Читать книгу Седьмая жена Есенина (сборник) - Сергей Кузнечихин - Страница 11

Одному генералу подарили книгу, и он ее прочитал. Книга называлась «Чапаев». Про героического комдива он, разумеется, слышал. И немудрено, вся Россия знает анекдоты про Василия Ивановича, Петьку-ординарца и Анку-пулеметчицу. Если мухи – разносчики заразы, то анекдоты – разносчики славы. Крысы и телевизоры – уже после них, на вторых ролях. Анекдоты он слышал еще курсантом, а книгу прочел в солидном возрасте, когда усвоил, что хороший солдат обязан стремиться стать генералом, и увидел, что далеко не у всех это получается. Скромные мечтатели до лампас не дослуживаются. Он смог, однако взятая высота оказалась не то чтобы пустой, но ожидания и надежды не оправдались. Тут-то книга ему и подвернулась. Прочитал и понял, чего ему не хватает. Славы! Более того, книга подсказала самый короткий путь к ней, вожделенной. Благодаря ей он ясно увидел, откуда появились не только анекдоты, но и сам Чапаев.

Фурманов, Фурманов и еще раз Фурманов.

Генерал вызвал своего особиста и приказал срочно собрать всю информацию об авторе романа. Особист сильно удивился, но приученный не обсуждать приказы, отдал честь и отправился выполнять задание.

Через неделю генерал узнал, что Дмитрий Андреевич Фурманов рожден в селе Середа Нерехтского уезда Костромской губернии. Отец его был крестьянином, позднее приписавшимся к мещанскому сословию и перевезшим семью в Иваново-Вознесенск. Студентом Московского университета Фурманов ушел на фронт, но в боевых действиях не участвовал, служил братом милосердия. Стихи стал сочинять в юности. У большого поэта выбора нет, он прикован к своей лире пожизненно. Перед слабым поэтом выбор весьма богатый, впрочем, как перед любым молодым человеком, лишенным яркого дарования. Не пытаясь оригинальничать, Фурманов пошел в политику. Все-таки надо признать, что слушать стихи приходят пресыщенные, а на митинги сбегаются голодные. Красивые призывы к новой справедливой жизни доходят быстрее туманных образов. Конечно, зажечь, заворожить толпу, заставить ее поверить в лозунги дано далеко не каждому. Но у него получалось. И ему это нравилось. А почему бы и нет, если получается. Особенно если среди сотен устремленных к трибуне глаз вдруг высвечиваются распахнутые глазищи романтичной гимназистки. Когда пришло время перейти от слов к делу, Фурманов без колебаний попросился на фронт, в действующую армию. Ему предложили на выбор несколько дивизий. Фурманов хотел пойти к Азину. Но тот предпочел другого комиссара.

Кто такой Азин, генерал вспомнить не мог, и это стало дополнительным подтверждением его правоты, поскольку, окажись Фурманов в его дивизии, теперь бы пришлось вспоминать, кто такой Чапаев.

Особист у генерала службу нес добросовестно, разумеется, в своем понимании добра и совести, но тем не менее. Провел дотошную перлюстрацию писем, изучил дневниковые записи, сравнил их с показаниями свидетелей и пришел к выводу, что разрабатываемый объект является человеком сдержанным, трезво понимающим, какие материалы можно доверять бумаге, а какие целесообразнее оставить в голове. Ни в письмах, ни в дневниках не было обнаружено даже намека на очернение образа Чапаева, и при этом командир дивизии оставался живым человеком, а не лакированной марионеткой. Особенно ярко характеризовал будущего биографа серьезный конфликт из-за женщины, разгоревшийся между ним и Чапаевым. Штабное начальство, естественно, узнало о скандале, но Фурманов не опустился до того, чтобы делать его достоянием истории. В романе женщина не появилась, а в кино, выведенная под именем Анки-пулеметчицы, кружит голову не комдиву, а молоденькому ординарцу, и предусмотрительный автор использует классическую схему, по которой дворовая девка из постели барина выдается замуж за кучера.

Не остались без внимания и литературные пристрастия Фурманова: его высокомерное отношение к поэзии Тютчева, неуемные восторги стихами Безыменского, пренебрежительность к Ахматовой, враждебность к Волошину и Замятину.

Все материалы были тщательно проверены, проанализированы и в компактном виде доложены генералу.

Предупреждение о возможном конфликте из-за женщины генерала ничуть не встревожило, последнее поражение на этом фронте он потерпел в чине старшего лейтенанта, после которого было одержано множество побед на любой вкус, от громких до строго засекреченных. Литературные заблуждения и склоки на писательской кухне генерала не волновали. Опускаться до подобных мелочей казалось недостойным. А напоминание о том, что после выхода романа Фурманов сумел воспользоваться успехом для административного роста, не только не насторожило генерала, наоборот, привело в восторг.

«Молодец! – воскликнул он. – Плох тот писатель, который не мечтает стать министром культуры. Когда буду президентом, обязательно учту».

В конце доклада, уже сверх программы, особист счел нужным доложить, что некто Пелевин тоже написал книгу про комдива Чапаева. И эта инициатива генералу не понравилась.

«Никаких вторых экземпляров и прочих ксероксов. Ты бы еще Гоголя или Козьму Пруткова порекомендовал. Мне нужен Фурманов. А еще лучше – целая рота Фурмановых!»

Особист был серьезным аналитиком, но причину генеральского гнева понять не смог, выстроить в осмысленный ряд Пелевина, Гоголя и Козьму Пруткова тоже не получилось. Шестым чувством, подозревая, что начальство порет горячку, но находясь в предпенсионном возрасте, он все-таки поспешил выполнять приказ.

Через неделю рота стояла на плацу. Генерал прошелся перед строем и понял, что погорячился, не учел суворовское правило – брать не числом, а умением – и приказал выйти добровольцам. Рота сделала два шага вперед. Торопливо и поголовно. Озадаченный генерал гаркнул: «Смирно!» – и пошел думать.

Битый час просидел, потом вызвал особиста и приказал отобрать двух человек из «головы» шеренги и пятерых – из «хвоста». Сформированное отделение велено было поставить на довольствие, обмундировать и, не жалея бумаги, снабдить канцелярскими принадлежностями.

Фурмановы дружно облачились в новую форму и щеголяли в ней даже за пределами части. Генерал сначала подумал, что они берегут гражданскую одежду, но, присмотревшись, понял, что любовь к мундиру с погонами неподдельна. Более того, новое отделение без какого-либо принуждения или необходимости активно включилось в жизнь дивизии. Генерал расценил это как желание досконально изучить материал и был очень растроган, поскольку ожидал от расхлябанной интеллигенции чего угодно, только не дисциплины.

Вскоре ему доверили командовать очень большим округом. Получив повышение, боевой генерал не забыл и проверенных соратников. Самых преданных привел за собой и уже на новом месте отметил: кого – звездочкой на погоны, кого – должностью, кого – медалькой. Старался никого не забыть. Когда раздаются награды, всегда находятся недовольные, это – естественно. Однако генерал крайне удивился, обнаружив среди якобы обделенных людей из нового спецпризыва. Он полагал, что писателей волнует только литературный успех. Оказалось, что ничто офицерское Фурмановым не чуждо. Тоже начали намекать, дескать, неплохо бы… Не гуртом заявились. Поодиночке подкрадывались, выждав момент, стараясь угадать под настроение. Кто слезу подпускал, а кто и по-солдатски, напрямик – надо, мол… А куда генералу деваться? Отказывать он умел. Но людишки-то призваны, чтобы портрет его создавать. А портрет должен быть красивым. Генерал все-таки, а не бухгалтер какой-нибудь. Да и с какой стати казенные деньги жалеть, все равно интенданты разворуют. И посыпался золотой дождь: звездочка на погоны нужна – нет проблем; должностишка – пожалуйста; книгу стишков издать – да запросто, тащите все, что нацарапали, пользуйтесь пока я добрый, пока на коне. И Фурмановы пользовались. Справедливости ради надо заметить, что авансы генеральские принимали не просто с благодарностью, но с явным желанием отработать их. Мало того, что не отказывались ни от каких поручений, сами напрашивались, и не только покомиссарить, это естественно, они и строевых командиров готовы были подменить.

Когда мастер с готовностью бросается исполнять чужую работу, значит одно из двух: или свое дело забуксовало, или никакой он не мастер.

Генерал догадывался, что нарисовать яркий портрет – занятие не простое. Он даже помогать им старался. Рискуя жизнью, вытащил из ледяной воды тонущую девушку. Обматерил в теледебатах обнаглевшего журналиста. За десять минут до прибытия штабной комиссии улетел на охоту и возвратился перед их отъездом, извинился, что припоздал, техника, мол, подвела, и подарил всем по зайцу. Потом все гадали: случайно так получилось или подарок с намеком. Не обошлось и без марьяжных интересов. Какой же гусар без волокитства? Певичка столичная гастролировала. Генерал пригласил ее охотничьи угодья посмотреть. Полетели на два часа, а возвратились через двое суток, опять техника подвела. А какими заковыристыми афоризмами сыпал налево и направо – не только на биографический роман, но и на драматическую поэму с избытком хватило бы.

В общем, старался генерал, демонстрировал широту натуры. Фурмановым даже воображение напрягать не требовалось. Только записывай. И они записывали. Материал добротный, экономить никакой нужды, кроят-перекраивают, а в итоге одни лоскутки. И не потому, что Бог талантами обделил, от них многого и не требовалось. Просто не могли успокоиться и отрешиться от суеты. Безостановочный бег на месте. Можно было бы еще понять, если бы в запой сорвались. Даже у самых примитивненьких поэтов случаются большие душевные осложнения. А тут и халтурная работа, и халявный спирт – все вроде подталкивает превратить письменный стол в кухонный. Ан нет. Трезвенькие, как счетоводы. Хотя и труженики цифири, наверное, позволяют себе. Просто дорвались ребята до кормушки, не только губенки затряслись, но и мозги залихорадило. И собрание стишков издать надо, сначала в мягкой обложке, а потом и в переплете с золотым тиснением. И квартирку сначала получить, потом благоустроить. Да и о детишках подумать надо. Поэтами они числились молодыми, а все уже в серьезном возрасте пребывали. Один даже внука заимел. В честь генерала окрестил. Но у генерала таких внуков по странам и континентам разбросано – со счета сбился – где свои, где вражеские, разобрать не может. Для такого дела куда интереснее женское отделение набрать.

Когда работа не идет, отношения в коллективе начинают портиться. И опять же близость кормушки согласия не добавляет. Каждому кажется, что напарник бÓльший кусок проглотил. В маленькой компании разгорелась большая война за право считаться главным Фурмановым. Воевать бесшумно военные писатели не умели, не десантники все-таки. Услышал генерал такой базар, вызвал их на штабной ковер и тут-то впервые обратил внимание, что все его Фурмановы как бы на одно лицо. И засомневался генерал в правильности выбора стратегии и тактики – безликий солдат годен разве что для парада, а в разведку его не пошлешь. Но отступать было поздно, да и не умел он отступать. Назначил им командира и без обходных маневров поставил вопрос в лоб – если через месяц литературный памятник не будет готов, отделение расформировывается и отправляется в отставку.

Книгу с перепугу они кое-как слепили. Но памятника не получилось. Герои рождаются только от большой любви, это дело интимное. А какая любовь при групповом сексе? И полиграфическая роскошь бездарному тексту спасения не гарантирует, скорее – наоборот.

Остается только добавить, что дальнейшая судьба генерала и его биографов неизвестна.

Мораль

Во-первых – не из каждого плохого поэта может получиться Фурманов.

Во-вторых – удачный фокус можно повторить на цирковой арене, но не в жизни.

В-третьих – спасти поэта может только женщина.

Литературу делают не только гении. Маленьких поэтов намного больше, чем великих, но и среди «маленьких» существуют весьма утонченные, впрочем, и весьма разжиревшие – тоже существуют и неплохо существуют, надо сказать.