Читать книгу Солнечные звери - Сергей Котов - Страница 2
1
ОглавлениеУ меня в детстве было два кота. Первый жил с нами с младенчества; был спасён из «мяукающей коробки» нашими друзьями, которые пристроили котят.
Второго я подобрал на дороге, взрослого. Возможно, его сбила машина. А, может, что похуже – ветеринар говорила, что его могли намеренно избить и выбросить из окна.
Он был очень плох. Истекал кровью. Едва шевелился. Когда я его подобрал, он ещё пытался вырываться и обмочился от страха.
Я совсем не был уверен, что он выживет, но, раз уж так получилось, что я вмешался в его судьбу – решил идти до конца. Отнёс его в ветеринарку. Потратил все накопления на лечение.
Потом мне самому пришлось делать прививки от столбняка и бешенства. Мама настояла.
К удивлению ветеринаров, кот выкарабкался. Но возникла другая проблема – он совершенно не признавал людей. Не давался не то что в руки – от одного вида человека у него случалась паника.
Родители были не в восторге от перспективы содержать двух котов в довесок к строптивому сыну. Я сказал, что попытаюсь сего пристроить, но для этого он должен заново привыкнуть к людям. В конце концов, родители согласились.
Я ожидал проблем, особенно поначалу, и был к ним готов. Думал, что такой дикий кот будет гадить где попало, драть обои и мебель. Но я был не прав. Он прекрасно знал, что такое туалет. Скорее всего, он когда-то уже был домашним. А потом люди его жестоко предали.
Первые полгода кота вообще не было видно: он выбрал себе логово в самом дальнем углу под диваном на кухне и сидел там почти безвылазно.
Родители были довольны: как будто в доме вовсе нет второго кота. Для них ничего не изменилось.
Постепенно дикий кот подружился с домашним. Они стали играть вместе. Однако людей он по-прежнему чурался. За едой выходил, но пресекал любые попытки себя погладить.
Это продолжалось год. Потом два. Три. Все уже привыкли, что у нас есть «невидимый кот».
И только через четыре года, когда я уже готовился к поступлению в Академию, проснувшись среди ночи, я увидел два зелёных горящих глаза возле своих ног.
Кот долго смотрел на меня. Я затаил дыхание, боясь пошевелиться. Потом он медленно мигнул, потянулся и улёгся на кровати, прижавшись к моей ноге, тихонько заурчав.
Если бы не эта история с котом, наверно, я бы не поверил, что научники могут выкарабкаться. Пребывание под камнем в «прикладе» замка сломало их. Я смог достать их тела из той передряги – но их разумы по-прежнему блуждали где-то по лабиринтам кромешного ужаса, созданного древней тварью, которая изобрела войну.
Уже больше года прошло с момента нашего возвращения. Но Льву и Михаилу лучше не становилось.
Врачи говорят, что могло быть хуже, после таких травм возможно вегетативное состояние. Это когда с формально живым мозгом человек может только лежать и питаться через трубочку.
Научники могли даже ходить и самостоятельно питаться. Правда, от этого иногда становилось жутковато: человек с пустыми глазами выполняет привычные действия, будто примитивный андроид.
На каждую встречу я старался принести подарок. Что-то привычное, из прошлой жизни; того, чего нет в санатории.
Вот и теперь я притащил мороженое. Классический пломбир в вафельном стаканчике, упакованный в специальный термопакет, чтобы выдержать поездку из аэропорта.
При входе персонал тщательно проверил его содержимое и даже сфотографировал чек из магазина в аэропорту, где я его купил. Мне было известно о порядках, поэтому чек я сохранил.
Михаил сидел в саду, в беседке, возле водопада и, как обычно, бесстрастно смотрел на прозрачные потоки воды. На его лысине играли солнечные блики.
– Привет! – подчёркнуто бодро сказал я, – рад видеть! Отлично выглядишь! Смотри, что у меня для тебя есть!
Я достал из пакета и протянул учёному стаканчик мороженого. Тот скользнул по лакомству равнодушным взглядом; тяжело, словно со скрипом, поднял руку и взял стаканчик нетвёрдой хваткой.
– Погодка сегодня отличная, да? – продолжал я, усаживаясь на плетёное кресло рядом, – и тут, возле воды, не так уж и жарко, да? А то внизу такое пекло… и на пляжах не протолкнуться. Не понимаю, почему народ продолжает сюда переться в таких количествах? В Сирии-то куда дешевле! Раньше-то у военных выезда за границу не было, но теперь в дружественные страны – пожалуйста, даже с допуском по форме два! Воентур, ого-го, как поднялся! В прошлом году в Латакии, знаешь, какой отель сдали в эксплуатацию?
Я старался говорить как можно больше. Делиться новостями. Рассказывать про внешний мир. Врачи говорили, что это должно помочь. Какая-то информация всё равно просачивается через слуховой анализатор до создания, которое спряталось глубоко в недрах информационной конструкции мозга.
Я рассказал про Алину. Про то, что она так и не хочет делиться своим прошлым, хотя, конечно, всё вспомнила – как и все, кто вернулся. Я, конечно, не настаивал. Когда мы познакомились – никакого прошлого у неё не было. И я полюбил её такой. А какой-то довесок из прошлой жизни не сможет испортить мне счастье.
Говорил про Пашку. О том, какой он – славный пацан. Что он уверенно произносит слово «мама» и «вотьэтё» – указывая пальцем на то, что его заинтересовало. Врачи всерьёз опасались, что он пострадал, когда Алина болела вирусной гадостью – поэтому в нашем мире она из больницы не вылезала всю беременность. Но обошлось. Тьфу-тьфу-тьфу.
Упомянул Тревора. Он всё ещё ждал экстрадиции. Так же, как и его товарищи, попавшие в «приклады». Им, кстати, повезло меньше: содержали их в тюремном санатории на берегу Волги, где и условия, и специалисты были похуже, чем здесь.
С Тревором обходились гуманно, я это точно знал. Плотно общался с дознавателями и следаками по его делу. В конце концов, его точно выдадут. Могли бы и обменять уже давно, но в Демократической Американской Конфедерации просто не было никого адекватного на обмен. Так что ничего не оставалось делать, кроме как ждать медленного стандартного пути.
В самом конце я очень коротко упомянул про Ваню.
В отличие от остальных, он почти не пострадал ментально. Каким-то образом у него отшибло память. Он не помнил о том, что был в прикладе. По его словам, его воспоминания обрывались на моём исчезновении. Нейрофизиологи подтверждали его слова, похоже, он действительно не помнил ничего об этом страшном эпизоде.
После карантина, который прошли мы все, и медкомиссии, Ваня продолжил службу. Он перевёлся на ТОФ, командиром взвода морской пехоты. В Академию он поступать передумал.
Было ещё кое-что, о чём я не стал рассказывать Михаилу.
После возвращения Ваня сильно изменился. Повзрослел, стал серьёзнее и молчаливее. А ещё – в его глазах поселилось нечто хрустально-льдистое. Неизвестное и незнакомое. Оно меня пугало – но я не мог сформулировать свои опасения и обосновать их, чтобы организовать направление на углубленное обследование. Да и, с моральной точки зрения, это был бы сомнительный поступок… парень прошёл через такое. Ему повезло, сохранил разум. Квалифицированные врачи подтвердили его адекватность и годность к службе. Зачем мешать?
Кажется, Ваня тоже чувствовал мои подозрения. Поэтому и организовал свой перевод подальше от конторы и меня лично.
Впрочем, я сам принял решение уйти со службы. Семейная жизнь, ребёнок и моя специальность несовместимы.
У меня было достаточно выслуги, чтобы получить пенсию. Но, конечно, сидеть на месте было бы тяжко – и я стал теоретиком и тренером, в одной известной частной военной компании. Там и платят хорошо, и условия более, чем достойные. К тому же доходы позволяют обеспечивать сыну лучшие условия сейчас и достойное образование в будущем.
Алина уже спланировала, что сын будет учиться в Цсиньхуа на физмате и нигде больше. Высокая планка, придётся соответствовать…
Пока я говорил, на небе появились небольшие облачка. Нас накрыло лёгкой тенью, и от этого на миг лицо Михаила будто опять обрело способность выражать эмоции. Он словно нахмурился.
Я вздохнул. Посмотрел на хронометр на внешнем дисплее смартфона.
– Ну что ж, пора мне!
Михаил выронил мороженое. Липкий стаканчик растёкся кляксой по плитке. Я вздохнул, оглядываясь в поисках чего-то, чем можно было бы его поднять и отправить в ближайшую урну.
– Оно опять рядом… – в первую секунду я решил, что мне показалось. Голос Михаила был едва слышим, теряясь на фоне шума водопада.
Но его взгляд вдруг стал осмысленным. Учёный смотрел на меня.
– Что рядом? – осторожно спросил я, присаживаясь рядом на корточки, – Михаил. Вы узнаёте меня?
– Серёжа… оно всё ещё там… это… – Михаил всхлипнул; по его щекам катились слёзы, – как быть? Как нам всем быть?
Дежурная медсестра, всё это время находившаяся неподалёку, осторожно ступая, направилась в нашу сторону. Она что-то быстро набирала на планшете.
– Всё будет хорошо, – твёрдо сказал я, – вы дома. С вами всё будет в порядке!
– Вы… ты… не можешь этого обещать. Ты не знаешь, не представляешь… оно – рядом! Мы все в опасности. Ты должен понять, – сказал он.
А потом его глаза снова стали стекленеть, уставившись куда-то вдаль.
Медсестра подошла. Встала рядом. Шёпотом спросила меня, наклонившись к уху.
– Пациент проявлял активность? Пойдёмте, пожалуйста. Это очень важно.
Я кивнул, встал и пошёл вслед за сестрой, забыв про мороженое.
Лечащий врач, молодой нейрофизиолог в круглых очках, встретил меня в своём кабинете на втором этаже главного корпуса санатория. Его окна выходили в сад с водопадом, где мы говорили с Михаилом.
– Я видел запись, – с порога начал он, – это впечатляюще! Спасибо вам! Вы оказали огромную, неоценимую помощь!
– Да… благодарю… – растерянно пробормотал я.
– Случай был почти безнадёжный. Но я настоял на том, чтобы дать вам возможность участвовать в терапии. И каким-то образом, за эти сотни часов, что вы разговаривали с пациентами, вы подобрали вербальный ключ.
– Вербальный ключ? – переспросил я.
– Вы сказали что-то очень правильное, – улыбнулся доктор, – то, что взломало внутренний блок. Мы проанализируем каждое ваше слово и жест. То, что вы сделали, поможет очень многим людям! Благодарю вас за терпение.
– А то, что он сказал? – осторожно спросил я, – оно… имеет какое-то значение?
– Для терапии – безусловно, – кивнул доктор, – но, пожалуйста, не оценивайте слова пациента как сознательное сообщение. Он всё ещё в изменённом состоянии, понимаете? Его сознание ищет, условно говоря, точку сбора. Нечто такое, на что можно опереться. И состояние тревожности, ожидание чего-то нехорошего может быть такой точкой. Оно даёт возможность мобилизации.
– Ясно, – кивнул я.
– Ещё раз благодарю, от всей души, – кивнул в ответ врач, – на сегодня, я думаю, достаточно. Второго пациента вы сможете посетить в следующий раз. Я опасаюсь, что вы будете бессознательно копировать разговор – а это может быть даже вредно. Мы сможем понять и дать рекомендации по стратегии поведения после анализа.
– Ясно, – повторил я, – что ж. Тогда до встречи.
– До встречи, Сергей Александрович! Будем рады вас видеть!