонна не так уж велика – похоже, полк у нас сильно некомплектный. Оно и понятно – это, скорее, учебная часть, чем боевая. Ну, думаю, не иначе большая учебная тревога под конец сборов, чтобы поглядеть, как подготовлен личный состав к тому, чтобы переносить тяготы и лишения. Тем более – палатки так и оставлены, где стояли. Ну да по всем прикидкам, некуда их грузить – телеги и без того полнёхоньки. Лошадей и повозок на весь полк десятка два, не больше. В общем, побродим походом, да и вернёмся обратно – тут и к гадалке не ходи. Я ведь припоминаю, что в эти годы наши где-то в Средней Азии гоняли басмачей, а больше ничего тревожного, связанного с вооружённым противостоянием, в Стране Советов в это время не было. Ну, может, с японцами какие проблемы случались, так в те края и поближе нашлись бы войска, если что. Поэтому – никакого беспокойства в душе. Явно у нас сейчас проводится чисто учебное мероприятие.

Недолго мы двигались своим ходом – до станции дошли, а это недалеко. Погрузка, теплушки, стук колёс, а уже вечером на знакомой мне почти родной пристани пересели на пароход, который довёз нас до самого Сталинграда. Там снова короткий переход колонной и опять сели на поезд… и пошли гулять слухи, будто в окрестностях Тихорецкой что-то произошло, и заварились там дела нехорошие против советской власти. Стало быть, пришла пора с оружием в руках выступить на защиту завоеваний Революции.

Так куда я, скажите, попал? В смысле – в когда? Вернее, в какую страну? Год у нас нынче тридцать второй, осень на дворе. Если верить тому, что помню из истории – тишь была… или что-то с раскулачиванием? Или с коллективизацией? Плохо у меня в памяти такая информация держится – это не номенклатура резьб, где всё наглядно и естественно.

В Кремле нынче сидит грузин Сталин, и ещё где-то есть как минимум ещё и второй решительный и энергичный грузин – Берия. Хотя второе имя как-то тут пока ни разу не поминалось, но он точно где-то был. Не могла эта парочка допустить безобразий – они же многих знают и оба люди башковитые. А ещё на слуху фамилии Орджоникидзе и Микояна – они ведь тоже с Кавказа. В общем – непонятная ситуация, потому что эта самая Тихорецкая располагается как раз по дороге к всесоюзной житнице, кузнице и здравнице.

Тревожно мне сделалось – похоже, что попал я не в свою реальность. То есть в прошлое не моего настоящего, которое сейчас будущее. Потому что глупо это – сделать свою маленькую область гордой и независимой – не припомню я в этих местах гигантов индустрии – так что, на мой неискушённый взгляд, пока из этой затеи ничего, кроме банановой республики, получиться не должно. Ну там, хлеб, сало, самогон – этого тут достаточно, но, на мой вкус, маловато для процветания и полной от всех независимости.

Однако, судя по масштабу происходящего, имеет место не вспышка недовольства группы людей, обиженных советской властью, а назревает настоящая война непонятного пока размера.

* * *

Ехали долго не потому, что далеко, а из-за длинных непонятных остановок. Начались проблемы с водой – стояли мы, как правило, не на станциях, а посреди ровных мест – ручьёв поблизости не журчало и колодцы не торчали вверх своими «журавлями». А у нас же лошадки. Им много питья нужно, как минимум ведро на один раз. В общем – беспокойно стало, да и тревожно. Новостей никаких – только комиссары ходили, разговоры разговаривали про международное положение, да про то, что все буржуи бяки, а коммунисты горой стоят за интересы трудового народа. Я, понятное дело, кивал да поддакивал, но душу мою эти слова не задевали – невосприимчивость к рекламе у меня с детства: нафиг мне «Сникерс» или другой «Хрюкерс», если есть отлично знакомый «бабаевский» батончик или шоколадные конфеты «Ассорти»?!

И вообще, хорошо живёт тот, кто делает что-то полезное, и с политическими убеждениями это никак не связано. Так меня дед научил, и не заметил я ни разу, чтобы он заблуждался. Вот и сейчас мы с Кобланды мчимся как ошпаренные с вёдрами под откос – тут, судя по фырканью лошадей, есть вода. Точно – сочится по поверхности земли по кювету насыпи железнодорожного полотна, но так, что не зачерпнуть – только прильнуть губами да втянуть в себя. Но этим способом нам лошадок не напоить. И врубаемся мы в глинистый грунт малыми лопатками, делая углубление, куда можно будет погрузить хотя бы кружку.

Ничего так – зачавкало, выгребли размокшую глину, подождали, пока ямка наполнится да хоть немного отстоится вода, и давай черпать, поглядывая на замерший неподалеку состав. Успели взять по паре вёдер и допереть до вагона. И новый забег. А тут, внизу, другие ездовые уже начерпывают вёдра – народ-то у нас из крестьян – они не могут спокойно смотреть на мучения животины. А сверху повар с помощником – и тоже к нашей ямке.

Хорошо, что стояли долго – все успели набрать и не отстал никто… хе-хе. Тут я полешко из-под колеса и вытащил… и перепало мне от кондуктора, что на задней площадке ездит и при остановках подкладывает под колёса специальные башмаки – он мне, хоть не все слова были русскими, объяснил, что за нами присматривал и позвал бы, если бы поезду пришел сигнал трогаться. И придержал бы состав, пока бы мы не добежали. Он ведь тоже с понятием… следующий перегон мы с ним так и ехали на задней площадке – я извинялся, а он обижался, что я его считаю плохим человеком – ну прямо тот самый настоящий грузин из старого кино… не помню, как называется. Хотя его ещё не сняли, наверно. Ну и акцент у этого мужика был не грузинский, а для юга России характерный. Звук «Г» особенно чётко это выдавал.

* * *

Разгружались мы в пологой ложбине – вокруг станции было много довольно ровного пространства, хотя и овраги сюда выходили. Оплывшие, заросшие колючим кустарником и высокой пожухлой травой. Кашевары вместо привычной пшёнки сварили что-то незнакомое – все поглядывали недовольно, но трескали, бурча себе под нос. Расположились мы на пологом склоне среди плодовых деревьев, и несколько сердитых местных дедков в национальной здешней одежде с лампасами ходили между бойцов и ругались не всегда понятными словами – как я понял, просили ничего не ломать. Старшина наш Михалёв с ними потолковал, а потом мы принесли с ближних подворий по охапке какой-то зелени – не сено, конечно, но для лошадей съедобно.

Комполка куда-то уехал верхом – точно знаю, потому что сам ему мерина седлал. Потом все снялись с места, и начался долгий многодневный переход. Пыльные ухабистые дороги очень тяжкие. Вверх-вниз. Хоть и полого, но толкать-придерживать приходится. Жара, а на голове – суконный шлем-будённовка с суконной же малиновой звездой и мокрая от пота гимнастёрка с длинными рукавами липнет к телу. И это, несмотря на то, что иду налегке, ведя в поводу лошадь, впряженную в телегу, и груза на мне – только карабин да пара подсумков с запасными обоймами. Ну я в таких вопросах стесняться не привык – нательную рубаху – долой, рукава засучил, воротник расстегнул, шаровары тоже засучил на манер длинных шорт, а башмаки надел не на обМОТку, а на носок.

Ох, и вломил мне старшина за ненадлежащий вид! Особенно – за носки. Однако, чуть погодя, гляжу – обозники наши принялись перенимать мои приёмы – реально жарко. Привал устроили уже через час. Я достал из сидора запасную гимнастёрку – она второго срока, застиранная до почти полной потери цвета – и аккуратненько выпорол рукава. Потом ворот развернул, сколь можно, чтобы проклятый воротничок-стоечка отвернулся на спину, и в таком виде прихватил несколькими стежками. Ну и подворотничок пришил по-новому… уродски, конечно. Штанины снова подвернул, и тоже прихватил нитками, чтобы не сползали вниз.

А вот как культурно сдыхаться от ремня – не придумал. Повесил его через плечо. Только с буденовкой ничего не сделал. В общем, весь наш обоз дружно переобмундировался, – а что вы думали – нам ведь телеги по склонам балок приходится частично на руках спускать-поднимать потому, что лошадки не сдюживают – перегружены телеги. Старшина смотрел на нас злобно, но потом и сам так же поступил – вроде как образовалась единая форма одежды.

Следующие три часа двигались без остановки, а после из основной колонны двоих с тепловым ударом положили к нам на повозки. На бойцах-то и противогаз навьючен, и скатка шинельная, и вещмешок – нет у них, куда это положить, как у нас, возниц.

Мы как раз пересекали открытое место. Солнце жарит, и ни ветриночки, ни тенёчка. А от кромки леса, что справа, по нам открыли стрельбу. Как только пули засвистели, я рубанул постромки, схватил Каурку под уздцы – и бежать. Это потому, что Кобланды так поступил – он хорошо соображает, быстро. А я торможу – вот и повторяю за ним почти любые действия. И еще два наших обозных последовали нашему примеру. Полк же, как шел колонной, так и развернулся и рванул в атаку, считай толпой прямо на огневую точку. Мы-то в хвосте двигались, а стрельба аккурат против нас и случилась, поэтому двум ротам пришлось прилично возвращаться – ну да совладали они как-то с супостатом, хотя он издалече лупил – сперва заставил залечь фланговое охранение, а уж потом и на колонну перенёс огонь.

Мы сразу повернули обратно, а тут, как подошли, на нас бросился ротный:

– Трусы, предатели, дезертиры, – а сам размахивает наганом, и так мне от этого беспокойно сделалось…

– Лошадки зато целые, – отвечает Кобланды. А я вижу, что многие из телег нашего обоза перевёрнуты, а возле иных на земле бьются лошади.

Ротный оглянулся, засунул наган обратно в кобуру и сделал вид, что очень занят. Тут в спокойной обстановке, то есть когда без стрельбы, способность мыслить вернулась ко мне окончательно. Сам-то я срочную в мирное время отслужил и под огнём не бывал. Глядя, как относят куда-то наших убитых, как грузят на повозки раненых, сообразил наконец – это действительно война. Вот уж никак не ожидал оказаться в зоне боевых действий, да ещё в качестве военнослужащего – как-то до этого момента подобная возможность рассматривалась достаточно гипотетически.

Поначалу, так уж вышло, стал думать о себе. В смысле – как правильно отнестись к опасности, которой, оказывается, грозит мне происходящее. И ничего не пришло в голову, кроме как делать, что должен. И вообще, какая ни есть страна, от недоброжелателей всяких злобствующих защищать её нужно. Вот и буду служить дальше. Ну а опасность – так вокруг в точно таком же рискованном положении ещё много моих товарищей… и командиров. Как-то никогда раньше ничего подобного в голову мне не взбредало – не было случая задуматься. А вот, поди ж ты – и на мою долю выпала доля Родину защищать. Так и определялся я со своим внутренним миром, пока восстанавливал сбрую. Это сейчас моя боевая задача.

Наши прочёсывали окрестности, суетился полковой фельдшер, переходя между ранеными, ушла вперёд полная рота, причём не колонной, а рассыпным строем – место открытое, ровное, всё видно, как на ладони. А тут комполка появился пешком – убили под ним мерина – да и говорит:

– Будем делать тачанки, хоть они нам по штату и не положены.

Народ у нас, что важно отметить, толковый – паники или иного беспорядку не устроил, да и неразберихи не возникло – вот как-то так всё получилось, что бойцы и командиры в едином порыве бросились в сторону опасности, а не врассыпную. Ну а там и по подразделениям разобрались и командиров своих нашли. Так что разброда нам этот обстрел большого не наделал, даже как-то сплотил людей. Опять от меня не слышно было, кто кому, какие команды выкрикивал. Мы-то, обозные, всяк сам по себе были и делали, как все. Опять же стрельнули по нам, почитай, сразу.

К Кобланды на повозку стали «Максимку» прилаживать, а ко мне – пулемёт, что с бою взяли. Тот самый, из которого с такой дали нам столько конского состава убавили. Гляжу я на него и диву даюсь – очень он смахивает на ДШК, правда не на турели, как я видел, а на колёсном станке с лафетом и сиденьем, вроде велосипедного, поверх станины. Здоровенный щит, как у «максима», но на дульном срезе колечко на щелястой вороночке. Дульный тормоз, если кто не в курсе. И ещё отличка имеется – сверху плоским блином пришпандорен магазин, как у «дегтяря», только толще.

А надо сказать, ручники ДП в полку имеются, хотя и немного. Так что пулемётчики быстро во всём разобрались и стали на задок телеги прилаживать этот агрегат, а я им помогал.

Вот так и перешли мы с товарищем из обозников в пулемётную команду. И на следующем привале новый взводный принялся учить нас пулемёту. Ох и попотели мы, пока наш казах со всем освоился. Нет, он сообразительный, но принцип автоматики перезаряда от него ускользал. А, может, просто слов парень не находил, чтобы всё как полагается доложить? Мы ведь не так уж много с ним преуспели в русском языке. Он меня куда как большему успел научить, а я как путал в школе склонения со спряжениями, так до сих пор и путаю.

* * *

– Слушайте боевую задачу, – это комбат объясняет двум ротным, разложив карту на земле в тени моей боевой повозки. – Форсируем реку. Силами первого взвода разведываете наш берег и окапываетесь. Потом вы подтягиваете тачанки и берёте под контроль противоположный берег, а ещё два взвода переходят на ту сторону. Один продвигается вглубь берега и тоже окапывается, а другой промеряет глубины и обозначает брод вешками. Вопросы есть?

Оба ротных доложили, что вопросов нет, и тот, что командует пулемётной командой, «нарезал» участки ответственности нашему расчёту и экипажу второй тачанки.

Поначалу всё шло по плану – мы выехали на низменный пологий берег не слишком широкой, но быстрой реки, рассыпавшейся на несколько русел, струящихся в мелководных илистых протоках. Места для пулемётов выбрали толково, а сами их сняли с повозок и принялись готовить позиции. Мы же с Кобланды отвели лошадок прямо в телеги запряженных, за деревья – пусть травку пощиплют, хоть бы и оставаясь готовыми к немедленному началу движения. Ну, можно кое-что ослабить, удила изо рта вытащить, а сколько нам здесь торчать – кто же его знает!?

Я хотел прилечь в тенёчке да покемарить, но товарищ мой указал, где замаскироваться и куда наблюдать. Когда он начинает распоряжаться, я никогда не перечу – он ведь только с виду простак, а на самом деле много в чём понимает, особенно если ситуация обостряется. Часа два всё было тихо, только перекликались бойцы со стороны будущего брода, костеря ледяную воду и напористое течение. А потом послышалась стрельба, и мы срочно перешли в состояние готовности к движению. Что было потом – почти не помню. Лежал и стрелял по фигуркам, перебегающим между редкими деревьями. Был совершенно спокоен и, кажется, не промахивался – не то чтобы я какой-то особенно меткий стрелок, но карабин у меня пристрелян, и я умею концентрироваться.

Потом справа показалась цепь нашей второй роты, и все, кого я только что «убил», вскочили и пустились наутёк. Я ещё два раза успел пальнуть, а потом цели куда-то подевались. Через час с чем-то, стуча зубами от неожиданно холодной воды, мы были на другом берегу. Это, получается, у меня состоялось боевое крещение. Вроде я не особенно сплоховал, только трясло меня немного… от холодной ванны на нижнюю часть тела.

* * *

– Далеко бьёт и точно, – командир расчёта вечером довольно погладил пулемёт, тот самый, незнакомый, крупнокалиберный. – Судя по всему, вроде как нашенский – очень уж он своим устройством на «дегтяря» похож. И станок под ним знакомый. Только непонятно, как он не у нас оказался, а у них?

Я молчал потому, что неоткуда мне, беспамятному, знать про то, что это некий прототип ДШК, только пока секретный и не доведённый до ленточного питания. Дисковый же магазин, на мой взгляд, однозначно выдавал авторство Дегтярёва.

Через сутки полк вышел на заданный рубеж и занял оборону. Наши тачанки отвели вглубь, – как объяснил взводный – чтобы можно было быстро подъехать в нужное место туда, где станет горячо. Мы оказались незанятыми и спустя сутки вернулись в обоз, потому что некомплект в лошадях, и без того бывший большим, после обстрела полка на марше сильно усугубился. И началась у нас жизнь в дороге: то туда, то сюда. Бойцы-то более-менее на месте сидят, а мы то патроны возим, то жратву, то палатки – много разного имущества нужно доставить нескольким сотням крепких молодых организмов.

Дороги здешние отличаются крайне ограниченной проходимостью. Берега для съезда в реку неудобны – болотисты, изобилуют ручейками и зарослями на любой вкус: от крупных деревьев, преграждающих путь торчащими во все стороны корневищами, до густых кустарников. Броды тоже являются серьёзным препятствием. Потом начинаются подъёмы-спуски, выматывающие лошадиные силы и наши солдатские души. К этому следует добавить обстрелы издалека – обычно один-два выстрела, но довольно опасных, прицельных. То над головой свистнет, то в телегу угодит – так и старшину нашего ранило. Двух лошадок мы тоже потеряли – они, как ни крути, крупная мишень.

Старшим назначили одного из командиров отделений – это сейчас скорее воинское звание, чем должность. То есть в петлице два треугольника. У старшины же, который на самом деле помкомроты – два квадратика, а не пила из четырёх треугольничков, как я примечал в фильмах про войну. Но он пока хромает с палочкой по расположению, потому что в дальней тяжёлой дороге был бы обузой.

Так вот, как-то подходим мы порожняком к станции, где обычно получаем свой груз, и вижу я неподалеку от въезда в посёлок стоит, покосившись, до боли знакомый мне гусеничный экипаж. Один из тех, что собирают у нас в мастерских. Привязал я вожжи к задку телеги Кобланды и подошел поближе. Тут, как положено, часовой при оружии строгим голосом спрашивает:

– Стой! Кто идёт?

– Механик Беспамятный прибыл для осмотра техники, – отвечаю.

– Ах ты прибыл! – обрадовался солдат. – Так что у меня приказ, охранять эту бранзулетку, пока не прибудет техник. Принимай машину, а я возвращаюсь к своим.

– Стой, – говорю, – как же так сразу, не покурив, не поговорив, – и протягиваю кисет. Отделенный командир наш тоже подошёл, протянул бойцу фляжку с разбавленном водой… что-то местного производства, кажется. Терпкое такое вино, почти не кислое. Вечно я названия путаю… – Так откуда здесь эта страсть появилась? – спрашиваю.

– Эти… инсургенты хотели захватить станцию и погнали на нас ось цю танкетку, а только не вышло у них никого злякаты. С одной гранаты вон из того окопчика, – махнул он рукой вправо, – её с дороги снесло. А уж пеших мы з кулэмёта прижали к земле и заставили отойти, – а сам подбоченился гордо и табачок щедрой рукой загрёб в свою «халявную» самокрутку чуть ли не из четверти газетного листа. А мне не жаль: сам-то я не балуюсь – для хороших людей держу или Кобланды отдаю для обмена на разные полезные вещи.

Я отделенному подмигнул и занырнул внутрь машины. Да ничего страшного ей не сделалось – так, несколько отверстий в корпусе. Есть сквозные, есть и пулями заткнутые. Что гусеницу сорвало – так всего-то один трак и нужно заменить, а где они в этой машине припасены, я знаю – сам формировал ЗИП. В аккурат под полом в кузове между труб с торсионами.

Обоз наш дальше проследовал, мне же отделенный оставил в подмогу Кобланды. Часовой тоже перестал торопиться, поглядывая на мой кисет – нынче это лучше денег валюта, да и угостить товарища часто полезно для взаимного понимания. Втроём мы по-быстрому и поправили поломку. Мотор тоже пришлось заводить вручную – не почуял вольтметр напряжения на аккумуляторе. Но это – штатная ситуация, а аккумуляторы нынче капризные, требуют ухода, так что, если водитель лопух – пущай крутит ручку. Обоз наш мы догнали как раз у самой станции и быстренько встали под погрузку – шибко торопились, как и всегда. Добавить в баки горючего удалось без проблем – в соседних-то полках и автомобили имеются, и трактора, так что подвозят сюда бензин.

Обратный путь прошел легче – на «бранзулетку» положили столько груза, сколько обычно клали на две-три телеги. На неудобных из-за рельефности участках, как всегда, коняшкам досталось нешуточно, так что мы после последнего спуска остановились на ночёвку, как и каждый раз в удобном для лошадей месте. Взвод сопровождения ещё до наступления темноты прочесал окрестности и выставил секреты – мы ведь многое успели усвоить за последние дни и к мерам безопасности стали относиться вдумчиво. В общем, ночь прошла спокойно, а наутро мы с Кобланды за пару часов пробрались на вездеходе через топкие низины до расположения полка, разгрузились и вернулись обратно за новой порцией имущества – обоз не стал мучить лошадей на вязких дорогах, размокших из-за прошедших дождей – вернулся на станцию, чтобы принять следующую часть довольствия – машина-то наша через мокрые места хорошо идёт, не то что телеги с узкими колёсами. Пробираться с повозками по плотным дорогам все-таки чуток проще, чем через болотины. Вот и распределил командир участки таким образом, как показалось ему верным, после того, как я у вечернего костра распустил хвост павлиний, расхваливая особенности нашего приобретения.

Так и возили мы грузы ходка за ходкой, перекидывая имущество полка. Вскоре товарищ мой приволок выпрошенный у пулемётчиков крупнокалиберный пулемёт – тот самый, трофейный. Патронов к нему оставалось всего полдиска, поэтому отказались от него… хе-хе. Мы его приспособили на турель, которую я с горем пополам сварил. Считай, без электродов, с самодельной маской, в которую вставил закопчённое стекло, питая дугу постоянным током от генератора. Слабенький вариант, но получилось аккуратно.

Боевая же деятельность полка оказалась скорее охранной или сторожевой. Ходили патрулями, сидели в секретах – будто сами себя охраняли. Нападали на нас редко, как правило, обстреливая из укрытий. Или подстерегали, или подбирались незаметно, а после открытия ответного огня враг быстро отходил, унося убитых и раненых. На обоз нападали чаще, чем на боевые подразделения. То есть вдоль маршрута нашего движения к станции и обратно и развивались основные события. Здесь и местность прочёсывали, и опорные пункты в самых опасных местах оборудовали, и разведка туда-сюда ходила постоянно. Но местность здешняя изобилует естественными укрытиями, а на нескольких десятках километров всегда получится подыскать место, с которого можно издалека выстрелить по обозу.

Немного не такая складывалась война, не то, к чему готовились. И именно в этих условиях крупняк, установленный на «бранзулетке», – а именно так окрестили нашу лоханку – оказался очень сильным аргументом. Кобланды парой-тройкой очередей образумливал любителей сверхдальней стрельбы. Он давал мне команду остановиться, а потом спокойно делал своё дело. Почему спокойно? Во-первых, потому, что прятался за пулемётным щитком. Во-вторых, турель пулемёта сдвигалась по кольцу вокруг люка – мы его сделали из обода тележного колеса, уравновесив массу оружия деревянной стенкой за спиной стрелка. Заодно и боковые щиты приладили, тоже деревянные. Ну и вообще, дополнили «бронирование» кабины, обшив её изнутри досками.

Из каждой поездки привозили пробоины, которые я латал всё той же слабенькой сваркой – на заделку пулевого отверстия мощности моего самопального аппарата только-только хватало.

* * *

– Ай, Иван! Как я могу быть командир? Ты старше, машину знаешь, водишь лучше! – втолковывает мне товарищ в присутствии нашего старшины. Мы едем привычной дорогой к месту погрузки втроём – начальник полкового обоза уже достаточно оправился от раны, чтобы занять место в кабине вездехода и лично проконтролировать ход дел на маршруте. Я плавно наискосок въезжаю в реку и включаю водомёты, подруливая их тягой так, чтобы выбраться на пологое чуть топкое место, укрытое со стороны берега плотным кустарником, в котором нами уже промята дорога.

– Понимаешь, Кобланды, – отвечаю, – я хороший механик, но в бою мне нельзя без командира. Моё внимание сосредоточено на работе мотора и том, где пройдут гусеницы. Смотреть вокруг, высматривая опасность, некогда. А ты всё видишь и подсказываешь, как правильно повернуться, откуда подъехать и когда пора отступить. Я тебя слушаю – и у нас всё получается.

Почему возник этот разговор? Из-за старшины. Пока мы ездили вдвоём – никаких проблем не было. Я управлял машиной, мой товарищ вел наблюдение и подсказывал. Сыгранность возникла сама собой и не требовала отношений начальник-подчинённый. Но вот в кабине оказался командир и сразу «не понял», кто тут главный. Поэтому первым делом попытался возложить на меня и всю полноту ответственности и бремя ведения с ним дорожной беседы.

Ага-ага. Это притом, что обзор у меня мизерный, потому что приникать глазами к оставленной в деревянной «броне» щели и работать рычагами очень сложно. Зато смотреть по сторонам прекрасно получается у другого члена экипажа – он и руководит мною, вращая свою импровизированную пулемётную башню и разглядывая всё вокруг относительно беспрепятственно. Если думаете, что нам мешает шум в «салоне», так не очень. Мотор впереди за перегородкой, а гусеницы прикрыты щитками. Внутри кабина «отделана» деревом – так что переговариваться можно, хотя и далеко не шёпотом.

Старшина наш – дядька с понятием. Он уже всё сообразил. Единственное, что его смущает – то, что товарищ мой не вполне крепок в русском. Вернее, всё понимает, но говорит с погрешностями.

Собственно, добрались мы без приключений, всего-то разок и клюнула пуля по металлу корпуса, но, думаю, не пробила. Научился уже определять такие вещи по звуку. Ну а потом на петлицах Кобланды появились треугольнички – знаки различия помощника командира отделения. Мне кажется – это правильно. Парень хоть и юнец совсем – с четырнадцатого года, – но башка у него варит. С машиной, кстати, отлично освоился. Она работает без склонений и спряжений, поэтому я ему всё очень толково объяснил и научил как следует. Иногда мы в дороге меняемся местами – он вполне прилично стал водить, а мне и передохнуть иной раз не вредно, любуясь окрестностями из-за пулемётного щитка.

* * *

– Красноармец Беспамятный, – комполка посмотрел на меня странным взглядом и протянул бумаги, – вот приказ о вашей демобилизации. А эти товарищи сопроводят вас, куда им предписано. Так что, собирайтесь, прощайтесь и – в добрый путь.

Сказать, что я удивлён, всё равно, что промолчать. Крепкие молодые парни в военной форме с малиновыми петлицами – по три треугольника на каждой – не выкручивают мне руки и не отнимают висящий на боку маузер в деревянной кобуре. Вежливо кивнули и сказали, что станут меня повсюду сопровождать. Только добавили, что хотели бы поторопиться. Не, ну я-то знаю, что это серьёзные парни из плечистого ведомства, которое через пять лет покажет всем вокруг, кто у нас в стране главнее, да только тут не грозность от них исходит, озабоченная тактичность. Как-то даже неудобно перед их руководителем, возглавляющим в это непросто время ОГПУ. Хотя, как этого человека зовут – ума не приложу. Ни по памяти из будущего, ни по разговорам этого времени.

Я-то ведь теперь знаю, что ГПУ – те самые очень серьёзные люди, встречаться с которыми в это время никто не стремится. Так что, сколь ни любезными они кажутся, раздражать их и мне нисколько не охота. Доложился старшине, с мужиками нашими обозными поручкался, а с Кобланды мы даже парой слов перекинулись – так – ни о чем. Я его просил за вкладышами присмотреть, а он мне отдал оплетённый кувшинчик с залитой чем-то затычкой. У него всегда водилось что-нибудь этакое… например, я видел, как он доставал из карманов патроны для крупняка… пяток там, десяток. И добавлял в магазин. А откуда они у него – не ведаю. И спрашивать не хотелось.

Ещё поглядел на наш транспортёр. Поклёвок на нём больше, чем заплаток – редкая пуля, пущенная издали, прошибёт шесть миллиметров довольно вязкой судовой стали, но внешний вид портят все. Закрашиваем мы их зелёной краской – другую в армии нынче достать мудрено. Поверх черной, которая теперь скромно проглядывает между клякс, нанесённых торопливо нашими с товарищем руками. Старшина спервоначалу рявкнул было, что, мол, за зёбра!? Явно хотел заставить выкрасить всё разом для равномерности. А нам натурально лень – вот и двинул я тезис о камуфляжной раскраске, а потом развил его до понятия слияния с местностью. В этот момент надо было поспешать за грузом и препираться старшине оказалось некогда.

– Валяйте, – махнул он рукой, – сливайтесь.

* * *

На том и уехал я из полка. Одежду мою гражданскую мне никто не вернул – не до её сохранения было в условиях военного времени. Поэтому – красноармейцем следовал… не знаю куда. Тоже не спрашивал провожатых. Ехали мы всё железной дорогой в опустевшей теплушке, бегая на станциях за кипятком или дровишками для буржуйки – незаметно подкралась осень и по ночам становилось холодно.

В Сталинграде пересели на пассажирский поезд, с которого через несколько часов и сошли на станции Ахтуба, где встречал нас Дмитрий Иванович Агеев и его шофёр Пётр – оба в форме и с малиновыми петлицами. Обменялись с провожатыми какими-то бумагами, распрощались да и пошли к машине.

– Изрядные дела начались тут без тебя, – рассказывал мне по дороге наш здешний ГПУшник. – Прислали мне ориентировку на поиск производителя некоторых, скажем, изделий. Гляжу – на одном изображении ты, собственной персоной, со своим вездеходом. Ну и доложил, как положено. Хотя удивился, почему машину эту называют бранзулеткой?

Комиссию от военных прислали и всё производство этих лоханок сосчитали, а потом устроили дознание: сколько сделали и куда отправили. Думаю, сейчас порождения твоего мрачного гения срочно мобилизуют и передают в войска. А заводу спустили план…

– Какой завод? – спрашиваю. – Мастерские у нас.

– А вот и завод. Помнишь же, что с весны начинали реконструкцию да новые корпуса строили? Так что переименовали мастерские в завод и даже бранзулеточный участок на нём организовали. Дядю Васю Маркелова поставили над ним начальником, а он сразу затребовал тебя срочно отыскать и к нему доставить. Вопрос сейчас стоит на контроле в ОГПУ – я курирую дело от местных органов, а от военных интендантская служба прислала представителя – завтра, как на работу выйдешь, познакомишься с начальником приёмки. Ещё инженера из Москвы вытребовали из НАТИ. Тоже где-то на этих днях должен подъехать. В общем, Иван Сергеевич, заварил ты кашу…

– Да я-то чего?! Делал, что велят. Хорошо, кстати, делал, – сказал я с обидой в голосе и рукой махнул для достоверности образа.

Мне не в чем себя упрекнуть. Не стыдно за содеянное потому, что с душой подходил. А то, что получился не верх совершенства – так время такое нынче – ни материалов особо продвинутых, ни технологий двадцать первого века – ничего подобного пока нет. Армия, и та, почти вся на конной тяге, да и в мирной жизни лошадки не на последнем месте. Вон впереди пылит коляска – явно везёт кого-то от станции. Думаю – извозчик. Их не много в наших краях. И к поезду, а приходит он дважды в сутки – туда и обратно – съезжаются все. Пока мы с бумагами разбирались, народ и разъехался от станции.