Читать книгу Заумник в Царьграде - Сергей Кудрявцев - Страница 6

Нижняя палуба, на которой Зданевич переправлялся через Чёрное море, была набита человеческими телами до такой степени,

…что совершавшие службу матросы, пересекая её, ходили просто по людям, которые только в том случае выражали некоторое неудовольство, если матросские ноги попирали по недосмотру чьё-либо лицо. Но жутким было вовсе не то, что мы лежали вплотную, не располагая почти никакой свободой, а что, за исключением меня и ещё одного-двух неудачников, лежачими были военнопленные турки, два с лишним года странствовавшие между Сибирью, где вымерзали они в лагерях, и Батумом, где окончательно износившимся, изъеденным чахоткой и покрытым язвами и вошью больным уделили наш «Арго»54.

Не исключено, что на судне писатель действительно познакомился и много беседовал с бывшим военнопленным турком, фигурирующим в повести под именем Мусы Саида и прозвищем Белобрысого, а в романе – под именами Алемдара, Изедин-бея, Мумтаз-бея, Белоусова и даже Синейшины, имени, возникшего из прозвища павлина в ранней редакции хлебниковского «Зверинца». Этот таинственный персонаж без трёх пальцев на руке, о котором Зданевич рассказал Виктору Шкловскому, впервые появился в раннем варианте повести «Zoo, или Письма не о любви» (1923)55. В прозе Зданевича синеглазый и светлобородый турок, являющийся непременным антагонистом главного героя, возникает раньше всех прочих и, как настоящий бес, обнаруживает своё присутствие вновь и вновь в разных главах, оказываясь и зятем главного имама мечети Айя София, и эмиссаром альтернативного правительства Мустафы Кемаля, заседающего в Ангоре (Анкаре), и офицером турецкой контрразведки, в кругу беженцев выдающим себя за русского.

Турок. Фотография лейтенанта Э. Дж. Хорна. 1923

Пароход Зданевича, следующий через Трабзон, вошёл в Босфор в середине ноября 1920 года, как раз в те дни, когда туда начали приходить суда с остатками разбитой в Крыму врангелевской армии и с гражданскими беженцами. Крымские порты в общей сложности покинули 126 судов, на которых, по разным оценкам, было от 136 до 160 тысяч человек – количество, сопоставимое с численностью белых офицеров, солдат и казаков, представителей дворянства и духовенства, казнённых в красном Крыму в период с ноября 1920-го по апрель 1921 года56.

Солдаты на перегруженных кораблях находились в ужасающих условиях. Зданевич и в повести, и в романе примерно одинаково описывает свои впечатления:

…при виде тех палуб мне показался постыдным мой ропот на давку и недостаток удобств у нас, обилие вшей и калек. Каким просторным казался теперь наш класс! Мы лежали вплотную, но лежали, когда хотели, и могли кое-как двигаться, на судах напротив солдаты стояли, но так, что если бы один из них пожелал лечь, или сесть, или повернуться хотя бы, он бы не смог, точно людей этих привязали верёвками бортов к мачтам и так оставили на произвол судьбы умирать от голода и удушения. Мы проходили уже так близко, что я различал выражения лиц, хотел отвернуться, чтобы не видеть, но не мог, не мог и опустить век и должен был в ужасе присматриваться к пытаемым, которые уже простояли немало дней, и те между ними, которые умерли, продолжали разделять общество не сумевших ещё умереть соседей. Некоторые, перевесившись через борт и уронив голову и руки, точно петрушка, продолжали время от времени вздрагивать. Другие, выставив подбородки, показывали нам жирные и лиловые языки. Но большинство просто стояло вытянувшись, как в строю, и равнодушно глядело. Я не понимал, каким образом зрелище невероятной сей пытки оставляет моря голубыми и небо безоблачным57.

Вскоре часть военных была переправлена на полуостров Галлиполи, на остров Лемнос и в другие лагеря, но прочие остались в Константинополе.

Зданевич оказался не только в умирающей столице умирающей Османской империи (через три года возникнет Турецкая республика со столицей в Анкаре), но и в не совсем турецком городе. Константинополь в тот момент официально состоял ещё из двух половинок, разделённых бухтой Золотой Рог – старого византийского, а затем мусульманского города, и основанного венецианцами и генуэзцами христианского поселения, превратившегося в деловую и коммерческую часть города, где разместились также европейские посольства. С конца 1918 года он (вместе с частями турецких территорий, прилегающих с обеих сторон к проливам) был оккупирован союзными державами, странами Антанты, установившими свою военную администрацию и поделившими его на зоны ответственности. После прихода в России к власти большевиков окрестности города, Принцевы острова в Мраморном море, застроенные европейцами районы Галата и Пера и даже мусульманская часть города постепенно заполнялись выходцами из разных регионов бывшей империи. Кроме того, в Константинополе появились армянские беженцы, и там всегда жило много греков, цыган и евреев. Американская писательница и журналистка Солита Солано, побывавшая в эти дни в Константинополе, составила о нём подробный очерк для журнала The National Geographic Magazine. Там она, в частности, пишет:

Нескончаемый поток разноязычных народов стремится через Золотой Рог: русские беженцы в пижамах, заправленных в брюки, ставшие слишком просторными; армянские и греческие торговцы и беженцы; британские, французские и итальянские сухопутные и морские офицеры; американские моряки; китайские, японские и персидские купцы; последние вышедшие из моды евнухи; дервиши в коричневых одеяниях и остроконечных колпаках; критяне в мешковатых штанах и вышитых жилетах; греческие священники в чёрных камилавках, с которых ниспадают шифоновые покрывала того же цвета; хамалы (носильщики) с целыми штабелями мебели на своих плечах; арабы в жёлтых бурнусах; искалеченные и больные бродяги; магометанские священнослужители в ярко-розовых или зелёных халатах; чернокожие солдаты в красных фесках и поясах; гиды евреи; американцы, сотрудники гуманитарных миссий; гвардейцы из Индии, в своих закрученных тюрбанах и алых накидках; случайная цыганка в шароварах; левантийские лавочники; албанские крестьяне в расшитых белых гетрах; гавайцы, филиппинцы, несколько барабанщиков из «захолустья к западу от Чикаго» – все они целый день перемещаются туда-сюда58.

Посадка военнослужащих Русской армии на британские суда. Крым, ноябрь 1920

Высадка русских военнослужащих на острове Лемнос. Январь—март 1921

Настроения, которые, по всей вероятности, испытывали многие российские беженцы, прибывавшие в константинопольскую бухту, можно было бы охарактеризовать строками из воспоминаний бывшего киевского студента:

Увидел сказочный Царьград. Византия, Олег, его «щит на вратах», православие, крестовые походы, Палеолог, 1453 год, турки, младотурки, Кемаль-паша… Перед глазами раскинулся Золотой Рог. Глаза ищут Святую Софию59.

А эти слова в декабре 1920 года записал в своём дневнике бежавший из Одессы политик и публицист Василий Шульгин:

В летописях 1920 год будет отмечен как год мирного завоевания Константинополя русскими.

Твой щит на вратах Цареграда…

Щит этот во образе бесчисленных русских вывесок, плакатов, афиш, объявлений… Эти щиты – эмблема мирного завоевания – проникли во все переулки этого чудовищного хаоса, именуемого столицей Турции, и удивительно к нему подошли60.

Константинополь. Цыганский район Сулукуле

За византийскими стенами города. Нач. XX в.

Британский военный контингент на построении в Галате. Январь 1919

Много находилось тех, кто переселился в Константинополь ещё раньше, в 1919 году, потом с «деникинской» эмиграцией весны 1920 года, другая же часть беженцев прибывала и после, в том числе из республик советского Закавказья (небольшая русская колония обосновалась там ещё до революции 1917 года61). Среди этих разных групп были и близкие друзья Зданевича – поэты Борис Поплавский и Игорь Терентьев.

Поплавский, поэт и художник, в Париже называвший себя учеником Зданевича, переезжал туда дважды – в первый раз он эвакуировался с отцом из Ялты весной 1919 года, а вторично – в 1920-м, после Новороссийска, Екатеринодара и Ростова-на-Дону. Известно, что они поселились на находившемся в зоне ответственности англичан острове Принкипо (тур. Буюкада), самом большом из Принцевых островов, куда в конце двадцатых поместят высланного из СССР Льва Троцкого; потом они жили в константинопольском квартале Бешикташ. Поплавский написал там цикл сонетов «Константинополь», а также стихотворения «Пера» и «Бишик-Таш»62. Уже в мае 1921 года Борис и Юлиан Поплавские отправились в Париж. До сих пор точно не установлено, познакомились ли Зданевич и Борис Поплавский в Париже или ещё в Константинополе. В «константинопольской» части дневника Поплавского имя И. Зданевича не встречается, оно появляется лишь на его «парижских» страницах, относящихся, очевидно, к весне 1922 года63.

На соседнем с Принкипо острове Халки (тур. Хейбелиада), находившемся под контролем французской военной администрации, в 1921 году жила семья (родители и две сестры) Терентьева. По всей видимости, в Константинополе или в одном из лагерей беженцев неподалёку находился и его младший брат Владимир, служивший во врангелевской армии и эвакуировавшийся из Крыма. Сам поэт, намеревавшийся перебраться в Париж, прибыл в Константинополь из советской Грузии вместе с Кириллом Зданевичем64 в декабре 1921 года, то есть уже после отъезда Ильи во Францию. Встретившись с родными, он прожил там около восьми месяцев и, не имея достаточных средств для жизни и для переезда в Европу с женой и маленькой дочерью, ожидавшими его в Грузии, вернулся обратно65. Однако, по его словам, в Константинополе он организовал отделение «41°», куда привлёк своего брата и литератора Юрия Терапиано66. Именно пребывание в Константинополе послужило основанием для предъявленных Терентьеву в 1930-е годы обвинений в контрреволюционной и шпионской деятельности, стоивших ему вначале нескольких лет заключения в лагере, а потом и жизни.

Примерно в то же время в Константинополе ожидали французской визы художники-авангардисты Сергей (Серж) Поляков, Павел Челищев, Лазарь Воловик, Андрей Ланской и Алексей Грищенко. Известно, что там также одно время жил художник и поэт-эгофутурист Лев Зак (Хрисанф). Вполне может быть, что эти строки Шульгин в 1921 году написал о ком-то из них:

За «сумасшедшим углом» русский продаёт акварели… Как много оказалось среди русских хорошо рисующих… Но почти все с выкрутасами – «ищут новых путей»…67

Вид с о. Принкипо на о. Халки. 1890-е

С некоторыми из этих художников Ильязд будет встречаться и сотрудничать в Париже. Воловик и Ланской стали членами группы «Через», сформированной в 1923 году Ильяздом, Виктором Бартом и Сергеем Ромовым. Тогда же Воловик сделал куклы персонажей для представления заумной драмы Ильязда «асЁл напракАт», репродукция одной из его живописных работ помещена в последнем номере художественно-литературной хроники С. Ромова «Удар» (август 1923), – журнала, вёрстку которого делал Ильязд.

В том же году, что и Зданевич, в городе обосновались философ-мистик Георгий Гурджиев, открывший рядом с площадью Тюнель, в районе Пера, Институт гармонического развития человека, и его ученик Пётр Успенский, который вскоре расстался с учителем и переехал на Принкипо. Посещение сеанса Гурджиева в Константинополе подробно описано в мемуарах Шульгина68.

Членом гурджиевского института, открытого незадолго до этого в Тифлисе, был Кирилл Зданевич, сделавший в 1919 году портрет философа. В апреле 1921 года Кирилл написал брату письмо, где спрашивал о Гурджиеве69. Им также интересовался Терентьев – в газете «41°», выпущенной в Тифлисе в июле 1919 года, опубликована статья поэта «Вечер Жанны Матинион и Гюрджиева» с позитивной оценкой его метода, а три года спустя поэт спрашивал у Зданевича о судьбе философа в письме в Париж70. В архиве Ильязда хранится конверт от чьего-то письма, отправленного Гурджиеву в декабре 1920 года из Франции на адрес его института в Константинополе, на котором карандашом сделана приписка, что это письмо «для Ильи Зданевича». Там же находятся и два письма 1924 года от П. Успенского, который, очевидно, познакомился с Ильяздом в Константинополе и встречался с ним во время своих приездов в Париж71.

Конверт от письма в институт Гурджиева с пометой «для Ильи Зданевича». 15 декабря 1920

Солита Солано, которая, кстати, в 1930-е годы стала секретарём Гурджиева, в своём очерке для The National Geographic Magazine написала о константинопольских русских и поместила некоторые их фотографии. Вот небольшой отрывок из её текста:

…беженцы из России тут встречаются повсюду. Они торгуют цветами, куклами Кьюпи72, картинами маслом с пейзажами Константинополя, выпечкой и безделушками, книгами и газетами на русском языке. Спят они прямо на улицах или на ступенях мечетей. Они шатаются без дела, попрошайничают, работают, когда удаётся найти работу, а иногда и воют от голода.