Читать книгу Живая мёртвая мысль - Сергей Корнев - Страница 6

В середине апреля на лавочку на берегу озерца, заросшего камышами, в безымянном парке на краю большого города, кряхтя, приземлился старичок с аккуратной седой бородкой. Он посидел не более пяти минут и, отдышавшись, ушёл, неприлично измарав свои штаны чёрной слизью. Солнце разогрело её, словно смолу, и она стала вязкой, чрезвычайно липкой и едкой.

Старичок на выходе из парка постоял возле детской площадки – с каруселями и аттракционами, повздыхал и двинулся по Козерожскому переулку к церкви Святого Духа, что в Козерогах. Пройдя грязные подворотни, он пересёк оживлённую площадь, по периметру усыпанную магазинчиками с яркими витринами, среди которых гордо возвышались рекламные щиты и огромный ситивижн, поднялся по ступенькам к паперти и, истово перекрестившись, вошёл в убогий, обшарпанный, приземистый храмик.

– Здравствуйте, Василий Иваныч, – прошептала суровая баба на свечном ящике.

Старичок раскланялся и, с жёстким, каменным лицом поставив свечки на канон, праздник и Николаю Чудотворцу, встал в куцую очередь в левом пределе – на исповедь.

– …не усрамися, ниже убойся, – монотонно и устало бубнил поп. – Если скрыеши что от мене, сугуб грех имаши. Внемли убо, пришел еси во врачебницу, да исцелен отыдеши…

Храмик изнутри давил приземистостью ещё больше, как бы наваливаясь сверху своими тяжеловесными формами, однако тяжеловесность смягчалась непритворной основательностью древних стен, а приземистость – непритворной возвышенностью иконостасов и ликов, изображённых на них.

Старичок смягчился и обрушился ниц земными поклонами. Он продолжал опускаться и подниматься до тех пор, пока куцая очередь вконец не иссякла и поп снисходительно и многозначительно не пригласил его к себе.

– Что же это вы, Василий Иваныч, – укорил он, – так себя мучаете? Эдак раньше времени Богу душу отдадите.

– А мне, грешнику, хоть раньше, хоть позже – всё одно… во ад… огнём гореть неугасимым…

– Отчего же вы так смущаетесь? Бог милостив. Уж вы-то грешник?

– Грешник!.. – старичок с отчаянием затряс своей аккуратной седой бородкой. – Знаете, что я сегодня удумал?

– Что же?

– На маленьких девочек разжигался! Стоял в парке, на детской площадке с каруселями и аттракционами, смотрел на них и разжигался блудной страстью, совокуплялся с ними в сердце своём. А потом шёл по площади мимо магазинчиков… а там реклама… девки везде полуголые… и до того дошёл, что в храм идти не хотел. Девок энтих хотел – больше ничего не нужно было мне в этой жизни. И сейчас ничего не нужно. Стоит у меня в глазах… прямо… бабье это место… и ничего мне не надобно… Хоть сатане душу продать, вкусить греха от того места… и помереть… Вот так-то!.. – пот обильными каплями выступил у него на лбу и покатился по морщинам. – Жизнь прожил, окаянный… Детей народил… Внуков воспитываю… А эти девки, что же, мне не внучки?.. А девочки на каруселях не правнучки ли?.. Это что же я со своими внучками и правнучками сделать возжелал?.. И сейчас стою… пред Спасителем… со срамным рылом, Крест его буду лобызать, к Евангелию Его прикладываться буду, а желаю бабьего места… Его только одного вижу… Его только одного чую… Голова огнём горит от этого чувствования… Засело в мозгу… меж двух полушарий… и ноет… и смердит…

Старичок достал платок, вытер пот и перекрестился. С ним перекрестился и поп.

– Мысль это, Василий Иваныч. Мёртвая мысль. Она… как чёрная слизь… Родит её враг или какой-нибудь пакостник нехороший, и потом гуляет она от человека к человеку. Она – живая, эта мёртвая мысль. Она к чему угодно может пристать и жить там годами, пачкать людей. Вот и вы измарались где-то… Но выход через себя ей давать нельзя. Она покипит, покипит и отстанет. Перетерпеть надо… Сейчас повсюду живые мёртвые мысли, потому что нехороших пакостников стало много…

– Какая же это мысль, если я её не думаю? Просто чувствую – и всё, а что чувствую – выразить не могу… И не хочу – мерзость невозможная!..

– Василий Иваныч, – поп вплотную придвинулся к старичку, – знаете, вот вы мне покаялись… А я вот что вам скажу. На площади, видели, магазин «Кристина»… Там ещё на витрине плакат такой – девка в купальнике растопырилась. Я не могу мимо неё спокойно проходить – всегда погляжу ей между ног, а трусы какие-то на ней тонкие… я всё вижу… всю её… эту… вагину… со всеми складочками, впадинками, выпуклостями, волосками, цветом, даже запах будто чувствую от неё… А вот здесь на углу рекламный щит видели? Две такие длинноногие… Я на них смотреть боюсь… Они сами на меня смотрят… Глаза закрываю и вижу, как они на меня смотрят… Иногда думаю, если б дьявол сказал: «Бери любую… А хочешь, обоих… И душу мне свою продашь. И Христа проклянёшь», я бы продал и проклял. За этих двух вагинально-растопыренных… Мало того. Жену перестал любить, Василий Иваныч. Чести ей не оказываю как матери своих детей. Женщину не вижу в ней. Только вагину зазывающую и бездонную. И, знаете, что – уверен, дай ей волю, и она так растопырится. Не стало женщин. Одни вагины. Увы, Василий Иваныч!.. Они растопыривают ад свой зазывающий и бездонный, а мы, заглядывая в него, рождаем живые мёртвые мысли. Если хотите знать, я думаю, что ад – это не огонь никакой, а дым, как испарение от чёрной слизи бесчисленного количества живых мёртвых мыслей…

Василий Иваныч брезгливо отстранился.

– Вот и вы туда же, батюшка… Видно, последние времена живём…

– Две тыщи лет последние времена идут!.. И никто не знает, сколько это ещё будет продолжаться. Ад бездонен, но какое-то дно всё же имеет. Живая мёртвая мысль когда-нибудь наполнит его до краёв…

Василий Иваныч посмотрел стеклянными глазами на икону Спасителя, медленно опустился на колени, и поп накрыл его голову епитрахилью:

– …и аз, недостойный иерей… прощаю и разрешаю…

Спаситель на большой иконе у царских врат, казалось, смотрел куда-то мимо них, куда-то в сторону выхода.

Магазинчик «Кристина» на площади закрыла высокая интеллигентная дама, и растопыренная девка в купальнике на его витрине погасла.