Читать книгу Оправа для бриллианта, или Пять дней в Париже. Книга первая - Сергей Курган - Страница 8

Серж молчал. Аня уже подумала, что он не станет об этом говорить, и тактично выжидала: ей казалось, что с этим зданием связаны какие-то травмирующие Сержа воспоминания. Но неожиданно он заговорил снова:

– Раньше здесь находился Гард-Мебль.33

– Это что-то, связанное с мебелью? – спросила Аня.

– В какой-то мере, – улыбнулся Серж. – Вы молодец, Аня: внимательно слушаете, все подмечаете и делаете выводы.

Ане приятны были комплименты, но главным для нее в этот момент было то, что Серж улыбнулся – уж слишком жестким был перед этим его взгляд. Теперь он заметно смягчился. Впрочем, Аня не обольщалась.

– Мебель – да. Все так. Строго говоря, Гард-Мебль означает «мебельный склад». Но вы должны иметь в виду, что слово meubles имело тогда во французском языке более широкое значение, чем сейчас, и обозначало не только мебель как таковую, но и многое другое: драпировки, ткани, обои и так далее, а также всевозможные аксессуары – светильники и прочее. Но главное, что в свое время…

Серж не договорил. Аня видела, что он вновь испытывает раздражение и досаду, которые даже и не пытается скрывать.

– Короче, – собрался он, – Гард-Мебль являлась также хранилищем королевских ценностей. А, по сути, национальных ценностей Франции. Как Алмазный Фонд в Москве или Тауэр в Лондоне. Там были потрясающие вещи: алмазы и другие камни, которым просто нет цены. Поверьте, это не риторическая фигура, это констатация..Вот только охранялись они… Впрочем, правильнее сказать, что они вообще никак не охранялись.

– Это как же? – удивилась Аня.

– А вот так. Это произошло в сентябре 1792 года. Это один из самых кошмарных моментов в истории Франции. Полный хаос, разгул самой отпетой уголовщины, вакханалия насилия и разнузданности озверевшей и очумевшей от вседозволенности толпы. Страшное время.

– Да, революция.

– Революция? – переспросил Серж таким тоном, что Аня вздрогнула.

В его глазах больше не было ни иронии, ни насмешки, ни даже сарказма, а лишь пылающая немыслимым ртутным накалом убийственная белая ярость – словно на миг приоткрылась заслонка, и Аня увидела пламя Преисподней. Она испугалась и, должно быть, побледнела, и Серж это, очевидно, заметил, так как на миг закрыл глаза, а когда он открыл их вновь, в них была лишь усталость – страшнейшая, невообразимая усталость.

– Да, революция… – повторил он опустошенно. – Проклятая революция. И подумать только: в этой стране ежегодно отмечают ее годовщину как национальный праздник. Ну, не кощунство ли? Впрочем, будьте уверены, что вашего покорного слугу вы в числе отмечающих не увидите. Кстати, может быть, это одна из причин того, что я не гражданин Франции…

Серж немного помолчал.

– Революция, – продолжил он, словно размышляя вслух, – социальный переворот… Знаете, когда банку переворачивают, все то, что падало на дно, слеживалось десятилетиями, веками, – подонки, – все это оказывается наверху. Вот и общество подобно этой банке. Если ее как следует встряхнуть, всплывает вся грязь и, простите великодушно, нечистоты – то, что должно быть внизу и там оставаться. Во всех революциях всплывают отбросы. И заметьте, каждая «социальная революция» непременно выпускает из тюрем преступников. Всех, скопом, вне зависимости от того, за что они сидят. И в России в 1917 году было то же самое. Словно они – жертвы прежнего режима, а не обыкновенные уголовники: бандиты, убийцы, грабители, воры – которые должны быть изолированы от общества всегда, при любом политическом строе.

– Неужели выпустили уголовников?

– А вы как думали? Это первым делом.

– Но почему?

– Ну, как же, «классовая» родственность». Точнее, родственность деклассированных элементов, маргиналов. Ведь именно такие и являются движущей силой всех революций. «Социально близкие». А также и «духовно», хотя какой там дух! В общем: «Выходите, друзья, грабьте, воруйте, насилуйте. Убивайте. Пришло время! Свобода, равенство и братство. Ура!» Хам Грядущий превратился в Хама Восторжествовавшего.

Серж молча посмотрел на бывшее здание Гард-Мебль.

– Всех выпустили, а как же! Карманников, грабителей с большой дороги, наемных убийц – всех. Так что Париж оказался в полной власти банд уголовников, рядящихся под «революционеров» и под этой все покрывающей маркой грабящих частные дома и магазины, нападающих на честных граждан с тем, чтобы обобрать их до нитки, а то и убить – из мести, ради корысти, или просто из куража. Чего проще: напялил кокарду и фригийский колпак – и вперед. «К новым свершениям!» Совсем так же, как пьяная матросская сволочь в Петрограде через сто лет с четвертью. И не только в Петрограде… Король умер – но нет, не да здравствует король! Да здравствует анархия! Грабь награбленное!

– Короля убили?

– Тогда еще нет, – грустно ухмыльнулся Серж. – Но Тюильри уже взяли «штурмом». Знаете, что собой представлял этот «штурм»? Осатаневшая толпа пьяного быдла ворвалась во дворец, грабила, убивала.

– Но разве короля никто не защищал? – удивилась Аня.

– Защищали, – совсем тихо сказал Серж. – Швейцарская гвардия.

– Как у Римских пап?

– Да, как у Римских пап. Швейцарцы остались верны своему долгу до конца.

Серж сжал губы, глаза его отрешенно смотрели куда-то в бесконечность. Такого Сержа Аня видела впервые.

– Они все полегли, – договорил он почти будничным тоном. – Швейцарцы – это швейцарцы, Аня.…

– Ваши земляки? – каким-то «верхним чувством» сообразила она.

– Да, – мои земляки, – и в голосе Сержа прозвучала гордость. – Они погибли, защищая не только короля Франции. Они погибли, защищая честь. И не только свою. Но во Франции…

Серж махнул рукой.

– О, Франция, – в тоне Сержа отчетливо прорезалась ирония, – Марианночка у нас – образцовая республиканская девочка. L’ancien régime – бяка. République. Liberté. Mort aux tyrans!34 Кто бы говорил о тирании… Представьте: у Франции даже государственного герба до сих пор так и нет.

– Как это? Разве такое возможно?

– В этой стране все возможно.

– А что вместо него?

– Вместо него – сеятельница.

– Кто-кто?

– Марианна, то есть, девушка во фригийском колпаке, символизирующая свободу, и изображенная сеющей зерно в борозду.

– Сеет разумное, доброе, вечное? – съязвила Аня.

– А это откуда? – с интересом спросил Серж.

– Это написал Некрасов.

– Николай Алексеевич? Очень интересно. Ну, да, наверное – разумное, доброе и все прочее. Только сеет она почему-то это вечное против ветра.

– Почему?

– Это вы у меня спрашиваете? Я не знаю. А от догадок своих я в вашем обществе, Аня, лучше воздержусь. При случае взгляните на монету – убедитесь.

– Но ведь франков уже нет?

– Я и не предлагаю вам смотреть на франки. Посмотрите на монеты в 10, 20 или 50 евро-центов. На так называемой «национальной стороне». Это и есть вместо герба.

– Но почему так?

– Гербы, видите ли, напоминают о королевской власти, о феодальных порядках, о дворянах, аристократах. А их во Франции не сильно жалуют, мягко говоря.

– Что, правда?

– Правда. Это не как у вас, в России – теперь, после распада СССР. Быть дворянином вновь стало престижно и модно. Здесь же это до сих пор – весьма дурной тон. Так и обходятся без государственного герба. Уж тем более без короля. Королей, императоров – на мыло! Вот выпить коньяк перед едой – это кошмар! Дурной вкус. И думать не моги! Такой афронт! А королям головы резать или аристократов вздернуть на фонарях – это пожалуйста. Никакого дурновкусия.

На губах Сержа блуждала саркастическая усмешка.

– Но на Родине о них не забыли, – вновь заговорил он.

– О швейцарских гвардейцах?

– Именно. В Люцерне им поставлен памятник. И какой памятник! «Умирающий лев». По трогательности и вместе с тем по силе трагизма ему нет равных на этой планете, уж поверьте! В этой оценке я совершенно солидарен с Марком Твеном, которому случилось увидеть его во время его путешествия по Европе. Впрочем, чему тут удивляться? Ведь это Торвальдсен! Родина заказала памятник величайшему скульптору своего времени. Родина не поскупилась…

Что это? Что с глазами Сержа? Они блестят, они увлажнились. Какой же он разный! И на какие же сильные эмоции он, по-видимому, способен.

«Умирающий лев». Памятник солдатам швейцарской гвардии в г. Люцерн. Скульптор Бертель Торвальдсен.

– Пожалуйста, не забудьте, Анечка, – продолжил он уже совершенно спокойно, – хочется думать, вы еще побываете в Швейцарии. Найдите возможность заехать в Люцерн. Он и вообще стоит того. Но памятник надо посмотреть обязательно. Когда увидите – поймете почему. А что до Гард-Мебль, то все вышло нелепо до абсурда. Здание фактически стояло открытым, и туда мог войти любой прохожий, а точнее, проходимец. Правда, за ним должна была присматривать Национальная Гвардия, но если учесть, что в роли национальных гвардейцев выступали свежевыпущенные из тюрем уголовники, успевшие вовремя напялить трехцветные кокарды, то сами понимаете…

– И что же произошло?

– Простите, Аня, но мне в ответ на этот вопрос невольно приходят в голову совершенно непечатные выражения.

– Французские?

– О да – сначала французские. А потом и прочие. Поверьте, как полиглот я отлично умею ругаться на многих языках. Самое мягкое выражение, которое тут можно употребить, это… Впрочем, все равно не стоит. Достаточно сказать, что большие банды воров заходили туда, как к себе домой, четыре раза – 11,13, 15 и 16 сентября. И каждый раз уходили не с пустыми руками. Шестнадцатого в здание проникла банда в 50 человек. Они явились со своими женщинами, кутили.

– Они что, просто вошли в дверь?

– Нет, конечно. Это было бы уже чересчур – даже для такого театра абсурда. Входная дверь все-таки была заперта, и там находился привратник. Поэтому они залезали через окно, что, впрочем, не представляло никаких трудностей.

– И где же были камни?

– Почему же только камни? Далеко не только! Золотая утварь, гобелены и прочее. Много всего. Например, там была церковная литургическая посуда кардинала Ришелье.

– Ничего себе!

– А вы как думали? Что же до алмазов и прочих камней, то они содержались в восьми ящиках комода. Запертых, разумеется.

– Просто в ящиках комода? Не в сейфе?

– Что вы, какой там сейф! Просто мебельные ящики. А что там было! Дух захватывает. «Регент», «Санси», «Зеркало Португалии», знаменитый «Синий алмаз», а, кроме того, полный комплект регалий ордена Золотого Руна, еще «Берег Бретани» – это не алмаз, это – шпинель.

– Шпинель – это тоже драгоценный камень?

– Да, Аня. Весьма ценный. Красного цвета, внешне похож на рубин. Раньше его называли рубин-балэ, или рубин-балас. Хотя минералогически рубин и шпинель – это совершенно разные камни. Вообще говоря, шпинель значительно дешевле алмаза. Но для такого знаменитого камня, как «Берег Бретани» это уже не имеет никакого значения. Это исторический камень – крупный, неправильной, весьма прихотливой формы. Кстати, знаменитые «рубины» Британской короны – «Рубин Черного Принца» и «Рубин Тимура» на самом деле тоже – шпинели. Но от этого их ценность нисколько не умаляется. За ними тянется такой исторический шлейф! И псевдо-исторический тоже… Между прочим, Российская Большая Императорская корона тоже увенчана огромной шпинелью.

– Большая? А что, есть маленькая?

– Есть и Малая корона, изготовленная позже Большой – в начале 19 века, при Александре 1.

– А Большая?

– Большая была изготовлена в конце 18 века для Екатерины II. Камни для нее – алмазы и прочие – подбирал Иеремия Позье, первоклассный ювелир. Кстати, ее еще украшают два ряда крупных, великолепно подобранных «восточных» жемчужин. «Восточным» называют самый лучший жемчуг. Между прочим, в Гард-Мебль жемчуга тоже хватало. Впрочем, жемчуг – это особая история…

– Что значит «особая»?

– Видите ли, Анечка, хотя жемчуг, с одной стороны, является одним из наиболее ценных камней – он входит в «великолепную пятерку» вместе с алмазом, рубином, синим сапфиром и изумрудом, но, с другой стороны, у него есть одна беда. Он не очень-то долговечен. Дело в том, что жемчуг – материал органического происхождения, он, как вы, наверное, знаете, образуется некоторыми видами моллюсков. И поэтому он содержит много органического вещества, которое со временем, естественно, разлагается. Поэтому жемчужины «болеют» и, увы, «умирают». Так, обнаруживаемые в богатых древних захоронениях изумруды, рубины и прочие камни сверкают, как всегда. А вот от жемчужин остается, как это по-русски?

Серж на минуту задумался.

– Труха, – сказал он, наконец, неуверенно.

– Да, Серж, – поспешила на помощь Аня, – такое слово есть. Я поняла. И это очень печально. А можно как-нибудь продлить жемчугу «жизнь»?

– Да, Анечка, можно. Но, конечно, лишь на какое-то время. Есть разные способы. Но самый главный – и самый простой: жемчуг нужно носить. Обязательно!

– Я поняла. Спасибо, я учту это – в будущей жизни, – пошутила она.

Но Серж, кажется, не принял ее шутки – он посмотрел на нее как-то слишком серьезно.

– Для того, чтобы что-то учесть в будущей жизни, – сказал он без улыбки, – надо помнить предыдущие.

Ане стало как-то зябко, не по себе, и она поспешно вернула разговор в прежнее русло.

– А что стало с теми камнями, которые украли? – спросила она.

– По-разному, – ответил Серж невозмутимо, – В качестве примера приведу судьбы трех великих камней. «Регент» – другое название этого алмаза «Питт» – самый ценный из всех – был вскоре подброшен ворами обратно.

– Подброшен обратно?! – Аня была ошеломлена. – Этого не может быть! С какой стати? Только не говорите мне, что их загрызла совесть.

– О нет, – не совесть, – рассмеялся Серж. – От этой напасти они свободны. Просто вы не вполне представляете, что можно сделать, завладев таким камнем, как «Регент», незаконно.

– Вы хотите сказать, что его трудно продать?

– Не трудно. Скорее, невозможно. В самом деле, кому вы его продадите? Какой скупщик сможет его купить? Разумеется, в наши дни ситуация иная. Сейчас покупатель бы нашелся. Хотя это все равно было бы не легко. Но тогда… В свое время – еще до всех этих событий – его прежний владелец – англичанин Питт- совсем уж было отчаялся найти покупателя для него, пока, наконец, его не согласился купить Регент Франции герцог Орлеанский за 135 000 фунтов! Немыслимые деньги!

– А зачем этот Питт его вообще продавал?

– Помилуйте, Аня, да он весь извелся, бедняга, пока держал камень у себя дома. Все время как на иголках. Он стал почти больным. И вообще, камень принес ему одни расходы – до тех пор, разумеется, пока он его не сбыл с рук – так, ему пришлось заплатить астрономическую сумму за огранку. А где бы он нашел страхователя, который согласился бы застраховать камень? Так и пришлось держать незастрахованный камень при себе, сходя с ума от беспокойства. Сбыв камень, он не только приобрел значительную, мягко говоря, сумму. Он впервые вдохнул полной грудью. И это, заметьте, притом, что камень принадлежал ему вполне законно. А уж ворам… Правда, камень можно было расколоть и продать по частям. Это уже реалистичней. Но где вы это сделаете? Алмазы не колют на каждом углу… Так что: не продать, но и при себе держать – опасно, и даже очень. Проще избавиться. А как вор может избавиться, не «подставляя» себя? Только подбросить.

– Понятно. Странно немного. Но если подумать, то, действительно. И что с ним было дальше?

– С мистером Питтом?

– Нет, с алмазом, – рассмеялась Аня.

– У него еще были приключения. Наполеон вынужден был его заложить.

– Почему?

– Война, Анечка. Война – это очень дорогое удовольствие.

– Ничего себе – удовольствие. Скажете тоже…

– Вы правы. И сомнительное к тому же.

– Но Наполеон же не продал его?

– По счастью, нет. Он его потом выкупил обратно. Позже, во время Второй Мировой войны, в годы оккупации, камень увезли в замок Шамбор, что в долине Луары, и спрятали от немцев за панелью мраморного камина, где он и пролежал до 1944 года.

– И где он теперь?

– Примерно в километре от нас, – Серж кивнул в сторону сада Тюильри.

– В Лувре? – догадалась Аня.

– Совершенно верно.

– А как он попал к Питту?

– Точно этого не знает никто.

– Даже вы? – улыбнулась Аня.

– Даже я, – вполне серьезно ответил Серж. – Хотя рассказывают всякие байки, возможно, и имеющие отношение к действительности. Якобы камень был найден в Коллурских копях около 1701 года.

– Это в Индии?

– Да, на реке Кистне. До 18 века там добывали алмазы в аллювиальных россыпях.

– В каких россыпях?

– В речных отложениях, – пояснил Серж. – Так вот, якобы камень нашел раб, занятый на этих работах.

– Алмазы добывали рабы?

– А вы полагали, что там процветал вольный труд свободных сознательных граждан?

Ох, Серж, и когда только он бывает серьезным?

– Ну, и решил, – продолжил он свой рассказ, – а не прикарманить ли ему камень? И сбежать? Так сказать, на свободу с чистой совестью.

Серж иронично смотрел на Аню. Да уж, в России он бывал…

– Aussitôt dit – aussitôt fait! «Тотчас сказал – тотчас сделал». Как это по-русски?

– Сказано – сделано.

– Чудно! – Спасибо, Аня. Так вот. Он нанес себе рану на лодыжке с тем, чтобы спрятать камень под повязкой. В этом месте комментаторы, как правило, скептически замечают, что рана должна была быть весьма немаленькой, и я не могу не согласиться. Камень в 400 карат! Это не мелочевка…

– Такой огромный! – Аня была ошарашена. – Это же…

Она развела пальцы сантиметров на пять.

Алмаз «Регент»

– Именно. Как бы то ни было, он сумел сбежать и добраться до побережья, где доверился одному англичанину- капитану корабля, чтобы тот – за долю в стоимости камня – доставил его в страну, где он мог бы быть свободным.

– Доверился?!

– А что ему оставалось? Но капитан камень присвоил, а несчастного раба выбросил за борт.

– Ужас!

– Ну, а что вы хотели? Как раз очень даже реалистично. Капитан потом продал камень купцу Джамчунду – такой, в самом деле, был, правда, плохо кончил. Говорили, что как раз наш любезный мистер Питт и помог ему избавиться от тягот земной жизни.

– Он его убил?

– Так говорили. И даже писали в газетах. Но надеюсь, вы не считаете газеты чистым, незамутненным источником святой правды? Впрочем, такое вполне могло быть. Теперь что касается Синего алмаза. Это настоящее чудо. Цветные алмазы – вообще редкость, а тут: огромный камень великолепного насыщенного синего цвета. Он «всплыл» позже – в 1830 году в Лондоне, где его купил банкир Генри Хоуп – за 18 тысяч фунтов. По тем временам – совершенно астрономическая сумма. Но только это уже был не прежний «Синий», а лишь его фрагмент весом всего в 44 карата. Он получил название «Хоуп». Где и когда камень раскололи, и где находятся его более мелкие фрагменты, неизвестно. «Хоуп» же хранится теперь в Смитсоновском Институте в Вашингтоне. Даже теперь, после того, как он основательно «похудел», он все равно остается одним из крупнейших цветных алмазов в мире.

– А третий камень, о котором вы хотели рассказать?

– Третий… – задумчиво и как бы в растяжку произнес Серж, – тут история печальная. Хотя, кто знает. Возможно, ее еще ожидает хэппи энд… Этот камень – «Зеркало Португалии». Кстати, его изображение можно увидеть в Эрмитаже, на портрете королевы Англии Генриетты-Марии. Чтобы вам было понятнее, что портрет этой малоинтересной особы делает в Эрмитаже, замечу лишь, что он принадлежит кисти Ван Дейка. Этот камень просто исчез. Больше он не «всплывал» нигде. Ни разу. Но… Впрочем, пожалуй, и все…

Серж улыбнулся.

– Пойдемте, Аня, – сказал он мягко. – Договорим по дороге.

Они тронулись в путь, причем, как раз по направлению к зданию, о котором шел разговор.

– Вы наверняка голодны, да и просто устали, в конце концов. А я вас потчую рассказами. Как у нас говорят, belles paroles ne font pas bouillir la marmite, то есть, «от красивых слов котелок не закипает». Какой здесь русский эквивалент?

Аня задумалась. Но уже очень скоро ее озарило:

– Наверное, точнее всего «Соловья баснями не кормят», – ответила она.

Определенно, она была сегодня в ударе.

Серж выслушал ее ответ с большим интересом – в глазах его светилось любопытство. «Мотает на ус» – подумала Аня. «А ведь мы похожи!»

– Очень любопытно, – сказал он. – Почему соловья, не знаете?

– Честно говоря, понятия не имею.

– Не важно. Я, должно быть, за последние пару часов вас просто заболтал.

– Ну, что вы, Серж! – искренне возразила Аня. – Все это безумно интересно. Услышать о Париже от вас – это огромное везение! Я уверена: так, как рассказываете о нем вы, больше не расскажет никто.

– Я люблю этот город, – сдержанно отреагировал он на Анины восторги.

– Да, это заметно, – улыбнулась она.

Серж рассеянно улыбнулся в ответ – он явно был погружен в свои мысли. Выглядел он, совершенно определенно, как человек, оказавшийся во власти воспоминаний. Аня старалась держаться максимально тактично и воздерживаться от вопросов: если Серж захочет, он расскажет сам.

Тем временем, они уже отошли от площади Согласия на довольно порядочное расстояние и шли по улице Риволи обратно, в сторону Лувра. Справа тянулась решетка ограды сада Тюильри. За садом, и дальше – за рекой, на том берегу, виднелось протянувшееся вдоль набережной красивое здание типично парижского вида, с огромными окнами, скорее всего, музей. А слева, на той стороне, по которой они шли, насколько хватало взгляда, тянулись бесконечные аркады, так что они с Сержем все время шли под ними, постоянно имея крышу над головой. На Риволи – подумала Аня – не страшно, если тебя застанет ливень, а ты, на беду, вышел без зонтика. Дома, первые этажи которых образовывали эти аркады, были все одинаковой высоты и словно бы выстроены в линейку. И в Париже, насколько Аня успела заметить, так было везде. Складывалось впечатление, что весь город, или, по крайней мере, его центр образует как бы единый ансамбль. Это было очень красиво, и, пожалуй, производило еще больший эффект, чем отдельные выдающиеся здания.

Париж окружал их со всех сторон. Париж был здесь. И теперь уже это не было для Ани просто скоплением домов, церквей, магазинов и туристских достопримечательностей, известных всему миру. Это был Город. Не Париж с рекламных проспектов и буклетов, город гламура и столица мировой моды, где надо было непременно побывать, чтобы «отметиться» – потому что «так надо», потому что «все так делают», по крайней мере, все, у кого есть для этого малейшая возможность. Потому что не побывать в Париже «неприлично», тем более, если ты живешь в Европе. Потому что надоело слышать фразу: «Как, ты еще не была в Париже?» Словно это делает тебя в чем-то неполноценным, не преуспевшим в жизни. Словно нужно выполнить некую «обязательную программу» и закрыть, наконец, этот вопрос: приехать, посетить положенные объекты, проехать по Сене на речном трамвайчике, подняться на Эйфелеву башню, сфотографироваться на фоне Триумфальной арки и Собора Парижской Богоматери и по возвращении домой предъявить все это, чтобы, наконец, сказать: – Все, я была в Париже, и отстаньте от меня.

Нет. Теперь Аня видела Париж совсем другими глазами. Не глазами туриста, приехавшего «пофотографироваться», а глазами… Глазами Сержа? Нет, не совсем. Правильнее сказать, теми глазами, которые открыл ей Серж. Теперь Аня словно бы видела, как на этих улицах тысячами убивают гугенотов, как король стреляет по прохожим из мушкета, как падает нож гильотины. Как горит дворец Тюильри, подожженный коммунарами, как обрушивается Вандомская колонна. Как по улицам носят воздетую на пику голову несчастной любовницы Людовика XV Мадам Дюбарри. И у Ани болело, щемило сердце, когда эти картины прокручивались перед ее мысленным взором. Никогда и никаким боком Париж не ассоциировался у нее прежде ни с чем подобным – она привыкла воспринимать его, как город любви, мечты, красоты, моды – чего угодно в таком роде, но только не резни, варварства и вандализма. Это был другой Париж, за блеском фасадов которого скрывалась реальная история с ее ошеломляющими противоречиями и подчас непримиримой политической борьбой.

Мысль о том, что в Париж можно «съездить» один раз и остановиться на этом, казалась теперь Ане дикой, кощунственной. В Париж надо приезжать вновь и вновь. Открывать его. Сколько всего сконцентрировано здесь в одном только лишь квартале – в районе Лувра и Тюильри! И это наверняка далеко не все. А ведь это лишь маленькая часть Парижа, пускай даже и центральная. Как все удивительно насыщено в этом городе: пространство и время здесь словно сжаты до предела, закручены в тугую спираль.

И все это открыл ей Серж. Аня с ужасом думала теперь, что могла бы не встретиться с ним, не познакомиться. Или не могла? Может быть, все это было предопределено свыше? Может быть, это – судьба?

Что ждет ее дальше? Этого Аня не знала, но одно, по крайней мере, она понимала четко и ясно: ничто уже больше не будет так, как было, что-то изменилось раз и навсегда. И она сама уже никогда не будет прежней.

– Прониклись Парижем? – спросил неожиданно Серж.

Но в этот раз Аня не восприняла это как вторжение в ее мысли и чувства. Напротив, ее охватило радостное волнение, ощущение некоей сопричастности. Предчувствие откровения…

– Да, Серж. Это просто поразительный город. И мне хотелось бы узнать о нем все. Жалко только, что тогда пропадет тайна.

– Тайна не пропадет, не волнуйтесь, Аня. Для нее всегда остается достаточно места. И даже более чем достаточно. Впрочем, некоторые тайны сегодня, я полагаю, прояснятся. Вы проявили, Анечка, терпение и такт, и вы заслужили это. Но об этом – чуть позже. Сначала мы поедим, и вы хотя бы немного отдохнете. А пока смотрите и слушайте, вбирайте в себя Париж – он стоит того.

Эти слова разрядили психологическое напряжение, которое, как теперь поняла Аня, то ослабевая, то усиливаясь вновь, не отпускало ее все это время. И теперь она действительно успокоилась. В самом деле: ярко сияет солнце, впереди обед с Сержем в наверняка не худшем парижском ресторане. Разве этого мало? И пусть даже перед ней не растворятся врата рая, все равно – жизнь прекрасна и удивительна! Как эта улица.

– Скажите, Серж, а почему она носит имя Риволи? Кто это был такой?

Париж, улица Риволи. Слева – Лувр.

– Никто, Аня. Риволи – это не фамилия, а географическое название. Это городок на севере Италии, недалеко от Вероны, где в ходе битвы, длившейся с 14 по 15 января 1797 года, Наполеон разгромил австрийскую армию генерала Альвинчи, после чего принудил к капитуляции гарнизон осажденной Мантуи, и фактически установил французский контроль над Северной Италией. Только по-итальянски это название произносится с ударением на первом слоге: Риволи.

– То есть, битва длилась два дня? – удивленно спросила Аня.

– Да. Так и было.

– И они все это время сражались? Двое суток?

– Ну, разумеется, не двое суток подряд, без передышки. Хотя бы потому, что по ночам в те времена боевых действий не вели: это было тогда технически невозможно. Так что с наступлением темноты, так или иначе, наступало затишье, и сражение могло быть продолжено с рассветом или позже. Наполеону пришлось тогда не легко: в какой-то момент давление австрийцев стало настолько сильным, что он вынужден был предложить часовое перемирие.

– Перемирие в один час? Странно. Я, конечно, не разбираюсь в военном деле, но, по-моему, это слишком мало.

– Наполеону хватило. За этот час он сумел перегруппировать свои силы, что в итоге и привело его к победе.

– И улицу назвали тогда же?

– Ее проложили через девять лет после сражения – на основании императорского указа от 1806 года. Тогда же и назвали. Генерал Наполеон Бонапарт, тем временем, успел стать Первым Консулом, а затем и императором Наполеоном 1.

В этот момент Аня увидела, что прямо перед ними открылась как бы примыкающая к улице Риволи маленькая площадь. В центре ее стояла на постаменте позолоченная статуя какого-то, как поначалу показалось Ане, рыцаря верхом на коне. Но, подойдя поближе и рассмотрев скульптуру лучше, она заметила, что это девушка.

– А вот и площадь Пирамид, – произнес Серж прежде, чем Аня успела о чем-либо спросить.

– Пирамид? Это в честь Пирамиды Пэя и тех, маленьких пирамидок, что рядом с ней? – спросила Аня с сомнением.

– Нет, Аня, – улыбнулся Серж, – это в честь больших пирамид – тех, что в Египте.

– Я понимаю, что веду себя так, как будто только что слезла с дерева. Но все-таки, причем тут египетские пирамиды?

– Ох, и где же это растут такие деревья? Не просветите? Многие дорого заплатили бы за такую информацию.

Аня рассмеялась. Настроение Сержа ей нравилось: не было больше этих приступов мрачной задумчивости, улетучилась куда-то злость, сарказм. Может быть, Серж принял какое-то решение – и успокоился?

– У Лукоморья, – ответила она.

Удивительно легко было у нее на душе. Она вновь почувствовала эмоциональный подъем, внутреннюю раскрепощенность, желание шутить и импровизировать. Как будто где-то внутри нее отпустили какой-то клапан, и она отдалась этой дружелюбной, ненавязчивой словесной игре.

Серж, услышав ее ответ, слегка поднял брови и задумался. Лицо его выражало забавную растерянность. Вот так-то, – подумала Аня – теперь была моя подача. Посмотрим, как ты ее отобьешь.

– А! – внезапно воскликнул он и легонько хлопнул себя по лбу.

Лицо его просветлело. Неужели он и это помнит? Чтобы иностранец так знал русский язык и литературу – такого Аня прежде и представить себе не могла.

– Ну конечно! – сказал он. – «Русалка на ветвях сидит»! Вот вы о чем.

Подача отбита. Да, Серж – это Серж. Ну, и отлично! – сказала себе Аня. Это больше не вызывало у нее чувства раздражения и досады. Наоборот – она испытывала восхищение: Серж узнал эти стихи сразу. Но, очевидно, не смог сразу вспомнить продолжение. И тогда она решилась задать вопрос, который занимал ее с детства:

– Серж, а вы не знаете, что такое «лукоморье»?

Серж, казалось, слегка остолбенел. Он был явно обескуражен.

– Мне кажется, – ответил он, – что это я должен бы у вас спросить. Мне очень жаль, Аня, но я об этом знаю не слишком много: на старых картах так назывался раньше район в Сибири… Вот там я точно не бывал.

И он помотал головой.

– А пирамиды?

– Пирамиды?

Серж был верен своей привычке переспрашивать.

– С пирамидами дело тут дело обстоит так же, как и с Риволи. Это еще одна из побед Наполеона – битва у Пирамид.

– В Египте?

– Ну да. Во время Египетской экспедиции в битве у Пирамид 21 июля 1798 года Наполеон разбил турецко-египетское войско Мурад-бея.

– Это действительно произошло у пирамид?

– В нескольких милях от них. Рядом с самым Каиром.

– Я и не знала, что он забирался так далеко.

– Далеко? Да он в Индию собирался! Думал отнять ее у англичан. И вообще все это египетское предприятие было направлено против Англии. Но, увы, несмотря на бойкое начало, экспедиция провалилась.

– Почему?

– Мне страшно неприятно об этом говорить, Аня, и меня всегда разбирает злость. Но факт есть факт – увы, на море французы англичанам не соперники. И не только французы. Англия действительно была великой морской державой. На море с ними не мог соперничать никто. Они разгромили французский флот в сражении при Абукире – меньше чем через месяц после битвы у Пирамид. В результате французская армия в Египте оказалась отрезанной. Что вы хотите? К сожалению, у них был Нельсон, а у французов – всего лишь Брюи.

– Я помню из учебника английского языка, что в Лондоне стоит памятник ему – колонна Нельсона. Он действительно был таким выдающимся адмиралом?

– Вице-адмиралом, – поправил Серж.

– То есть, выше поднимай? – спросила Аня.

– Наоборот, – ответил Серж, – ниже опускай. Это на одно звание ниже, чем адмирал. Но это я так, цепляюсь от злости. Нельсон… Это был Наполеон морей, Аня. Чем был Наполеон на суше, тем был Нельсон на море. Увы.

– Вы не любите англичан?

– До любви тут, мягко говоря, далековато… Вам не приходилось иметь с ними дело?

– Пока что нет.

– А вот мне, к сожалению, приходилось, и часто. Гораздо чаще, чем хотелось бы. Очень хорошо о них сказал ваш генерал-фельдмаршал Кутузов, который, кстати, был не только хорошим генералом, но и превосходным дипломатом. И вообще очень умным человеком. Он как-то сказал в одном разговоре примерно так: «Если этот остров завтра пойдет ко дну, я даже не охну». За буквальную точность не ручаюсь, но смысл именно таков. Но, как бы я к ним ни относился, а не отдать им должное не могу: они самые лучшие моряки.

– А что с ним стало, с Нельсоном?

– К сожалению, он погиб такой смертью, о которой только может мечтать любой солдат – в бою. Причем, в победоносном бою. И, увы, вновь против французского флота. А «к сожалению» потому, что он стал знаменем для Англии. Ну, как же: «За Англию, за дом родной и за красу». Ох уж мне эти англичане! Взгляните!

Серж кивнул в сторону памятника.

Памятник Жанне д'Арк и отель «Регина», Париж, площадь Пирамид.

– Узнаете? – спросил он.

На сей раз, Аня почти не сомневалась.

– Это Жанна д'Арк?

– Да, это Жанна – одна из двух Жанн, что стоят в Париже. Именно англичане и сожгли ее в 1431 году в Руане.

– Это ведь было в Столетнюю войну?

– Да, все так.

– Зачем они это сделали?

– Затем что она была знаменем, под которым Франция объединилась, чтобы дать им отпор. Они хотели лишить Францию этого знамени. Но, к счастью, было уже поздно. Им это не помогло. В 1453 году взятием Бордо Франция победоносно завершила Столетнюю войну. Из всего, что Англичане нахапали во Франции, у них в руках остался лишь один Кале – на некоторое время.

Серж немного помолчал.

– Знаете, Аня, – вновь заговорил он, – в 1415 году, после того как один английский король, произнесением имени которого я не желаю осквернять свои уста, одержал победу над французским войском при Азенкуре, он приказал перебить пленных.35

Аню это потрясло.

– С тех пор, – продолжил Серж, – слово «англичанин» во Франции является синонимом слова «подлец». Впрочем, он за это расплатился: уже в 1422 году он сдох, предположительно от дизентерии.

– Бог наказал его, – сказала Аня. – Он действительно совершил ужасную подлость.

– Бог, говорите?

Серж посмотрел на Аню, потом отвел глаза.

– Знаете, Аня, почему она позолочена? – спросил он, вновь кивнув на статую Жанны д'Арк.

И сам же ответил:

– Это сделал Гитлер во время оккупации.

– Зачем? – удивилась Аня.

– Во-первых, как жест навстречу французам, которые не приходили в восторг от оккупационного режима. А главным образом для того, чтобы использовать образ Жанны д «Арк – национальной героини Франции, уже „раскрученный“ патриотический брэнд – в идеологической борьбе против Англии. В духе: мы, новая Европа, „Крепость Европа“, плечом к плечу – против англосаксонских плутократов», то есть Англии. А заодно и США.

– А кто такие «плутократы»? Плуты, что ли?

– Не совсем. Хотя и плуты, конечно, тоже, и вообще – очень нехорошие люди. А если серьезно, греческий корень «плуто» означает «богатство», следовательно, «плутократия» означает «правление богачей», денежных мешков. Но я сейчас веду к тому, что это стало возможным благодаря очень старой неприязни – теперь вы знаете, откуда она идет. Поэтому не стоит удивляться, тем более, возмущаться тому, что многие французы во времена Второй Мировой войны – когда приходилось выбирать между Англией и Германией, предпочитали последнюю. В России этого не хотят понимать, впрочем, это их дело.

Аня, по правде говоря, тоже до сего момента этого не понимала: коллаборционисты, Виши, сотрудничество с Гитлером – как на такое можно было пойти?! Конечно, застарелая вражда с Англией – это понятно. Но все же…

– Что, полагаете, 15 век – это слишком давно, и можно бы уже кое-что списать? – спросил Серж, глядя на Аню и словно вклинившись в ее размышления.

И, не ожидая ответа, продолжил:

– Так вот, да будет вам известно, что англичане сами всегда заботились о том, чтобы эту старую неприязнь постоянно подновлять. А в тот раз – в 1940 году – они просто превзошли себя.

– Что же они сделали? Ведь они были союзниками, разве не так?

– Так. Но 22 июня 1940 года Франция подписала перемирие с Германией и вышла из войны. Кстати, заметьте себе: именно перемирие! А никак не капитуляцию, как об этом любят врать повсеместно: в книгах (в том числе, учебниках), по телевидению и так далее: мол, «французы капитулировали». Ничего подобного! Это Германия подписала в мае 1945 года «полную и безоговорочную капитуляцию», в результате которой она лишилась государственности и, оккупированная четырьмя державами, перешла под их управление, сосредоточенное в союзном Контрольном Совете. А Франция в 1940 заключила перемирие, сохранив свое правительство, местную администрацию, полицию, армию, флот, дипломатические представительства и свою колониальную империю.

– Но ведь она была оккупирована!

– Частично. Оккупации подверглась Северная Франция с Парижем плюс Атлантическое побережье до испанской границы. Южная Франция оставалась не оккупированной вплоть до ноября 1942 года. Но, подписав перемирие, Франция, повторяю, вышла из войны. И вот тогда-то…

– Что?

– Англичане, – как вы верно заметили – недавние союзники – атаковали французский флот, который стоял в гавани Мерс-эль-Кебир в Алжире, возле города Оран.

– Боже, зачем?

– Затем что они якобы боялись, что французы сдадут свой флот немцам. Хотя немцы, в соответствии с условиями перемирия, этого не требовали. Но у гордых британцев уже поджилки тряслись.

У Сержа на лице было написано такое отвращение, что Аня подумала даже, что он сейчас сплюнет, что вообще-то казалось ей совершенно невозможным, – и конечно, он этого не сделал, а только скривил губы в брезгливой гримасе.

– Они, для начала, предъявили французам ультиматум: на выбор – либо присоединиться к Британскому Королевскому Флоту и перевести корабли в британские, а в случае необходимости даже в американские порты, – либо самим затопить свои корабли.

– Господи, это же кошмар какой-то! Как же так? И кто же командовал ими?

– Имя этого человека, недостойного звания офицера и предавшего воинскую честь, я даже не хочу произносить, – ответил Серж. – Но, как вы понимаете, он выполнял приказ подлецов повыше.