Читать книгу Холодные звезды (сборник) - Сергей Лукьяненко - Страница 18

Камера совсем маленькая. Четыре на четыре шага. У алари было просторнее.

Да еще половину места занимает кровать.

Даже ходить невозможно. Встать, развернуться, отжаться от пола… Снова лечь. Правда, говорят, что это недолго. Решение будет принимать не Мировой Совет. Это ведь мелочь. Решение примет Наставник Пер. Быстро и справедливо. Другие Наставники подтвердят или изменят приговор.

Мне сообщат о результатах.

Самое смешное, что это называется покаянием Наставника.

Я формально невиновен. Я лишь плохо воспитан.

На стене экран, но он не работает. Терминала нет.

Четыре на четыре шага, а если не ходить по кровати – то два на четыре.

Но говорят, что это недолго…

Экран засветился, когда я валялся на кровати, глядя в серый потолок с единственным тусклым плафоном. Как предусмотрительно, даже в интернате есть вполне надежная тюрьма. Только называется она – изолятор…

– Я виновен в неудачном воспитании Ника Римера…

Покосившись на экран, я отметил, что Наставник Пер и впрямь выглядел несчастным. Как мне объяснили, трансляция будет идти для всех Наставников Родины. Они извлекут полезные уроки из рассказа Пера…

– Нет ничего страшнее, чем подопечный, поднявший руку на Наставника… – полушепотом сказал Пер. – Каким может быть его следующий поступок? Унизить женщину? Ударить ребенка?

– Врешь, скотина, – равнодушно сказал я экрану.

Но Пер меня не слышал. Сейчас, во всяком случае. Я находил мстительное удовольствие лишь в том, что позже он просмотрит запись. Наверняка меня снимают.

– По мнению врачей, Ник Ример страдает от психической регрессии, вызванной амнезией, – продолжал Пер. – Он вернулся к эмоциональным реакциям ребенка. Но и это не оправдывает меня. Значит, слишком поздно я откорректировал те ненормальные стороны его личности, которые привели к беде. Импульсивность, нетерпимость, самоуверенность…

Я засмеялся. Может быть, теперь детей станут отдавать в интернаты еще раньше?

– Я прошу наказания для себя, – произнес Пер. – Наказания… общепланетного порицания. Прошу снисхождения к своему ученику… перевода его на санаторный режим неопределенной длительности.

– Меняю санаторий на порицание, – сказал я. – Фарисей…

Наставник на экране склонил голову. Он ждал.

– Решение принято, – произнес женский голос. – Наставник Пер, ваша работа признана неудовлетворительной. Вам дается возможность искупить свою вину работой в интернате «Белое море».

– Спасибо, – прошептал Пер.

– Подопечный Ник Ример, ваше поведение признано асоциальным и опасным. Вам определен санаторный режим на неопределенный срок без права пересмотра решения. Вы имеете право высказать свое мнение, вас услышат.

Это становилось забавным.

– Вам не кажется, что вы все не правы? – спросил я.

– Общество не может ошибаться.

– Почему же?

– Ошибки – это отклонения личности от законов общества. По определению, общество свободно от ошибок.

У меня появилось подозрение, что я говорю с машиной.

– А если неверны исходные определения?

– Вывод о неправомерности системы может быть сделан лишь при выходе за ее рамки. Вы находитесь в обществе, Ник Ример.

– Я нахожусь под замком, – ответил я.

– Вы все сказали?

Я немного подумал:

– Да, абсолютно все.

– Решение принято и доведено до всеобщего сведения.

Экран погас.

Как быстро и печально завершилась моя карьера Наставника!

Минут десять я ждал, потом, решив, что за мной придут не скоро, улегся поудобнее и попытался заснуть. Разумеется, немедленно открылась дверь.

За мной пришли Ган и Таг.

То ли принято поручать конвойные миссии друзьям преступника, то ли никто из Наставников не захотел марать об меня руки.

– Ример, вставай, – произнес Ган. В руках у него было оружие. Маленький серебристый пистолет.

– Как называется эта штука? – спросил я, поднимаясь.

Гану было не по себе. Ему очень трудно приходилось. Вот только жалеть его, находясь в моем положении, казалось неестественным.

– Это мышечный релаксатор, Ример. Он используется в медицине при судорожных состояниях. Вызывает временное отключение мускулатуры.

– Как удобно, да? – Я усмехнулся. – А знаешь, на моем кораблике ведь тоже не было оружия. Я пожег корабли не-друзей самыми мирными средствами…

– Ример, ты болен. У людей давно нет необходимости в оружии.

– Конечно. При таком количестве мирной техники…

Я прошел мимо них в коридор – Таг и Ган отступили, оказавшись за моей спиной.

– Ример, иди вперед, мы будем указывать направление.

– Ты уже забыл мое имя, Ган?

– Ник, не надо, – попросил Таг. – Ты ведь понимаешь, что ограничен в правах.

– Да, наверное. Куда мне?

– На выход. И к транспортной кабине.

Госпиталь, где находился изолятор, пустовал. Мимо прозрачных стен палат с тщательно заправленными кроватками, мимо огромной, сверкающей белизной операционной мы вышли в общий коридор, прошли к дверям. Под медным колоколом на входе застыл все тот же маленький мальчик. На меня он уставился почти со священным ужасом.

Бедолага Лотти, сколько же длится твоя безумная вахта на входе в интернат?…

– Ри… Ник, обещай, что не попытаешься бежать.

– С чего это?

– Я не хочу пугать детей видом оружия.

– Хорошо, – согласился я. – Прячь.

– Я недалеко спрячу, – сообщил Ган.

Вот тут я начал хохотать. Да что же они, до сих пор играют в регрессоров?

Так мы и покинули «Матушкин свет» – трое друзей, один веселящийся, а двое еще обдумывающие шутку…

Мне было немножко жалко, что так и не появилась Катти. Было приятно, что не появился Пер. Где-то у кромки деревьев я оглянулся на здания интерната, и мне показалось, что за мгновенно помутневшим окном на четвертом этаже мелькнула фигура Наставника. Что ж, не будем прощаться.

Обратный путь к кабине показался мне короче. Уже стемнело, и Таг с Ганом старались держаться ближе, нервничали. Ну да, вдруг я рванусь в чащу, спрячусь и буду ночами пугать детей, оглашая мирный парк воплями и звуками пощечин…

Хорошее слово – «пощечина». Придумается же такое. Емко и обидно.

– Ник… – неуверенно сказал Таг за моей спиной. – Ник, ты слышишь меня?

– Да.

– Мы попробуем поставить вопрос о пересмотре решения. Через год, два. Если твое выздоровление пойдет хорошо.

– Что такое санаторий, Таг?

– Место, где лечат асоциальные наклонности.

– А как лечат?

– Я не знаю, Ник.

– Санаторий – он один, на всю Родину?

– Нет, конечно.

– Значит, асоциальных – много?

Они долго молчали. Потом Ган сказал:

– Этого мы не знаем, Ник. Это не принято обсуждать.

– Хорошо живете, ребятки.

Кажется, кто-то из них вздохнул.

– Ты был не прав, Ник, – сказал Таг. – Ты поступил очень неправильно. Отвратительно.

– У меня будет время сменить мнение. Или укрепиться в нем. Вы станете меня посещать?

– Я не знаю, возможно ли это, – признался Таг.

– Ладно, захотите – узнаете. Найти-то меня сумеете?

– Твой санаторий называется «Свежий ветер». Мы запомним.

– Приятное название, – согласился я.

Сквозь деревья пробился слабый свет. Кабина мерцала, светился пластик, по нему скользили бледно-сиреневые всполохи.

– Мы любили в детстве приходить сюда, – сказал я. – Спрятаться в кустах и смотреть на этот свет. И мечтать, что кто-нибудь прибудет в интернат и с ним можно будет поболтать. Подставить голову под ласковую руку. А может быть, нас захотят навестить родители. Хоть это было бы совершенно нереальным событием.

Тишина за спиной.

– Ты вспомнил? – спросил Таг.

– Нет, ребята. Я знаю, что так было.

– Почему?

– Потому что я больной, асоциальный тип.

Остановившись у кабины, я немного полюбовался переливами света. Спросил:

– Ну, какой номер кабины в «Свежем ветре»?

– Там всего одна кабина. – Таг замялся и неловко добавил: – Ты не сможешь воспользоваться терминалом. У тебя сняты социальные права.

– Тогда давай работай.

Он прошел к кабине, коснулся активатора. Двери открылись.

– Не будем прощаться? – спросил я.

Ребята молчали.

– Передайте привет Катти, – сказал я. – Скажите, что я сожалею, что так все вышло. Но иначе поступить я не мог.

– Ну почему, почему, Ник? – с мукой в голосе воскликнул Таг.

– Да потому, что подлецов надо бить по морде. Невзирая на последствия.

Было уже совсем темно, и я не увидел их лиц. Вошел в кабину, поднял руку, прощаясь.

Односторонний переход. Санаторий «Свежий ветер».

– Валяй, жестянка, – буркнул я.

Под ногами вспыхнуло, и тьма за кабиной слегка развеялась.

Вот я и прибыл.

…Санаторий назвали не зря. Ветер здесь был свежий. Даже слишком.

Я стоял по щиколотку в снегу. Ледяная крупка секла лицо. Не очень-то к месту здесь мой костюмчик. Но остается порадоваться, что я не в шортах и рубашечке с короткими рукавами.

Цилиндр транспортной кабины казался единственным признаком цивилизации на этом бескрайнем снежном поле. Небо было затянуто серой мглой, едва-едва светлеющей на западе под последними Матушкиными лучами. Я обернулся налево, направо – в мгновенной панике, что так все и было задумано. Одинокая кабина посреди снежной пустыни. И «социальные права» сняты.

Впрочем, они бы мне ничем не помогли. На кабине вообще не оказалось терминала. Дорога в один конец.

Я сделал шаг, другой, ощущая, как заползает в ботинки сухой рассыпчатый снег. Провалился по колено.

– Это что же… – прошептал я. Так нелепо и безнадежно! – Подлецы!

И увидел редкую цепочку огоньков на горизонте.

Значит, жизнь наличествует…

Там стоят какие-то вышки или башни. Довольно далеко. Идти к ним?

Я еще раз окинул взглядом аккуратный круг огоньков. Похоже, они что-то ограждали.

То ли транспортную кабину, то ли…

Шагах в двухстах, полузасыпанные снегом – вот почему я их сразу не увидел, – тянулись низкие невзрачные здания.

– А вот и санаторий, – сказал я вслух, ловя ртом снежные брызги. – Пришло время отдыхать, Никки…

Идти по снегу было трудно. И самое главное – обидно. В глазах до сих пор стояли аккуратные городские улицы, тропинки интерната. Тело еще помнило летнее тепло. Здесь – словно изнанка мира.

Холод и ночь.

Спасибо, Наставник.

Наконец я добрел до зданий – рифленые стены, темные окна, плоские, украшенные сугробами и наледью крыши. Однако у дверей снег был утоптан, и это давало надежду.

Ну…

Выбирать было не из чего, и я подошел к ближайшей двери. Коснулся ее ладонью – никакого эффекта. Толкнул – открываться наружу она никак не могла, при таких снегопадах это просто неразумно, утром не выйдешь… Интересно, а откуда я это знаю?

Впрочем, не важно. Что же мне теперь, замерзать? Бегать от здания к зданию?

Я пнул дверь, забарабанил в нее кулаками, не чувствуя боли в застывших пальцах. Прошло не меньше минуты, прежде чем раздался щелчок и дверь скользнула в стену.

Просторный тамбур. Ослепительные лампы под потолком. Кубический решетчатый предмет у двери – я сразу почувствовал идущее от него тепло.

И коренастый пожилой мужчина, открывший мне двери.

Он был лысый, и съехавшая на затылок вязаная шапочка демонстрировала какие-то подсохшие лишаи, покрывающие голову. Глазки маленькие, светло-голубые, буравящие насквозь. Лицо смуглое, скуластое. Одет в какие-то толстые бесформенные одежды грязно-серого цвета.

– Пришел? – поинтересовался мужчина.

Значит, меня ждали. И предоставили добираться от кабины самому, прекрасно понимая, что я могу просто не заметить зданий.

Я шагнул вперед, отстраняя мужчину. Тот молча посторонился.

Сев перед кубом нагревателя, я протянул к теплу одеревеневшие руки. Тело медленно отходило от холода.

Помедлив, мужчина закрыл дверь. Стоял, не торопя меня.

Сняв обувь, я вытряхнул забившийся снег. Тонкие белые носки стали бурыми и мокрыми, но снимать их духу не хватило. Усевшись поудобнее, я протянул ноги к теплу.

– Тут и поселишься? – негромко спросил мужчина.

– Посмотрим, – бросил я, не оборачиваясь.

Мужчина хмыкнул – кажется, мое поведение ему понравилось.

– Меня зовут Агард. Агард Тараи.

– Ник Ример, – ответил я.

Он подождал еще минуту, прежде чем спросил:

– Ну что, пойдем?

– Мне кажется, что слово «пойдем» я слышу всю свою жизнь. Подожди.

Я обулся, пошевелил пальцами ног. Они слегка болели, но чувствительность сохранилась.

– Поморозился?

– Нет.

Поднявшись, я окинул Агарда взглядом. Он был настолько некрасив, что это вызывало симпатию.

– А если бы я не увидел зданий, Агард Тараи?

– Тебя спасли бы Гибкие Друзья.

– И они тут есть?

– Тут им самое место. – Агард ухмыльнулся, обнажая редкие желтые зубы. – Здесь условия почти как на Внешней, вот только снега больше. Но им это нравится.

Я еще раз осмотрел тамбур, уже внимательнее и спокойнее. Вдоль стены, в грубой деревянной стойке, закреплены два десятка лопат. Самых обычных, как во времена Крепостной эры. Половина была хорошо попользованных, с отполированными рукоятями и блестящими сточенными лезвиями.

– Я – одиннадцатый? – спросил я.

Агард проследил мой взгляд, кивнул:

– Умник… Да, у нас сплошные недоборы. Кого попало в «Свежий ветер» не отправляют.

Я двинулся к внутренней двери – она по крайней мере была полуоткрыта.

– Так и держись, – бросил вслед Агард.

Кажется, это был искренний совет…

Подсознательно я ожидал чего-то напоминающего интернат или свое общежитие. Коридоры, лестницы, комнатки…

Но передо мной открылось одно-единственное помещение. Деревянные стены, грязноватые и исчерканные какими-то надписями. Окна – в режиме полной непрозрачности. На потолке горела от силы половина ламп, один плафон мерцал, вокруг него расплывалось влажное пятно. Крыша протекает, что ли?

Обстановка оказалась подходящей к интерьеру. Вдоль стен – несколько нагревателей. Ряды металлических кроватей в два яруса, большой обшарпанный стол, вокруг него десяток стульев и одно кресло. Кресло занимал парень чуть старше меня. Белолицый, с длинными светлыми волосами, в каком-то пышном ярко-розовом костюмчике, выглядел он здесь случайным пришельцем. При виде меня парень плотно сжал губы, но все же махнул рукой, приглашая подходить.

Стулья тоже все были заняты. Я скользнул взглядом по лицам, мысленно отметив, что большинство обитателей санатория молоды. Кроме Агарда, медленно вышедшего вслед за мной из тамбура, был лишь один пожилой человек. Очень крепкий, рослый, с умным лицом. Одетый в облегающий тонкий костюм из серебристой ткани, под которой рельефно выделялись мышцы. Сидел он как-то в сторонке… нарочито в сторонке.

Я подошел к столу. Так как свободных стульев не было, я помедлил, но все молчали. Тогда я присел на край стола, сдвинув в сторону металлическую кружку, наполненную горячей, парящей жидкостью.

– Бойкий, – с легким осуждением сказал светловолосый парень. – Как зовут?

– Ник Ример, – ответил я.

Парень отхлебнул из своей кружки, блаженно улыбнулся. В комнате витал слабый запах алкоголя. Удивительно, в санатории он не запрещен?

– Замерз?

– Немного.

– Согрейся.

Он протянул мне свою кружку. Секунду я колебался, но передать кружку никто не спешил, а вставать не хотелось.

Я взял с потрескавшегося пластикового подноса чистую кружку, наполнил черпаком из большой кастрюли. Глотнул.

Жидкость была сладкой и горячей, с довольно большой дозой алкоголя. По телу пошло тепло.

Парень еще помедлил, держа протянутую кружку. Пожал плечами и допил из нее сам.

– И за что тебя в санаторий, Ник?

– Улицу неправильно перешел.

– Ник, мы же тут все свои, – укоризненно сказал парень. – Давай рассказывай.

– Полагаю, вы знаете. Я дал по морде своему Наставнику.

– Да? – наигранно удивился парень. – Нехорошо…

Это было каким-то фарсом. Все, кроме этого белолицего смазливого типа, молчали, кто-то разглядывал меня, кто-то отводил глаза. Пожилой здоровяк рассматривал свои пальцы, изучая их с любопытством только что прозревшего слепого.

– Нехорошо бить Наставника! – повторил парень. – Как же так, Ник?

– Пришлось.

Я еще раз отхлебнул горячего алкоголя.

– Он ничего, – неожиданно сказал из-за спины Агард. – Клей, он ничего.

Обращался он вовсе не к пареньку. Как я и предполагал.

Здоровяк оторвался на миг от собственных ладоней, неодобрительно глянул на Агарда:

– Тебя не спрашивают. Иди сюда, Ник.

Поставив кружку, я подошел к нему.

– Меня зовут Клей Гартер. Именно так, без всяких сокращений. Это тебе надо запомнить в первую очередь.

Он по-прежнему не смотрел на меня. Не снисходил до взгляда.

– У нас тут своя жизнь, Ник. Сложная, трудная. Все мы тут… больные. Лечимся. Что лучшее лекарство, Ник?

– Труд.

– Правильно. Это запомни во вторую очередь. Сказали, что ты контуженный. Это хорошо. Проще будет привыкать.

Я промолчал. Он мне не нравился все больше и больше. И это было взаимное чувство.

– Займешь любую койку на верхнем ярусе, – сказал Клей. – У нас уже прошел отбой, а режим надо соблюдать.

Посмотрев на ряды кроватей, я спросил:

– А почему в верхнем ряду? Нижний занят?

– Для тебя – да.

В общем-то мне было все равно, где спать. И любопытствовать, почему режим обязателен для меня, в то время как никто спать не собирается, я тоже не стал. Подошел к рядам коек, снял пиджак, забросил на первую попавшуюся.

– Вернись, – негромко сказал Клей. – Я еще не закончил разговор. А уходить без разрешения нельзя. Это ты тоже должен запомнить.

– В третью очередь?

Он наконец посмотрел на меня. Пристально, оценивающе.

– Да.

– Что-то еще?

Клей поднялся. Он был выше меня на голову. И возраст вряд ли сказался на его физической форме.

– Бить старенького Наставника – плохо, – сказал он. – Я тоже Наставник. Мог бы меня ударить?

– Без причины – нет.

Клей развел руками:

– Верно. Без причины плохих поступков совершать не надо. Но и с причиной – подумай хорошенько. Усвоил?

Я кивнул.

– Загляни в ту дверь, – предложил Клей.

Под взглядом десятка людей я молча прошел к двери. Открыл ее – в отличие от внешней здесь замок повиновался.

Это был санитарный блок. Пять унитазов, а напротив них – пять душевых кабин.

– Начнем лечение, – сказал Клей. – Надо привести санитарный блок в порядок. Унитазы должны сверкать. Если хорошенько поищешь, то найдешь щетку и порошок. Если не найдешь, то что-нибудь придумаешь.

– Мне кажется, что для этой работы есть определенная очередь, – сказал я.

– Есть. И сегодня твой день.

Я медлил. Здесь была своя жизнь и свои законы. Возможно, новичкам полагалось заниматься чисткой унитазов и спать на верхних койках.

Но мне эти законы не нравились.

Я закрыл дверь.

– Мне кажется, Клей Гартер, что ты ошибаешься, – предположил я.

– А может быть, ошибаешься ты? И очень сильно?

– Может быть, – согласился я. – Но это мои ошибки.

Клей двинулся ко мне. Неторопливо.

– Кли, он же регрессор! Он приемчики подлые знает! – тонко крикнул светловолосый парень. – Кли, не поранься!

Клей не отреагировал. Даже улыбнулся. Может быть, Наставники тоже знают приемчики? Или, скорее, он уверен, что амнезия лишила меня всех навыков…

Я не успел отреагировать на удар. Заметил его и понял, что получу в челюсть, но тело было еще слишком вялым, расслабившимся от тепла.

Мир качнулся, и я полетел к стене. Ударился затылком, так что потемнело в глазах. Рука попала на раскаленную решетку нагревателя, и боль ожога привела меня в чувство. Я дернулся, поднимаясь вдоль стены. Из разбитой губы сочилась кровь.

– Начнем лечение, – сказал Клей. – Итак, спорить со старшим барака – тем более Наставником – плохо…

– Ты давно не Наставник! – вдруг выкрикнул Агард. – Оставь парня, Клей!

Голос Тараи сорвался, когда Гартер коротко посмотрел в его сторону. Кажется, он тут же пожалел о своем вмешательстве. Но оно придало мне сил. Дало опору покрепче, чем стена за спиной.

Так ли я не прав?

– Раскаиваешься? – спросил Клей, подходя ко мне.

– Нет, – прошептал я.

– Парень, тебе плохо придется, – сочувственно сказал Клей.

…Что-то менялось. Что-то происходило со мной. Краски становились ярче, звуки – оглушительно громкими. Дыхание людей казалось громом. Движения Клея – медлительными и неуклюжими. Сердце замерло на миг – и зачастило сумасшедшим, отчаянным ритмом. Тук-тук, тук-тук-тук… Я уже был на этой грани, на последней черте, отделяющей меня от страшного и манящего мига… мига, за которым что-то случится. Тогда, схваченный Тагом и Ганом, я устоял.

А сейчас – нет.

Клей прыгнул, протягивая руки к моему горлу. Я сместился, ускользая. Тело жило своей жизнью, я лишь следил за происходящим, онемевший, парализованный наблюдатель по имени… по имени…

Старший барака врезался в стену, замотал головой, разворачиваясь. Но я уже был рядом. Не торопился, ждал, пока Клей замахнется, отчаянно, уже понимая, что охотник и жертва поменялись местами.

Не бойся, не бойся, – зашептал в голове незримый хор. Знакомо, почти как управляющие системы, но это было совсем другое, совсем… знаю, помню…

Я перехватил бьющую руку – это оказалось не сложнее, чем поймать качающуюся на ветру ветку. И хруст, когда кости бывшего Наставника сломались под моими пальцами, был таким же деревянным и не страшным.

Он закричал, но в нем было очень много сил и воли, в этом пожилом крепком человеке, решившем учить меня жизни. Пинок в низ живота – сильный и точный.

Я не чувствовал боли.

Боль – для других.

Отныне и навсегда.

Я еще раз перегнул ему руку – в плече. Это слабый сустав, а боль рвущихся мышц – посильнее, чем от сломанной кости.

Боевая трансформация…

Их было трое, бросившихся ко мне, стоящему над поверженным Клеем Гартером. Остальные не вмешивались. Они оказались дальновиднее.

По удару на каждого. Больше не нужно. В живот, в нервные центры. Я не знаю, куда следует бить, но это знают мои руки. В узлы парасимпатической нервной системы, в те центры, что через мгновение взорвутся нестерпимой болью. Три тела, корчащихся на полу.

Я хочу еще!

Мне нравится это!

– Нее-ддрууугг!

Голос светловолосого типчика долог и вязок. Он успел выскочить в тамбур и вернуться с лопатой. Держит ее неумело – похоже, не для всех в санатории обязательна трудотерапия…

Подставив руку, я принял сверкающее лезвие на запястье. Рубашка лопнула, вспоротая острой сталью.

Из царапины на коже выступила капелька крови.

Левой рукой я взял парнишку за лицо, сдирая кожу с порозовевших щек, и швырнул на ряды коек. Он врезался головой в металлическую стойку и затих.

Возвращение в режим мимикрии…

– Спасибо, куалькуа, – прошептал я Чужому, пропитавшему мое тело, тело человека с Земли.

Боль. Тяжесть. Распирает голову.

Там маленькое землетрясение. Пропасть, отсекшая мое прошлое, выворачивается наизнанку, вздымается горой.

Как больно…

Слишком много слов. Новых слов. Слишком много памяти.

Я – не Никки Ример!

Я – Петр Хрумов!

Концлагерь можно назвать санаторием, но разве это что-то изменит?

– По местам, мразь! – прохрипел я.

Люди шарахнулись от стола. К койкам, к сомнительной привычности отведенных им мест. Даже троица, попытавшаяся вступиться за Клея, заковыляла прочь.

– Убрать его!

Двое послушно оттащили бывшего Наставника на койку.

– Врач… есть? – уже тише спросил я. Один из заключенных нерешительно поднял руку. – Займись… им.

Я сел у стены, закрывая лицо руками.

Слишком много новых слов. Слишком быстрый переход.

Дед, школа, училище, фирма, Хикси, счетчик, Данилов, алари…

Я ведь убивал их по-настоящему!

– Все должно выглядеть достоверно, – сказал командующий красно-фиолетовой эскадры алари. – Ты будешь драться и убивать нас. Мы тоже постараемся убить тебя. Но твои шансы велики. Никто из нас не наденет бронекостюм. Десантники будут удалены с территории флагмана. Тебе придется пройти сквозь заслоны из пилотов и техников. Они не владеют приемами близкого боя.

– Я не хочу, – сказал я черной мыши.

– Никто не хочет умирать. Это закон жизни. Но порой приходится забывать все законы…

Голова раскалывалась от боли. Сердце замедляло свой бег.

Куалькуа!

Да…

Почему я был так беспощаден?

Временно активировались центры агрессии. Необходимое условие для боя.

– Ник Ример, я хотел бы обратиться к вам…

Я открыл глаза. Слова не сразу обрели смысл. Я только учился думать на двух языках сразу. Агард Тараи стоял передо мной. Некрасивый мрачный коротышка с усыпанной лишаями головой. Свою вязаную шапочку он стянул и комкал сейчас в руке.

– Говори, – сказал я.

– Пациенты шестого барака санатория «Свежий ветер» ждут ваших распоряжений. Прошло уже двадцать минут, Ник Ример.

По земным меркам ему было лет пятьдесят. Здесь другие годы, но срок жизни немногим больше…

Я посмотрел на людей, застывших у своих коек. Бледный паренек всхлипывал, потирая голову. Клей лежал, его левая рука была обнажена и обмотана прозрачной тканью. А он помоложе Тараи, ему сорок – сорок пять…

– Что с ним? – спросил я.

– Перелом и вывих плеча. Завтра Клею будет трудно работать.

– Пусть отдыхает, – прошептал я.

Агард поглядел на меня с молчаливым удивлением. Замялся.

– А остальные?

– Всем спать, – велел я. – Утром людям приходят более правильные мысли, чем вечером.

Дьявол! Надо же, как исковеркалась пословица, пройдя сквозь сито их языка!

Зато обрела некую непривычную глубокомысленность. И форму приказа – не отводя от меня глаз, люди стали укладываться.

– Хорошо, Ник Ример.

– Зови меня Ник, – попросил я.

Агард пристально всматривался в мое лицо.

– Если это тебя не раздражает, – добавил я.

– Нет, пожалуй… Ник.

– Выпивка еще осталась? – спросил я.

– Да.

– Есть здесь укромное место? Надо поговорить.

Агард молча кивнул. Пошел к столу, наполнил две кружки, кивнул мне. Я двинулся следом. По койкам пробежал легкий шепот.

Тараи открыл неприметную дверь в стене. Остановился, уступая дорогу.

Вежливость или ловушка?

Я вошел.

Приятная комнатка.

Мягкий ковер на весь пол. Экран на стене, правда, без терминала. Столик, широкий диван, два кресла. Шкафчик – причем закрытый, а не нараспашку, как обычно. Потолок – зеркальный.

Насколько я успел ознакомиться с бытом Геометров – это почти вершина допустимой роскоши. Даже на воле.

– Что это такое? – спросил я Тараи. Тот вошел, аккуратно прикрыл дверь, поставил кружки на стол.

– Комната психологической разгрузки.

– И кто же здесь разгружался?

– Клей Гартер и его любимчик.

Я кивнул. Если Тараи ждал, что я буду шокирован, то он ошибся. Только Ник Ример, еще живший где-то в моей душе, брезгливо дернулся.

– Как бы тебя не записали в любимчики нового главаря.

Агард тихо засмеялся, поглаживая изуродованную лысину:

– Нет, Ник, ты не выглядишь настолько больным…

– Что это у тебя? – спросил я.

– С Гибким поцеловался. – Агард мрачно улыбнулся. – Дураком был, когда сюда попал… десять лет назад.

Я вздрогнул. Десять их лет – это почти двадцать земных!

– И за что ты сюда попал?

– За неправильный переход улицы… – с иронией ответил Агард. Присел на одно из кресел, взял кружку. – Спасибо за трепку, которую задал Клею. Это дерьмо давно нуждалось в хорошем уроке.

– Похоже, все Наставники – дерьмо, – мрачно сказал я. Взял свою порцию, понюхал. Горячая сивуха. Господи, гадость, что я пил с шофером Колей после посадки на шоссе, – и та была лучше.

– Ну-ну! – Агард покачал головой. – Я верю, что своего Наставника ты огрел по делу. Но Клея даже сами Наставники отправили сюда без сожаления. Так что… зря ты так огульно, парень.

Я сел на диван. Глотнул горячий самогон. Надо же – на вкус куда лучше, чем на запах. Видимо, тело требовало встряски…

В принятой жидкости содержатся сивушные масла, альдегиды, метиловый и этиловый спирты. Произвести обезвреживание?

Всего, за исключением этилового спирта, – приказал я куалькуа. Покачал головой. Не дай бог получат симбионты право жить на Земле. Все дяди Коли в мире получат возможность надираться безбоязненно.

– А все-таки за что ты здесь? – спросил я.

– Я историк. Был историком, вернее… – Агард глотнул из кружки. – Слыхал, что история – важнейшая из наук?

– Не помню. Но верю на слово.

Агард снова отхлебнул сивухи. Тяжело ему будет завтра…

– Так вот, она важнейшая, потому что опасная. – Он горько улыбнулся. – Порой… порой опасно копать слишком глубоко. Тем более – говорить о том, что выкопал.

Я ждал, но он не собирался уточнять. Ухмылялся, глядя в пространство, словно и сейчас еще получая удовольствие от знания, загнавшего его в «Свежий ветер».

– Ладно. Захочешь – расскажешь, – сказал я.

– Кто ты такой, Ник?

– Регрессор. Пилот Дальней Разведки.

– Я слышал про тебя в новостях, – задумчиво произнес Тараи. – Давно, правда… Нам положено ежедневно смотреть новости, общий выпуск… Кажется, ты был одним из разведчиков, проверявших пространство перед Уходом?

– Может быть. Но я этого не помню. У меня действительно амнезия, Агард.

Тараи хмыкнул:

– Тогда я тебе скажу. Память еще сохранилась… надо же… Ты был в тройке разведчиков, первыми вышедших в это пространство.

Черная бездна космоса. Вспышки – и корабли, выходящие из великого ничто…

– Не знаю, как я, а мой кораблик точно был в этой тройке, – признался я.

– Шутник.

Тараи явно наслаждался своим новым положением. Полной кружкой сивухи в руках, общением, посрамлением недавнего пахана барака.

И у меня не было сил осуждать бывшего историка. Наверное, если жить здесь годами, то любое изменение привычного распорядка станет благом.

– Ты ночуй здесь, – словно уловив мои мысли, сказал Агард. – Иначе ночью тебе конец. Либо Клей тебя прикончит, либо его дружки.

– А ты?

– Меня рискнут убить лишь во вторую очередь, – покачал головой Тараи. – Ты сегодня такое представление показал, что все призадумаются. Все, кроме Клея. Двух вождей не бывает. Даже два грызуна одной стаей не командуют, а мы… мы немногим их лучше.

Куалькуа?

Безопасность среды контролируется постоянно. Мне не нужен сон.

– Я буду спать в бараке, – сказал я. – Но ты не беспокойся. Плохо будет тому, кто рискнет на меня напасть ночью.

Тараи с сомнением посмотрел на мена:

– Смотри, регрессор. Я всех ваших штучек не знаю. Какими были регрессоры сто лет назад – могу рассказать. А про нынешних…

– Расскажи мне, что такое Уход.

– Что?

– Уход.

– Ты не знаешь?

– У меня была амнезия, – устало повторил я. – Кое-что я смог восстановить. Но многое – нет.

– Боги древних! – в полном восторге воскликнул Тараи. – Я, пациент санатория с десятилетним стажем, могу поделиться новостями!

– Да, Агард. И я буду очень признателен тебе.

– Ты хоть помнишь, что раньше Матушка светила в другом небе? Что раньше звезд было так много, что ночь немногим отличалась от пасмурного дня?

– Допустим, что помню. Хотя на самом деле я это вычитал.

– Невероятно! – Тараи так дернул рукой с зажатой в ней кружкой, что расплескал драгоценный самогон. Печально глянул на залитый ватник и продолжил: – Вы прокололись! Вы, наши любимые регрессоры! Двенадцать лет назад сунули нос туда, куда не следовало! Полезли налаживать Дружбу – и получили по загривку!

– Ты рад этому? – удивленно спросил я.

– Да! – с вызовом ответил Тараи. – Нет, мне жаль тех ребят, что погибли. Конечно. Но рано или поздно подобное должно было случиться. Нельзя бесконечно нести во Вселенную собственную этику, пусть даже абсолютно правильную. Не нужна звездам наша любовь, Ник!

– А что тогда нужно? Если не любовь?

Я не то чтобы был с ним не согласен. Наоборот, его тихий бунт был мне симпатичен… мне, космическому извозчику Хрумову, а не регрессору Нику.

– Что нужно? Я не знаю, Ник. – Агард развел руками. – Я ведь историк. Не прогнозист, не философ, не Наставник… Может быть, уважение?

– Вместо любви?

– Прежде любви. Если она придет, конечно. Это ведь такая смешная вещь, любовь… – Тараи засмеялся. – Ты знаешь, сколько значений было раньше у этого слова? А сколько осталось? А? Когда тебе разрешают с самого детства дружить с девочкой и говорят про то, какая вы славная пара, – разве это любовь?

– Нет, – ответил я. Представил Катти и поправился: – Не знаю.

– Ты умный парень, Ник. Мало кто сумеет сказать хотя бы «не знаю».

Тараи вздохнул.

– Значит, Уход. Отвлекся я… Мы бежали. Ник. Позорно и постыдно бежали, оказавшись перед выбором – скрыться или быть уничтоженными. А словесная чушь про нежелание жертв… это уже ваш любимый принцип Обратимости Правды…

Он захохотал – и вдруг замолк. Уставился на меня с испугом, словно сообразив, что слишком уж разговорился.

– Мне тоже кажется, что Обратимость Правды – не самая верная мысль, – сказал я, вставая. – Я пойду спать. Долгий был день.

Тараи неуверенно спросил:

– Если я останусь на ночь здесь…

– Как угодно.

Я коснулся двери – та открылась. Темно, горит лишь одна лампа. Здесь есть управление светом, или он выключается автоматически? В бараке была полная тишина, лишь за стенами шум ветра. То ли спят все, то ли притворяются.

– Агард, ты вроде бы неплохой человек, – негромко сказал я. – Слушай, как ты здесь выжил?

Он молчал, и я касанием заставил дверь закрыться.

– Я болтун, Ник. Рассказчик. Вечера долгие, жизнь скучная. А я много чего помню про древние эры. А еще больше придумать могу. – Агард подмигнул: – Всякая небывальщина… что взять с больного историка?

– Не удивляюсь, – сказал я. – Спокойной ночи, Агард.

Это было труднее всего – заснуть.

Сон, как подвиг, – неплохое применение сил.

Почти придуманный мной, почти оживший Ник Ример, пилот и регрессор, медленно уплывал в небытие.

– Куалькуа исследовали его тело, Петр. Они сольются с твоей плотью, создадут имитационный покров, полностью идентичный пилоту геометров. Вплоть до генного уровня.

– Как это возможно, командующий?

– Спроси их сам, человек. Если ты сможешь понять ответ, я буду завидовать тебе весь остаток жизни…

Бедный Ник Ример. Мне кажется, ты был хорошим парнем. Ты болтал со своим кораблем – и несчастные электронные мозги, распотрошенные счетчиком, сохранили твои интонацию и манеру думать, словарный запас и стандартные реакции…

– Петя, я не могу настаивать. Поверь, ты не инструмент для меня…

– Я хотел бы поверить, дед.

– Кто-то должен пойтина это. И ты имеешь наибольшие шансы прорваться. Дело не в возрасте или телосложении, эти сраные амебы могут перекроить любое тело. Главное – душа. Ты ведь и впрямь на него похож.

– Дед, это почти обидно. Быть похожим на геометра…

– Но в этом наш шанс…

Я вспомнил все. Свой настоящий дом. Своего ненастоящего деда. Инженера Машу. Старую побирушку у магазина. Мальчика по имени Алешка. Любимца «Трансаэро» и ФСБ полковника Данилова. Свою дикую, безобразную ссору с дедом на флагмане алари.

Но черт возьми, а куалькуа, вползший в мое тело! Это ли не повод для ярости!

Я провел рукой по груди. Где здесь моя плоть, а где биоплазма Чужого? Господь Бог не разберет! Где мое тело, где тело Ника Римера? Что служит границей, если даже мозги мои наполнены заново из нервных центров куалькуа! Моя память, как забавная безделушка, перекочевала в чудовищное сознание счетчика. Была отдана на сохранение куалькуа, вернулась, когда ситуация стала критической с их точки зрения… Я – игрушка, отданная Чужим.

Мы не вмешиваемся, Петр Хрумов. Мы служим. Тебе трудно поверить, но нам не нужно управлять твоим разумом. Добровольное соглашение…

Что оно дает вам?

Приключение. Мы – часть целого, Петр. Мы живем чужими страстями, переходим из тела в тело. Мир – такая интересная вещь. Можно покорять его собственными силами. А можно стать частью чужой силы. Это интересно – быть вечным наблюдателем в бесконечном путешествии. Мы служим всем – и никому. Сильные расы пускают нас в свои тела. Слабые – мечтают об этом. Ты стремишься к правде? Весь мир стал бы нашим, возникни у нас подобная цель. Но зачем? Он и так наш. Без насилия и активности. Мы наблюдаем… наблюдаем…

Я застонал.

Куалькуа – легко. Их судьба – симбиоз, и растечься по моему телу для них ничуть не неприятно. Но я не хочу такой жизни. Что во мне – чье?

Я с детства занимал чужое место. Рос, откликаясь на имя, которое мне не принадлежало. Пользовался комфортом и уважением, которые предназначались совсем другому человеку… маленькому человечку, не ставшему взрослым. И расплата пришла, она могла запоздать, но не могла миновать меня. Древняя богиня справедливости стряхнула античную пыль и отмерила мне мою настоящую судьбу. Но я не угомонился, я стал, почти стал, Никки Римером. Занял его место под звездами. И Немезида, покачав головой, подстегнула своих грифонов и вернулась, чтобы ударом плети привести меня в чувство.

Спасибо, дочь ночи. Я принял свою долю. Я не Петр Хрумов, и я не Никки Ример. Просто человек, начинающий жить заново.

Звездам не нужна моя любовь. Но и я без нее проживу.

Я попал в мир геометров, мир, который выглядел раем. Такой знакомый, что он показался своим. Да ведь столько раз он оживал в человеческих мечтах, этот мир добрых людей и справедливых решений, лишенный страха и унижения! И путь, которым он шел, тоже казался правильным и верным. Воспитание. Обучение. Целесообразность. Справедливость. Любовь.

Только про уважение – всегда забывали.

Быть правым – это испытание. Хотеть добра – преступление.

Раз за разом твоя доброта столкнется с чужой. С высоты своей силы и доброты захочется помочь, принять груз чужих ошибок на собственные плечи.

Что плохого, если людям не придется мучиться в поисках своего призвания?

Что плохого, если расам не придется мучиться в поисках Дружбы?

Только ведь и Сильные хотят того же для Земли. Спокойного и счастливого будущего. Мирное и сытое человечество возит по Галактике товары, позволяя Конклаву заниматься другими делами. Дадут они нам все, никуда не денутся! Будут у Земли гравитационные приводы и звездолеты с мезонными реакторами. Контроль погоды, лекарство от рака и мономолекулярные нити, все появится. Снимут Закон о Неправомерном Использовании. Позволят иметь колонии. Возникнет Земля-2 и Земля-22… Все будет. Надо лишь потерпеть. Вырастить два-три поколения, лишенных амбиций и агрессивности.

А если мы станем равными среди Слабых… кого винить? Такова наша природа. Лучше всего у нас получается джамп…

В чем тогда винить геометров? Они исповедуют принцип целесообразности не только в отношениях с Друзьями, они и себя не щадят. Мальчик Ник Ример, который любил писать стихи, стал регрессором. Ибо Наставник счел это лучшим применением его сил. Подбросил Никки выжимку из мировой поэзии, ткнул пацана носом в творения зрелых и признанных…

Как он писал: «Тысячи тонущих птиц…» Нет, нельзя было позволить Нику стать поэтом. Никак нельзя.

А ведь я помню, помню и другие его стихи! Он так и не угомонился, Никки Ример! Читал стихи управляющей системе своего корабля, самому верному слушателю и почитателю. Его память возвращается ко мне, подобно моей собственной, сквозь посредников – счетчика и куалькуа.

Теперь, перестав быть им, я знаю его куда лучше, чем раньше.

Регрессор и поэт Ник Ример…

Нет, ты лукавил, Никки. Ты не смог отказаться. Ты лепил Друзей по образу и подобию своей расы. Своей могучей и несчастной родины. И только в тишине корабля, в пустоте кабины, позволял себе сказать то, что хотелось:

Ник Ример, мне не стыдно было бы носить твое имя. Но это – немножко подло.

Я – другой.

И должен найти свою судьбу.

Я не знаю, чем можно заменить этику Конклава и геометров.

Не знаю, что сильнее целесообразности и любви. Если разум и сердце приводят к одному и тому же выводу, что можно им противопоставить?

Пока – не знаю.

Мой приемный дед, Андрей Хрумов, ты хотел, чтобы я стал мерой вещей. Эталоном в самом себе.

Я попробую.