Читать книгу Одноклассники, или Поколение lost - Сергей Корнев - Страница 2

Он тяжело вздохнул, потом всё же вполне искренне улыбнулся и достал из своей большой чёрной сумки увесистую голубую книгу формата А4 с улыбчиво-прыгающей надписью «Fotoalbum». На обложке застыли блаженные лица двух сисястых девиц – кучерявой блондинки и негритянки с призывно-чувственными губами. Их лица парили на голубом фоне ярко, соблазнительно, многообещающе, но холодно. Где-то позади них, утопая в голубизне, лыбился, фальшиво скривив рот, гламурный мужик с двухдневной щетиной и хищными похотливыми глазками.

Книга, звучно грохнувшись на стол, раскрылась, обнажив грязно-белые листы, набитые дешёвыми фотками под заляпанной отпечатками пальцев плёнкой.

– Я всегда его таскаю с собой, – он пролистал несколько страниц и остановился на большой, во весь лист, фотографии. – Вот она. Смотри, наш класс. То ли в десятом, то ли в одиннадцатом нас снимали. А выпускной нет у меня…

– Да, все дети ещё. У всех мордашки такие свежие, по-детски невинные и наивные…

– Ага. Невинные и наивные. По-детски. Вот, смотри, друг мой – Андрюха. В шестом подружились. Он мне губу разбил, а я ему фингал поставил – так и подружились. Потом везде друг за другом таскались. Я школу прогуливать – он школу прогуливать. Он гулять до трёх ночи, и я за ним туда же. Потом вместе от матерей огребаем. Он покуривать начал – я тут же тоже приучился. Я помню, как в первый раз к нему выпивши пришёл. Так его на следующий день домой пацаны притащили «в какашки». Только депрессовать не стал, как я в пятнадцать лет. Не мог просто тогда так, как я, хотя старался, сочувствующе относился. Правда, в голове – сердце-то отказывалось такую черноту в себя впускать. И духу ему не хватало. Или мозги всё-таки получше работали. Тут одно из двух. Я не знаю. Парень он умный был – это точно. Ум его и сгубил. Пацаны, большинство из них, на применимые к жизни профессии пошли, а его в педагогический угораздило. Он в школе ни дня не проработал. Работягой куда-то прилепился. Денежки-то нужны. А не может. Не того склада. Ему бы голову свою куда-нибудь приспособить. Хоть в школу ту же, раз отучился. А он, мол, жена, ребёнок, какая уж тут школа… Сидит с мужиками, выпивает: они – мать-перемать, а он им «а извините, пожалуйста», «а будьте добры» и прочее. Он же филолог – русский язык и литература. Он если и выругается, то только в контексте. Речь всегда такая правильная, чёткая, приятно послушать. Не то, что некоторые. Скажут – только вонь разведут. Думаешь, лучше бы молчал, человеком бы казался…

Да… Пропал человек, друг мой, Андрюха… Жена-то всё равно ушла. К интеллигенту, кстати. Эх, что ему было делать?.. В школу бы пошёл – деньги бы требовала. А деньги любить нельзя. Даже невозможно. Они должны иметь человеческое лицо, чтобы их можно было любить. Лицо противно, так тебе никакие деньги не нужны от этого человека. Женщины такие странные. То за злато-серебро готовы чудовищу отдаться, а то от обеспеченного даже мужа в объятья первому встречному чмошнику прыгают. Сказала, что разлюбила и ушла к очкарику. С того момента и полетел Андрей в преисподнюю… Сейчас сидит на самом дне, в какой-то тошниловке грузчиком с окладом в пять тыщ, «пьян во вся дни», всех забыл, никого знать не хочет. А когда вдруг трезвый – ходит, глазами вертит, как затравленный зверь, а глаза такие… наивные. И невинные по-детски. Вот… А ему, между прочим, на днях только двадцать девять исполнилось…

– Да, такое бывает, к сожалению…

– Бывает? Такое сплошь и рядом!.. Смотри, вот этот в синей рубашке… дрищ… Яковлев, кажется. Папа – директор чего-то, мама – главврач, а тоже туда же. Жирный такой стал. Каждый день сидит вот тут, в Собачьем парке, с пивом. Не работает нигде. Вроде всегда чистенький такой, одет во всё новое, мама заботится всё-таки, а бухает по-чёрному. Вот что такое стало с человеком? Чего этот-то вдруг алкаш? Чего у него такое в голове, что он на жизнь свою насрал? Я не знаю его, мы с ним плохо общались. Но люди себя просто так не бросают.

– Апатия к жизни, неуверенность в себе…

– Вот посмотри на эту неуверенность! Ирка Замотаева. Посмотри, посмотри внимательно на это лицо. Видишь там хоть какую-то неуверенность? Нет её, хоть обсмотрись. Одна сплошная уверенность. Староста наша. Ни одна движуха без неё не обходилась. А в жизни всё понадкусала и ничего не съела, кроме всякого говна. Институт не закончила. Работать пошла. Работы меняла чаще, чем шмотки. А парней и того чаще. Всё искала чего-то. И нашла. Мужик такой маленький, плешивенький, грязный весь, штаны вечно обоссанные, говорит – всё равно, что пукает: стеснительно, коротко, шёпотливо так и однообразно нехорошо. Но как выпьет – зверь. Года три Ирка с фингалами ходила. Вся осунулась, почернела. Мужику тридцать четыре, а ей все сорок с хреном дашь. Тот мужик потом выгнал её. Вот тебе и уверенность.

– А что с ней теперь, с этой девушкой?

– Ничего, нет её. Исчезла.

– Ну так, может быть, всё у неё наладилось? Изменилось к лучшему? Иногда человек способен рвануться из отчаянного положения так, что потом сам себе удивляется.

– Это в телевизоре, что ли, он так способен? Да там постоянно все вырываются «из грязи в князи». Нет, она по-настоящему исчезла… Навсегда. Вникуда. Если Ирка сама себе и удивляется, то только как она до такой жизни дошла. Удивляется и плачет.

– Тут заплачешь, конечно… Но не все же так. Эта вот красавица с каре… в брючном костюмчике… наверно, не растерялась, замуж за…

– До сих пор не вышла. У неё сто абортов и ни одного мужа, образно выражаясь. Это Катька Губкина. Блядь второсортная. Но, правда, работает в каком-то банке. Как вырядится – сама неприступность, никогда не подумаешь, кто такая…

– А что так вдруг?

– А вот что так? У неё до двадцати лет вообще никого не было. Она мальчиков боялась как огня. Видно, не зря. Чувствовала душа что-то и трепетала мужского пола. Первый у неё в институте был. Долго они встречались. А как работать пошла – всё! Будто бы плотину какую прорвало. Взбесилась девка. И теперь ещё больше бесится. Это конец. Она разбесится только тогда, когда у неё климакс начнётся, и то – бес её знает.

– Господи, даже мысли не возникло… Такое личико ангельское… Скорее на вот эту рыжую в коротенькой юбочке подумаешь.

– Гусева. Эта – ничего. Муж, двое детей. Машину, «Ладу-Приору», недавно взяли в кредит. С дачи картошку возят. Растолстела. Видишь, какая улыбочка у неё шаловливая? Во! Улыбаться разучилась. У неё рот уголками вниз загнулся и больше не разгинается. Глаза пустые-пустые. Разговоры только о том, чё бы ещё в кредит взять, о жратве да сплетни всякие. Души нет. В телевизор уставится – вот и вся её душа.

– Что-то прямо тоска какая-то…

– Почему тоска? Пушок, к примеру, – весёлый парень, он по-другому не умеет. Вон там, сверху, третий слева… с усиками… Он с одним своим приятелем-придурком первую «ходку» ещё лет десять назад сделал – магазин грабанули. Трёшник отсидел, по УДО вышел. Вышел, загулял. Через полгода убил мужика и на десятку влетел. Весело?

– Совсем невесело. Тоска – в смысле безрадостность. Неужели этот мальчик с усиками, теперь зэк-рецидивист, радость от своих «подвигов» получает?

– Не знаю, Пушок, может, и получает… А без подвигов человеку жить нельзя. Что, лучше ходить и правильным человеком себя воображать? Вот эта по центру, рядом с Андрюхой, Ежова, как начнёт рассказывать, всех осудит. Этот в тюрьме, этот спился, эта мужиков собирает. А сама-то кто? Что же она про себя-то не расскажет? Что я, мол, никчемнейшая, ничтожнейшая и вечно всем недовольная личность. Что, мол, уже всех затрахала вокруг себя. А что? Муж с ней не живёт уже. К матери сбежал. Сожрала она его – ты такой, ты сякой, у тебя то не это, а это не то. Ребёнок вечно заплаканный ходит. Подруг всех распугала недовольствами, раздражениями да прочим. Все плохие. Одна она хорошая. Нет, я, конечно, понимаю, что другой жизни ей хотелось. Но и на себя не мешало бы посмотреть, насколько ты соответствуешь этой «другой» жизни. Она кто по образованию? Бухгалтер. А 1С, к примеру, не знает. В конторке какой-то завшивленной работала, где всё по старинке, грубо говоря, на счётах. Не научили в своё время. А теперь учиться и не хочет. Ну ты сядь, разберись, дама не глупая ведь. Что же теперь удивляться, что тебя на работу приличную не берут? В иных сферах ты не умеешь – талантов никаких нету. Кто же тебе виноват-то? Муж не тот опять же. Но ведь и ты не подарок. Не красавица, отнюдь. Характер не ласковый. Уж смирись, осчастливь хоть того, кого Бог дал. Не хочет такого, на других, как бы хороших, мужиков смотрит и злится. Ребёнку тоже достаётся. Бестолковый. Ну как же он такой получился при толковых-то родителях? Плоть и кровь. Он родился, а не отпочковался… Я Ежову не осуждаю. Мы все такие, к сожалению. Думаем о себе больше, чем мы есть, жизни себе какой-то невероятной мечтаем. И пухнем от злости, потому что этому «большому и значимому», что в нас засело, не можем никак угодить. А нечего ему угождать. Каждому свой шесток надо знать, а не на чужой глазеть. Ну вот, к примеру, почему породистых животных с беспородными не случают? Да потому что породу боятся испортить. А человеческая порода отчего же не ценна? Понятно, никому не хочется в своей беспородности пребывать. Хочется приобщиться к породе. Но породистых-то, как водится, немного, на всех беспородных никогда не хватит. Ну, да, обидно быть беспородным. Гордость задевается. Но и беспородность уважаема бывает. У меня пёс был. Обыкновенная дворняжка. Но как же я его любил! Достоинство в нём присутствовало некое. Не шваль. И я его беспородность за породу принимал. А мы шваль. Лезем куда не следует, своими низостью и недостоинством портим человеческую породу, когда её хранить следует. Человека мы не любим. Любили б – поостереглись бы портить. Сказали бы: «Нет, этот или эта не для меня. Пусть достанется лучшему». А ещё хуже – когда сама порода себя в грязь втаптывает, королевскую кожу в тряпьё холопское облачает. Понимаешь, о чём я говорю, да?

– Не особенно…

– Ну вот тебе пример. Видишь девочку рядом с классухой, слева? В кофточке розовенькой и джинсиках голубеньких? Это Людочка. Она такой женщиной стала! Супер!.. Красивая – это слабое и тусклое слово относительно неё. Есть красивые, о которых говорят «глаз не оторвать». А есть красивые, на которых смотреть боишься, такая невозможная красота. Прямо содрогаешься от благоговения перед этой красотой, как грязный раб в царских чертогах. Только свинья может покуситься её испортить. Царице к лицу только царь подойдёт. Ты скажешь, что и рабыни бывают невероятно красивы. Здесь я тоже могу поспорить. Красота освобождает даже рабов.

Но тут не только красота. У Людочки совершенно чистый, ясный, чуткий ум. Прибавь сюда ещё такую удивительную женскую нежность, от тепла которой слёзы наворачиваются на глаза. Прибавь кротость до того мягкую, что даже самые каменные сердца превращаются в струящийся золотом податливый песок.

Но вот, увы, и сюда забрела поганая свинья. Зашла и распахала своим паскудным рылом эту девственную красоту. Что свинье чертоги царские, устланные персидскими коврами, украшенные сказочными мозаиками, сверкающие лучшими жемчужинами? Какое дело свинье до всей этой блистательной красоты? У неё инстинкты. Свинье нужно пожрать, поспать и пое**ться. А ещё некоторые люди – вроде озлобленной Ежовой – ходят за мудаков-коммунистов голосовать. Слово «коммунизм» где-где, а в нашей стране нужно запретить раз и навсегда. И чураться, словно чумы. Ведь именно от этих красножопых свиней всё и пошло, всё это пи**анутое равенство! Теперь любая свинья, синежопая, черножопая, хитрожопая, считает себя вправе рыло своё в чертоги царские засунуть. Вот так Людочка в грязь себя и втоптала, и кожу царскую на тряпьё холопское променяла. Теперь смотрит на рыло самодовольное каждую ночь, когда та свинья её трахает. Думаешь, хорошо она жизнь свою устроила?

– Да что же, её арканом, что ли, тащили?

– А Андрюху, друга моего, арканом тащили, чтоб ему алкашом стать? А Ирку Замотаеву? А Яковлева? Или Катька Губкина блядищей стать мечтала?

– Ну а кто тогда виноват, что так получается?

– Ты ещё спроси: что делать и кому на Руси жить хорошо? Такие вопросы тоже определённого рода свинство.

– Почему?

– Потому что язык – великая вещь. У человека, я имею в виду. Свинья-то языком комбикорм ловчее загребает. Любой вопрос подразумевает ответ. Если ответ не соответствует вопросу, зачем нужен был этот вопрос? У свиньи на любой вопрос будет один ответ: «хрю». Знаешь, что сказал Пилат, когда Христос упомянул об истине? Он спросил с равнодушием: «Что есть истина?». А знаешь почему? Потому что задолго до него всякие умники по-свински опаскудили само понятие истины, любили задавать великие вопросы и не находить на них ответы. Вопрос далеко не всегда должен иметь словесную форму. Мысль – это не слово. Мысль совершенна как она есть. Даже самое правильное и точное слово ущемляет её, лишает простора. А неправильное и неточное насилует и портит. Есть вопросы, которые как рождаются мысленно, так и разрешаться должны мысленно.

– Зачем же тогда существуют слова?

– Чтобы снимать боль.

– Как это?

– Многие мысли, не находя выхода, начинают болеть. Слова – это выход. Но некоторые начинают болеть, когда их втискивают в слова. Всё-таки человеческие слова довольно узки.

– Человеческие?

– Да. Потому что есть ещё и нечеловеческие.

– Божественные, что ли?

– Есть божественные. Однако есть не божественные, но и не человеческие.

– И всё-таки… Людочке-то что теперь делать?

– Или не задавать себе никаких неразрешимых вопросов, жить со свиньёй смиренно и кротко, как она умеет и живёт до сих пор, или задать один единственный главный вопрос своей жизни и смело ответить на него, пока не поздно.

– А что, пока не поздно?

– Свинья детей не хочет. Обязательств никаких не хочет. Свинья всего лишь соизволила жить в гражданском браке. Но дело в другом. Человеческое свинство – это тяжёлая и заразная болезнь. Где гарантия, что сама Людочка не заразилась? Совершенно точно одно – после свиньи она уже не достойна царя. Чтобы сохранить царское достоинство, ей необходимо быть одной всю оставшуюся жизнь.

– Жестоко. Никому не хочется быть одиноким.

– Да, никому из людей. Цари всегда одиноки. В этом их крест, и в этом их величие.

– Бедная Людочка… И что же, никто на Руси хорошо не живёт?

– Почему? Живут. Ещё как живут. Вот, видишь курчавенького юношу вверху, скромно выглядывающего из-за этого длинного в клетчатой рубашке? Мишенька. Ныне Михаил Маркович Биберман.

– Еврей, что ли?

– Гхусский. Родители – чистейшие, самые настоящие советские люди в полном смысле этого слова. А Мишенька поехал в Москву, закончил неплохой вуз, пять лет проработал экономистом, а теперь помощник депутата Мосгордумы по каким-то там вопросам. Сколько помню, он всегда так скромно выглядывал из-за «длинных». Длинный, кстати, умер в прошлом году. Разбился на машине. Несчастный человек… Он думал, жизнь – сплошная веселуха: «бабки», «тачки», девочки… Впрочем, и Биберман – несчастный человек…

– Почему?

– Потому что хорошо жить на Руси – это не значит быть счастливым. Те же «бабки», те же «тачки», те же девочки. Только онанированные. Зажался где-нибудь в углу, подрочил – «бабки», подрочил в сортире – «тачки», порнушку позырил в кабинетике, подрочил исступлённо – девочки. Когда-нибудь «дрочилка» потеряет силу. И как тогда умирать, оставлять здесь другим, молодым «счастливым» онанистам, всё это рукоблудное «счастье»?

– Что же такое счастье?

– Когда человек всем доволен и ему ничего не нужно сверх того, что он имеет, даже если у него вообще ничего нет.

– Когда он гармоничен сам в себе?

– Нет, гармония сама по себе – это не счастье.

– Не понятно…

– Мы привыкли думать, что гармония – понятие положительное. Но есть и отрицательная гармония. Ведь в чём достигается гармония? В согласии трёх энергий человека – разума, воли и сердца. Если что-то одно выпадает, человек негармоничен и страдает. А разве они – разум, воля и сердце – всегда устремлены на доброе. Далеко нет. Бывает гармония, когда им одинаково работается злу. И человек, увы, всё равно гармоничен. Но счастье – это не гармония. Разум, воля и сердце – как бы они ни были гармоничны между собой – это компетенция души, а счастье – компетенция духа. Это то, что Бог вдунул в Адама, и то, что Адам потом потерял. Это рай. Поэтому Христос сказал: «Царство Небесное внутри вас». Счастье не может быть со злым или даже просто с бесстрастно-равнодушным лицом. Счастье – это тепло. Это любовь.

– Тогда получается, любви нет в нашей жизни?

– К счастью, любовь была, есть и будет всегда. Гляди, эта девочка в красном с брезгливо-плаксивым личиком, Олька Пчёлкина, два года встречалась со своим первым мальчиком. Он её любил безумно. И она его очень любила. А потом разум сказал: «Будь с ним, Олька, он молодец, ты не пропадёшь рядом с ним». Воля настояла: «Заставь себя быть с ним. Больше никого нет. Он – единственный». А сердце вдруг промолчало и отправило глаза заглядываться на других мальчиков. Со вторым мальчиком она встречалась аж четыре года. Он любил её безумно. И она отдавалась ему целиком. Она налила его до краёв во всю себя и плескала, помахивая бёдрами. Сердце говорило: «Да, он – то, что нужно. Ты всю жизнь будешь течь этим сладостным мёдом». Воля подтвердила: «Заставь себя быть с ним. Больше никого нет. Он – единственный». А разум вдруг заартачился: «Не будь с ним, Олька, он – ненадёжный, ты пропадёшь рядом с ним». И Олька, глотая горькие слёзы, ушла. Говорила всякие глупости типа «прости, я люблю тебя, но не могу с тобой быть», «я стала другая», «мне лучше быть одной». Одной она долго не была, встретила третьего мальчика. Прожила с ним года полтора. Он любил её безумно, а Олька обманывала сердце, в постели представляя своего второго мальчика, обманывала разум, вспоминая первого. Но воля отказывалась обманываться, она все полтора года мучила: «Не заставляй себя, Олька. Смотри, вокруг полно других мальчиков. Он – не единственный для тебя. Что тебе теперь терять?». С тех пор Олька возненавидела мужеский пол. Три раза была искренне любима, ходила по краю, трогала женское счастье руками, лила любовное вино в рот, по щекам текло и всё мимо стекло. В итоге Олька упала в пропасть ненависти. Какой же ей надо было любви, чтобы достичь этой своей ненасытной, недостижимой гармонии? Мне кажется, одновременной любви всех троих. Тогда бы её жажда гармонии, наконец, успокоилась. Вот она отрицательная гармония в чистом виде. Эта беда многих современных женщин. Мужик, по правде говоря, конечно, ослабел. А женщина на волне феминистических завоеваний обрела нешуточную силу. Ей стало мало одного мужчины. Втайне она тяготеет к матриархату а-ля «муравьиная королева». И даже оправдания вроде «я ищу настоящего мужика» созвучны этому. Но, увы, нет в природе для большой муравьиной самки настоящего муравьиного самца.

– А сами мужчины разве не готовы уже к такому «мужскому гарему»?

– Надеюсь, что нет… Хотя вот тот блондинистый красавчик в белой рубашке с бабочкой, Сашуля, совсем пропал в одной бабьей дырке. Его, с позволения сказать, любовь ещё до замужества ему мозги пудрила. У неё был мальчик, но и с Сашулей у неё что-то «замутилось». Потом мальчик её бросил, и она вскоре повстречала нового. А Сашулю не отпустила. Он, конечно, поначалу нервничал, выговаривал, но покорно ждал, когда ему посчастливится стать единственным. Когда и второй мальчик, не выдержав любвеобильности этой девушки, свалил, она скоропостижно вышла замуж за третьего. Сашуля впал в депрессию, обиделся, грозился оставить «навсегда», говорил «прощай» несколько раз и вроде даже распрощался. Но она неизменно гнула свою линию: «Сашуля, ну почему такое непонимание? Я тебя люблю, дурачок. Что тебе ещё надо? Замуж я вышла по глупости. Муж меня уже достал, но мне трудно пока от него уйти…». В итоге Сашуля всё-таки взял её в жёны. С ребёнком. Дождался. А у неё как были связи на стороне, так и остались. Вот тебе и мужик… Иногда мне кажется, что женщины стали вести себя, как мужчины, а мужчины, наоборот, как женщины. Вспомни старинные женские романы. Там женщина страдает, плачет о любимом, ждёт его, а он гуляет. Она говорит: «Останься, не разрушай нашу любовь». А он ей: «Прости. Люблю, но не могу быть с тобой, не знаю почему, не могу – и всё». Да все знают почему! Потому что не нагулялся. Вокруг столько женщин! Искали каких-то демонических. Простые, тихие – это для лохов. Современные женщины тоже не хотят быть лохами. Они знают себе цену. Все они ещё девочками запомнили это мамино, сакраментальное, адресованное отцу: «Я на тебя всю свою молодость потратила, скотина!». И вот что я хочу тебе сказать. Счастливых браков в наше поколение не будет. Потому что счастье – это когда человек всем доволен и ему ничего не нужно сверх того, что он имеет, даже если у него вообще ничего нет. Знаешь, что когда Христос придёт во второй раз, Он не найдёт любви на земле? Никакой. Даже плотской, даже страстной, даже неразделённой. Человечество уже истратило свою молодость и оскотинилось.

Помолчали. Из-за верхнего угла стоящей на другой стороне улицы девятиэтажки выглянул ослепительный краешек солнца и брызнул удивительно-тёплым светом в маленькие и угрюмые окна кафешки, пронзив огненно-оранжевым клубы табачного дыма, застрявшие в оконных проёмах и над старыми, изрезанными и исписанными пошлостями деревянными столами, и потом, заливая серые от времени стены пастелью нежнейших пепельного-розовых тонов, выхватил из полутени лица сидящих вокруг людей.

А в лежащем на столе фотоальбоме показалось даже, что и сама фотография, сладко утонув в солнечном свете, качественно преобразилась. Лица мальчиков и девочек заиграли жизнью нестатично и непритворно, будто и нет никакой фотографии, будто и нет никакого прошлого, безвозвратно ушедшего, и будущего, безвозвратно пришедшего, будто только-только все расставились и замерли в ожидании «вылетающей птички», останавливающей время.

Он снова улыбнулся, ласково погладив снимок ладонью, и продолжил:

– И всё-таки Бог любит нас. Каким бы потерянным и даже мёртвым поколением мы ни были. Нам ведь даже имени настоящего не дали. «Next» – это «следующий», это не имя, это бирка. Потерянные поколения не могут носить имена. Но все, сколько их было за долгую человеческую историю, включая и нас, суть прообразы самого последнего безымянного поколения – last generation. В этом наше преимущество. Мы ещё можем что-то после себя оставить. Мы ещё можем произвести на свет дедушку филадельфийца.

– Это кто?

– Не знаю. Но моя теория такова. Придёт когда-то великое поколение филадельфийцев. Это будут прекрасные, особенные люди. Они построят выдающуюся цивилизацию. Добрую, умную, человечную, братолюбивую. Филадельфиец – это братолюбец. Они, в отличие от прочих поколений, полюбят Любящего нас Бога, Которого мы иногда боимся, иногда злословим, иногда выпрашиваем что-то, иногда пытаемся от Него сбежать, иногда покоряемся Ему, иногда воюем против Него, иногда стыдимся Его, иногда выговариваем Ему, иногда теряем Его, иногда ищем Его, иногда находим Его, но никогда не любим. Филадельфийцы и сами будут, как боги.

– Очень оптимистично. Но на чём же основывается твоя теория?

– На самом главном законе жизни этого мира – всё должно дать плод. Да, бывают нехорошие плоды, уроды, пустоцветы. К человечеству, я уверен на сто процентов, это не относится. Человеческий плод просто обязан быть добрым, учитывая, из какого Семечка всё выросло. Мы – дети Бога. Филадельфиец – это плод человечества. Наши соки слишком горьки для него. Поэтому дедушка филадельфийца – максимум, на что мы способны. В нём будет ровно столько горечи, сколько необходимо для сладости.

– Разве в сладости есть горечь?

– Сладость без горечи – приторность, от которой тошнит. Скажу больше – и в горечи есть сладость. Вот, видишь ту некрасивую девчушку во втором ряду, прямо по центру? Верой зовут. В школе отличницей была, с золотой медалью окончила. Она и в жизни… что касается интеллекта… молодец. Интеллигентнейший человек, приятная в общении женщина, отзывчивая, невспыльчивая, ненавязчивая. Работает в музее. Искусствовед. Но ненавидит себя всей душой. Чувствует себя свиньёй. Пьёт много водки. Нет, не напивается. По крайней мере, по ней незаметно: говорит умно, ходит ровно, безобразия не учиняет. Но водку любит больше жизни. Мужа у неё нет. Детей нет. Страдает как женщина по этому поводу. Но и если б были, всё равно бы пила водку. Жизнь у Веры горькая, но вот удивительным образом сладость закралась именно в водку. Это может плохо закончиться. Тут кто кого победит. Я не уверен, что Вера…

– А что же она замуж не вышла?

– Да вот этот урод бросил, – он показал на прыщавого коренастого парня слева от Веры. – Три года в школе встречались, с девятого класса, в один университет поступили и ещё три года жили вместе, квартиру снимали, а потом ему показалось, что он мужчина хоть куда и ему надо «развиваться». А Вера, значит, отработанный материал. Она ему говорит: «Послушай, Эдик, я понимаю тебя, ты больше не любишь, но если ты порядочный человек, скажи, что мне-то теперь делать? Я тебе всё сердце своё отдала, всю душу, всё, что могла, отрубила, и всё, что отрубила, тебе отдала, честь, наконец, свою тебе отдала, и теперь просто скажи, милый мой, любимый Эдик, что мне теперь делать?». Эдик сухо ответил, что не знает, и ушёл «развиваться» к какой-то шмаре, которая через месяц его оставила с «рогами». Он хотел вернуться, но Вера не смогла простить предательство. С тех пор одна-одинёшенька.

– Предательство трудно простить.

– Потому что его понять нельзя. Остальное прощается легче, потому что понимается со временем, а предательство приходится прощать без понимания. Но женское предательство, конечно, вдвойне тяжелее переносится, если речь идёт о взаимоотношении полов.

– Почему?

– Мужчина, предавая, как бы убегает, понимаешь? Женщина видит его спину, кричит, умоляет вернуться, пытается догнать. Она видит всё хорошо и потому подсознательно подготавливается, встречает предательство в динамике, что во многом помогает ей. От её взора долго не укрывается бегство любимого. Пока он не скроется за ближайшим углом. Но и тогда она может зайти за тот угол и снова видеть его. А предательство женщины – это удар ножом в спину, потому что женщина всегда как бы немного позади мужчины. Что тому делать? Он лежит и истекает кровью. Если у него достаточно силы, ему удаётся оклематься. Поэтому так важно для такого раненого в спину мужчины, чтобы кто-нибудь проявил сочувствие – подобрал. Не важно кто – будь то верный друг или другая женщина. Конечно, плечо незаменимо и в женском случае, но разница в неотложной помощи колоссальна. Вот аналогичная Вериной история с мужской стороны. Цыплаков. Юноша с правого края. Нормальный парень. Встречался с девушкой тоже лет пять. Девушка изменила с другим. Всё, больше у парня никого не было. Мысли задолбали. Сперва никто не нравился, все некрасивыми казались по сравнению с той единственной и ненаглядной. Потом появились, конечно, достойные внимания девушки, но… он говорил себе: «А ведь у неё кто-то был до меня. Не могла же она, скажем, до двадцати пяти лет девственность всестороннюю блюсти. Этот „кто-то“ обнимал, целовал её, трогал за разные места, говорил недвусмысленные слова, она ему тоже говорила и тоже обнимала, целовала, трогала. Ну и „это“ дело опять же. Ведь было же». А Цыплаков знал по своему опыту, как «это» бывает, как девушки, какими бы внешне они ни казались целомудренными, умеют самозабвенно и самопожертвенно «это» делать. Там всё – и так, и этак, опережают любого обыкновенного парня на ход вперёд. Он обнял – она целоваться. Он целоваться – она раздевать. Он раздевать – она в штаны лезет. Он «туда» лезет – она уже согласна на большее. Он на большее с самого начала согласен, а она с самого начала согласна на больше большего, о чём ему могло и в голову не прийти. В принципе, у женщины может быть только один, первый мужчина. Тогда всё то опережение имеет смысл и оправдание. Все остальные связи – измена и предательство первому, с кем это «первое» было.

– А как же молодые люди? Они разве соблюдают свою чистоту? У них не бывает «первых» любвей, «вторых», «третьих», «пятых», «десятых», «двадцатых»?

– Да всё точно так же. В этом-то и проблема. Половую дифференциацию никакая сексуальная революция не отменит. Неравенство полов не только во внешности и физической силе проявляется, но и в разных иных вещах. Первое место среди них прочно занимает интимная сфера. Множество половых связей вырабатывает в мужчине отвращение с последующим отторжением, а в женщине – любование собой. Именно потому у развратников складываются цинизм и тайное женоненавистничество, проявляющиеся в неуважении, снисходительности, брезгливости к женщине, несчитании её человеком, равным мужчине, а в развратницах формируется ничем не перешибаемые дерзость и играние. И то, и другое настроение пагубно, но если первое катастрофично, то второе – фатально. Спасти мужчину сможет здоровый взгляд на себя и переоценка жизненных ценностей, а женщину только чудо. И потом женщине нельзя забывать, что она – вход. Любой вход расхлябывается или разрушается, если им часто пользуются разные пользователи с разной манерой вхождения. Женская попытка стать во всём равной мужчине лишь подчёркивает её неравенство.

– А если женщина не вход, а выход?

– Выход откуда?

– Выход для человечества в жизнь.

– Тогда зачем использовать этот выход не по назначению – как вход? Вот тебе наглядный пример. Высокий симпатичный молодой человек в джинсовке. Второй слева во втором ряду. Рома Печорский. Любимец всех девочек нашего класса. Ему теперь тридцать. За эти годы он был обласкан женским полом вдоль и поперёк. Ему жить стало неинтересно. Говорит: «Всё, что я видел в жизни – это п**ды. Волосатые п**ды, бритые п**ды, маленькие п**ды, большие п**ды, отвратительные п**ды, аккуратные п**ды, желанные п**ды, нежеланные п**ды и просто п**ды, которые не запоминаются. Я устал от п**д». Если это – выход для человечества, почему он так бесчестится при всей своей благородной миссии? Я не оправдываю Рому и прочих мужчин, но зачем им так легко получается использовать выход для входа в недра человечества?

– А Рома женился?

– Рома женился два раза и два раза развёлся. Зачем ему жена, если для него больше нет тайн о женщине? Если он циник и тайный женоненавистник? Если у него каждую неделю новый «вход-выход»? Он говорит: «Я соблазняю очередную женщину, чтобы посмотреть, какая у неё п**да. Кажется, что у красивых женщин должно всё быть красивым. Я разочарован. Но надеюсь, что однажды мне повстречается красивая п**да, которая вернёт мне любовь к женщине». Вот как обесцениваются такие великие вещи, как выход человечества в жизнь! Но Рома, конечно, ничего не найдёт. Это как наркотик, он только затягивает всё дальше в смерть. Кстати, Рома стал наркоманом. Начало было за «травой», теперь «кокс» и другие эйфоретики. Видимо, не случайно. Нашёл родственную вещь, которая его бодрит больше, чем женщины, не вызывая известного отвращения и отторжения. Ему пока везёт. Хорошая работа и социальное положение держат его на плаву. Но в этой игре может быть только один проигравший. Это Рома. А вот девочка, что стоит рядом с ним, первая Ромина любовь, Чистова… кажется, Юля… До сих пор его любит. Зачем же, спрашивается, ему сдались все остальные?

– А Юля как поживает?

– Сидит в каком-то офисе. Прячется от приятеля шефа, который всячески стремится залезть под её короткую юбку. И поверь мне, рано или поздно он залезет.

– Она не замужем?

– Замужем. Муж – военный, служит где-то на Севере. Приезжает на месяц в отпуск, нажрётся, трахнет её спьяну и обратно к своим «армейским тяготам».

– Неужели так всё плохо в нашем поколении?

– Отчего же? Есть более удачливые примеры. Скажем, Харин. В нижнем, прямо под Ромой. Волосатый такой… Раньше на гитаре играл. Работает адвокатом, зарабатывает хорошо. Жена – красавица. Двое детишек. Машина. Квартира. Домик в Подмосковье строит. Только никого не узнаёт. Проходит мимо, глаза прячет, как Андрюха, мой друг. Только Андрюха прячет от стыда, а Харин от чувства собственной важности. В общем, съел этот адвокат того волосатого мальчишку… Ещё Щёлкова. Вверху, крайняя справа. Замуж вышла удачно. Всё есть, покруче, пожалуй, чем у Харина. Родила, ребёнок постоянно с бабушкой, у матери мужа, сама по клубам и ресторанам отдыхает. За границей, на курортах, путается со всякими мудаками. Недавно подругам рассказывала, как в Ницце у одного негра отсасывала. Смеялась взахлёб. Как тебе? Нормально? А многие ей завидуют. Та же Гусева, например. Или Ежова. Или вот Тищенко… кудрявая такая. Тоже всё прекрасно сложилось. С жиру бесится. Только духу не хватает, чтоб как у Щёлковой. Ни одного интересного мужика не пропустит. Глазками застреляет. У женщин ведь как? Любая мелочь в ходу. То она нагнётся соответствующим местом и образом в соответствующем направлении, то забудет что-нибудь там поправить, то выразительно так дотронется. До дела пока, правда, не дошло, мужа дюже боится, но девка созрела к «большим» свершениям. Её только это и заботит. Казалось бы, почему? Другие хотят иметь того, кого ты имеешь, а ты имеешь и нос воротишь, приключений ищешь на свой «вход-выход». А вот Жанна – блондинка между Щёлковой и Биберманом – у нас актриса. Девочке надо было закончить институт культуры, отделение хореографии, чтобы на корпоративах и дебильных анимациях перед толстомордыми дяденьками, которые ей в папаши годятся, жопой вертеть и думать о себе, будто это хорошо и жизнь удалась. Вообще мне вдвойне обидно за наших одноклассниц. Женская честь утрачена крайне. Ну когда ещё, образно выражаясь, женщины задом ходили, задницей себе дорогу к «счастью» прокладывали? А потом обижаются, что их дурочками называют… Тебе же собственная жопа и сиськи дороже, чем всё остальное…

– Ну не все же такие…

– Не все. Юдина – с левого края в верхнем ряду – не курит, не пьёт, с мужским полом не общается, за задницей не следит, сидит дома с мамой перед иконками, ждёт конца света и «страшные» книжки читает. Ну, просидит она ещё вот так лет пять, пусть даже десять, конца света, как водится, не будет за это время, и всё – Бог для неё плохим станет, разочаруется она в религии и натворит делов. Мама-то жизнь прожила, дочь вот родила, тихо доживает свой век, молится, над «страшными» книжками ужасается и радуется, что дочь всегда рядом, хорошенькая и пригоженькая «истинно-православная» девушка. А дочери что? Ей-то как быть, когда мама «во блаженном успении» отойдёт от «трудов праведных»? Ей дети нужны, муж любящий. Скажут опять же, мол, невеста Христова. Да какая она невеста Христу, когда в голове постоянные измены? Да и на Христа она как-то слишком по-женски смотрит. Глядит на лик и разжигается. Сейчас ведь иконописцы «новостильно» подходят к своему искусству: Богородица у них красавица, Христос – видный такой мужчина. Это к чему вообще? Такая «Христова невеста» недостойна Христа. Мы вообще много чего недостойны, а всё равно требуем. В этом отличительная черта нашего поколения. Наглые мы.

– Что-то мне тоже обидно стало за сестрёнок наших… Думаю, во многом братишки подкачали, не вступились по-настоящему, по-мужски…

– Конечно, я соглашусь. Видишь смугленькую такую девочку? Это Умужат Абдукадырова. Ума. В восьмом классе ей проходу не давал Ёбик – рядом с длинным, который разбился, стоит – настаивал на «отношениях». Он лет с тринадцати «завис» на девках. Ёбиком его уже потом за это прозвали. Ума ему очень нравилась. А ей нравился Рома Печорский. Но послушай, что она сказала Ёбику, когда он её достал. Если ты от меня не отвяжешься, говорит, я скажу моему брату Магомеду, и тебе будет очень плохо. Ёбик ей, мол, а ты, типа, на Рому запала. А она ему в ответ: «Девушке честь должна быть дороже, чем симпатии. У меня муж будет наш, а не ваш. С вашим я потеряю и честь, и жизнь испорчу. Так что не нужен мне ваш Рома, а ты и подавно». В итоге пришёл Магомед с двумя другими магомедами и ещё более толково всё объяснил. Ёбик две недели в школу не ходил, рожу залечивал. Я к чему это? Сестрёнкам нашим поучиться надо у ихних. Наши иваны раньше тоже за женщин бились, дворяне на дуэли стрелялись. Но они не просто, как гопники, бабу не поделили, кому первому с ней, и бодаться начали. Они именно вступались за женскую честь. Понимаешь? Не просто за женщину, а за её честь. За что теперь-то вступаться? Тут однозначно сначала курица, а потом и яйца. Как только вернёт женщина себе честь, плоды не заставят себя ждать, найдутся охотники её отстаивать. Те же ихние магомеды своих не портят, потому что люлей боятся получить, а у нас свобода и равноправие. Наших сестрёнок портить можно. Они и сами, видно, рады этому… В четырнадцать уже носятся с обезумевшими глазами, не знают, где им честь свою поскорее оставить: хоть у Ёбика, хоть у Магомеда. Нинка, вот эта толстая с краю в нижнем ряду, кстати, за азера замуж вышла. Квартиру ему подписала. Ребёнка Исмаилом назвала. Сама стоит на рынке, шаурмой торгует.

– А Умужат эта… Абдукадырова… за кого в результате вышла?

– За русского. Тот принял ислам, и они вместе уехали в горы. Их ФСБ разыскивает как террористов. «Магомеды» теперь не больно по горам любят шататься… Их здешние «молочные реки да кисельные берега» больше привлекают. Здесь и портить ловчее получается… Хотя у нас и своих портильщиков хватает. Рома Печорский или Ёбик тот же… Ёбик, впрочем, тоже в тюрьме сейчас. За изнасилование сидит.

Солнце окончательно выползло из-за девятиэтажки, и пепельно-розовые стены кафе вновь стали серыми. Из двенадцати столов лишь один стоял прямо против окна, и потому в полуподвальном помещении ему выпала изрядная доза солнечного внимания, выделив его перед остальными жарким светом. Коричневая деревянная поверхность пожелтела и так отдавала золотом, что в глазах рябило от этой желтизны. Написанные и вырезанные пошлости расплылись в ней и тоже зарябили, так что теперь ничего нельзя было разобрать. Фотография в фотоальбоме радостно играла бликами, выхватывая из ряби то одно детское лицо, то другое.

– Тебе солнце не слепит глаза? – спросил он.

– Нет.

– Мне тоже, а другим слепит.

– Я люблю свет.

– Я тоже. А Зоя никогда не любила свет.

– Кто это?

– Расскажу чуть попозже… Сначала о Фифочке. Вот эта с двумя хвостиками, рядом с Ёбиком. Мы её так прозвали, потому что она очень любила одеваться, у неё всегда было всё самое модное и лучшее. Её привлекала яркая жизнь. Она следила за всеми новинками и расстраивалась, когда что-то упускала. Её пёрло от того, что в нашем мире так всё стремительно меняется, хотела за всем успеть. Она не успела и сошла с ума. Молодая девушка буквально за год «сгорела» дотла. Это было четыре года назад. Она просто поняла, что в нашем мире у неё никогда не будет всего самого лучшего, что теперь самого лучшего просто нет. Надо видеть её глаза, одурманенные лекарствами. С ней невозможно разговаривать. Она постоянно плачет и считает себя самым худшим человеком на свете. Её выписывали из психушки несколько раз, потому что, в принципе, от неё не веет асоциалкой, но она сама всякий раз возвращается обратно. Ей страшно жить в этом мире.

– А родители у неё есть?

– Мама легко приспособилась к вызовам нового времени. Всё-таки это их мир, а не наш. Поколение «пепси» построило его. А мы никто в нём, мы – «next». Поколение без имени. Я для себя дал имя нашему поколению – поколение «lost». Потерянное поколение. Наши родители у нас всё забрали в попытке сделать нас под себя. Дай нам Бог не поступить также с нашими детьми. Хотя, увы, уже поступаем, делаем из них очередной «next», любящий больше тьму, нежели свет… Как Зоя.

– Так кто такая Зоя?

– Зоя – девочка, которую я любил, – он ткнул пальцем в худенькую темноволосую девочку с серьёзным взором. – Вот она. Я обожал её с пятого класса, как она к нам перешла из другой школы. Мне не надо было многого от неё. Я хотел, чтобы ей нравился свет, и она была хорошей девочкой. Сначала мне грезилось, будто по-другому и быть не может. Когда в седьмом я тащил с Андрюхой и другим моим тогдашним другом, Штырём, её пьяную со школьной дискотеки, и она несла всякие гадости, моя наивность получила первый ощутимый удар. В восьмом Зоя начала курить. В девятом я шёл где-то в сентябре или октябре к Штырю и увидел их с Зоей на лавочке возле подъезда. Они целовались, у Зои джинсы были расстёгнуты, а Штырёва рука ёрзала у неё в трусах. Я развернулся и ушёл. Этот удар мне трудно было вынести. А в декабре Зоя гуляла уже с Ромой Печорским, в марте – с Ёбиком, в мае – с Длинным.

Мне, поверь, совсем не мечталось, чтобы она стала моей. Я всего лишь хотел, чтобы ей нравился свет, а не тьма. Или хотя бы чтобы она не была такой. Теперь Зоя – уважаемый человек, менеджер крупной компании, между работой пописывает женские романы. Муж – политик, ребёнок растёт замечательный. Она сама всего добилась – уважения и денег – чтобы лучше обслуживать свою тьму. Больше мне нечего о ней сказать.

А со Штырём мы с того времени не общались. Он первый испортил Зою, пусть даже она и сама хотела этого. Все знали, что я люблю её, Андрюха же и Штырь как друзья наиболее. Друг не имел права так поступать, а потом ещё и хвастаться, какой он молодец. Ему всегда нравилось хвастаться. И сейчас он тоже хвастается, что у него всё офигенно, бросается деньгами, хотя получает гроши, а у самого семья на шее висит. Ни с кем из класса не встречается, кроме Сашули и Эдика иногда, – им фуфло и понты легче втирать. Боится прослыть лохом. Вдруг про него подумают, что он хреново в жизни устроился…

– А ты тут где?

– Меня на этой фотографии нет, я умер на летних каникулах после девятого класса. Повесился в бабушкином сарае в деревне, когда узнал, что Зоя с Пушком связалась…

– Глупо…

– Да, ума мне не хватило… Андрюха переживал очень, тоже хотел, но не смог… Класс плакал… – слёзы покатились у него по щекам, и он смахнул их рукой. – Если бы я знал тогда, что так дорог многим людям, то пережил бы… У меня духу хватило, чтобы умереть, хватило бы и чтобы жить… Я много чего не знал, а как умер, узнал всё. А больше всего меня удивило, что Фифочка наша, которой я сторонился, оказалась самой родственной мне душой. Ведь её тяга ко всему динамичному и яркому оказалась любовью к свету.

– Я тоже умерла. Девять лет назад. Меня, одиннадцатилетнюю девочку, изнасиловал и убил молодой педофил, – она указала на его фотографии на тусклого и невзрачного юношу с усиками, в костюмчике и белой рубашке с галстуком. – Вот он. Я узнала его. Теперь он работает милиционером.

– Это Борис. Он был любимчиком классухи. Учился отлично. Вёл себя добросовестно и дисциплинированно. К нему вообще все хорошо относились.

– В тот день я выбежала из школы раньше других. Должен был приехать папа. Ведь он не жил с нами, и я радовалась каждому его приезду. А этот… Борис… попросил меня показать дорогу до остановки, сказал, что не местный. Потом оказалось, что у него есть машина, и он может подвезти меня до дома. Я согласилась. Подумала: «Как хорошо, быстрее увижу папу!». Он отвёз меня загород и изнасиловал в лесу. Затем ударил по голове молотком, облил бензином и поджёг, – увидев, что он побледнел от гнева, она взяла его за руку. – Ничего. Я уже давно простила.

Солнце пронизало их насквозь, так что они стали совсем прозрачными. Он убрал фотоальбом в сумку, и они, совершенно слившись со светом, исчезли.

– Ну чё, Эдик, ещё по пиву и в школу не пойдём? – заржал кто-то за соседним столом. – А чё? Я вчера бабосов поднял пять штук! За день, прикинь? Могу отдохнуть! Давай! Я плачу, бля!..

– Штырь, ну если уж ты сегодня богатый, я не против, конечно.

– Ну и всё! Я всегда богатый! Жизнь удалась, бля! А ты чё постоянно оборачиваешься, увидел, что ль, кого?

– Да мне почему-то всё время кажется, будто за тем столом прямо напротив окна кто-то сидит…

– О! Допился, бля! Кто там сядет? Смотри, как солнце жарит! П**дец полный, бля, деваться от него некуда! Давай пересядем! Вон туда… там потемней…