Читать книгу Краткая история экономических учений в фокусе теории права - Сергей Королев - Страница 5

На европейском континенте, прежде всего в Германии, родоначальниками науки о финансах были камералисты, т. е. ученые по «казначейскому ведомству». Их нельзя назвать специалистами или экспертами в современном смысле, так как они были родоначальниками не только теории и практики финансово-хозяйственного администрирования, но и полицейского (т. е. нынешнего административного) права. Таким образом, камералистику можно определить как отрасль «административного управления, которая ведает хозяйством и задается целью обеспечить народу материальное благополучие, «курицу в горшке» Генриха IV[25].

Камералисты были прежде всего прагматиками. Гораздо раньше Маркса, хотя и на иной манер, они отстаивали принцип единства теории и практики. Другими словами, они становились теоретиками лишь ввиду практической надобности, а не из любви к чистой науке. Строго говоря, камералистика представляла собой разновидность финансовой политики, т. е. совокупности правил об искусстве управления.

Камералистика достигла своей вершины в трудах двух ученых: Юсти и Зонненфельса. В своей первой главной работе «Государственное хозяйство» (1755 г.) Юсти понимает под «камералистикой» учение о «разумном использовании государственного имущества»[26]. Зонненфельс в своем труде «Принципы полиции, управления и финансов» (1765 г.) определяет «камералистику» как «собранные продуманные принципы, по которым наивыгоднейшим способом взимаются государственные доходы»[27]. На первый взгляд, оба корифея камеральной науки Германии XVIII в. безнадежно устарели как раз ввиду банальности их базовых постулатов. Однако на более тщательную поверку камеральная банальность оказывается содержательней иных современных монографий, посвященных проблемам финансов.

Например, в том, как Юсти характеризует природу финансового права, важен не только смысл, но и стиль изложения: «Согласно первому основному правилу финансовых законов, необходимо таким образом взимать пользования (Nutzungen erheben) из общего и особенного имущества государства, чтобы через это не уменьшилось само это имущество или будущие государственные поступления (курсив везде мой. – С. K.)»[28].

С первого взгляда мы отмечаем экспансионистский характер камеральной науки: союз «или» в приведенной цитате имеет альтернативный, а не дизъюнктивный смысл. Другими словами, «пользования» из имущества государства не должны сокращать ни само это имущество, ни любые будущие поступления в государственную казну. Впрочем, следует отметить, что для камералистов финансовая система государства объединяла одновременно цель, механизм и продукт частного владения государя.

В Германии и Австрии камералистика преследовала не столько научный («поиск истины»), сколько управленческий и отчасти политический интерес. В рамках единого имущества государя камералистика выделяла два разных режима управления этим имуществом. Этот юридический дуализм камералистики иногда даже воспринимался как ее главная характеристика. Так, поздний камералист Юнг в 1779 г. определял камералистику как совокупность доктринальных «правил, по которым приобретаются доходы князя и государства и применяются к наибольшей пользе обоих»[29].

Как бы то ни было, для поздних камералистов финансовая наука представляла собой «дисциплину, ориентирующуюся на частное хозяйство»[30]. Отсюда мы можем сделать вывод, что понятия «приватизация» и «камеральная наука» вполне совместимы, однако совсем не в духе современных приватизаций государственного имущества. Для камералистов, особенно для Юсти, «приватизация» означала не освобождение государства от финансового бремени в пользу частных лиц, а его усиление посредством увеличения активов имущества конкретного государя.

У беспристрастного читателя воззрения Юсти могут вызвать закономерный риторический вопрос: «Как случилось, что идеология богатого государства, которая составляла часть камералистики, уступила место господствующей до сих пор идеологии бедного государства, или государства-должника?» Здесь следует помнить о том, что меркантилизм вообще и камералистика в частности представляли собой разновидность раннебуржуазной идеологии. Какие особые обстоятельства способствовали тому, что раннебуржуазная идеология сильного государства практически без боя уступила место буржуазно-либеральной концепции слабого государства, которому оставили только функцию «ночного сторожа»? Ответы на эти непростые вопросы мы постараемся дать во втором разделе данного исследования.

Но уже сейчас мы можем выдвинуть следующую рабочую гипотезу: одной из причин бедственности государственных финансов едва ли не по всему современному миру является то обстоятельство, что нынешние государства, как правило, не имеют никакого имущества, ни «общего», ни «особенного». Но это только часть проблемы: предположим, что руководители современных государств озаботилось приобретением имущества. Тут же возникают нетривиальные вопросы: что должно входить в общую, а что – в особенную часть такого имущества? Что означают «пользования» этим имуществом и как их следует «взимать», чтобы не поставить под угрозу возрастание публичных доходов? Отделимы ли будущие поступления в казну от наличного государственного имущества, т. е. могут ли первые нарастать независимо от последнего и т. п.?

Глагол «взимать, вчинять, кассировать» (erheben) в современной Германии часто используется в сочетании с понятием «налоги», например «взимать налоги» (Steuern erheben). Впрочем, мы можем сказать, что налоги следует «взимать» таким образом, чтобы повышать их доходность. Так, снижая налоговую ставку, государство приобретает некоторых новых налогоплательщиков, «выходящих из тени».

Однако для Юсти «взимать, кассировать или вчинять пользования» означало нечто другое: он подразумевал положительные, активные меры государственной власти. Эти меры непосредственно преследуют цель увеличения доходности государственного имущества как раз для того, чтобы у государственного фиска не было необходимости обременять частных лиц. Что касается современного налогового права, то оно может лишь пассивно, посредством отказа от какой-то доли нынешних поступлений в государственную казну, облегчить экономическое положение отдельных категорий налогоплательщиков. Итак, лишь косвенно, посредством добровольного самоограничения, налоговое право может содействовать увеличению доходности частного имущества. Налоговое право – это нельзя серьезно оспорить – не имеет инструментов прямого увеличения имущества подвластных физических и юридических лиц.

По аналогии, если кто-то простил мне долг, то он меня, разумеется, облагодетельствовал, он не разорил меня, не сделал меня беднее и т. п., но он не сделал меня и богаче. Однако налоговое право – весьма дискуссионный инструмент даже как средство для самопомощи, т. е. начальной поддержки тех, кто затем уже будет поддерживать себя сам. Например, энергичному, рациональному, но очень бедному предпринимателю бывает очень трудно вырваться из порочного круга безденежья лишь при помощи «налоговых каникул». Самоограничения налогового аппетита со стороны государства обычно недостаточны, часто нужна положительная финансовая поддержка.

Впрочем, нельзя оценивать камералистику с точки зрения современного социального государства западноевропейского типа. Попытка признать камералистов защитниками социальной (распределительной) функции финансов было бы явной фальсификацией исторической правды. Сам Юсти недвусмысленно отмечал: «Принципы и правила государственных затрат и расходов в тесном смысле не являются частью финансовой системы [kein Teil des Finanzwesens]»[31]. Распределение интересовало камералистов лишь как элемент оптимизации «состояния счастья» (Glückseligkeit). Последнее, согласно Юсти, является сложным, агрегированным состоянием. В нем по необходимости находятся все, иначе нельзя обеспечить оптимальное функционирование государства.

«Состояние счастья» как публично-правовая норма является, на наш взгляд, особой характеристикой камералистики, приближающей ее к экономическому учению Аристотеля и отстраняющей ее не только от французского кольбертизма, но и британского меркантилизма. В некотором смысле камералистику можно рассматривать одновременно как прикладную теорию (финансовых и «полицейско-охранительных») прав человека и как предшественницу экономической солидарности. Однако здесь не все так безоблачно.

Так, трудно сомневаться в истинности известной максимы И. В. Гете (1749–1832 гг.): „Dem Klugen kommt das Leben leicht vor, wenn dem Toren schwer, und oft dem Klugen schwer, dem Toren leich“[32]. В неуклюжем по стилю, но точном по смыслу переводе эта максима будет звучать так: «Когда умному жизнь кажется легкой, дураку она тяжела, и часто жизнь кажется умному тяжелой, в то время как дураку – легкой». В обобщенном виде назидание этой максимы можно сформулировать следующим образом: «У дураков и умных разное мироощущение: то, что дурак воспринимает с благодарностью, может оказаться нетерпимым для умного, и наоборот, что нравится разумному человеку, то для дурака – страшное мученье».

Один из частных примеров этой житейской мудрости задолго до Гете подметил Вильям Петти (1623–1687 гг.) (см. выше). Ему принадлежит следующая житейская мудрость: «Ни один человек, не желающий упражнять руки (т. е. боящийся труда – С. К.), не способен перенести мучения ума, вызываемые большими размышлениями»[33]. Продолжая мысль Петти в гетевском контексте, можно сказать, что человек умен ровно настолько, насколько он счастлив в нахождении или создании ситуаций для ежедневного упражнения своего разума. Дурак, напротив, счастлив лишь в том случае, если ему удалось избежать всякого интеллектуального напряжения.

Нет оснований полагать, что процент дураков среди состоятельных классов гораздо ниже, чем среди менее удачливых групп населения. Следовательно, можно предположить, что большинство состоятельных граждан избегают рассудительного образа жизни. Они даже не догадываются о том, что богатство как личная характеристика не может существовать во враждебном окружении. Богатство как социальный фактор, т. е. надежный и гарантированный социальный институт, представляет собой лишь элемент в структуре социальных связей. Иначе говоря, богатство тем «богаче» и мощнее, чем активнее оно вторгается в окружающую социальную среду, т. е. переплескивается в еще не богатое социальное окружение. Но такое мироощущение порой стимулирует раскол внутри самого состоятельного класса между рациональным меньшинством и потребительским большинством, между теми, кто готов делиться, и теми, для которых богатство – это прежде всего особый режим социальной самоизоляции.

Это, в частности, является аргументом в пользу того, что разум и глупость не являются социальными или классовыми характеристиками и многие беды, в том числе и финансового права, происходят от того, что разумные люди обычно разобщены перегородками идеологий, личных амбиций, второстепенных интересов. Они становятся заложниками господствующей тотальной глупости, не знающей разделения на «богатых и бедных», «левых и правых», ибо главная «задача» глупого человека не меняется в зависимости от перемены его социального статуса, места жительства, круга общения. Эта задача всегда одна и та же – избежать скуки своего бесцельного существования, не применяя при этом никакого интеллектуального усилия.

Как бы то ни было, по мысли камералистов, каждый на свой лад должен быть приобщен к «состоянию счастья»: и государев двор, и социальные институты (например, семья), и государственные структуры (например, публичная администрация), и отдельные подданные. При этом камералистика (как политика, а не как искусство) не вдается в детали. Камералистика в политическом и управленческом смысле представляет собой практический холизм (= совокупность мер, направленных на поддержание целостности), поскольку реципиенты благосостояния «не должны выделяться, а рассматриваются как части целого»[34].

Выводы для теории права и правовой политики

Особый интерес представляет общее правило камералистики о том, что публичные финансы являют собой объект государственного управления. В современной терминологии этот тезис можно переформулировать в том смысле, что управление финансами являются частью (особенного) административного права. При этом центр тяжести такого управления сосредоточен в части управления государственными расходами.

Вместе с тем камералисты всегда придерживались того мнения, что государственными доходами следует управлять, используя принципы и методы частного хозяйства. В современной терминологии это означает, что государственными финансами следует управлять так же, как менеджер управляет финансами частной компании: постоянно максимизировать доходы компании и в то же время минимизировать ее расходы.

Камералисты, будучи практическими холистами, предвосхитили некоторые идеи теории систем (в частности, тектологии А. Н. Богданова). Другими словами, они отчетливо понимали, что финансы должны применяться таким образом, чтобы препятствовать социально-политической поляризации общества и развитию диспропорций, неприемлемых для целостности государственной жизни. Состояние счастья, или Glückseligkeit, не может быть исключительно индивидуальным, поскольку его нельзя приватизировать. Его нельзя отнять у других с целью максимизации личного блаженства. Указанное состояние носит сопричастный характер и может возникнуть лишь как холическая, т. е. социальная структура.

Невозможно отдельному человеку получать действительное удовольствие от жизни, если вокруг него преобладает нищета, угрюмые лица и социальная неустроенность. Отсюда следует, что одна из задач управления финансами состоит в том, чтобы с финансовой стороны помогать развитию инфраструктуры общественного благосостояния.

Как частный случай вышесказанного можно выделить следующий принцип управления общественным богатством. Он заключается в том, чтобы постоянно расширять и плотнее структурировать пространственную и социальную периферию состоятельных классов, используя для этого также средства и институты публичного финансирования. Другими словами, состоятельные слои общества сами заинтересованы в том, чтобы у них были точки соприкосновения в социальном и культурном плане с менее удачливыми слоями общества.