Читать книгу Там, где твое завтра - Сергей Калинин - Страница 3

Наверное, самым ярким воспоминанием со школьной поры осталась покупка очков. Точнее, не сама покупка, и даже неправильно назвать это воспоминанием – это был жизненный этап, который нужно было просто пройти, сжав зубы и сохраняя беззаботность. Где-то в середине седьмого класса зрение упало настолько, что даже со второй парты разобрать написанное на доске не представлялось возможным. В принципе, таких «счастливчиков» было столько, что первых двух рядов на всех не хватило.

Очки выбирали всей семьей. Главный принцип, на котором строились покупки, – каждая вещь должна быть практичной и недорогой. Причем изначально она должна быть недорогой, а уж практичность принимается как неизбежное следствие первого пункта.

– Отлично сидят. – Папа придирчиво меня рассмотрел. Покрутил оправу и добавил: – Надежная.

– Тебе идет. Сразу видно, что умный. – Эта составляющая для мамы всегда была главной. Меня же периодически беспокоил вопрос, можно ли быть умным и красивым одновременно.

Первое правило, которое я усвоил с детства, – не расстраивать родителей и скорее сбежать из магазина. Дело не в том, что было безразлично, и не в том, что рассматривать себя в зеркало как-то глупо и не очень удобно, главное – не расстроить родителей, тем более когда им нравится. Я даже не смотрел на себя, думая лишь о том, что вариантов особо и нет. Ошибку я понял уже дома, но изменить ничего не мог. Сказать, что очки не понравились, – значит не сказать ничего. Массивная, тяжелая пластмассовая оправа непонятного цвета. Она казалась не то черно-синей, не то черно-коричневой в странных разводах, а с расстояния пары метров приобретала цвет грозовых туч перед ужасным ливнем. В принципе, такие очки можно найти у любого дедушки лет семидесяти, но там они ко всему с отломанной дужкой и резинкой вместо нее, чаще всего из трусов. Из зеркала на меня смотрело лицо ботаника, который вместо подушки использовал пару томов «Война и мир», на ночь перечитывал Иммануила Канта, а потому чах не по дням, и теперь остались только глаза, скрытые за большими темными очками.

Обведя взглядом класс вооруженный отличным зрением, я сложил очки в футляр и спрятал. У одноклассников оправы впечатляли: металлические, золотистые, с тоненькими стеклами. Вспомнив цены, лишь тяжело вздохнул и вернулся к испытанному методу улучшения зрения. Постоянно щуриться и помогать себе пальцем делать тоненькую щелочку, чтобы видеть лучше. Было неудобно, но намного лучше, чем сидеть в ужасных очках. К концу дня глаз немного болел, но, увы, красота требует жертв.

В институте пришлось оставить и стеснительность, и комплексы. Щуриться в огромной аудитории можно было сколько угодно, но увидеть ничего не получалось. Через какое-то время, когда показалось, что внимания на меня уже не обращают, я порой даже забывал их снимать. Потихоньку очки стали нормой, и хотя переживания, что таким меня никто не полюбит, не покидали, но как минимум номер автобуса на остановке можно было рассмотреть уверенно, а не волноваться до ближайшего поворота, в правильном ли направлении ты движешься.

Теперь, после окончания института, к очкам я привык и уже не снимал. Так было и удобнее, да и ни к чему казалась вся эта игра в красоту. Романы закончились, новых не намечалось, так что нравиться было некому. Именно таким, заученным, стеснительным, с широко открытыми глазами, которые лишь моргали за толстыми стеклами, я и вошел в лабораторию, где мне предстояло работать.

Первый рабочий день. Если бы кто-то тогда сказал, что этот день останется в памяти навсегда, наверное, я бы смеялся. Но непостижимо устроенный мозг запечатлел все детали.

Я застыл у двери. Вдоль стен на стеллажах разместились десятки приборов, от вида которых разбегались глаза, и только сейчас понял, как боюсь не разобраться в этом оборудовании. Воображение уже нарисовало картину моего позорного изгнания. В кабинете находились четверо мужчин и девушка: нереально красивая блондинка, которая с любопытством рассматривала меня, переминающегося с ноги на ногу и порывающегося что-то сказать. На ее лице мелькнула улыбка, смешанная с нескрываемым любопытством.

– Здрасте. – Казалось, что к порогу я приклеился, и сделать шаг – непостижимо трудная задача.

Мужчины лишь кивнули, уткнувшись в свои дела, всем видом демонстрируя, что ничего не случилось.

– Привет! Ты наш новенький? – Девушка, провела взглядом, направленным сверху вниз, чуть вздохнула и замерла, ожидая ответа. Она заносила в журнал данные с осциллографа, который снимал характеристики какого-то жутко сложного по внешнему виду прибора.

– Угу, – получилось что-то похожее на мычание.

Голос пропал, и я думал лишь о том, что эта блондинка умнее меня в черт знает сколько раз. «Блин, она там шарит, а я даже не знаю, как оно называется», – мысли вертелись лишь вокруг того, что уровень моих знаний, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Перед мужчинами лежал, оголив внутренности, аппарат с огромным количеством плат и деталей. Взгляд упал на эту чудо-технику, и стало абсолютно понятно: я так же близок к провалу, как когда-то Штирлиц.

– Да ты проходи. – Девушка встала из-за стола. – Человек пришел. Хоть помогите. – Она обернулась к мужской части коллектива.

– Так. Стол есть. Садись. – Высокий, худощавый, с тоненькими усиками мужчина показал мне рабочее место.

– Мария у нас всех определит. Александр Иваныч. – Самый пожилой из тройки протянул руку, представляясь.

– Ярослав, – ответил я почти шепотом. В горле пересохло, и я даже удивился, что вообще смог ответить.

Через полчаса я познакомился со всеми. Высокого, с аккуратной укладкой, подчеркнутой осанкой и, что сразу бросалось в глаза, самого ухоженного звали Анатолий. Так он представился, но окружающие обращались просто Толик, не обращая внимания на импозантный вид и утонченные манеры. Александр Иванович был бригадиром. В очках, очень солидный, он сразу производил впечатление, и даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, кто здесь самый умный. Володя Чудинов и Слава Жмайлик были примерно одного возраста, лет тридцати пяти, и чем-то даже похожи. Все, кроме Толика, постоянно бегали курить. Я растерянный и слегка испуганный сидел, боясь пошевелиться, не пытаясь даже просто встать с места. Единственное, что я смог сделать, – это осмотреться и прикинуть, что Толику наверняка нет и тридцати, Александру Ивановичу явно за сорок, а Мария, как показалось, была мне ровесницей. Причем, как я заметил, обращались к ней только Мария, и, как узнал впоследствии, имя Маша ее не то, чтобы раздражало, но и восторга не вызывало. В какой-то момент девушка обернулась и неожиданно спросила:

– Только из института?

– Ну да. Неделю, как диплом получил. – Я только что не вскочил с места, страшно переживая, словно именно сейчас проходил собеседование.

– Что окончил? – Александр Иванович проявил интерес.

– Промышленную электронику. В политехе.

– О! Серьезно. В мое время этой специальности и в помине не было. Слышал, Толик? – обратился он к коллеге, который откинулся на стуле и не спеша пил чай. – Человек с образованием. Не то, что некоторые, курсы ремонта швейных машинок – и вперед.

Казалось, что Славик с Володей слушают внимательно, но в какой-то момент потеряли интерес и ушли на перекур.

– Ты, конечно, чашку не брал. – Мария улыбнулась, и я подумал, что она единственный добрый человек в этом коллективе.

– Не брал. Я не знал. – От дурацкой привычки оправдываться, когда попадал в неловкое положение, избавиться не получалось.

– Не страшно. У нас где-то лишняя была. Я тебе хоть чай сделаю. А то так и будешь сидеть, как чужой.

Я окончательно смутился. Но едва передо мной оказалась чашка, как дверь распахнулась, а в кабинет, словно вихрь, ворвалась объемная женщина.

– Так, командировку я подписала. Едете все. Мария – ты контроль. А то они там наработают. У нас новый работник. С сегодняшнего дня. – Она сказала так, словно никто об этом еще не знал. – Земцов.

Вопрос или утверждение прозвучали в голосе начальницы, понять не получилось, и я лишь кивнул в ответ.

– Уже познакомились? – Она обвела взглядом кабинет. – А где остальные?

– На перекуре. – Толик сидел за столом, как модель, стараясь держать осанку, и от того казался еще выше.

– Ладно. Александр Иваныч, у нас там вольтметр сломанный. Дай парню, пусть пока ремонтирует. Будет ему первое задание.

Начальницу звали Лариса Петровна Жук. Внушительный бюст, такой же внушительный вес и талия, которой не было. Было одно огромное тело и голос, который, наверное, был слышен далеко за пределами кабинета. «Ты, Лора, директору не звони, – несмотря на молодость, Толик здесь работал дольше всех, начальником Жук стала не так давно, а потому для всех была просто Лора, – ты ему отсюда говори. Он услышит».

К концу дня я узнал много интересного. Спросить о зарплате при устройстве я постеснялся, считая, что уже ее наличие достаточное условие для существования. Сейчас же оказалось, что работа сдельная, и зависит от количества отремонтированного оборудования. Кроме того, каждый аппарат имел свою сложность и норму часов. До конца дня я смог лишь разобрать аппарат и сейчас пытался понять, что в нем к чему. Коллеги уже закончили ремонт многоканального кардиографа и сейчас обсуждали предстоящую командировку. Из разговора стало понятно, что именно на обслуживании набираются основные объемы. Но это было у них. А вот мне нужно как-то разобраться с этим вольтметром, от которого сейчас зависит зарплата.

К концу следующего дня продвинуться в ремонте особо не удалось. Через три дня я раззнакомился со всеми и даже чувствовал себя почти своим, но аппарат так и не работал. Мария сжалилась надо мной и заставила Толика принести точно такой же из бригады по ремонту рентген-аппаратов. Теперь на столе стояло два разобранных вольтметра. Можно было методом замены и исключений определить узел, в котором скрывалась проблема. Хуже всего, что неисправность проявлялась не всегда. Порой казалось, что удалось устранить ее усилием воли и мольбами Всевышнему. Но спустя пару минут она проявлялась снова. Наконец, искомый блок, в котором таилась проблема, был определен, но возникла новая напасть – как его ремонтировать? Это был залитый пластмассой резистивный делитель. Я смотрел в окно и понимал, что за эту неделю не заработал ни копейки. Самое обидное, что вся остальная техника легче не выглядела, и материальное благополучие в ближайшее время мне не светило.

– Ну, как успехи? – Александр Иванович остановился у стола.

– Да вот… – Обессиленный и потерявший всякую надежду на то, что когда-то стану ремонтником, я ткнул пальцем в делитель. – Где-то там контакта нет. Но он же залит в блок пластмассой.

– Ну и хрен с ним. Спишем.

Наверное, мои глаза в этот момент неестественно расширились, потому что бригадир тут же добавил:

– Да ты не переживай. Сейчас в командировку поедешь, там объем быстро наберешь. – Он словно прочитал мои мысли. – А этот вольтметр ты уже третий пытаешь сделать. Славик, – Александр Иванович окликнул Жмайлика, который о чем-то горячо спорил с Толиком. – Мария в отпуск собралась, так что она не поедет. Возьмем вместо нее парня. Покажи, что ему знать надо.

Все оказалось не так страшно. Через час я понял, что основная часть зарплаты состоит из оборудования, которое находится на обслуживании в бригаде, и делится внутри коллектива с учетом разряда и, соответственно, коэффициента трудового участия. Так что оставлять меня, начинающего специалиста, без средств к существованию никто и не собирался. А в командировке мне поручалась самая тупая и самая тяжелая работа – проверять аппараты УВЧ. Нужно было обойти каждый и проверить мощность его излучения, для чего мне вручили измеритель. Это был ящик, килограммов пятнадцать, размером с телевизор. Он был не столько тяжел, сколько неудобен, и, как показалось, Толик довольно вздохнул. Именно он занимался этой работой до моего прихода.

– Тут, нах, такая ситуация, – Славик говорил чуть растянуто, вставляя «нах» всякий раз, когда слов не хватало, – будешь с Толиком везде. Что работает – пишешь в тетрадь, номер там отмечаешь, название, понятно, в общем. Остальное – смотрим, если ремонт сложный – пусть сюда везут.

– А там не ремонтируем? – Я чуть иначе представлял работу.

– Там у нас времени нет, нах.

Славик, как оказалось, к электронике отношение имел весьма условное. Сам он носил с собой лишь набор цветных стекол для проверки фотоколориметров и термометр для сухожаровых шкафов.

Какой у нас замечательный коллектив, я понял уже в первой командировке. К обеду, когда я только-только вошел в азарт и собирался начать регулировку аппарата, который, как казалось, не выходил на заданную мощность (к удивлению, все было значительно проще, чем показалось с первого взгляда), в физкабинет ворвался Славик:

– Вы, нах, долго еще?

– Я все. – Толик уже упаковывал чемоданчик.

– Мне еще вот… – Я развел руками. – Я еще два не посмотрел.

– Покажи. – Славик подошел к аппарату. – Смотри, минус восемнадцать процентов, допуск – двадцать. Что еще? Пиши номер. – Он быстро продиктовал. – Все! Готово!

– Так ведь на пределе? – Я стоял с чувством вины.

– На пределе аппетит. Пошли. Так мы ничего не успеем.

Обедали в каком-то кабинете, напоминающем комнату для гостей.

– Что это? – Я кивнул на мензурку, из которой Славик порывался мне налить.

– Спирт. Отличный, неразбавленный спирт.

– Не. Я не могу. Может, пива. – Мне сразу показалось, что сказал что-то не то. Устремленные на меня взгляды говорили лишь о том, что эту позицию здесь никто не разделяет.

– Коньяк будешь? – Мужчина в белом халате к врачам не имел никакого отношения. Он заведовал оборудованием и вел хозяйственную деятельность больницы.

– Нет-нет. – Я окончательно растерялся. – Что вы?! Это дорого. Не нужно.

Хохот в ответ убедил лишь в том, что это не так уж и дорого, к тому же в коллектив нужно было вливаться.

– Пожалуй, я тоже коньяк буду. – Володя протянул стакан.

– Тогда всем. – Завхоз вытащил, словно из-под земли, тару, очень похожую на ту, в которой был спирт, но цвет развеял все мои сомнения.

Что за коньяк мы пили, я не знал, но вкус показался вполне даже ничего. Да, признаться, до того дня пробовать коньяк мне и не приходилось, а потому был абсолютно убежден, что благородный напиток – это именно то, что мне и «доктор прописал». Тем более было приятно, что такой коньяк ассоциировался с достатком и новым уровнем жизни, на который я взлетел неожиданно и сразу попал к столу.

По мере продвижения обеда настроение улучшалось, жизнь в командировке мне уже нравилась безумно, а на коллег я смотрел просто влюбленно, поражаясь их уверенности и спокойствию.

– Иваныч, – хозяин кабинета, Курдин Андрей Захарович, заместитель главврача по АЧХ, шепотом обратился к бригадиру, но я, вовсе не собираясь подслушивать, услышал разговор, – там у нас оборудование есть… – Фраза осталась незаконченной.

– Не на обслуживании? – Александр Иванович понимающе покачал головой.

– Ну да. Понимаешь, там аппарат в частном кабинете у нас. – Андрей Захарович вздохнул и снова замялся.

В эру бесплатной медицины о частной деятельности не было и речи, но первые ростки новой жизни уже пробивались, пусть и несмело. Тем более курс страны как-то незаметно повернул в сторону не то капитализма, не то чего-то на него похожего, но с оттенком утраченного социализма. К сожалению, этому строю незабвенный Владимир Ильич Ленин названия не придумал и, наверное, был бы сейчас удивлен. Впрочем, куда именно повернула страна, не знал толком никто, да и сама страна тоже, а вот зарабатывать деньги особо продвинутые и умелые уже начинали. Врачи тихо ненавидели красивые бутылки с коньяком и шоколад, между собой говоря о том, что палка колбасы была бы предпочтительнее, и их можно было понять. Бюджет, к которому получили доступ странные личности, перешел в стадию «распила», и сами бюджетные сферы находились пусть еще и не на самом дне, но постепенно к нему приближались.

– Посмотрим. – Александр Иваныч кивнул.

– Чудненько. – Хозяин кабинета куда-то убежал и через минуту вернулся, неся пакет. – Так мы когда глянем? – Он выставил на стол еще один графин «коньяка».

– Володя, – Иваныч окликнул Чудинова, – глянешь аппарат? Очень помочь нужно.

– Гляну, – Володя пожал плечами.

Я с завистью смотрел на коллег. Поверить, что однажды смогу так же небрежно кивнуть и сказать: «Гляну», – было невозможно. Минут через десять Володя встал:

– Что там с аппаратом?

– Я покажу. – Курдин с готовностью вскочил.

– Можно и я? – Я обратил внимание, что ни Толик, ни Славик не проявили интереса к этой работе.

– Иди, учись. – Александр Иванович кивнул.

Запомнить сеть лабиринтов и переходов в подвалах больниц с первого раза не сможет, наверное, никто. Скорее всего, в замысловатых зигзагах этих путей есть тайный смысл, но говорить о нем никто не хочет. В какой-то момент поймал себя на мысли, что дорогу обратно найти не смогу, а потому старался не глазеть по сторонам и не выпускать из виду Володю и заместителя главврача. Наконец, мы вошли в маленький кабинет.

– Схемы, описания есть? – Володя рассматривал аппарат, и я обратил внимание на секундное замешательство товарища.

– Да откуда?! – Курдин, показалось, даже удивился вопросу. – У нас это… – Он неожиданно замешкался. – В общем, нет ничего.

– Так, а в чем проблема?

– Говорят, не работает. Да и мы, пользоваться не знаем как. – Завхоз, как я для себя его окрестил, махнул рукой с какой-то обреченностью. – Слушай, а может, нам акт придумать, что он не подлежит ремонту и списать?

– Можно и акт. – Володя казался безразличным. – Только он же у нас не на обслуживании.

– А что сделать? – Завхоз говорил все тише, и мне казалось, что зреет что-то похожее на заговор.

– Да черт его знает, что делать. А где купили-то? – Володя, внешне безразличный, явно не знал, что делать. – У нас таких и нет нигде.

– Редкий аппарат. – Завхоз вздохнул, соглашаясь, но от ответа ушел, и я успел обратить внимание, что эту тему он явно обсуждать не хотел. – Так, а давай мы его на баланс поставим, договор заключим, а ты потом заключение дашь, что ремонту не подлежит. Мы его спишем – и нет проблем.

– Можно и так. – Володя потянулся к розетке.

– Брось. Пойдем лучше обедать. Там и парни заждались. Ты номер агрегата себе отметь, чтобы два раза не мотаться. Ну, и зафиксируй себе, чтобы мы потом его к вам на завод не таскали. – Завхоз вдруг засуетился, явно не собираясь продолжать обсуждение этой проблемы.

– Можно и так. – Володя списал номер и маркировку аппарата. – Так это же УЗИ. К нему должны быть насадки и шнуры. Ничего нет? – Он открыл ящик под монитором. – Вот! Здесь и описание.

– Пошли. Все равно не работает. – Завхоз уже ждал у двери. – И так все понятно.

– Ну, ваше дело.

На обратном пути Володя свернул покурить, и я увязался за ним.

– Слушай, а почему они так списать его хотят? Аппарат же крутой. – В институте я иногда покуривал и сейчас, не удержавшись, стрельнул сигарету.

– Ай! – Володя держал сигарету зубами, что выглядело чуть странно. Для себя я решил, что это такой способ, чтобы дым на передние зубы не попадал и они не желтели. – Сто процентов все там работает. Списать нужно, чтобы сбагрить в частный кабинет. Он там уже и стоит.

– Так его же должны на драгметаллы разобрать.

За первую неделю работы я успел узнать, что на заводе есть интересная бригада – драгметалльщики. В их задачу входило разбирать списанные аппараты, извлекать все детали, которые содержат серебро, золото, может, еще что-то ценное, и без их акта о подтверждении утилизации оборудования больница не могла снять с баланса. Разбирать я любил безумно и уж с этой работой точно смог бы справиться без проблем. Но работали там два человека, сын и отец, и, как я понял, посторонним даже входить в их мастерскую настоятельно не рекомендовалось.

– Должны. – Володя тут же закурил еще одну сигарету. – Они спишут. Дачу у них видел?

– Не-а. – Видеть их дачу я не мог никак.

– Она у них крышками от телевизоров отделана. Все телевизоры области списаны через них. Понял?

– Они что, из деревянных корпусов дачу сделали? – Я мысленно представил эту картину.

– Ну, да. Прикольно смотрится.

– А аппарат как спишут?

– Ой, ты как маленький. Спишут. В первый раз, что ли. Они в прошлом месяце по пьяни нечаянно машину главврача списали. Перепутали документы. Скандал был, но ничего. Разобрались. Они пол-области списали уже. Там крыша будь здоров. – Володя выкинул бычок. – Пошли. Он сейчас проставляться два дня будет. Ему заключение нужно, так что никуда не денется.

Я шел в задумчивости и твердом убеждении, что сейчас прикоснулся к настоящей жизни, и, может быть, однажды тоже стану нужным человеком, который сможет решать важные вопросы. Я завидовал драгметалльщикам, которые могли что-то решать со списаниями, Володе, который мог вот так просто дать заключение, что аппарат не подлежит ремонту, но больше всего я мечтал о самостоятельности. Мне казалось, что, отучившись и выйдя на работу, человек становится взрослым и независимым. Но я не учел один маленький нюанс – так не считали мои родители.

– Подожди. – Я не мог успокоиться и догнал Володю. – А как же так? Мы же ремонт должны сделать.

– Есть фирмы, которые пишут заключение, что запасные части к такому-то оборудованию не поставляются или не производятся. Мы им запрос, они нам ответ – вот и весь велосипед. – Володя рассмеялся собственной шутке. – Разберешься, когда надо будет.

Мы уже подошли к кабинету, где обед был в самом разгаре. За столом царило веселье, разгоряченный Славик восторженно рассказывал одно из своих похождений, а обычно невозмутимый Толик улыбался во весь рот, кивая и восторгаясь красочностью повествования.

– Володя, нах, – Славик явно заждался друга, – ты где пропал? Давай! – Он налил в стакан спирт.

– А что, боярышника нет? – Володя поморщился. – Спирт не хочу.

– Да ладно тебе. – Славик отмахнулся. – Да оно и полезнее. Микробы убьешь.

– Как – боярышник? – Я опешил. В то время я слышал, что его пьют, и даже однажды видел, как дед прятал бутылочек двадцать, вызвав лишь любопытство и непонимание, зачем столько лекарств. Но то, что сам вот так буду пить это и думать, что вкусно… Нет, поверить в такое я не мог.

Но хохот коллег убедил, что все происходящее реальнее некуда.

– Так это и есть медицинский коньяк. – Толик говорил с трудом сквозь хохот.

– Ну, пора и на спирт переходить, нах. – Славик взял мой стакан. – Пил раньше?

– Не. – Я смотрел испуганно и с любопытством.

– Тогда разбавлю. Ладошкой прикрой. – Он заметил мой непонимающий взгляд и, показал на своем, как это делать. – Нужно перекрыть кислород на время смешивания, а то нагревается. Любишь водку теплую?

– Не. – Я покрутил головой. Я не любил ее и холодную, но говорить об этом показалось не удобным.

– Во! Поэтому учись, студент, нах! – Славик довольно осмотрел стол. Налито было у всех, он поднял свой стакан. – Ну, за нас. – Они переглянулись с Володей понимающе и довольно. – Отдохнем, раз уж есть такое дело, как командировка, которая дарит нам маленький глоток свободы.

Славик вдруг начал проявлять признаки активности, бегал куда-то звонить и о чем-то шептался с Володей. Курить уже не выходили, а просто открыли окно и были абсолютно убеждены, что весь дым выходит исключительно на улицу.

В гостиницу шли втроем. Славик с Володей куда-то убежали. Они явно планировали продолжить банкет, но с нами им уже стало скучно. Толик, Александр Иванович и я разошлись по номерам. Я лежал на кровати. По телевизору передавали новости, на столе валялась пачка сигарет «Президент», и казалось, что вот и настал момент моего становления. Вот теперь-то я уж точно стал взрослым и независимым.

Дни проносились, как пейзаж за окном поезда. Командировки, разные города, новые гостиницы – жизнь поражала новизной, а от впечатлений кружилась голова. Но вот свободы я не ощущал. Дача, огород, ремонты, стройки и куча прочих домашних дел; мое время бронировали и распределяли на неделю вперед. Понятное дело, что кормили меня родители, а значит, и это вполне логично, я должен был делиться. Правда, назвать это делением будет не очень точно.

– Ты только прогуляешь все без толку. – Деньгами в семье распоряжалась мама, и весь бюджет семьи был у нее. – А тебе куда столько денег? У меня целее будут.

В общем, если коротко подвести итог, ни денег, ни свободы больше не стало. Что-то совковое еще плотно сидело во мне, а вот друзья уже купили на фирму машину, а поскольку прав ни у одного из них не было, наняли водителя. У них жизнь, совершенно очевидно, налаживалась. Правда, теперь мы почти не пересекались. Я мотался по командировкам, а они ушли с головой в бизнес.

Переживания – это та составляющая часть жизни, которая имеет свойство находить тебя везде. Раньше я думал, что важнее сессии нет ничего. Наверное, экзамены в институте действительно самый сильный стресс, и мысль о том, что пересдача лишит тебя каникул, а, если не дай Бог, полный провал и сессия завалена окончательно и бесповоротно, то все будущее покатится под откос и превратится в черную дыру. Родители ждут того момента, когда ты наконец станешь самостоятельным, и уже не нужно будет тебя кормить, одевать и давать мелочь на мероприятия типа дня рождения друга или поход в кино. Как же я ждал этого! Увы, деньги у меня не держались катастрофически. В семейный общак я скидывался по полной и потом в течение месяца был вынужден периодически просить на мелкие расходы. Мало того, что с командировками я вдруг начал курить, так еще и разного рода вечеринки вымывали из карманов даже мелочь. Не знаю, деньги не дружили со мной или я с ними, но эта вечная зависимость заставляла думать и пытаться делать хоть что-то, чтобы изменить ситуацию. Я был оптимистом, но уверенности в том, что эти трудности всего лишь временный этап, не прибавлялось. Признаться, уж чего-чего, а идей у меня всегда хватало. Вот только план обретения свободы я выбрал самый неудачный из всех возможных. Я решил срочно найти спутницу жизни, с которой свяжу свою жизнь, и тогда родителям не останется ничего другого, кроме как позволить мне самому распоряжаться зарплатой. Я не учел слишком многих вещей, впрочем, думал я тогда странно и думал ли вообще, тоже большой вопрос.

Пролетел первый год работы. Активный поиск второй половины оказался безрезультатным, хотя шансы бывали, но что-то не складывалось. Почему-то вспомнились слова, сказанные одним из моих одногруппников на каком-то празднике: «Ты, Земцов, у нас в группе первым женишься». В то время у меня как раз закончился очередной роман с Оксаной, студенткой медучилища, и по чистому стечению обстоятельств буквально через пару дней начался новый, с Леной. Узнать, где училась она, я не успел. Расстались мы раньше. В таком калейдоскопе мне и самому казалось, что мужчина я неотразимый, а слова товарища бальзамом легли на мою романтическую душу. Но сейчас, когда прошел год с тех пор, как институт остался за спиной, а друзья один за другим прощались с холостяцкой жизнью, внезапно мелькнула мысль, что сглазили меня однозначно. Вдруг начали звать на дни рождения одноклассницы, о которых я благополучно начал забывать. Двадцатичетырехлетней девушке, согласно утвержденному стереотипу, уже пора определяться с семейным статусом, а потому вспомнили и обо мне. Пусть я и не был на первых ролях в школе, но сейчас, после института, когда оказалось, что стоял на физкультуре третьим с конца только потому, что был младше одноклассников на год, выглядел вполне нормально. Тех, на кого стояла очередь, уже разобрали, кто-то успел насытиться любовью и уже готовился к разводу. Я, похоже, был в самый раз для второго эшелона, но теперь уже у меня взыграла гордость. «Все, кто меня отверг, второго шанса не получат никогда», – мысль, может, и хороша, но мне она пришла в голову не сразу. Скорее, главную роль сыграл иммунитет: раз один раз был послан, то нарываться на еще один посыл как минимум глупо. Иногда, перебирая свои достоинства (находить их с каждым днем становилось все сложнее, слишком уж беспощадными к наличию положительных качеств оказались командировки), приходил к неутешительному выводу, что, кроме умения помнить все залеты и бесконечной ответственности, ничего хорошего во мне и не находилось.

Как итог – с одноклассницами тоже ничего не сложилось. Однажды наступил день, когда за спиной осталось двадцать пять лет жизни. Я уже разобрался, что к чему на работе, и не тушевался перед незнакомыми аппаратами, мама все так же контролировала расходы, а я все так же мечтал о самостоятельности и с каждым днем все серьезнее подумывал о женитьбе.

Представьте себе высокую нутриевую шапку грязно-белого цвета (видимо, модного в то время), утепленную куртку из такого кожзаменителя, что, поднимая руку в автобусе, чтобы взяться за поручень я чувствовал, как она поднималась вся, делая плечи неестественно высокими и широкими. Папа получил на работе высокие ботинки, напоминающие современные берцы, но реально представляющие нечто из разновидности кирзовых сапог, с тупым носом и высокой шнуровкой. «Смотри, классные какие! Ну, что я их, по работе таскать буду. Они ж модные такие. Им точно сносу не будет», – папа выставил сапоги посреди зала, и вся семья, а том числе и я кивнули. Вариант был дешевый и практичный. Все требования хорошей вещи были соблюдены, а мне, как обычно, было все равно.

Это чудо, в ботинках, непонятной шапке, куртке, которая вполне могла бы быть бронежилетом, и очках, от безысходности ставших привычными, и вошло в кабинет в первый день декабря одна тысяча девятьсот девяносто шестого года. Мария внимательным взглядом сверху вниз провела по мне и вздохнула. Теперь я уже точно знаю, что влюбиться в меня тогда могла только сумасшедшая. Оправдать интерес к моей персоне можно было бы расчетом, но и здесь не все так уж просто. Расчет – это, прежде всего, перспективы, а перспективы во мне могла рассмотреть только прорицательница типа Ванги. Нормальному человеку, как мне кажется, такая дальновидность была не под силу. И все же невероятный оптимизм, убежденность в том, что однажды я найду родственника за границей, который даст мне денег, и уж тогда точно проявятся все скрытые таланты, позволяли засыпать с верой в завтрашний день и надеждой на скорое процветание и успех.

В этот день мы уезжали в командировку. Место рядом с водителем в нашем рабочем «УАЗе» типа «буханка» заняла Лариса Петровна. Мария старалась избегать любых поездок в область, но в связи с отпуском Славы не смогла отвертеться от необходимости поехать на проверку дозаторов в районную больницу. Она разместилась рядом со мной в салоне. В этот раз с нами ехали и ребята из бригады по ремонту рентген-аппаратов. Мы уселись на скамейках, стоящих по обе стороны прохода, и подпрыгивали в такт каждой неровности на дороге. Мужики скучно ехать не собирались и начали пить, едва выехали за ворота завода. Стакана не было, но для этой цели использовали плафон для освещения салона. Продумано было все и приходилось лишь удивляться находчивости наших людей. Отказы здесь не принимались и расценивались как неуважение к коллективу. Все, что я мог сделать, это прикинуться внезапно заболевшим, чем вызвал сочувствие у коллег.

– Эх, такая бабенка, а не замужем. – Витя, монтажник рентген-аппаратов, уже изрядно окосел и теперь пытался поговорить с Марией. – Ты того, смотри, я человек солидный. Ты привлекательна, я чертовски привлекателен. Не будем терять время. – Он вставил слегка подправленную любимую фразу из кинофильма, которая из его опыта должна была действовать безотказно, и попытался, словно играя, положить руку на колено Марии, которая с некоторой нервозностью оттолкнула это нелепое ухаживание.

– Если мужчина не понимает, что его слова могут обидеть женщину, то невольно возникает вопрос, а может ли он считать себя настоящим мужчиной. И уж тем более руки стоит держать при себе, – сказал я прежде, чем успел подумать.

Вряд ли я и сейчас знаю, что случилось со мной тот день, какие магнитные бури бушевали на солнце и что послужило причиной неожиданной даже для меня самого активности. Было по меньшей мере три причины промолчать: всем вокруг происходящее казалось игрой, и коллектив находился в отличном настроении; сама Мария никогда за словом в карман не лезла и ответить могла вполне достойно, может, даже получше меня; ну и внезапно проявившаяся смелость тоже вызвала немалое удивление. Но слово не воробей, и теперь я горел под устремленными на меня изумленными взглядами всех находящихся в салоне. В какой-то момент показалось, что Мария даже смутилась, но складывалось ощущение, что ничего против сказанного она не имела.

Тишина была недолгой. Витя рассмеялся, перевел происходящее в шутку, и инцидент оказался исчерпан. Через пять минут у меня мелькнула мысль, что все происходящее забывается значительно проще, чем я думал. Предположить последствия этого поступка я не смог бы и в самых смелых мечтах.

Стоит заметить, что лишь спустя годы, вспоминая себя, я пришел к неутешительным выводам по поводу собственной персоны. Главная задача ближайшего будущего по-прежнему виделась в поиске второй половины. В эпоху отсутствия интернета, сайтов знакомств и социальных сетей вариантов было меньше и требовались навыки живого общения. Так что стесняться, комплексовать и откладывать знакомство на завтра относилось к категории непозволительной роскоши. Основным требованиям к мужчине – быть умным и выглядеть чуть приятнее обезьяны – я соответствовал. Кто-то даже однажды сказал, что на детских фото я очень даже симпатяшка, с намеком на то, что и повзрослев, что-то осталось из того карапуза. Тестов на IQ в то время еще не было, а потому ум измерялся лишь собственным мнением. Но даже такое количество положительных качеств не давало той смелости, которая позволила бы подкатить к Марии. К счастью, судьба решила все сама (правда, с годами к самой судьбе появились некоторые вопросы, да и только ли она участвовала в моем распределении, я уже не уверен).

Буквально на следующий день мы чисто случайно оказались с ней вдвоем, и нам предстояло добираться из больницы в гостиницу. Володя и Александр Иванович плохо себя чувствовали после вчерашнего ужина и на работу не пошли. Жук, как обычно, решив бумажные вопросы за один день, уехала домой, пока весь завод уверен, что она в командировке, а мы, как самые молодые и вовремя завершившие ужин, отдувались за всех. В маленьких городах общественный транспорт понятие более чем условное, и местные жители в массе пользуются велосипедами или просто идут пешком.

– И откуда ты такой заступник нарисовался? – Мария не удержалась от вопроса, посмотрев на меня с легкой иронией. – Надо же. Я и спасибо сказать не успела. Вот скажи, удивил, так удивил.

– Само получилось. – Признаться, я так и не мог понять, смеется она или нет.

– У тебя все само получается?

– Да, собственно, особо и нечем хвастаться. – Я пожал плечами, отчего вся куртка слегка приподнялась и снова села на место. Наверное, со стороны могло показаться, что я подпрыгнул.

– Вот еще один плюс – не хвастливый.

Мария явно смеялась надо мной, но это было лучше, чем вести серьезный разговор. Тем более я почувствовал, что совсем растерялся и не знал, о чем говорить. Привычное красноречие куда-то исчезло, и все, что получалось сейчас лучше всего, – это кивать и соглашаться.

– Нравится работа? – Мария перевела тему.

– Ты про нашу работу? – Я не сразу сообразил.

– У тебя еще есть какая-то?

– Не. Нету. Хотя я думал… Знаешь, я хочу разобраться в компьютерах. Думаю, тема перспективная.

– Перспективная тема у нас на заводе – это списывать аппараты и продавать их в частные центры. А компьютеры больше похожи на игрушку. Кому они нужны?

– Понимаешь, это сейчас. Но ведь, смотри, уже и печатать на машинке хуже, чем на клавиатуре, и на диск, знаешь, сколько записать можно? – Я вдруг подумал, что и сам точно не помню, но казалось, что очень много. – Да и понимаешь, оно ведь интересно. – Я сказал с некоторым чувством вины. Компьютер был мечтой, и, скорее всего, безнадежной. Выделить деньги на бесполезную вещь в семье мне не позволил бы никто.

К тому времени я уже начинал понимать, что самое важное в жизни – уметь крутиться. Редкие встречи с друзьями демонстрировали разрыв в уровне благосостояния, который неуклонно рос, причем грозил достичь той величины, когда придется обращаться к ним на «вы». Неделю назад они уговорили меня выбраться в баню. Посмотрев, как я достал кошелек и начал отсчитывать мелочь, лишь рассмеялись. Стол ломился, личный водитель и привез, и развез ночью по домам, разговоры вертелись вокруг каких-то заказов, обсуждались нереальные для меня суммы, и в какой-то момент показалось, что я живу в параллельном мире. Я делал вид, что мне все это безразлично; что моя работа важнее; что именно я помогаю обеспечить техническую основу медицинских учреждений, и пусть вот так случайно, можно сказать, по воле судьбы, но ведь связан с людьми такой нужной и важной профессии. Да что говорить, мы даже День медика отмечали как заправские врачи. Но как и все люди нужных и востребованных профессий, большой зарплатой я не отличался. Хотя жаловаться тоже было глупо.

Наступил возраст, когда потеряла смысл любимая мамина фраза: «Начнешь работать – поймешь, как эти копейки достаются». Я уже знал, как они достаются, и смею утверждать, что учиться было значительно сложнее. Умение взрослых выставлять свою жизнь на грани человеческих сил и иногда тонко, почти незаметно намекнуть нам, детям, что и шага мы ступить без них не сможем, всегда вызывало досаду. Поверьте, сессии, экзамены, зачеты, ожидания родителей, заданные планки успеваемости и еще бог знает что – все это требует тех еще нервов и переживаний. И каждый раз ты с ужасом думаешь о возможном отчислении, боишься рассказать о плохой оценке – ведь всегда услышишь грустное и слегка обреченное предложение: «У тебя ж все есть! Да в мои годы ничего этого не было, а то бы я…» Здесь вариантов много, но все они чисто теоретические, а потому значения не имеют. Эта взрослая жизнь, в которой нет места отдыху, в которой засыпаешь у телевизора и в которой любят многозначительно говорить о том, какое замечательное время сейчас у меня, вызывала лишь недоумение. Сказки о самых лучших годах жизни давно набили оскомину, и порой я начинал думать, что кто-то пытается мстить молодости за то, что сам ее бездарно потерял. Я видел себя совсем другим и был твердо убежден, что меня ждет совсем другое будущее, насыщенное событиями. Без ненужной суеты в решении проблем, которые именно для того и создаются, чтобы продемонстрировать собственную значимость. Уверенность в том, что рассказывать своим детям о трудной взрослой жизни я не буду никогда, крепла с каждым днем.

Но Марии я рассказывал совсем о другом. Блок, Есенин, истории взлетов и падений – все то, что можно было бы иронично назвать романтичной глупостью, во мне вдруг проявилось со всей силой. Мы уже прошли гостиницу, словно не заметив ее, и забрели в парк. Декабрьский парк районного центра – это мутные лужи растаявшего первого снега, голые деревья и безлюдность – картина, которая вряд ли способна очаровать и никак не располагает к прогулкам. Серый день, низкое свинцовое небо, качели, которые скрипели под пронизывающими порывами ветра, – все то, что заставляет вжать голову в плечи, поднять воротник и скорее бежать в любое теплое место. Не знаю, мерзла ли Мария, но я определенно холода не чувствовал и летал на крыльях внезапно нахлынувших чувств. Меня слушали, мне улыбались, и, в конце концов, мне казалось, что уж сегодня однозначно мой день.

– А может, зайдем куда? – Я заметил, как поежилась Мария. Мысленно прикинул, сколько у меня денег, и решил, что на кофе уж точно хватит.

– Пожалуй, не сегодня. Но если не передумаешь, то приглашай в другой раз. Я готова рассмотреть предложение. – Мария улыбнулась. – Да здесь и идти некуда. Только кулинария в хлебном. А в гостинице ужасный кофе и дорогой.

– А давай в театр сходим. – Я решил договариваться сразу, боясь, что в другой раз такой смелости у меня может и не оказаться.

– Давай. Я театр люблю.

– С меня билеты. – Я уже прикинул, что куплю их на самое ближайшее представление, причем совершенно неважно, что там будет.

Остаток вечера я рассеянно бродил по комнате. Потом мы всем коллективом собрались на ужин. Толик и Александр Иванович уже подлечились и чувствовали себя значительно лучше. В этот раз командировочные нам отдали не все, и пришлось слегка ужаться. Картошку мы сварили на плитке, которую всегда возили с собой, каждому досталось по селедке, которая была дешевле колбасы, и две бутылки зубровки. Ее вкус был просто ужасен, и пить эту настойку с селедкой я не мог, но отказы никто не принимал.

– Кто не пьет – тот сдает. – Толик налил мне полстакана, несмотря на протесты и мольбы. – Не нюхай. Раз, и все. А там оно сразу хорошо станет.

– Ага, видел сегодня утром, как тебе хорошо было. – Я кое-как выпил и отставил стакан. – Все. Больше не могу, и не предлагайте. Не идет она мне. – Я смотрел так уныло, что, видимо, смог разжалобить коллектив, и меня оставили в покое.

Мария лишь на минутку заглянула к нам в комнату, взяла немного картошки и ушла к себе. Она редко участвовала в застольях, которые в командировке были каждый вечер, и я не знал, радоваться этому или огорчаться. С одной стороны, очень хотелось быть с ней рядом, но обстановка совсем не располагала к беседе.

Нужно признать, что кризис в сознании назревал, а моя деятельная натура требовала активности и новых вершин. Примеры взлетов друзей и знакомых не давали спокойно спать, и я изо всех сил искал пути реализации своих незамысловатых, но весьма амбициозных планов. Проблема была даже не в том, что кто-то богател. Скорее, не давала покоя мысль о том, что я ведь и учился лучше, и знаний, по всей логике, имел, ну, никак не меньше, а уж тупее я если и был, то точно не с таким катастрофическим разрывом. Последней каплей стал Коля, парень из параллельного класса в школе. Мы не виделись уже лет семь (примерно столько же, сколько прошло с момента окончания школы) и вдруг случайно столкнулись на остановке. Он работал в ритуальном агентстве, и мне пришлось приложить некоторые усилия, чтобы не улыбнуться, когда он с некоторым пафосом поведал об этом. Но через пять минут я узнал, что дела его прекрасны, зарплата больше моей раза в три, и я лишь молча моргал, слушая, как свалились на него блага жизни и какие перспективы открывает этот вид деятельности. Боже мой, я и подумать не мог, что, пока я учился и переживал за оценки в зачетке, люди строили фундамент будущей жизни. Коля, который и запомнился по школе лишь тем, что был тихим троечником, маленьким, полненьким и почти невидимым, вдруг расправил плечи и уже не прятал животик. Он приобретал солидность и посматривал на меня свысока, стараясь подчеркнуть самодовольным видом, что нам, ботаникам, судьба уготовила места далеко в стороне от праздника жизни.

Эта была банальная зависть. Чувство далеко не то, которым можно гордиться, а уж тем более в нем признаваться, но осадочек от встречи остался. Глобально переживать за успех каждого знакомого не было ни времени, ни желания. Я лишь утвердился в мысли, что наступают новые времена. Времена, когда только собственный бизнес приведет к успеху и той долгожданной независимости. Я был в этом абсолютно убежден, и мой мозг был занят исключительно тем, как, не имея достаточного опыта и навыков, что-то придумать. План вырисовывался только такой: купить любой компьютер, самый дешевый и можно даже нерабочий. Ключевым моментом была цена. А уж как его разобрать и что из него выжать, я придумаю. В конце концов, кого-кого, а консультантов у меня здесь было с головой.

Но сейчас я думал лишь о предстоящем походе в театр. Первое, что я сделал по возвращении из командировки, это бросился в кассы молодежного театра. Он открылся от силы года четыре назад, наделал много шума и отличался, по слухам, самым оригинальным репертуаром, который выгодно выделял его на фоне областного драматического. Названия пьес мне не говорили ни о чем. Единственно логичным вариантом выглядела суббота: есть время собраться, да и утром не нужно вставать чуть свет на работу. Спектакль был только один, на семь вечера, а потому вопрос выбора отпал сам собой. Определиться с местами оказалось сложнее. В театре, да и то не в этом, я был всего один раз, на третьем курсе института, когда мы решили всей группой провести вечер культурно. Единственное, что я помнил из того похода, – это где находится буфет и что второй акт мы именно в буфете и провели. Еще я помнил, что потом мы гуляли в парке, пытались накормить белочек какой-то рыбкой, купленной к пиву, но к театру все это отношения уже не имело. Определяться пришлось чисто математически: дешевые выглядели бы как-то по-жлобски, а самые дорогие – смахивали на желание рисануться. Поближе к центру и средние по цене – этот вариант никогда не подводил в кино, да и здесь система должна была работать так же.

Каждый из нас, переживая любовь, считает, что именно его чувства самые сильные и никто никогда не переживал ничего подобного. К своим двадцати пяти я уже знал, что такое разбитое сердце. Я уже прошел клятвенные обещания остаться холостяком навсегда, и стихи по ночам уже тоже были. Тогда, безответно и безумно влюбленный, я был абсолютно уверен, что любовь бывает лишь однажды, и моя прошла, уныло, быстро и оставила меня несчастным навсегда. Нет, я действительно почти год прятал ее фото в верхнем ящике стола, где хранились мои самые ценные вещи. Я думал о ней перед сном и цепенел, когда слышал песню, под которую мы танцевали и целовались. Я с тоской ходил по нашим тропинкам, вспоминая те счастливые минуты. Время удивительное и самое лучшее лекарство. Наверное, это характеризует меня как не самого постоянного и, может быть, легкомысленного человека, но спустя какое-то время я снова обращал внимание на девчонок, и мысли о гордом одиночестве оказались забыты. Теперь в моих мечтах поселилась Мария.

Только утром по пути на работу я вдруг подумал, что купил билеты, даже не поинтересовавшись планами девушки на выходные. Внезапно появился новый повод для переживаний. «Черт, вечно несусь, как голый в баню. По уму, сначала нужно спросить о планах, есть ли возможность, есть ли желание. И что сейчас сказать? "Привет! Я купил билеты, и мы идем в театр, на, не помню, какой спектакль. Так что отменяй дела"», – я мысленно проговаривал наш предстоящий разговор и сейчас представлял реакцию Марии.

Остаться вдвоем никак не получалось, и сто раз отрепетированные фразы периодически забывались или браковались. В конце рабочего дня этот момент настал, и медлить было никак нельзя. Я понимал, что времени у меня мало, а потому, запинаясь и, кажется, покраснев, но делая вид, что просто случайно проходил мимо и вдруг вспомнил, как можно небрежнее бросил:

– У меня чисто случайно оказалось два билета в театр. В субботу. В семь. Может, сходим? Говорят, хороший спектакль.

– Какая интересная случайность. – Мария какое-то мгновение выглядела серьезной, и я, наверное, слышал, как остановилось мое сердце, но внезапно девушка рассмеялась. – Давай сходим. Не пропадать же «случайным билетам».

– Конечно. Зачем пропадать? – Мне казалось, что я самый счастливый человек на земле и теперь лишь смеялся над всеми своими волнениями.

То, что «случайные билеты» Мария чуть иронично и кокетливо выделила, мне прямо врезалось в сознание. Она и не скрывала, что не очень поверила в такое совпадение, но согласилась, а значит, провести вечер выходного дня в моей компании она совсем не против.

Остаток недели тянулся невероятно долго. Чем я ни начинал бы заниматься, мысли возвращались к Марии. Все валилось из рук, и таким рассеянным я не был, наверное, еще никогда.

С обеда субботы я старательно утюжил брюки. Долго думал, стоит ли надевать костюм. Все же это был театр, и в этот раз со мной были не друзья-студенты. Не выдержав, позвонил Славику. Он был человеком опытным, любителем всяких светских мероприятий и уж наверняка знал, как должен выглядеть мужчина в такой ситуации.

– Махни рукой. Там кто в джинсах, кто в чем. Не парься. Что нравится, то и надевай. А лучше практичное что-нибудь. Ты потом куда после театра? К себе пригласишь? – Славик успокоил, но его любопытство показалось не самым тактичным.

– Не парься. – Как же я не люблю это слово в некоторых контекстах, но оно все активнее входило в словарный запас моих друзей и невольно вырвалось у меня. Порой начинало казаться, что вся их жизнь проходит легко и беззаботно, следуя этому простому принципу. – Так она и пошла. – Я не знал, что ответить, и ляпнул совсем не то, что хотел бы сказать.

– Друг, ты потихоньку теряешь нить жизни. – В голосе Славика проскальзывали нравоучительные нотки. – Кафе, шампусик, стандартная схема. Вы же, чай, не маленькие.

– Разберусь. – Я уже пожалел, что позвонил.

Не сказать, что настроение испортилось, но разговор не понравился, а потому не выходил из головы. Наверное, я слишком много пытался читать между строк и додумывать, но не заметить, что отношения с друзьями совсем не те, что были пару лет назад, я не мог. Оно было и понятно: они стремительно набирали вес, а я барахтался где-то далеко позади, в другом мире и с другими интересами. С этими размышлениями я добрался до остановки, где мы договорились встретиться.

– Что за думы печальные на челе?

Мария стояла рядом, а я и не заметил, как она подошла. Почему-то был убежден, что она приедет на автобусе, и выглядывал только те маршруты, которые шли из ее района.

– Да ничего. Задумался. – Я смог лишь пожать плечами, растерянно хлопал глазами и не мог связать пары слов.

Мелькнула мысль, что, если бы меня попросили рассказать, о чем я думал минуту назад, вопрос поставил бы в тупик. Это было и ожидание предстоящей встречи; откуда-то набежавшее волнение; всплывали обрывки разговора со Славиком; недовольство собой и тем, что не смог ответить достойнее и умнее. Хуже всего, что в автобусе кто-то наступил на ногу, и теперь на ботинке, который я старательно доводил до блеска, пропал глянец. На остановке, зайдя за тумбу, чтобы никто не обращал на меня внимания, я пытался вернуть приличный вид, поплевывая на краешек носового платка, но это было уже не то.

– Выходной, суббота, хороший вечер – не надо задумываться сильно. Пойдем. У нас уже не очень много времени. – Мария взяла меня под руку.

В эту минуту мне казалось, что жизнь прекрасна, и жалел я лишь о том, что дубовая куртка не давала возможности чувствовать ее прикосновения. А еще только сейчас подумал, что не купил цветы, и эта мысль словно обожгла. Где-то в глубине души я пытался представить, что это всего лишь встреча коллег по работе. Просто абсолютно случайно по-дружески мы выбрались в театр. И нет здесь ничего личного, и я даже не буду показывать вида, что очень нравится мне эта белокурая девушка, за которой ухаживает половина мужчин завода, и томно вздыхает вторая половина, делая вид, что им, женатикам, оно и без разницы совсем. Да и о чем может мечтать вчерашний студент на фоне настоящих кавалеров, которые сыпали комплименты Марии, как из рога изобилия. На их фоне, как мне казалось, я выглядел молодым, неопытным, глупым и бедным. Но цветов не было, а значит, как кавалер я получил минус, и это уже неисправимая ситуация. Оправданий не было. Но вот, можно ли считать нашу встречу свиданием, я тоже понять не мог. Вроде как и да, но что-то смущало.

Мы не прошли и десяти метров, а в моей голове прокрутилось столько мыслей, что я успел себя обругать, оправдать и снова доказать, что никого тупее меня нет во всем городе.

– Что-то ты сегодня особенно разговорчивый. – Мария рассмеялась. У нее настроение было замечательным. – Мы не на прием к английской королеве идем. Можно расслабиться немножко. Обычно ты красноречивее.

– Да оно просто… – Я не мог найти слов и поймал себя на мысли, что связующие слова типа «нах» могли бы быть порой и полезны. Но у меня в арсенале ничего такого не было.

– Так, а что мы смотреть-то будем? – Мария придержала меня у светофора. – Я так понимаю, что и дорогу ты сегодня переходить не умеешь. Объясняю: когда горит красный свет, нужно остановиться и подождать зеленый.

– Угу. – Я кивнул, соглашаясь со всем. Мне вдруг показалось, что сейчас цвет светофора не имел никакого значения, и за Марией я мог бы идти куда угодно.

– Я рада, что правила перехода дороги ты усвоил. А теперь хоть скажи, что смотреть будем? Драма или комедия?

– Сейчас на афише посмотрим. – Мы уже подходили к театру, и я подумал, что действительно не помню, что же мы будем смотреть.

– «Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано». – Мария прочла название и повернулась ко мне. – Скажем так: для замужних и тем, кому нет двадцати оно, наверное, комедия. Остальным может показаться, что это драма.

– Да уж. – Я вдруг оценил всю двусмысленность ситуации. – Только сейчас я вспомнил, что при покупке билетов билетерша что-то сказала о предстоящем аншлаге, и мне этого было достаточно. Раз билеты разбирают – значит, интересное.

– А что? Очень даже любопытно послушать размышления на тему замужества. А что ты так расстроился? Если подумал, что я переживаю по поводу названия и своей незамужней жизни, то совершенно напрасно. Я же не замужем не потому, что не звали, а потому, что не хочу. Так что не переживай. Ты же не виноват, что случайные билеты были только на этот вечер. – Мария так посмотрела, что я лишь кивнул и улыбнулся.

– Знаешь, я честно не знал названия. Слышал только, что интересное что-то. – Я был безумно признателен, что она так легко читала мои мысли и развеяла все сомнения, готовые испортить настроение, которое только-только начинало налаживаться.

– Пойдем, уже пора.

Зал театра по сравнению с областным был совсем небольшим. Судя по тому, что народ все прибывал, крепло ощущение, что постановка будет интересной. Места оказались очень даже хорошими, да и атмосфера зала создавала впечатление уюта и в некоторой степени делала зрителей участниками действий, разворачивающихся на сцене. Я не мог понять причину такой близости и только чуть позже понял, что здесь нет высокой сцены, которую я привык видеть. Зрители и актеры словно находились на одном уровне.

Сам спектакль оказался монологом девушки, которая играла не очень молодую даму, живущую в гордом одиночестве. Ярко и эмоционально она старалась убедить всех вокруг, что ей никто и не нужен. Что настоящая свобода лишь в одиночестве и независимости от чего бы то ни было и от кого бы то ни было. Местами было даже смешно, и, в общем-то, первый акт выглядел вполне оптимистично. На самом деле, мне было в целом все равно, но Мария, как мне казалось, не скучала, а это было самым важным.

В антракте я вскочил, чтобы рвануть в буфет и попытаться купить что-то из еды, но Мария дернула меня за руку:

– Здесь нет буфета. – Она извлекла из сумочки шоколадку и пакетик орешков. – Здесь все с собой что-нибудь берут.