Читать книгу Господа юнкера - Сергей Карпенко - Страница 2

Стемнело, и жизнь в небольшом российском городке затихла. В эти неспокойные годы Гражданской войны обыватели старались не высовывать носа из дома в темное время суток, боясь быть задержанными и доставленными в ЧК. А там особо не церемонились, отправляя целыми партиями арестованных из подвала к стенке.

Пробираясь через развалины старой мануфактуры, разведчики белых натолкнулись на засаду красных.

– Брать живыми! – скомандовал комиссар Чураков, небольшого роста, скуластый мужичок средних лет.

Пригнувшись, он стал продвигаться навстречу белым. За ним осторожно двигались красные бойцы, сжимая винтовки.

Сергей Львов, бывший юнкер двадцати трех лет, а сейчас боец Красной армии, следовал за ними, ничего не видя перед собой. Внезапно из-за туч вынырнул диск луны, и сразу стало светло почти как днем. Белые открыли огонь, и красноармейцы стали падать один за другим, сраженные выстрелами. Вот и комиссар Чураков упал на бок, пуля попала ему прямо в глаз.

– А… сволочи, получайте! – закричали оставшиеся в живых и открыли ответный огонь по залегшим белогвардейцам. И тем, и другим укрыться от пуль было негде, а луна, словно нарочно, указывала, куда надо стрелять. Постепенно огонь стал стихать, в живых оставалось всё меньше и белых, и красных. Наступила тишина, и луна вновь скрылась за тучами.

Сергей понял, что из их отряда в живых он остался один. Но и белых не было слышно. Сколько их там? Патроны у него закончились. Сергей подобрал булыжник и бросил его в сторону, попав в стену. Последовал выстрел в том направлении со стороны белых, а затем… характерный щелчок, указывающий, что в барабане нагана противника нет патронов. Сергей примкнул штык к винтовке и бросился вперед, на врага. Неожиданно из-за туч вынырнула луна, и Сергей с изумлением на лице остановился. Прямо на него бежал, сжимая в руке шашку… его лучший друг Михаил Роот.

– Ты?! – с изумлением воскликнул Сергей.

– Львов Сергей! – закричал Михаил, остановившись и прерывисто дыша. – Ты у красных, но почему?

– Мобилизовали. Сказали, что родители мои теперь в заложниках, и, пока я в Красной армии, с ними ничего не случится. А ты? Мы же хотели с тобой стать врачами, помнишь?

– Да, но сначала надо избавить Россию от этой заразы, которая прилипла к ее телу и которой ты служишь.

– Знаешь, Миша, это будет очень нелегко сделать, если вообще возможно. Это же фанатики, это просто одержимые люди. Их не переубедить и не сбить с толку. Я насмотрелся на них и знаю, что говорю.

– Мы не будем их убеждать. Мы их каленым железом выжжем с тела России.

– Можно и самим обжечься при этом.

– А мы не боимся, мы знаем, на что идем.

– Миша, сейчас вы отступаете. А дальше что? Капитуляция, эмиграция? Согласись, что ваше дело проиграно.

– Мы еще не проиграли и, пока живы, будем драться. Да, нам будет трудно, но мы готовы умереть за Россию. А ты? Неужели ты смиришься с этой властью?

– Миша, у меня родители… Кто же позаботится о них, если не я?! А твои, кстати, где? С ними все благополучно?

– Наверное, да. Они уехали в Ригу уже довольно давно. Намеревались ехать дальше, в Европу. Пока известий от них не имею.

– Надеюсь, что у них все хорошо. Послушай, тебе надо выбираться отсюда. Я помогу тебе. Возьми документы убитого красноармейца, сними погоны, кокарду с фуражки, и пойдем.

Городок, разбуженный перестрелкой, уже не спал. Люди, прильнув к темным окнам, вглядывались в темноту улиц. Многие в душе надеялись, что пришли белые.

К месту боя уже бежали чекисты, гремя тяжелыми сапогами по мостовой.

– Стой! Вы кто? – тяжело дыша, комиссар в кожанке и с наганом в руке остановил друзей.

– Боец Красной армии Львов.

– Боец Красной армии Степанов.

– Откуда вы идете? Кто стрелял?

Сергей доложил о перестрелке с лазутчиками белых.

– Пойдемте покажете, где это было.

Теперь уже луна скрылась, а при зажженных спичках толком разглядеть что-либо было невозможно.

– Ладно, днем посмотрим. А сейчас выставим караулы. Может быть, эту сволочь не всю перебили.

– Товарищ комиссар, мы можем идти в свою роту? – спросил Сергей.

– Да, идите.

И Сергей с Михаилом зашагали прочь.

– Миша, выйдешь за город, по дороге не иди. Хотя документы у тебя красноармейца, но вдруг нарвешься на кого-нибудь, кто знал этого Степанова.

– Хорошо. Ну прощай, Сергей. Может, еще увидимся.

– Прощай, Миша.

Друзья обнялись, и затем Михаил зашагал прочь. В ночной тишине его шаги вскоре утихли.

Сергей повернулся и пошел в расположение своей роты.

Через час туда зашел полковой комиссар Рыбин. Он увидел Сергея и удивленно спросил:

– Львов, ты живой?! А остальные, что все погибли? А может быть, ты сдрейфил, сбежал?!

– Нет, товарищ полковой комиссар. Мне встретился отряд из местной ЧК у места нашего боя.

– Да, мне комиссар ЧК Горохов сказал, что остались в живых два бойца. А ты говоришь, что один остался? Что-то нестыковочка выходит, а?! А может, ты беляка выручал, говори, сука! – комиссар выхватил маузер из деревянной кобуры, болтавшейся у него сбоку, и направил его на Сергея.

– Нет. Со мной вышел боец Степанов, но где он сейчас, я не знаю, – спокойно ответил Сергей и подумал о том, как же они с Михаилом верно решили закопать тело Степанова. Теперь пусть ищут.

– Ну вы же вместе шли, и куда он делся, этот Степанов?

– Он сказал: иди, я догоню. Ну я и пошел. А куда он делся, я не знаю.

– Черт, наверное, у бабенки какой-то сейчас. Ну придет, я ему всыплю.

Сергей облегченно вздохнул: «Пронесло». Он умылся и завалился спать. Но сон не шел, на душе была тревога за Михаила: «Как он, дошел ли до своих?».

Михаил быстро и без приключений добрался до белых. Полковник Лисицкий, отправлявший их отряд в разведку, принял рапорт от Михаила и вздохнул с горечью:

– Да, погибают лучшие воины, к сожалению. Слава Богу, что вы остались живы, юнкер. Идите, отдыхайте.

– Слушаюсь, – Михаил сделал поворот «кругом» и вышел из кабинета полковника. Переживания по поводу гибели боевых товарищей чередовались с мыслями о лучшем друге Сергее Львове, который был почему-то у красных. Сергей объяснил, почему, но все же Михаил не мог это принять. Да, Сергей заботился о родителях, но неужели для этого надо было предавать Родину?!

«Нет, если мы еще встретимся, я ему выскажу все», – с этими мыслями Михаил уснул.

* * *

Сергей Львов и Михаил Роот познакомились незадолго до начала Великой войны 1914 года, когда, поступив в Московский университет, оба избрали для себя профессию врача. С первых дней учебы они подружились, а затем оба влюбились в одну девушку – Машеньку Орлову, стройную, белокурую, с большими голубыми глазами, воспитанницу Института благородных девиц. Маше нравились оба друга, и она никак не могла сделать выбор, хотя друзья умоляли ее об этом. Они решили между собой, что счастливец останется в Москве, а неудачник покинет ее.

Машенька думала-думала… Иногда ей больше нравился голубоглазый блондин Михаил, из обрусевших немцев, а иногда кареглазый шатен Сергей. Она не могла определиться, да если бы и смогла, то ни за что не решилась бы обидеть одного из друзей признанием другому. Так и гуляли они втроем, а Машенька даже смущалась, если одного из друзей не было, и она оставалась вдвоем с другим. Но, как часто бывает в жизни, появился еще один ухажер у Машеньки Орловой. Им был гвардии поручик Хованский, потомок древнего княжеского рода. Горе друзей было безмерным. Однако жизнь продолжалась, и Сергей с Михаилом постепенно успокоились. «Значит, она не любила никого из нас», – справедливо решили друзья.

А в это время бушевала Первая мировая, или Великая, как называли ее современники, война. Тучи сгущались над Российской империей. Государь император, приняв на себя обязанности Главнокомандующего армией, находился в Ставке, занимаясь разработкой и выполнением стратегических задач Русской армии.

В Петрограде у власти находилось критикуемое и правыми, и левыми недееспособное правительство. И грянул гром – в феврале семнадцатого, в виде выступления народных масс Петрограда, поддержанных солдатами запасных полков, расквартированных в городе и не желавших отправляться на фронт. Дальше последовало отречение Николая Второго от престола за себя и за сына Алексея, отказ Великого князя Михаила занять престол, и Россия стала республикой к всеобщей радости и ликованию ее народа, еще не представлявшего, что он потерял. И только потом, в эмиграции, член Государственной думы Василий Витальевич Шульгин, принимавший в числе прочих отречение Государя императора от престола, напишет в своих мемуарах, что, когда все ходили радостные, в феврале семнадцатого, с красными флагами, «надо было пулеметов, пулеметов на всю эту сволочь». Пришедшее к власти Временное правительство сделало все для развала Русской армии, издав приказ номер один, согласно которому все приказания воинского командования должны обсуждаться в солдатских комитетах, где и принимается решение, выполнять их или нет.

Отречение от престола Государя императора потрясло Сергея Львова и Михаила Роота буквально до слёз. Друзья решили, что в таком водовороте событий быть просто врачами они не имеют права, и оба решили оставить университет и поступить в военное училище. Окончить это училище им не дал Октябрьский переворот, когда к власти пришли большевики. Сергей и Михаил участвовали в обороне Московского Кремля от отрядов Красной гвардии, им повезло остаться в живых и не попасть в плен. Михаил с родителями покинул Москву. Родители уехали в Ригу, а он поступил в Северо-Западную армию под командованием генерала Родзянко, брата председателя четвертой Государственной думы.

Родители Сергея Львова остались в Москве из-за болезни матери, Татьяны Николаевны. Сергея вскоре мобилизовали в Красную армию, а родителей его объявили заложниками. Когда, по требованию союзников, Северо-Западную армию возглавил генерал Юденич, над красным Петроградом сгустились тучи, и правительство большевиков – Совет народных комиссаров бросило лозунг «Все на защиту Петрограда!». Отряд Сергея Львова был направлен на оборону Питера. Там, в боях за Петроград, и суждено было встретиться друзьям Михаилу и Сергею.

Ценой неимоверных усилий большевики отстояли Петроград, при этом объявив столицей Москву, куда переехало их правительство. Северо-Западная армия была интернирована в Эстонии, но Михаилу удалось уехать к родителям в Ригу. Пробыл он у них недолго, а затем через страны Европы сумел добраться до Крыма, где вступил в Русскую армию барона Врангеля. Сергей Львов воевал с белополяками, потом его отряд был брошен в бои за Крым. Но, воюя опять друг против друга, встретиться им с Михаилом больше не довелось.

После оставления Крыма белыми Михаил уехал к родителям, которые из Риги перебрались в Германию. В Берлине он решил продолжить учебу на врача.

Сергею с большим трудом удалось добиться увольнения из Красной армии. Командование все же приняло во внимание, что боец Львов является недоучившимся врачом, и выдало ему направление на продолжение обучения. Закончив учиться, Сергей Львов стал военврачом и получил направление в военный госпиталь Смоленска. В конце двадцатых годов его уволили из армии и чуть было не арестовали. Виной всему стало участие в обороне Кремля от большевиков. Это были годы гонения на бывших офицеров старой России под кодовым названием «Весна». Потом, однако, в компетентных органах учли службу Львова в Красной армии, и арестовывать его не стали. Сергей, после увольнения из ее рядов, устроился работать врачом в городской больнице там же, в Смоленске. Он был женат на дочери комбрига Красной армии, но после демобилизации с женой вынужден был расстаться, так как красному командиру, его тестю, не нужен был зять с подмоченной репутацией. От этого брака у Сергея была дочь Верочка, с которой видеться ему не разрешали. Бывшая жена его вскоре вышла замуж за командира роты Красной армии и уехала с ним в Москву, куда был направлен ее новый муж для обучения в Академии Генштаба по протекции папы.

Михаил в Германии тоже выучился на врача, а после был принят на работу в одну из берлинских больниц. Он был к тому времени женат и имел ребенка, сына по имени Герман. Женой Михаила стала хорошенькая блондинка Эльза из прибалтийских немок, с семьей которой познакомились родители Михаила, живя в Риге. Михаилу казалось, что его встреча с Эльзой была случайной, но это был план матушки его, которой уж очень нравилась юная дочка их знакомых.

Сергей во второй раз не женился, весь отдавшись работе.

В тысяча девятьсот тридцатом девятом году в состав России вошла часть Польши – Волынская область в результате пакта Молотова-Риббентропа. Сергей переехал из Смоленска в город Ковель врачом в местную городскую больницу. Мать его умерла вскоре после окончания Гражданской войны, а отец жил один в Москве, страдая болезнью почек. Сергей решил перевезти отца к себе в Ковель и, взяв отпуск, поехал для этого в Москву. Но, приехав туда, застал отца умирающим, который и скончался, можно сказать, на руках сына. Похоронив отца рядом с могилой матери, Сергей вернулся в Ковель и опять погрузился в работу.

Наступил тысяча девятьсот сорок первый год.

* * *

Была чудная летняя ночь. Сквозь открытые окна доносился звук цикад. Легкий ветерок приносил запахи цветов. Пестрило звездами ночное небо с блестевшим месяцем.

Дежурный врач городской больницы Сергей Львов отложил книгу и выключил настольную лампу.

Пациенты больницы, как и дежурный медицинский персонал, давно уже спали. Теперь и он может отдохнуть. Утром прибудет его сменщик, благодушный толстяк Виктор Иванович Жеребцов, всегда с улыбкой на устах и добрым лучистым взглядом, а он отправится в свою холостяцкую квартиру, где и отоспится как следует, тем более что завтра – воскресенье.

Сергей подошел к кушетке и уже готов был лечь, но что-то встревожило его. Он прислушался. Это был какой-то звук, чуждый этой летней ночи, неожиданный и пугающий своей непонятностью. Звук доносился все ближе, и вдруг задрожала земля, зазвенели стекла и заложило уши от свиста и грома разрывов. Окна осветились яркими вспышками.

«Боже мой! Это же самолеты, это бомбежка», – пронеслось в голове у Сергея, и он кинулся к телефону. Но связь не работала, то ли от взрывов, то ли от действия вражеских диверсантов. На стене у телефона покачивался календарь с датой: двадцать второе июня тысяча девятьсот сорок первого года.

Эта дата на календаре врезалась в память Сергея Львова, и еще долго будет видеться ему, разделив жизнь и его, и целой страны на до и после нее.

Самолеты улетели дальше в глубь территории Советского Союза. Неся разрушения, смерть и горе.

Установилась тишина, но ненадолго. Со стороны границы послышались орудийные залпы, треск пулеметов и одиночные выстрелы стрелкового оружия. Стало ясно, что на нашу землю напал враг, и пограничные части, напрягая все силы, пытаются сдержать его натиск.

Слухи о войне с немцами ходили давно, и, хотя Советское руководство отрицало возможность войны, ссылаясь на «Пакт о ненападении», военное и гражданское население приграничных районов имело на этот счет собственное мнение, в корне отличное от официальных заявлений правительства и лично товарища Сталина. Ни для кого из них не было секретом стягивание к границам СССР немецких войск, появление вражеских диверсантов в ближайшем тылу, террористические акты на некоторых жизненно важных объектах.

Официально об этом ничего не говорилось, и жители отдаленных от западной границы районов Советского Союза не знали этого, но приграничное население было в курсе этих провокационных действий Германии.

В больнице уже не спали, да и на улице были видны метавшиеся в панике люди, раздавались гудки автомашин.

Вот прибежал в больницу главный врач Павел Семенович Мешков:

– Сергей Алексеевич, что у вас?

– Да все цело, разрушений нет. Паника у больных, но я стараюсь их успокоить. Да, телефон не работает.

Постепенно больница заполнилась врачами, медсестрами и санитарами, находившимися дома.

Привезли нескольких пострадавших от бомбежки. Сергей запомнил девочку лет шести с бледным лицом и побелевшими губами, которой взрывом оторвало ногу. Мама этой девочки кричала в истерике и хватала врачей за руки, а дочь молчала и смотрела широко открытыми глазами. Главный врач даже прикрикнул на мать, и та, прекратив истерику, гладила дочь по голове, обливаясь слезами.

Подъехала машина, в которой находился инструктор горкома партии Кочетков. Едва выскочив из нее, он закричал:

– Больница эвакуируется! Сейчас за вами придут машины! Собирайтесь!

– По железной дороге? – спросил Мешков.

– Нет. Ее разбомбили. Поедете на машинах, – ответил Кочетков.

И тут же подошли один за другим три крытых автомобиля ЗИС.

Врачи помогали больным занимать места, грузили медикаменты, усаживались сами.

Кое-где пылали какие-то строения, горели автомобили. В воздухе стоял дым, и было ощущение чего-то страшного, предчувствие какого-то большого горя, которое коснется всех без исключения людей.

Сергей Львов не испытывал страха, было только чувство тревоги за больных, за город, за страну.

По разбитой от авиабомб дороге машины медленно продвигались на выезд из города.

– Эх, побыстрей бы, – торопил шофера сидевший в кабине головной машины главврач, – как бы самолеты ни налетели.

– Невозможно, товарищ доктор. Ведь ямы кругом. Вот из города выедем, там и побыстрее можно будет, – отвечал седой водитель.

Весь потный от напряжения, он крепко сжимал баранку. Но и выехав за пределы Ковеля, машины не могли прибавить скорости. Дорога была забита беженцами, которые, волоча узлы с домашним скарбом, пытались уйти подальше от опасности. А на западе шли бои, и было слышно, как немногочисленный гарнизон Советских войск вместе с пограничниками всеми силами пытается сдержать вражеские полчища. Вот послышался гул, который все нарастал, и в небе показались вражеские самолеты. Но тут, с востока, серебристыми молниями навстречу им блеснули наши истребители с красными звездами на крыльях. И закипел воздушный бой. Вот один фашистский самолет задымил и, прорезая небо черной копотью, устремился к земле. Мгновение – и раздался оглушительный взрыв, вызвавший ликование и крики «ура» у беженцев. Но и наши два «ястребка» тоже задымили и устремились к земле. Прогремели взрывы.

– Ох! – вырвался у толпы стон.

Оставшиеся два наших истребителя вновь и вновь заходили на врага, но силы были явно на стороне немцев. Вот еще один самолет с красными звездами загорелся. Задымил и камнем полетел вниз. Оставшийся один, советский «ястребок», видимо, уже израсходовал весь боезапас, вдруг поднялся ввысь и ринулся оттуда на немецкий бомбардировщик, налетев на него сверху, как коршун на свою добычу. Через мгновение обломки двух самолетов полетели на землю. И уже ничего не мешало немцам бомбить толпу беженцев.

Люди кинулись с дороги врассыпную, бросая узлы, корзины, сумки. Теперь мишенью врага стали три автомобиля, перевозившие больных. Перед головной машиной раздался взрыв авиабомбы, осколки пробили и моторный отсек, и кабину водителя. Главный врач и шофер погибли. Оставшиеся две машины остановились.

Сергей выскочил из кабины второго грузовика и закричал:

– Вон из машин! Разбегайтесь!

Больные и медперсонал начали выпрыгивать, вылазить, кто как мог, из автомобилей и бежать во все стороны от дороги вслед за беженцами. На людей немцы не стали тратить авиабомбы, а принялись расстреливать их из пулеметов. Сергей понял, что лучше не бежать, а упасть и не шевелиться – так все-таки больше шансов не стать мишенью.

– Ложись! – крикнул он и упал в воронку от взрыва бомбы.

Кто-то послушал его, а кто-то, поддавшись всеобщей панике, продолжал бежать, пока не падал, сраженный пулеметной очередью.

Три автомобиля, изрешеченные пулями, пылали. Наконец немецкие самолеты улетели, видимо, израсходовав свой боезапас. Сергей огляделся. Везде лежали убитые и тяжелораненые люди. Над землей стоял стон.

Постепенно на дорогу возвращались беженцы. Кругом зияли воронки от взрывов. Слышались голоса, зовущие родных и близких людей, потерявшихся в этой всеобщей сумятице. Были и такие, кто искал свои вещи.

Сергей знал, что километрах в пяти есть большое село – центральная усадьба колхоза. «Надо собрать оставшихся в живых и двигаться туда», – решил он.

– Товарищи, впереди, в пяти километрах, есть село. Надо идти туда! Здесь задерживаться опасно! – крикнул он и добавил: – Передайте это другим.

– А может, село-то уже и разбомбили, – сказал невзрачный мужичок, теребящий узел с вещами.

– Оставить сеять панику! Ты еще и мародер! Таких расстреливать надо! – закричал на него Сергей.

– Ишь ты, начальник выискался, – осклабился мужичок, но тут же упал с проломленным черепом. Это больничный санитар Сомов, здоровенный бугай, обрушил на него дубинку.

– Тут такая беда, а этот… – тяжело дыша, сказал он.

– Вы правы, Сомов. В такое время с подобными людьми только так и поступают, – успокоил Сергей санитара.

* * *

С началом Второй мировой войны в больницу, где работал Михаил, стали поступать раненые и больные с фронта. Это были, как правило, лица не рядового состава, а штаб-офицеры и, в меньшей степени, обер-офицеры. С одним из таких пациентов, майором Райнером Боде, рыжеватым, сорокалетним здоровяком, у Михаила завязались приятельские отношения. Майор был ранен в плечо и лечился в больнице Михаила уже во второй раз. В первый раз он там был не по ранению, а заболев жесточайшей ангиной.

– Как ваше горло, Райнер, больше не беспокоит? – спросил Михаил при встрече.

– Нет, благодарю, Михаэль, с горлом все хорошо, – отвечал Боде, пожимая руку Михаилу и улыбаясь.

– А что нового на войне?

– Кампания проходит успешно. А вы, кажется, говорили, что знаете русский язык, Михаэль?

– Да, мы жили в России, я и родился там. Но после большевистского переворота покинули ее. Мне пришлось повоевать с большевиками, но мы проиграли, к сожалению. А почему вы спросили, знаю ли я русский язык, Райнер?

– Могу открыть секрет: фюрер собирается выступить против СССР, и меня, кажется, должны перевести на Восточный фронт. По крайней мере, я дал согласие. А там понадобятся переводчики, да и хорошие доктора тоже. Ну как, еще раз хотите сразиться с большевиками?

– Это любопытство или предложение, Райнер?

– Если получу направление туда, то второе. Но в любом случае, думаю, вас мобилизуют в ряды Вермахта, потому что в вашем досье это знание русского не оставят без внимания.

– Если так случится, то, конечно, я предпочел бы оказаться там рядом с вами.

– Я не сомневался в вас, Михаэль.

И приятели пожали руки друг другу.

* * *

Двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года Германия обрушила свою военную мощь на Советский Союз. А двадцать третьего июня Михаила вызвали в Управление кадров сухопутных войск Вермахта и сообщили, что по рекомендации майора Вермахта Райнера Боде врач Михаэль Роот призывается на воинскую службу, с присвоением звания лейтенанта, и направляется в полковой штаб N-ского полка в качестве переводчика.

Двадцать восьмого июня полк, где начал службу Михаил, занял город Ковель. Майор Боде получил назначение в комендатуру Ковеля, а Михаил Роот бы назначен туда переводчиком.

В первые дни войны с СССР немцы особого зверства по отношению к мирному населению оккупированных земель не проявляли. Расстреливали коммунистов, активистов, евреев, но основная масса населения не пострадала. Наоборот, оккупанты говорили об освобождении народа от большевиков. Но Михаил знал директиву Гитлера по отношению к славянским народам и народам СССР, в частности, поэтому особых иллюзий по освобождению России от большевиков не питал. Он видел, что немцы презирали жителей захваченных территорий и всегда были готовы пустить в ход оружие при общении с ними. Михаил понимал, что перед ним уже не та Россия, где он родился и которую защищал от большевиков, да и люди изменились. Своих «освободителей» они встречали кто равнодушно, кто со страхом, кто с ненавистью. Были, конечно, предатели и отщепенцы, с радостью поступавшие на службу новым хозяевам. Но такие вызывали только презрение, даже у самих этих хозяев.

Все это Михаил узнает и поймет за время оккупации советских земель.

А пока он с любопытством глядел на страну и людей, которых не видел двадцать лет. Ему как переводчику пришлось много общаться с пленными советскими солдатами, уроженцами многих областей, краев и республик Советского Союза.

* * *

Пока беженцы добирались до села, налетов авиации больше не было, хотя немецкие самолеты-разведчики то и дело пролетали над головами испуганных людей.

Вот очередной такой разведчик с крестами на крыльях покружил над толпой, и вдруг вниз полетели листовки. Сергей взял одну. Там говорилось о том, что «доблестная немецкая армия наконец-то освободит население России, столько лет страдающее под властью большевиков». Сергей порвал ее и выбросил.

Шли уже третий день. Дорога вела в гору, и, поднявшись на возвышенность, люди увидели большое село внизу. Кое-где дымились сгоревшие избы. Людей не было видно. Видимо, нагнал страху авианалет. Сергей знал, что в селе имеется клуб, который он думал приспособить для больных и раненых. К счастью, здание клуба от бомбежки не пострадало. Основная масса беженцев не стала задерживаться в селе и двинулась дальше на восток.

Больным и раненым дальше идти было уже невмоготу, поэтому Сергей рассчитывал найти какое-нибудь начальство, чтобы решить вопрос с транспортом для перевозки людей. Но начальства не было, да и колхозников было немного, в основном старики и дети. Наконец прикатила запыленная «эмка». Из нее вылез секретарь обкома Пустовойтов.

– Что у вас? – спросил он Сергея.

Из врачей больницы Сергей остался один. Остальные – кто погиб, кто ушел с беженцами, думая о своей семье. С Сергеем были лишь две медсестры, обе пожилые, одинокие женщины, да санитар Сомов. Сергей обрисовал ситуацию Пустовойтову.

– Ну, где ж теперь транспорт найдешь?! – ответил тот. И тихо добавил: – Здесь, в лесу, будет организован партизанский отряд. Все боеспособное население отправляется туда, как и наши отступающие солдаты, отставшие от своих подразделений. Вам, врачу, хорошо бы туда…

– Нет, – перебил его Сергей, – я не могу, не имею права оставить, бросить больных и раненых.

– Но скоро придут немцы. Будем надеяться, что больных они не тронут. Ведь здесь сплошь гражданское население, как я понял?

Сергей кивнул:

– Да.

– А вас могут и… Вы коммунист?

– Нет.

– А-а-а, ну тогда, может быть, вас не тронут, – сказал Пустовойтов, сел в «эмку» и уехал вслед за толпой беженцев, ушедших из села.

Стало непривычно тихо для последних дней. Ближе к вечеру вдали послышался шум десятков моторов. Сергей вглядывался, но ничего, кроме огромных туч дорожной пыли, не видел. В голове пронеслось: «Немцы, – и какой-то холодок пробежал по спине. «Ничего, – успокоил он себя, – они же цивилизованная нация и не сделают плохого страдающим больным людям».

Больные кое-как разместились прямо на полу. Сомов носил воду из колодца и поил жаждущих. Оставшиеся в селе жители приносили продукты: хлеб, молоко, овощи, кто-то тащил какие-то тюфяки, тряпки, сено, чтобы люди не лежали на голых досках грязного пола. Медикаментов почти не было. Сколько их сгорело в разбомбленных грузовиках! Один старичок, как оказалось, бывший военным фельдшером в Первую мировую войну, принес и подал Сергею четверть самогона.

– Я же понимаю, что у вас ничего нет. Вот, будет средство для дезинфекции, – сказал он при этом.

– Спасибо вам. А мне и рассчитываться с вами нечем, – сконфузился Сергей.

– Да ну что вы говорите?! Это же для больных людей, – обиделся старик. – Я ведь не торгую им.

– Вы очень помогли, спасибо, – сказал ему Сергей, пожимая сухую старческую руку.

Когда стемнело, улицы осветились многочисленными фарами грузовиков и танков немецкой армии, вступивших в село.

На центральной площади села, где находился клуб с больными и ранеными, остановились легковушки, оттуда вышли офицеры, командовавшие колонной войск. Их денщики забегали по ближайшим хатам, выбирая ночлег для своих хозяев. Несколько солдат вошли в клуб. Осветив фонарями помещение, они наставили лучи света на лица людей и стали осматривать их. Сергей, зная немецкий язык, объяснил солдатам, что это больница, и народ в ней – больные, врач, две медсестры и санитар.

Один из солдат пошел докладывать офицерам об увиденном. После чего в клуб вошли два офицера, посмотрели и решили разобраться с этим утром, а сейчас надо спать.

– Сколько же мы сегодня прошли! Проклятая страна, с ее размерами, – сказал один из них.

– Да, я чувствую усталость, – ответил ему второй, и они вышли из клуба. Солдаты – за ними.

В клубе никто не спал. Сон покинул людей, и они тревожно думали и гадали, что же принесет им эта встреча с немцами, что за люди эти немцы?

Сергей решил утром сходить к начальнику немецкой колонны и объяснить ему, что военных среди больных нет. Здесь гражданское население – пациенты городской больницы города Ковеля. «Не станут же они убивать мирное население, да еще больных», – думал он, пытаясь уснуть.

* * *

После взятия города Ковеля майор Райнер Боде и лейтенант Михаэль Роот с колонной войск продолжали двигаться по советской территории. Проехав по разбитой взрывами авиабомб дороге, колонна вступила в большое село. Решили до утра остановиться здесь. Денщики подыскали им неплохую чистую избу для ночлега, заставив хозяев застелить кровати чистым постельным бельем, а самим убираться в хлев, к скотине. С полевой кухни был доставлен ужин. Денщики накрыли стол, поставив в центре бутылку шнапса.

– Можете идти, вы свободны, – сказал Боде денщикам и, расстегнув портупею, снял ее, снял китель и потянулся.

– Ну что, Михаэль, надо отметить взятие этого русского города. Как его, Ковель, кажется?

– Да, это Ковель, Райнер. А вот село я не знаю, как называется. Большевики за двадцать лет много названий населенных пунктов сменили. Даже такой город, как Петроград, город Петра, называется именем главного большевика Ленина.

– Ну ничего, Михаэль. Мы вернем им старые названия, когда разобьем большевиков.

– Это хороший тост, Райнер, – сказал Михаэль, подняв рюмку.

Они выпили и закурили.

Михаил, ступив на родную землю, испытывал двойственные чувства. С одной стороны, он помнил, как в тысяча девятьсот двадцатом году они отступали, и большевики вытеснили их за пределы России. А сейчас отступают большевики, и он опять на родной земле, где и побывать уже не надеялся. А с другой стороны, их с Сергеем Львовым порыв уйти из университета в военное училище, был во время войны как раз с немцами, чтобы защитить от них родную землю. И теперь он с этими немцами идет по родной земле, как оккупант.

Что-то было неправильно в этом, он это чувствовал, и ему было не по себе. Любил ли он Германию больше, чем Россию? На этот вопрос, заданный самому себе, он отвечал: конечно же нет. Он помнил, как в эмиграции тосковал по Родине, пел русские песни, и слёзы текли из глаз. А Германию, он точно знает, что не любит. Она для него только мачеха, которая не заменит мать.

Да, он призван в немецкую армию, но стрелять в русских он не сможет. Да, стрелял когда-то в красных, но тогда он защищал от них свою Россию, гражданином которой он был. А сейчас он гражданин Германии, хотя в душе всегда считал себя русским. Поэтому в войне против русских он чувствует себя предателем.

«Господи! Как же всё сложно в моей жизни, как всё запутано», – думал Михаил, ворочаясь.

Майор Боде уже давно спал, похрапывая, и видел десятый сон. Михаил вспомнил: когда его призвали на военную службу, он просился в военный госпиталь врачом, но ему отказали. Понадобилось его знание русского языка.

Утром все жители села были согнаны на центральную площадь. Больных в клубе пока не тронули, командование немцев еще не решило, как с ними поступить.

На митинге командир полка, занявшего село, полковник Риккер говорил речь, переводимую Михаилом, о том, что «немецкие войска несут освобождение народу России от большевиков…»

Для жителей села русский язык был нисколько не ближе немецкого, но все же немного понятней последнего. В селе говорили на украинском и польском, ведь до тридцать девятого года их область была в составе Польши, и только последние два года она стала советской. Но эти тонкости немцев не интересовали, да и как иначе, если разговариваешь с народом с позиции силы и палец – на спусковом крючке автомата.

Жители села хмуро глядели на захватчиков и гадали, что же теперь будет. Наконец полковник возгласом «хайль Гитлер!» закончил свое выступление и отправился в штаб, занимавший избу правления колхоза. В отношении больных было принято решение: здание клуба сжечь вместе с больными, дабы обезопасить от «заразы» доблестные немецкие войска. А медицинский персонал проверить, есть ли там коммунисты и евреи, которых немедленно уничтожить. Остальных отправить в концлагерь. Выполнять приказ был назначен обер-лейтенант Китлинг со взводом автоматчиков. Когда он отправился в клуб с больными, его сопровождал Михаил, как переводчик.

Китлинг с Михаилом медленно обходили выстроенный медперсонал, спрашивая одно и то же.

– Коммунист? Еврей?

Сергей Львов не верил своим глазам: одним из офицеров, который говорил по-русски, был его друг Михаил Роот. Тот тоже узнал своего друга и побледнел. На вопросы Сергей ответил отрицательно. Коммунистом он так и не стал, да и не стремился никогда им стать, так как не был ни карьеристом, ни адептом марксизма-ленинизма. Их глаза с Михаилом встретились, но оба взяли себя в руки, не показав свое волнение. Китлинг скомандовал, и автоматчики оцепили медперсонал, уводя его из клуба. Сергей по-немецки обратился к нему с вопросом, куда их ведут и что будет с больными. Китлинг, худой и высокий, как тростник, с крючковатым носом, не поворачивая головы, ответил, что они арестованы, а о больных промолчал.

Их вывели из клуба и, приведя к добротному сараю из бревен, втолкнули туда, заперев на замок и выставив часового. В сарае были слышны автоматные очереди, но никто из медицинских работников и подумать не мог, что это расстреливают больных. Затем бревенчатое здание клуба заполыхало, наполняя воздух гарью и треском горевших бревен.

Майор Райнер Боде глядел на полыхавшее здание клуба и курил, затем повернулся к подошедшему к нему Михаилу.

– Ну что, Михаэль, от этого никуда не деться, это гримасы войны. Или мы их, или они нас. Но нам с вами надо возвращаться в Ковель, наша поездка затянулась. Больше тут переводчик не нужен.

– Когда выезжаем?

– Завтра поутру.

– Да, кстати, этих арестованных врачей хотели отправить в концлагерь, а теперь решили ликвидировать, чтобы не возиться с ними. Опять Китлингу предстоит работа.

– Райнер, один из них знает немецкий язык. Я бы хотел допросить его, можно?

– Тебе интересно? Ну, пожалуйста, я скажу Китлингу.

– Благодарю, Райнер.

Михаил решил спасти друга, но как это сделать? Утром их расстреляют. Надо действовать сейчас. Он пошел к Китлингу.

– Господин обер-лейтенант, вас хотел видеть майор Боде.

– Хорошо, я сейчас зайду к нему.

– Идемте, я с вами.

– Китлинг, – обратился майор к обер-лейтенанту, – Лейтенант Роот хотел бы допросить знающего немецкий язык врача. Вы не против?

– Никак нет, господин майор.

– Разрешите идти?

– Да, идите. И вы, лейтенант, тоже.

– Слушаюсь, – Михаил вслед за Китлингом пошел к сараю.

– Лейтенант, а чем вас заинтересовал этот врач, если не секрет? – спросил Китлинг Михаила.

– Не секрет. Он знает немецкий язык, а я – русский, и, как переводчик, хотел бы у него проконсультироваться по некоторым тонкостям русского языка.

– А-а, понятно, – ответил Китлинг.

Они подошли к сараю, и он приказал часовому открыть дверь. Часовой исполнил, затем вывел Сергея и вновь закрыл дверь сарая.

Михаил вынул из кобуры пистолет и, ткнув им в спину Сергея, приказал тому идти вперед.

– Куда ты меня ведешь? – спросил Сергей. – Что с больными?

– Я хочу помочь тебе, больных расстреляли.

Сергей сжал зубы и застонал.

– Почему ты с ними?

– Меня мобилизовали в качестве переводчика.

Михаил привел Сергея к пустующей избе, и они зашли туда.

– На, возьми это, – он протянул Сергею нож. – Когда стемнеет, попросись у часового во двор. Вас же выводят?

– Да.

– А дальше действуй. Я уезжаю в Ковель, в комендатуру. Может быть, и увидимся когда-нибудь, – и Михаил протянул руку.

Сергей, после небольшой паузы, пожал ее. Михаил вывел Сергея на улицу и повел к сараю. Часовой открыл дверь, и Сергей вошел туда.

Михаил глядел, как часовой запирает дверь на замок и молил Господа, чтобы другу удалось бежать.

– Ну как, Михаэль, русский врач вас проконсультировал?

– Да, я ведь тоже врач, если вы помните, и мне было интересно вдвойне побеседовать с ним. Мы говорили не только о языке, но и о медицине.

– Надеюсь, он не заразил вас большевизмом?

– Нет, конечно. Да он и не коммунист вовсе, а так, обычный интеллигент.

– Да они все тут в душе красные. Наверное, вы не раскусили его.

– Может быть, Райнер, вы и правы.

– Давайте лучше спать. Завтра утром едем в Ковель, и надо выспаться хорошо перед дорогой.

* * *

Сергей ждал, когда сменится часовой и мучительно думал об остальных пленниках. В сарае кроме его коллег были и несколько местных жителей.

«А как же они?! Хорошо бы убежать всем». Но он понимал, что это невозможно, всем не убежать, да и его побег может не удасться, мало ли что.

Наконец, Сергей услышал, как кто-то подошел к часовому и заговорил с ним. «Ну вот и смена караула, теперь пора», – подумал он.

Разговор у сарая смолк, затем послышались удаляющиеся шаги, и все стихло. Сергей подошел к двери и негромко постучал, ему показалось, что в висках у него громче стучит от напряженного состояния и волнения.

– Чего надо? – спросил немец.

– Можно мне выйти? – спросил Сергей по-немецки.

Часовой приоткрыл дверь и удивленно посмотрел на него.

– По-немецки говоришь? Не думал я, что в этой варварской стране кто-то знает немецкий язык. Выходи, руки назад.

Сергей, заложив руки за спину, вышел, поблагодарил часового и пошел вдоль стены сарая. Часовой шел за ним, касаясь дулом автомата спины пленника.

Завернув за угол сарая, Сергей выхватил нож, резко развернулся и, хватая левой рукой ствол автомата, правой с ножом нанес удар немцу в шею. Часовой, завалившись на спину, стал падать. Сергей придержал его и уложил на землю. Затем снял с немца ремень, форменную куртку, пилотку, забрал автомат и боезапас. После этого оттащил тело часового в кусты, растущие рядом с сараем, и попытался замаскировать его.

«Ну все, у меня есть пара часов до смены караула, так что бегом отсюда», – пронеслось в голове.

Сергей надел куртку немца, пояс, пилотку и двинулся к окраине села. Он решил к местным жителям не обращаться, а уйти в лес.

Сергей достал из нагрудного кармана куртки документы часового: «Так, теперь меня зовут рядовой Ганс Беккер», – прочитал он при свете найденной в боковом кармане куртки зажигалки.

Немцы еще не все улеглись спать, и кое-где слышались смех, звуки губной гармоники, громкие возгласы.

«„Победители“, – с ненавистью подумал Сергей. – Ничего, недолго вам радоваться». Он, как и многие, в те, первые дни войны, не представлял ее масштабы. Казалось, что Красная армия выбьет врага с родной земли за пару месяцев.

– Хальт! – услышал он вдруг.

На него направили свет фонаря. Это были двое из полевой жандармерии, перегородившие дорогу мотоциклом. Сергей подошел и, отдав честь, представился. Посмотрев его документы, жандармы спросили, куда он направляется.

Сергей доложил, что навещал своего земляка, а теперь следует в свою роту. Пальцы его судорожно сжимали автомат, он весь напрягся и с трудом придал своему голосу невозмутимость и даже беспечность.

Жандарм отдал Сергею документы и махнул рукой: «Проходи».

«На выезде из села наверняка есть пост, так что лучше уйти не по дороге, а огородами», – решил он и свернул с дороги в проулок между домами, который вывел его прямо на небольшую лужайку, за которой был лес.

Подождав, когда луна скрылась за тучами, он быстро пересек лужайку и оказался в лесу. Не зная, куда идти, в какую сторону, он все дальше и дальше удалялся от села, временами переходя на бег. Внезапно Сергей ощутил, как он голоден. Ведь в этот день у него во рту и крошки не было. Он пошарил в подсумке, висевшем на поясе, и среди запасных рожков к автомату нащупал пачку галет. «Вот кстати», – обрадовался Сергей и решил немного отдохнуть и поесть. После этого заставил себя встать и идти дальше.

Послышался негромкий шум. Он напряг слух. Это был небольшой ручей, протекающий в лесу. Склонившись к нему, он руками зачерпывал воду и пил, пил.

– Руки! – в спину ему что-то уперлось.

– Вставай, только медленно, а автомат-то брось. Да смотри без шуток, а то стреляем сразу.

Сергей, поднимаясь, вдруг прыгнул в сторону и повернулся на живот, выставив автомат на изготовку. Свет луны не достигал земли сквозь кроны деревьев, и в ночной темноте он не видел напавших на него. Грянул выстрел, но пуля просвистела где-то далеко от него.

– Ты что, у нас и так патронов нет! – крикнул кто-то.

– Зато у меня есть, – сказал Сергей и дал короткую очередь в воздух. – Кто такие, откуда? – спросил он.

– Да мы к нашим идем от границы от самой, – сказал один из них.

– Вот двое нас и осталось, – добавил второй.

– Назовите себя, – сказал Сергей.

– Сержант Клыков.

– Рядовой Плотников.

– Какое у вас оружие?

– У каждого своя винтовка. Но патрон был один.

– Ну ладно. Тогда и я представлюсь. Врач ковельской городской больницы Сергей Алексеевич Львов. Сбежал от немцев. Пришлось убить часового и взять его форму и автомат.

– Ну уж врач, – недоверчиво сказал один из бойцов. – А как ловко из-под прицела ушел.

– Так я же в Красной армии служил и воевал в Гражданскую. Так что навыки имею кое-какие. А наших давайте вместе искать. Только надо подальше уходить отсюда. Меня немцы искать могут. Придут менять часового, а его нет.

– Это которого ты?..

– Его самого.

– А мы, когда бежали по этому лесу, наших видели, тоже бежали от немцев, но пальба была, поэтому не до них было.

– Да тут в лесу наших немало будет, думаю, – добавил второй.

– Мы на границе бой приняли. Так было видно, что по всей линии границы бои идут, и справа, и слева. Это он не в одном месте пролез, а везде.

– А сейчас он со всех сторон. Мы куда не сунемся, везде немец. Даже в тылу нашем. А где наши? В какой стороне?

– Будем искать, – сказал Сергей.

Короткая летняя ночь подходила к концу, и уже заалела полоска зари на востоке. Где-то там, на востоке, шли бои и доносились орудийные залпы. Сергей понял, что немцы прошли далеко в глубь территории СССР и теперь, наверное, подходят к Днепру.

«Неужели их там не остановят? Неужели дадут пройти еще дальше?» – думал он с тревогой, шагая с двумя пограничниками на восток. Теперь, при свете, он разглядел своих новых товарищей. Сержант Клыков был высок ростом, худощав, лет двадцати трех. На изможденном лице его сверкали стальным блеском серые глаза, по взгляду которых ему можно было дать гораздо больше лет, столько в них было и боли, и печали, и усталости. Второй боец, рядовой Плотников, был пониже ростом, круглолицый, с веснушками и слегка вздернутым носом. Ему было лет двадцать, и тяжкие испытания первых дней войны, казалось, не отложили на его облике своего отпечатка.

У обоих пограничников форма была грязной и местами порванной, но висевшие за плечами винтовки были в хорошем состоянии, свидетельствующем о заботе и уходе за ними.

Сергей сорвал с немецкой куртки погоны, знаки отличия армии Вермахта, и кокарду с пилотки.

– А то еще пристрелит здесь, в лесу, какой-нибудь красноармеец, – грустно пошутил он.

Пограничники промолчали.

* * *

Так и не уснув до утра, Михаил услышал, как во дворе забегали. Кто-то громко ругался. «Это Китлинг, – понял Михаил. – Наверное, Сергею побег удался, раз такой переполох».

Наконец к ним в избу постучали. Боде проснулся.

– Что за черт?! Поспать не дадут! – недовольно рявкнул он, потягиваясь.

– Что такое, Райнер? – спросил его Михаил.

– Сейчас узнаем, – ответил майор, открывая дверью. На пороге стоял Китлинг.

– Герр майор, часовой пропал.

– А пленные на месте?

– Так точно. Сарай заперт на замок.

– А-а, черт. Пленных расстрелять, и все село перевернуть, но найти этого часового.

– Слушаюсь, – Китлинг козырнул и вышел.

Немного погодя послышались автоматные очереди. Боде и Михаил умылись и сели завтракать, но тут опять пришел Китлинг.

– Герр майор, нашли тело часового в кустах за сараем. Кто-то ударил его ножом и забрал автомат и одежду.

– Согнать местное население на площадь! Немедленно!

Михаил и Боде вышли из избы и отправились на центральную площадь села, откуда доносился детский и женский плач.

Местные жители толпились на площади, окруженные солдатами. Среди них преобладали старики, старухи и женщины с маленькими детьми.

Те, кто помоложе успели покинуть село до прихода немцев. Правда, далеко они не ушли, а прятались в ближайших лесах. В дальнейшем люди возвращались в свои деревни и села, так как по приказу оккупационных властей лица, обнаруженные в лесах, считались партизанами и подлежали немедленному уничтожению. Немцы проводили специальные операции, прочесывая лесные массивы по выявлению и уничтожению партизан.

Майор Боде обратился к населению, согнанному на площадь. Он предоставил людям десять минут для выдачи убийц немецкого солдата. Михаил переводил слова майора на русский язык. Толпа молча выслушала требование немцев, не понимая, кто мог убить солдата, если кругом одни женщины, малолетние дети, старики и старухи. Наконец вперед выступил сухонький старичок с седой бородкой.

– Дозвольте сказать, пан офицер, так что никто вашего солдата не трогал. У нас тут одни старики да ребятишки малые. А чужих никого не было здесь.

Михаил переводил майору с этого польско-украинского диалекта, который он сумел разобрать.

Боде приказал Китлингу расстрелять каждого десятого взрослого жителя села.

Обер-лейтенант скомандовал, и солдаты принялись выталкивать из толпы стариков, женщин, старух, отсчитывая каждого десятого.

Детей при этом разлучали с матерями. Поднялся громкий плач и крики разлучаемых, но немцы, раздавая удары направо и налево, отделили обреченных на смерть от основной толпы. Затем раздались автоматные очереди. Люди в ужасе замолчали, не веря глазам своим, как родные падают, сраженные выстрелами.

Майор Боде громко объявил, что так будет со всеми, поднявшими руку на немецкого солдата. Михаил переводил машинально, понимая, как просто расстреляли мирных людей за убийство солдата, к которому они были не причастны.

Расстрелы больных и медперсонала он не видел, и вдруг прямо на его глазах… И тут его пронзила мысль, что воюет он не на той стороне, где должен.

– Теперь, Михаэль, мы можем ехать в Ковель, – сказал ему майор Боде. – Вы слышите меня, Михаэль? Что с вами?

– Все в порядке, Райнер. Просто первый раз вижу такое.

– А-а, привыкайте, мой друг. На войне должно быть не до сантиментов. Мы должны показать этим варварам, что Германия – это сила.

Михаил вдруг подумал, что сейчас он легко бы выстрелил в Боде.

* * *

Сергею показалось, что-то в лесу не так, и вдруг он понял: здесь не было слышно птиц. Нет, они были, но такого птичьего гомона и щебетания, как в мирное время, уже не было.

– Здесь трава примята, кто-то проходил, – сказал Плотников.

– Наверное, такие, как мы. Тоже к своим пробираются, – отозвался Клыков.

Через некоторое время раздался оклик:

– Стой! Кто идет?!

– Свои, – ответил Клыков.

Перед ними появилась группа вооруженных солдат Красной армии. Форменная одежда на них была тоже потрепанная и грязная, а лица выражали усталость и напряжение. Сергей боковым зрением увидел, что они окружены. Во главе группы был офицер с майорскими петлицами на грязной и мятой гимнастерке. На вид ему было лет сорок пять, роста выше среднего, худощавый, с заросшим щетиной лицом. На боку у него висела на ремешке полевая сумка, а рука сжимала рукоятку пистолета, направленного на Сергея с товарищами. Рядом с офицером находился штатский в кителе военного образца, без опознавательных знаков. Чуть полноватый, среднего роста, он показался Сергею знакомым. Приглядевшись, он узнал в нем работника Ковельского горкома партии Кочеткова, не раз бывавшего на приеме у него в больнице.

– Товарищ Кочетков, вы? – произнес Сергей.

– А, товарищ Львов. Как вы здесь? Где ваши сотрудники и больные? – Кочетков, узнав Сергея, почувствовал облегчение, что встретились свои, а не переодетые немецкие диверсанты, которыми были полны местные леса.

Сергей рассказал обо всем, что произошло с ним после эвакуации из Ковеля. Правда, о Михаиле он умолчал, как и ранее, при встрече с Клыковым и Плотниковым.

– Присоединяйтесь к нам, товарищ Львов. Опытный врач нам будет кстати. Я здесь по приказу партийного руководства, чтобы собрать из отступающих солдат боеспособный отряд и бить врага в его тылу.

– Партизанское движение, как в войну с Наполеоном?

– Да. Чтобы земля горела под ногами захватчиков.

– А как же оружие, боеприпасы, продовольствие?

– Продовольствием будет помогать население, а оружие и боеприпасы будем добывать в бою. Наш командир отряда – майор Григорьев Николай Иванович, а я – на должности комиссара. Вы будете начальником лазарета.

– Хорошо, товарищ Кочетков. Извините, товарищ комиссар.

Этот недавно образованный партизанский отряд еще не имел своей базы, да и состав его постоянно пополнялся за счет солдат Красной армии, отступавших от государственной границы, но сохранивших оружие и полных решимости драться с врагом.

Отряд был еще слаб, чтобы нападать на колонны вражеских войск, и только мог позволить себе уничтожать мотоциклистов полевой жандармерии, рыскающих по местным дорогам, чтобы снимать с мотоциклов пулеметы, забирать у солдат автоматы с боезапасом. Несмотря на наличие винтовок, патронов у партизан катастрофически не хватало. О радиостанциях тогда, в начале партизанского движения, только мечтали.

* * *

Прибыв к Ковель, майор Боде и Михаил разместились в отведенных для них квартирах. Это было жилье в уцелевших от бомбежки домах, старинных постройках прошлого века, и Михаилу вспомнилась прежняя жизнь в императорской России. «Господи, ну почему всё так внезапно рухнуло?!» – думал он, с ностальгией вспоминая о былом.

Прибыл вестовой от Боде, тот предлагал поужинать совместно. Михаил дал согласие, и вестовой, козырнув, ушел.

«Какое же мне все это чужое. Эти люди, эта армия, эта жизнь», – опять думал Михаил, надевая мундир и вычищенные денщиком сапоги.

Город Ковель представлял собой огромный военный лагерь. Сюда прибывали войсковые соединения для дальнейшего следования на восток. Гражданского населения почти не было видно. Повсюду сновали солдаты и слышалась немецкая речь. Но питейные заведения работали, и владели ими местные жители. В один из таких небольших ресторанчиков и прибыл Михаил. Боде был уже там.

– Михаэль, я вот думаю, а не взять ли в будущем землю в этих краях? Я слышал много о плодородности здешних земель.

– Райнер, решай сам. Я всего лишь врач в мирной жизни, и далек от земляных вопросов.

– А зря, Михаэль. Скоро мы завоюем эту варварскую страну, и каждый немец может получить здесь земли столько, сколько пожелает.

«Не слишком ли ты рано все решил? Кажется, Бисмарк говорил, что с Россией воевать – это самоубийство!» – думал Михаил, а вслух сказал:

– А кто же будет обрабатывать всю эту землю, если местное население мы уничтожим?

– Нет, уничтожать будем только тех, кто не может работать: старых, больных, а остальные будут рабами великой германской нации. Так говорит наш фюрер, – Боде встал и поднял руку в приветствии.

– Хайль Гитлер! – воскликнул Михаил, вскочив и тоже вытянув руку.

После ужина приятели прошлись по городу. Руин было не так уж много, но в воздухе стоял какой-то запах гари.

«Запах войны, как в Гражданскую», – подумал Михаил.

Вот показалась вывеска «Цирюльник».

– О, Михаэль, а не побриться ли нам? Вы как? – спросил Боде.

– Я – за, – ответил Михаил, и они вошли к цирюльнику.

Майору Боде поправили прическу, побрили, и он, довольный, любовался собой, глядя в зеркало.

– Райнер, вы идите, не ждите меня, – сказал ему Михаил.

– Ну хорошо, Михаэль. До завтра, – ответил Боде и вышел.

Михаил уселся в кресло, и пожилой цирюльник, высокий, широкоплечий, с густой вьющейся седой шевелюрой, стал намыливать его щеки для бритья. Вот открылась боковая дверь, и в цирюльню вошла молодая женщина, стройная, светло-русая, с огромными голубыми глазами на красивом лице.

– Лиза, ты что хотела? – спросил ее цирюльник.

– Папа, я думала, господа офицеры ушли, – ответила она и вышла.

Михаил успел в зеркало заметить красоту этой женщины. Особенно его поразили глаза ее небесной голубизны. Он мысленно одернул себя: «Ты женатый человек, и у тебя растет сын», – и спросил:

– Это ваша дочь?

– Да, пан офицер. Мужа ее забрали в армию советы, и где он сейчас – неизвестно.

– А он не хотел служить им?

– Да кто же спрашивает, хочешь или нет, пан офицер? Наш город стал советским всего два года назад, так они, советы, всю молодежь позабирали в свою армию. А мы теперь и не знаем, жив ли наш бедный Петр.

– Вы еврей?

– Упаси Бог, пан офицер. Мы поляки.

Михаил рассчитался с цирюльником и вышел.

У цирюльни двое солдат прижали женщину к стене соседнего дома и что-то настойчиво объясняли ей. «Зовут с собой», – понял Михаил. Приглядевшись, он узнал в этой женщине дочь цирюльника, от которого вышел только что. Михаил подошел к ним. Солдаты вытянулись во фрунт. Он приказал им явиться в свое подразделение и быть готовыми к отправке на восточный фронт.

Солдаты дружно козырнули и, повернувшись «кругом», зашагали прочь. Женщина испуганно смотрела на Михаила, сердце ее учащенно билось.

– Не бойтесь, фройляйн, – с улыбкой сказал ей Михаил. – Вы можете идти, куда шли, но будьте осторожны.

Она чуть заметно кивнула головой и скрылась за дверью цирюльни.

Михаил постоял, глядя ей вслед, а затем пошел на свою квартиру.

По дороге он подумал о Сергее: «Как он? Жив ли? Добрался ли до своих?».

* * *

А Сергей в это время вместе с другими партизанами трудился, строя землянки. Уже были готовы штаб, лазарет, а теперь готовили помещения для бойцов. Работали весело, с шутками.

Стояли теплые летние дни, в кронах деревьев пели птицы. А где-то далеко, на востоке, шли бои, и иногда был слышен гул от артиллерийских залпов и взрывов авиабомб. Командир отряда майор Григорьев отправил группу из четырех партизан на ближайший хутор узнать обстановку и добыть провизии.

Старшим группы был сержант Клыков. На подходе к хутору партизаны услышали звучание губной гармоники.

– Немцы, – вполголоса сказал сержант. – Надо посмотреть, сколько их тут.

Они с Плотниковым осторожно, по-пластунски, двинулись к жилью. Остальные двое: местный светловолосый кареглазый паренек Сашко Журавель, которого не успели призвать в армию, и рядовой Михалёв, среднего роста, темноволосый, худощавый парень, который был окруженцем, как и большинство солдат Красной армии в отряде, – остались в лесу, наблюдая.

У бойцов были винтовки, а у Сашко, выглядевшего старше своего возраста, «шмайссер», добытый в стычке с немецким солдатом в родном селе, когда туда вошли захватчики и стали обходить хаты местных жителей. Сашко тогда спрятался в сарае, где вдруг завизжала свинья, приятно удивив немцев своим присутствием, казалось бы, на бедном подворье. Немец, долговязый, рыжий детина, повесив автомат за спину, пошел в сарай. Сашко, затаив дыхание и держа топор в руках, ждал. Вот со скрипом отворилась дверь, и показалась рыжая голова, что-то бормоча на своем языке. Сашко изо всех сил рубанул его наискосок прямо по шее. Голова и пилотка отлетели прямо к свинье под копыта, а тело немца, постояв мгновение, словно в раздумье, полетело следом. Сашко быстро сорвал автомат с трупа, отстегнул пояс с боезапасом и через пролом в задней стенке сарая осторожно вылез в заросли бурьяна. До леса было совсем рядом, и он шустро, как змея, прополз это расстояние, а в лесу припустил со всех ног подальше от села. И только, когда уже выдохся и упал в изнеможении на траву с бешено колотившимся сердцем и стуком в висках, Сашко услыхал стрельбу где-то далеко позади. Заставив себя подняться, он пошел дальше в глубь леса, где и был остановлен людьми из отряда майора Григорьева. На их вопрос «кто такой?» он не мог вымолвить ни слова, а только часто дышал, показывая рукой в сторону села. Отдышавшись, он рассказал, что с ним было. Одежда в крови и немецкий автомат убеждали партизан в правдивости его слов. Спустя несколько дней слухи из села подтвердили его рассказ. В отряде майора Григорьева Сашко определили в разведку как местного жителя, хорошо знавшего окрестные села и хутора.

Вот сейчас он привел партизан на хутор, где жила семья Кучинских. В настоящее время на хуторе были только старшие представители этой семьи. Дочь была замужем и жила в соседнем селе, а сыновья были призваны в армию. Старший – незадолго до войны – в Красную. А младшего увели с собой украинские националисты.

Клыков и Плотников увидели у дома два мотоцикла.

«Полевая жандармерия, – мелькнуло в голове у Клыкова: – Наверное, человека четыре, не больше. Что ж, надо атаковать».

Он знаком показал Михалёву и Сашко обходить хутор с двух сторон. Клыков угадал, их было четверо. Немцы отдыхали. Сытно пообедав, они лежали на траве, курили, весело болтали. Один из них играл на губной гармонике. Партизаны заметили, что автоматы были беспечно сложены в коляски мотоциклов. Да, в первые месяцы войны немцы еще не боялись партизан.

Вот один немец встал и пошел со двора.

«Надо дождаться его», – решил Клыков и знаком показал: «Ждать».

Наконец немец появился, на ходу застегивая куртку, и что-то сказал остальным. Игравший на губной гармонике перестал и посмотрел на часы.

«Пора», – решил Клыков и дал сигнал к атаке.

Михалёв и Сашко бросились к мотоциклам, а Клыков и Плотников, направив винтовки на немцев, приготовились стрелять.

Появление партизан ошеломило фашистов. Не веря своим глазам, они глядели на русских и молчали.