Читать книгу Между синим и зеленым (сборник) - Сергей Кубрин - Страница 6

Его сначала не пустили. Разрешили постоять возле турникета. Неприкаянно таращился на стенд с фотографиями руководящего состава. Седой полковник, поджав губы, глазел на него. Что же ты, Костя, наделал. Стой вот теперь и жди.

Закряхтела визгливо решетка двери. Повели мелких хулиганов, пьяных бородачей, живым шлейфом драконящих без того несвежий воздух.

– Вы к кому там? – в который раз крикнул сквозь защитный пластик дежурный.

– Да я это, – растерянно ответил Костя, – я не знаю, если честно. Мне вот тут вот, в общем… – Он протянул повестку.

Дежурный бегло заерзал по строчкам, что-то пришептывая, дергая губами. Разрывался без конца телефон. Дежурный бросался к трубке, с кем-то ругался, кому-то что-то доказывал, записывал в журнал адреса, оповещал по громкой связи о сборе следственной группы, отправлял наряд ППС на разборки с дворовой гопотой. В такой суматохе дежурный опять забыл про Костю.

Тот уже попятился к двери, оглядываясь, не палит ли его контора, как дежурный наконец успел вникнуть в содержание и, чуть ли не размахивая руками, принялся объяснять:

– Это не повестка вовсе. Повестка, – хмыкнул тот, – какая же это повестка.

– Так что, мне куда?

Испуганный Костя готов был прямо сейчас составить компанию задержанным. Догадывался, что не станут здесь церемониться, и придется рассказать правду.

– Да иди на здоровье, – заулыбался дежурный, – туда вон, в сто седьмой, – и даже паспорт не потребовал.

«Такие дела», – удивленный внезапным полицейским добродушием, Костя отыскал кабинет и, постучавшись тремя четкими ударами, приоткрыл дверь, заглядывая в невозможное будущее.

Пузатый майор с каким-то пластилиновым подбородком упорно бил по клавиатуре. Парень топтался у порога и вроде бы шагнул уже внутрь. Майор поднял голову, пытаясь распознать в гражданском пацане кого-то из сотрудников. Не опознал. Так напуган был Костя, что майору через силу пришлось улыбнуться, не спугнуть бы только случайного кандидата.

Жила еще в Косте былая армейская брешь. Вовремя вспомнил, как вертел на пальце завидные офицерские звезды, и, представив, что сидит перед ним тот же Татарин или ненавистный комроты, почти важно зашел в кабинет, закрыл до щелчка дверь.

– Я Неверов Константин. Мне тут в почтовый ящик пришло. – Он протянул листок майору. Но даже в руки не взял майор помятый типографский бланк, который самолично рассылал каждому демобилизованному солдатику.

– Лет сколько?

– Двадцать, – отчеканил Костя.

– Куришь?

– Курю.

– Пьешь?

– Нет, – соврал и отвел глаза.

– Плохо, – определил майор.

– Так точно, – согласился Костя.

Он ждал, когда майор дождется, пока заварится кофе. Это когда, и это пока, вялотекущая часовая стрелка сражали бедного Костю. Поскорее бы признаться, легче же будет. Так он думал, но понятия не имел, откуда в нем, бывшем противнике порядка, появилось желание сдаться и закончить враз преступную случайность.

– Чем на жизнь зарабатываешь? – спросил майор.

И Костя подумал, может, ненужность его и постармейская неустроенность выбили из колеи. Да была бы работа нормальная, разве слонялся бы тогда без дела, разукрасил бы танк.

– Да чем придется, – сглупил Костя, – матери помогаю пока что.

– Пока что. Почему пока что? Матери всегда нужно помогать, – заметил майор, и Костя в принципе согласился. Он кивнул, а майор застучал ложкой, размешивая сахар.

– Кофе бушь? – с просил майор и сразу перешел к делу, приняв недолгое молчаливое раздумье за ожидаемый отказ. Он указал на место, и Костя присел. Аккуратно сложил руки на коленях, отодвинул стул, освободив на всякий случай пространство между собой и столом.

– Служить в полиции хошь?

Костя, ждущий иных вопросов, согласный на все, лишь бы отпустили домой, не раздумывая, кивнул. Не понял, зачем. А когда понял, на что подписался, пусть кивком, пусть необдуманной улыбкой, пошел в отказ, ляпнув многозначительное «то есть», но майор уже доставал лист бумаги.

– Ну а что. Молодой, здоровый. В ППС бушь работать? Костя решил молчать.

– Вот и славно. ППС – это мощь. Основа основ, – радовался кадровик. – Нехватка, конечно. Кадровый голод. Но ничего, работа хорошая. Где ты такую работу найдешь? Вот именно. Нигде.

Костя верил, что не найдет такой работы. Да, может, вообще никакой не найдет. Но лучше уж остаться засаленным бездельником, думал он, чем снова надеть форму, да еще с нашивкой «полиция». Он осмелел, когда понял, что угрозы нет, и решил думать, что выходка с разноцветным танком не имеет к нему никакого отношения.

Когда надо было писать под майорскую диктовку «прошу принять меня на службу в органы внутренних дел», Костя аккуратно встал и вежливо кивнул майору.

– Извините, нет у меня желания.

– Да ты что, пацан? – раскраснелся майор. – Да разве можно? Я тебе тут письма шлю, время трачу. А ты мне что?

Костя замялся. И сам покраснел.

– Я тебе говорю, пацан, ты чего? Пенсия – рано, зарплата – раз в месяц. Стабильно. Без задержек. Форму – дают. Премия под Новый год. Да ты представляешь?

– Представляю. Можно, я подумаю?

– А что думать? Соглашайся, я тебе говорю. Подумает он.

– До завтра подумаю и завтра же позвоню.

– У нас некомплект. А ты вон какой, да у тебя на роже написано – мент. Что ты мне впариваешь? Уж я-то знаю.

Костю не обидела схожесть с ментом. Он сейчас прямо решил, если удастся работать в команде Старшого, возьмет себе ментовское погоняло. Назло, всем на зависть.

– Ну чего ты? – кричал майор, и слюна его брызгала во все стороны. Только уворачивайся.

– Да нельзя мне в полицию. Понимаете, не могу я. Брат у меня судимый. На зоне он срок валит. В тюрьме. Вы понимаете?

Майор хмыкнул, ноздри его набухли, и кровь опять бросилась в лицо. Красный-красный кадровик терпел поражение, а Костя мысленно благодарил брата за такой неумышленный корефанский подгон.

Старшой приехал утром. Мать ответила, что Кости нет дома.

– Как это нет?

– А так вот и нет. Не ночевал. Иди.

Костя, оправдываясь «Мама, ну ты чего?», открыл дверь и вышел на площадку.

– Тише говори, – предупредил, указав на дверь.

Мать и впрямь держала ухо по ту сторону. Распознавала тихую, но понятную речь. Вот-вот, и вышла бы сама, и прогнала бы этого негодяя, который подставил ее сына, который и младшего мог подставить. Но в младшего она верила. Младшему доверяла.

– Надо подождать, – просил Старшой и нервно ширялся в карманах. Спортачи ему шли больше, чем брюки со стрелками. – Ты подожди еще неделю. Должен приехать один человек, он все решает. Ты пойми.

Терпеливо слушал, как нагоняет суету Старшой.

– Да я понял, чего ты. Я подожду, конечно.

Он стоял и стоял. Можно было идти – Костя же услышал, через неделю, но Старшой мялся, как девчонка.

– Слушай, я тут договорился. Короче, хочешь брата увидеть?

Не заходя домой, Костя помчался по ступенькам. Мать открыла дверь. Тишина смело шагнула в квартиру.

Дембель спросил, как он хочет умереть. Костя ответил, что не собирается умирать.

– И все-таки. Рано или поздно придется.

– Думаешь, мне предоставят выбор?

– А если бы предоставили? – настаивал дембель.

И тогда Костя на отвяжись сказал, что не против расстрела.

– В упор из пистолета?

– В упор, – подтвердил Костя, – да хоть из пистолета. Какая разница.

Дембель произнес растянутое «ага», представил, как сражает затылок стальной сердечник пули.

– А вот я… – не дождавшись ответного вопроса, заговорил дембель.

Косте все равно было, как собирается уйти из жизни его странный попутчик, но ради спасения из этих приглушенных трущоб решил выслушать. Он закивал, изображая, как увлекательно рассказывает о смерти не убитый, к сожалению, солдат.

– Я бы вот знаешь, как хотел. Представь, что бежишь от людей. Толпа за тобой гонится. Хрен знает, что ты сделал такого. Но они бегут и бегут и хотят тебя разорвать на части.

– А потом? – спросил Костя.

– А потом пропасть. Представляешь, такой внезапный обрыв. И у тебя секунда всего, чтобы решить – прыгнуть или нет.

– И ты, конечно, прыгаешь.

– А как иначе. Прыгаешь, так и не поняв, правильно ли сделал.

Казалось, ни Костя, ни дембель не могли принять факт естественной смерти: старческого ухода, болезненного удушья, внезапной остановки сердца.

– Если прыгнешь, значит, герой. Не побоялся.

– Не побоялся умереть?

– Конечно.

– У тебя не было выбора. Все равно бы умер.

– Выбор есть всегда. Другое дело, что умирать придется каждому. Но лучше уж максимально смело. Это настоящее наслаждение. Вот знаешь, в этом и есть смысл. Смысл жизни. Мне так вот кажется.

– Да ну тебя, – хохотнул Костя, – бред какой-то.

– Да, бред, конечно, – с огласился дембель.

Они шли, и подвесной мосток раскачивался под ними, подыгрывая легкому речному ветру. Костя держался за стальные поручни, изношенные временем, похожие больше на тряпичные вытянутые тросы, и старался не смотреть вниз. Дембель задорно вышагивал и специально, что ли, раскачивал деревянную основу, треснувшую местами до глубоких прозрачных дыр.

– Ты сказал, понадобится моя помощь.

– Да… – растянул Костя. – Ты мне вот скажи. Ты бы мог убить человека?

– Еще чего? Зачем? – остановился дембель.

– Да ладно, не гони. Я просто так спросил.

– Нет, подожди. Ты что затеял?

Костя не ответил.

Фонарные столбы, понатыканные не к месту, транзисторные вышки, растянутые, обвисшие старческие провода намекали, что люди здесь лишние. Иногда преграждали им дорогу то одинокий старик, сгорбленный и сжатый, то рыночная какая-то тетка с сумищами в руках. Могли бы разойтись – пространство позволяло, бок о бок хотя бы, но местные уверенно шли напролом, не замечая двух молодых, не нужных полумертвому городу пацанов.

Дембель зачем-то здоровался с каждым редким встречным, но ответного «здравствуйте» не получал.

– По ходу жизнь тут тяжелая, – объяснялся дембель. – Одним собакам хорошо.

Дворовые стаи носились, как гончие, за невидимой палочной добычей. На деревянных колышках бывших заборов беззаботно дремали коты, поджав лапы. Грязная шерсть добро вписывалась в здешний контраст, а довольное мурчание подыгрывало отдаленным звукам загородной пилорамы.

Дембель шел все медленнее. Костя сказал бы – осторожнее. Останавливался, оборачивался. Нам туда. Нет, все-таки в ту вон сторону. Похоже, мог бы вовсе развернуться и пойти обратно к железной дороге. В двух домах заблудился, в трех электрических вышках.

– Куда мы идем?

– Туда, – указал дембель, хотя сам не знал, куда идти.

Показались осевшие домики.

Над входом, с пришпоренными к порогу смелыми гипсовыми какими-то колоннами, бугрился от ветра матерчатый плакат.

«Берегите природу – мать вашу».

Белые буквы, выцветшие от правды, обреченно сливались с прежде красным фоном, один непокорный контур сохранял фактуру и смысл написанного.

Покоилась у входа ржавая «Волга» с пробитым багажником.

Дембель кивнул, и Костя ответил – вариант.

Открыли с тяжелым мучительным скрипом гаражную дверь. Дыхнула холодная темнота, крутанул белый мертвецкий пар. Бахнуло звенящим громом, отдалось в деревянном полу глуховатым шумом. Дембель потянулся в карман за огнем зажигалки, но Костя уверенно нащупал выключатель, и просветлело. Заныли неприятно глаза.

С тем же выстраданным прищуром смотрело на них вытянутое лицо с рыбьим треугольным подбородком и чешуйчатой пористой кожей. Мужик, согнувшись, ютился в углу на корточках и было заговорил, но, дернув головой, опустил ее, и глаза, привыкшие к редкому свету, тоже устремились вниз.

Худая шея вертикально, словно торчащий флагшток, покачивалась нервным пульсом, и прижатая к ней голова ненормально тряслась.

– Здравствуйте, – сказал Костя.

Мужик нехотя дернул корпусом, так он поздоровался, не в силах, наверное, поднять ладонь. Сжатые кулаки грелись где-то в подмышках, а сплетенные у груди руки намекали, что особого желания говорить у мужика нет.

– Нам помощь нужна. Подбросишь до станции? – спросил дембель.

Костя сразу не заметил, что на голом костлявом теле висит старый милицейский китель с капитанской россыпью звезд на правом плече и старлеевским трезубцем на левом. Вытянутые коленки советских спортивок сочетались с порванными петлями у ног.

Мужик заерзал, достал откуда-то заготовленную самокрутку и одним движением запихнул ту в рот, снова покойно застыв глиняным равнодушием. Костя вытащил-таки зажигалку и, чиркнув огнем, приблизил пламя к спящему табаку.

Затянулся. Прокашлял неприятной трескучей хрипотцой и выпорхнул вслед остаток дыма, не осевший в легких. Мужик мусолил сигарету, гоняя ее по губам, и все не поднимал рук. Когда докурил, толкнул с силой языком, и скрюченный бумажный корешок стремительно понесся к соседнему углу. Сверкнув оранжевым, убился об стену.

– Пасыба, – сказал мужик, почти не открывая рта. А если б открыл, то перекошенные, сломленные через один зубы, гнойное небо и кровяные десны все равно не позволили бы слову пробраться живым и невредимым.

Дембель напомнил о просьбе. Но безвольный мужик и глаз не поднял.

Вышел обратно в улицу. Костя устало присел на деревянный поддон.

Мужик закашлял. Костя потянулся к спине – постучи да пройдет, – н о тот отодвинулся, типа сиди ровно и не мешай мне тут дохнуть. Я дох тут всю жизнь, а ты кто такой, чтобы мне теперь помогать.

Да и сдохни на здоровье.

Он смотрел на этого мужика и знал, не надо смотреть. Так не смотрят на больных детей или приговоренных к вечным мукам инвалидов. Но Костя не мог оторваться. В какой-то момент он понял, что никогда не докатится до такой глухой старости и лучше умрет молодым, чем останется жить с нелюбимой жизнью.

Он представил, а вдруг поймают все-таки. Вдруг там действительно были расставлены камеры, и на всех полицейских опорниках уже висят ориентировки с его лицом. Розовый-розовый танк. Зеленый испуганный Костя.

Видел наяву, как сперва звонили на брошенную симку, после – как пришли домой, как беседовали с матерью и опрашивали соседей. Сейчас, наверное, поднял шумиху участковый и заработали опера.

Костя думал про Летчика. Он вспомнил зачем-то, что ненавидит погибшего сослуживца, что никогда бы не общался с этим умником, встреть такого на гражданке. Он признался даже, что завидовал, как Летчик спокойно справляется со службой, как не трогают его суточные наряды, как быстро тот бегает и выносит марш-броски, как скоро запоминает статьи из устава караульной службы. Он говорил не думая, и слова, подбадривая друг друга на связный ненужный текст, лились кипятком пропащих обид.

Он вспомнил, как познакомился с Лехой. Как стояли они, голые, в кабинете хирурга, когда их притащили сержанты на первый казарменный медосмотр, как смущенно теснились в очереди и краснели, краснели, краснели. Это ведь Летчик не поддался команде «нагнись», когда бородатый врач хотел что-то рассмотреть в промежности. Это Костя нетронутым вышел вслед из кабинета и гордо пронес себя мимо запуганных до тряски черепов.

Он помнил, как их били дембеля, и если здоровый Костя задыхался от ударов, то мелкий Леха на удивление терпел и даже посмеивался, наслаждаясь словно такой понятной и ожидаемой близостью.

Долго жило в нем чувство небелой зависти, когда Летов стал замком и получил сержантские лычки. Окрепла зависть до ржаной ненависти, когда появилась фотография Лехи на доске Почета, и как на утреннем разводе сам комбриг благодарил его за службу, а потом играл гимн, и казалось, что гимн играет специально для Летчика.

Он пытался найти повод, чтобы разругаться с Лехой до последнего армейского дня, но не поддавался тот на провокации, терпел насмешки над своим ростом и лопухами ушей, улыбался всякий раз, когда срывался от дикой тоски психованный Костян. Пряталась в Летове какая-то своя особенная тайна, и знал о ней один Летов. Тайна эта позволяла Лехе просто быть, а не стараться кем-то стать. Ничто не могло расшатать его крепкий воинский дух.

А потом, много времени спустя, позвонила мать Лехи и сообщила страшное:

«Лешеньки не стало. Он так вас ценил. Вы приезжайте, пожалуйста».

И так паршиво стало, что Костя, не раздумывая, решил ехать. Он, конечно, не полюбил Летчика, но вконец возненавидел себя. Он живой, а Лехи больше нет.

Тогда и решил, что отомстит. Найдет и отомстит. Руками задушит, горло порежет, изобьет до смерти того, кто убил его друга. А как иначе, как еще он мог поступить?

Мужик запыхтел. Нещадно глотал он воздух, не мог раскашляться. Глаза его, белые-белые, заплыли, и Костя сам почувствовал пелену мути, густой войлок слепоты.

– Дай, – шипел он, – дай.

Костя вытащил сигарету, но мужик сжал губы, как ребенок. Не буду.

– Дай, дай, – повторял безумно.

И Косте тоже сказал – дай.

– Я видел там на улице машину. Это ваша машина? Не могли бы вы… ну, может быть, вы одолжили бы машину. Я верну, я отвечаю.

– Машину? – о жил мужик. – Что ты! Машина – это все, что у меня осталось. У меня больше ничего нет. Я всю жизнь старался жить правильно, а теперь что… кусок железа на последнем ходу.

Костя подумал, что машина все равно не спасет мужика.

– Понимаете… я должен добраться до одного места.

Он хотел рассказать, но не стал. Чем он мог помочь, этот пропитой мужик. Казалось, дотронься до него – упадет. Ватная мякоть, резиновый корпус. Вот кому нужно умирать.

Трещала проводка, и моргал назойливо свет.

– Дай, дай, – снова повторил безумный мужик.

– Что тебе дать? – рявкнул Костя.

– Дай, – кряхтел тот судорожно и страшно.

На всякий случай пошарил в карманах. Вытащил сложенную напополам пятихатку и сунул в передний карман кителя. Вбежал дембель. За мгновение до прощального полета мужик вдруг рассмотрел наконец Левчика. Потянул уже руку, рыбий рот задвигался, и выскользнула немота, понятная, может, одному только дембелю. Но тот ничего не ответил. И мужик не смог объяснить.

Дембель уверенно нащупал в его кармане ключ, обнаружил Костину пятихатку и, засияв, предложил взять в дорогу пива.

– Нет, оставь, – возразил Костя, – есть у меня деньги.

Старенькая «Волга» радостно заурчала, когда Костя занял водительское место.

Не поняли пацаны, что мужик ничего не просил. «В рай, в рай, рай…» – долго еще шептал он.