Читать книгу Z: Квази. Кайнозой - Сергей Лукьяненко - Страница 4

Михаил стоял у внутреннего барьера и внимательно смотрел на тёмные башни Химок. Большинство домов давным-давно стояли с выбитыми окнами, потемневшие и облупившиеся. Но кое-где в рамах поблёскивали стекла. Я знал, что ночами там даже горит свет.

Барьер на МКАДе двойной. С внутренней стороны дороги и с внешней. Поначалу по МКАДу даже не ездили. Тогда он был ещё не именем собственным, а аббревиатурой. МКАД – Московская кольцевая автодорога.

Потом, когда всё более-менее устаканилось, движение по двум полосам всё-таки открыли. В основном для грузового транспорта, ну и по спецпропускам. Режиму безопасности это не мешало, наоборот. Я слыхал, что пару раз какие-то особо ловкие восставшие проникали за внешний барьер – и их с удовольствием размазывали по асфальту водители грузовиков.

Но последнее время на московский периметр никто не нападал. Поселения кваzи за МКАДом задерживали восставших и отводили в резервации. Впрочем, пулемётные гнезда на вышках, сооружённых на фундаментах старых надземных переходов через МКАД, остались. И пограничники с собаками – тоже.

Но сами барьеры, которые второпях сооружали из решёток и колючей проволоки, превращать в неприступные стены не стали. Не оказалось в этом нужды. Так что через двойные решетчатые заборы, между которыми лежали десять полос автодороги, прекрасно просматривалось Замкадье – обитель кваzи и восставших.

Ну и некоторых особо упёртых людей.

– Там, в Химках, большая община, – сказал я. – К примеру, в тех двух высотках, видишь? Начиная с пятого этажа – все жилые. У них и электричество от Москвы подведено. И по отдельным зданиям тоже есть общины. Живут как-то. От восставших отбиваются помаленьку, помощи не просят. Ну и там старая трасса на Питер и к аэропорту, хорошо, что рядом люди живут…

– Я знаю, – сказал Михаил. – Мы приглядываем за этой общиной. Восставшие чуют людей и идут к Химкам со всех сторон. Мы их перехватываем. Всем польза – восставшие попадают в резервации, нам меньше хлопот с поисками, Москве – меньше нападений.

– То есть вы ловите восставших на жителей Химок? Как на живца? – поразился я.

– Ну да. Мы за всеми человеческими общинами в провинции приглядываем и помогаем. По мере сил.

Я неохотно кивнул. Разумная политика, что спорить.

– Мне кажется, что сейчас эти барьеры работают в большей мере в обратную сторону, – предположил Михаил. – Не позволяют людям выходить наружу.

– Ну зачем же кому-то выходить из безопасного города? – деланно удивился я.

Михаил искоса посмотрел на меня, сказал:

– У людей разные интересы. Говорят, некоторые выходят из Москвы и устраивают сафари. Охотятся на восставших. Не слыхал?

– Доходили какие-то слухи, – кивнул я, глядя на Замкадье. – Ты же сам сказал, у людей разные интересы. Если человек хочет – он всегда найдёт способ удовлетворить своё хобби.

Михаил кивнул и продолжать не стал.

Я тоже сменил тему разговора:

– Нормально вчера устроились?

– Да, неплохо. Найд нашёл в квартире старый аквариум. Хочет завести рыбок… Денис, почему ты думаешь, что они поедут здесь?

– Он поедет через ленинградский пропускник, – сказал я, проигнорировав «они». – Вот увидишь.

– Но почему? Поездка в Питер на машине – хороший предлог, можно пристать к каравану, а потом съехать с дороги… но у Москвы десять выездов.

– Пойдём, – сказал я. – Вон машина, похожая на ориентировку…

Михаил ещё раз посмотрел на Замкадье. Пробормотал:

– Очень странно видеть всё это с другой стороны…

Мы спустились с насыпи к площадке перед пропускником, где как раз заканчивали формировать полуденный караван на Питер. По спецразрешению можно было выехать и в одиночку, но дураков в Москве мало. Все предпочитали выезжать группами – в восемь утра, в полдень, в шесть вечера. Четыре стареньких колесных БТР охраны, машина «скорой помощи» и две бронированные полицейские машины должны были сопровождать целую кавалькаду – полсотни фур и три десятка легковушек.

То, что между Москвой и Питером существовало автомобильное сообщение, объяснялось отчасти традицией, отчасти сохранившимися вдоль трассы человеческими поселениями (через большую часть, конечно, проходила железная дорога), а отчасти – человеческим упрямством. Никаким восставшим нас не запугать.

Сейчас все, готовящиеся к выезду, стояли на бетонированной площадке, когда-то бывшей парковкой огромного молла. Скучающие дежурные ходили между машинами, бегло оглядывая шины, проверяя, залит ли полный бак бензина.

– Вон тот белый седан «рено» на краю площадки, – сказал я.

– Да, номер сходится, – подтвердил Михаил.

Я с такого расстояния номера разглядеть не мог. Обидно, что у мёртвого зрение лучше, чем у меня.

Мы прошагали мимо дальнобойщиков, суровых ребят с табельными мачете на поясах, и подошли к старой «реношке». Дальнобойщики поглядывали на Михаила – неприязненно, но молча. Водитель «рено» курил, ожидая осмотра машины. Выглядел он совершенно спокойным, даже умиротворённым. Полноватый дядька лет сорока, с залысиной и рыхлым лицом.

– Альберт Ефремович! – позвал я.

Мужчина обернулся, посмотрел на меня. Кивнул. Он меня знал, и я его тоже. Спокойствие и умиротворённость покинули лицо мужчины, сменившись усталостью и безнадёжностью.

Нет, честное слово. Настолько разительная смена эмоций – только актёр мог бы и изобразить. Потом мужчина посмотрел на Михаила – и к его выражению лица добавилась ещё и тоска. Актёр!

Впрочем, Альберт Ефремович и был актёром МХАТа. Ведущим актёром.

– Далеко собрались? – спросил я.

Альберт Ефремович бросил и затоптал сигарету. Сказал досадливо:

– Эх, ну что вам не сидится, товарищ капитан? Неужто дел в городе мало?

– Альберт Ефремович… – сказал я укоризненно.

– В Питер, – безнадёжно, но упрямо сказал мужчина.

Я заглянул в машину. Нахмурился.

– А маму одну оставили? Она же хворала у вас последний год…

Альберт Ефремович вздохнул.

– Не надо, товарищ капитан.

– Симонов моя фамилия, – подсказал я. – Откройте багажник.

– Помню, что Симонов, – сказал мужчина. – Слушайте, а давайте как в старом телешоу? Я вам контрамарку на премьеру – а вы не открываете багажник?

– Альберт Ефремович… – сказал я. – Вы великий актёр. И человек хороший. Но сейчас вы поступаете неправильно.

И тут из его глаз покатились слёзы. Непритворные. Он подошёл к багажнику, открыл его.

Я заглянул внутрь. Там лежали одеяла – и под ними что-то слегка шевелилось.

– Лучше я, – внезапно сказал Михаил и потянулся к одеялам.

Но актёр его опередил. Наверное, ему было неприятно, что это сделает кто-то другой. Он резко наклонился и сдёрнул одеяло.

Старушку-мать Альберт Ефремович связал, очевидно, сразу после смерти. Связал очень крепко, по рукам и ногам.

Но восставшие, когда они чуют рядом человеческую плоть, проявляют удивительное упорство и находчивость.

У старушки и зубов-то почти не оставалось в её восемьдесят пять лет. Но она всё-таки перегрызла-пережевала крепкую верёвку. И стоило сыну сдёрнуть одеяло – одним рывком приподнялась, вцепилась ему в руку, тряся жиденькими седыми прядками волос, принялась грызть.

Актёр завопил. Он стоял, оцепенев, и кричал – а старушка с урчанием жевала его запястье.

Первым опомнился Михаил.

– Отпусти его, – сказал он. – Отпусти. Отпусти!

Я нащупал на поясе ножны, но доставать мачете не стал. Михаил склонился над старушкой и смотрел ей в глаза. Актёр кричал, не делая попыток вырваться. Со всех сторон к нам бежали люди – и дежурные с дубинками, и охрана, достающая пистолеты, и дальнобойщики с мачете…

Выбирать приходилось быстро. Я выхватил одной рукой пистолет, другой – корочки, которые поднял вверх. Выстрелил в воздух и крикнул:

– Всем стоять! Не приближаться! Полиция! Ситуация под контролем! Всем стоять!

– Отпусти! – громовым голосом сказал Михаил.

Старушка выпустила окровавленную руку Альберта Ефремовича и, издавая хнычущие звуки, улеглась обратно в багажник. Михаил достал из кармана пластиковые хомутики и быстро стянул ей руки. Потом всунул в рот пластиковый кляп и завязал шнурки-фиксаторы.

Восставшая ему не противилась. Они не всегда подчиняются кваzи, могут и взбунтоваться, но для этого их должно быть много.

Актёр рыдал, баюкая руку.

– Будьте мужчиной, – сказал я. – Ну укусила. Ничего страшного. Вы же знаете, что зараза так не передаётся. Точнее – она и без того во всех есть. Пока не помрёте – не восстанете.

– Я хотел её спасти… – прошептал актёр. – У нас дача… в Клинском районе…

– Знаю, – сказал я. – Потому вас тут и ждал. Что вы собирались делать?

– Жить, – безнадёжно сказал актёр. – Дожидаться… пока мама возвысится…

– Это может занять десятилетия, – мрачно сказал я. – А может, и не все возвышаются. Мы же не знаем до сих пор ни черта… Но дело не в этом, Альберт Ефремович. Имеется документально зафиксированная воля вашей матушки…

Нас уже окружили со всех сторон. Но Михаил захлопнул багажник, а его ледяное спокойствие остудило горячие головы… как и мой пистолет, наверное. Подошёл молодой парень, врач из «скорой». Косясь на багажник, открыл свой докторский чемоданчик и принялся обрабатывать актёру руку. Он, кажется, не узнал Альберта Ефремовича. Куда катится мир! Лучший Гамлет последнего десятилетия, ему в Лондоне рукоплескали, а королева-кваzи наградила рыцарским званием!

– Я не хочу, чтобы она уходила… насовсем… – прошептал актёр. Из него будто воздух выпустили, он весь как-то сдулся, даже ростом меньше стал. – Я так её люблю…

– Это её воля, – сказал я мягко. – Она хотела умереть по-христиански. Мы отвезём её в храм… там всё сделают. Всё, что положено.

– Вы тоже верующий, да? – с тоской спросил Альберт Ефремович. – Ну скажите мне тогда, что она права! Скажите, что так надо, что её ждёт жизнь вечная…

– Я неверующий, – ответил я. – И что кого ждёт – не мне судить. Но в моём завещании указана кремация.

– Знаете, а я вашего князя Мышкина люблю, – неожиданно сказал Михаил. – Больше всех других ролей. Критики Гамлета превозносят, Кутузова, Путина… А я восхищаюсь Мышкиным.

– Правда? – поразился актёр и посмотрел на Михаила с интересом. – Вы не врёте? Меня за эту роль только ленивый не ругал…

Доктор закончил перевязывать ему руку, рана была пустяковая, и отошёл. Видимо, на крепкой верёвке старушкины зубы окончательно затупились.

– Мы, кваzи, не врём, – мягко сказал Михаил. – Пойдёмте, Альберт Ефремович. Нам нужно будет составить вашу явку с повинной. Я думаю, что удастся отделаться штрафом за нарушение воли покойной. Нервный срыв, вы человек эмоциональный, тонкой душевной организации…

Приобняв актёра за плечи, он повёл того к нашей машине. Я остался караулить «рено» с восставшей в багажнике. Люди помаленьку расходились, только сержант-полицейский всё вертел в руках моё удостоверение и хмурился. Хотелось ему к чему-нибудь придраться…

Я присел на багажник, посмотрел на мелкие пятнышки крови на асфальте. Затёр их подошвой.

Надеюсь, Михаил догадается попросить контрамарку.

В магазине спортивных товаров не было бейсбольных бит. Зато там был ледоруб.

Восставшего я ударил по голове раз десять, хотя уже после второго удара он рухнул и разжал зубы. Ольга даже не стала дожидаться, пока восставший перестанет дёргаться на асфальте, открыла бутылку минералки и стала промывать рану. Кровь шла обильно, от газированной воды пенилась, и казалось, что её вытекло какое-то чудовищное количество.

У восставшего из расколотого черепа вылезли сероватые мозги и сочилась густая тёмная жидкость, на кровь не очень-то и похожая.

– Мне конец, – сказала Ольга. – Мне конец, Денис.

У неё даже голос не дрожал. Она отбросила бутылку, достала пузырёк перекиси и опрокинула над раной. Сказала:

– Надо было не снимать куртку. Надо было не снимать…

Восставший напал на нас совершенно неожиданно, едва мы вышли из магазина. Спрыгнул с балкона третьего этажа, судя по хрусту – сломав ноги, но до Ольги дотянулся. И сразу же впился ей в руку. Густая чёрная шевелюра, острая бородка – он изрядно походил на Троцкого, вот только курносый, совсем не еврейский нос мешал сходству. Если бы он не укусил Ольгу, я бы непременно отметил иронию судьбы, что привела этого человека к окончательной смерти от ледоруба…

– Оля, перестань, – сказал я. – Мы не знаем, как передаётся эта зараза. Помнишь того парня, на заправке? Он же явно был укушен, он врал, что это порез. И ничего, живой, только сволочь…

– Значит, не сразу, – ответила Ольга. – Значит, пройдёт какое-то время и я превращусь в монстра.

– Мы не знаем! – крикнул я ей в лицо. – Мы ничего не знаем! Мне лицо залило кровью того покойника! И на губы попало, да, попало! Если это был вирус в крови – я бы заразился!

– Может, он должен попасть в кровь? Как СПИД? Может, не сразу действует…

– Мы не знаем, Оля, – повторил я. – Мы ничего не знаем…

Тело на асфальте вздрогнуло. Чуть-чуть шевельнулось. Я отступил на шаг, посмотрел, и меня передёрнуло от омерзения – сероватые сгустки мозгов втягивались обратно в проломленный череп. Этого не могло быть, это противоречило всей человеческой физиологии, но мозги, будто черви, вползали обратно. Сломанная и неестественно выгнутая нога восставшего дёрнулась и медленно приняла вполне нормальное положение.

– Ты видишь? – спросил я.

– Он восстанавливается, – прошептала Ольга. – Эта тварь оживает!

Я вынул нож:

– Похоже, есть только один надёжный способ – отрезать голову.

– Давай я, – сказала Ольга.

– Мне тоже надо учиться, – покачал я головой. – Залей рану ещё чем-нибудь. Антисептиком посыпь. И перевяжи. А я с этим разберусь…

Ольга спорить не стала. Внимательно оглядела улицу (я заметил, что теперь она осматривает и балконы, и крыши). Сказала:

– Хорошо. А потом ты понесёшь сына. Если я… лучше, чтобы он был у тебя.

Мы обедали в пирожковой «Пир Пирата» в торговом центре на Третьем кольце. Пирожковая была заточена под семейный отдых, основными посетителями тут были родители с детьми, посмотревшие кино и решившие перекусить перед походом за продуктами. Обстановка была соответствующая – пиратская. И роспись на стенах, и лестницы-канаты под потолком, и нос старинного корабля, вылезающий из стены и вытянувший бушприт на ползала… Раскрашенный под капитана Джека Воробья аниматор развлекал несовершеннолетнюю публику. В общем – не то место, где полицейский дознаватель в форме и пожилой кваzи в старомодном костюме смотрятся завсегдатаями.

Скажу честно – мы скорее выглядели как аниматоры, готовящиеся сменить самого невезучего и самого обаятельного из пиратов.

Но тут были самые лучшие пирожки в Москве. И я, наплевав на условности, привёз сюда Михаила, когда тот предложил пообедать.

Обслуживали нас корректно. Москва, конечно, не Питер. И не толерантный Париж или Лондон, где кваzи – как грязи. Но и у нас с топорами за кваzи никто не гоняется.

Я заказал пирожки с мясом и горячий бульон. Михаил – картофельные и капустные пирожки, после чего поинтересовался:

– Там точно не будет животных белков?

– Жарим на растительном масле, – ответила жующая жвачку молоденькая «пиратка»-официантка с затейливым пирсингом на щеке: сотней, не меньше, крошечных светодиодов. Когда девушка говорила, светодиоды вспыхивали, рисуя абстрактные узоры. – Кваzи их любят.

– Бери-бери. Разве что червячок в капусте попадётся, – сказал я.

– Червячка я как-нибудь переживу, – ответил Михаил.

Официантка возмущённо посмотрела на меня:

– Нет у нас червячков в капусте.

Светодиоды на её щеке окрасились красным и запульсировали.

– Я шучу, – извинился я. – Шикарный пирсинг.

– Спасибо. – Она снова посмотрела на Михаила. Щека окрасилась зелёным и розовым. – Возьмите овощной взвар. Очень вкусно. Даже не вегетарианцы берут.

Михаил взял.

Сейчас мы съели по первому пирожку, Михаил одобрительно кивнул, я размышлял, будет ли уместно выпить пива. Решил, что всё-таки нет, но пообещал себе взять реванш вечером.

– Это хорошее место, да? – спросил Михаил, оглядывая зал. Дети галдели, родители ели. Большинство взрослых пили пиво. Оно тут очень неплохое.

– Для родителей с детьми – идеальное, если ты об этом, – сказал я.

– Спасибо. Да, я об этом. – Михаил помолчал, вращая пальцами стакан на столе. – Мне довольно трудно быть отцом живому ребёнку, Денис. Те вещи, которые вы, живые, понимаете интуитивно, мне приходится постигать логически.

– А у тебя своих не было? – спросил я.

– Был сын, была дочь, – коротко ответил Михаил, и я понял, что их уже нет. – Но очень давно. Мне и дедушкой-то быть поздно.

– Тебе в земле пора лежать, – очень невежливо сказал я.

– Ну да. Однако мир изменился… Так вот, спасибо. Мне порой трудно понять, что ребёнку хорошо, а что – нет… У тебя ведь был сын?

– Да. Погиб в самом начале…

– Соболезную.

Я кивнул. За его словами не могло быть настоящих чувств, и Михаил знал, что я это знаю, но он всё же счёл нужным это сказать…

– Ровесник Найда, – сказал я. – Был бы ровесник. Только он в Ольгу пошёл, в жену… совсем светленький. Ему и года не исполнилось… А зачем ты изображаешь из себя отца мальчику? Ты ведь его не любишь. Нет, я понимаю, ты его спас во время катастрофы. Но потом? Почему не передал в человеческую семью на усыновление?

Михаил ответил не сразу.

– Кто такой хороший полицейский, Денис?

Я пожал плечами.

– Ну я, например.

– А без шуток?

– Ну, есть основные принципы, – сказал я. – Защищать людей. Не брать взяток. Руки с мылом мыть перед едой.

Михаил кивнул:

– Тоже годится. Но основное – справедливость. Хороший полицейский не может предотвратить все преступления и исправить все ошибки. Но он должен добиваться того, чтобы справедливость восторжествовала. Хотя бы в том, что зависит от него.

– Допустим, – сказал я. – Ты хороший полицейский, надеюсь, что и я тоже. А при чём тут мальчик Найд?

– Справедливость заключается в том, – рассудительно, будто ребёнку, объяснил Михаил, – чтобы я был ему отцом. Насколько могу – хорошим отцом. И то, что я не могу по-настоящему его любить, ничего не меняет, поскольку я должен стремиться к справедливости.

Я посмотрел на него и покачал головой:

– Жаль, Михаил, что ты не человек. Мы бы могли подружиться.

– А мы и так уже подружились, – ответил кваzи.

Я засмеялся и глотнул бульона.

– Нет, извини. Ты мой напарник, так сложилось. Ты хороший полицейский, я хороший полицейский, и это накладывает свой отпечаток. Но мы не друзья и никогда ими не станем. Точно так же, как ты не можешь стать Найду настоящим отцом.

Михаил задумался.

– Это неправильно. Найд считает меня отцом. А ты можешь считать меня другом. В чём разница, если я веду себя как хороший отец и хороший друг?

Я почесал затылок, вздохнул.

– Блин, хороший вопрос, как бы тебе ответить…

Джек Воробей суетился у соседнего столика, пытаясь вовлечь толстого веснушчатого мальчишку в игру. Пацан не втягивался. Ему хотелось есть пирожки. Я взял со стола салфетку, аккуратно скомкал и запустил Джеку Воробью в затылок. Аниматор начал озираться в поисках агрессора. Толстяк, видевший моё движение, захихикал. Я заговорщицки подмигнул мальчишке, тот подмигнул мне. Джек Воробей, утратив к нему интерес, двинулся по залу, явно выслеживая напавшего на него шалопая.

– Это не было хорошим поступком, – укоризненно сказал Михаил.

Я промолчал.

– Твои действия должны были мне что-то продемонстрировать и привести к пониманию моей неполноценности, – продолжал Михаил задумчиво. – Я подумаю. Но ты всё равно не прав.

Я махнул рукой:

– Оставь, Михаил. Будем считать, что ты меня переспорил и победил. А Найда сюда приведи. На следующей неделе как раз начнутся девятые «Пираты», дети их обожают. Говорят, правда, что Джонни Депп там почти не играет, он как стал кваzи, так очень разборчив в ролях, в основном его компьютерный аватар. Но какая разница, если он ведёт себя точно так же, как настоящий?

Михаил жевал бутерброд, размышляя о чём-то. Потом спросил:

– Скажи, то, чем мы занимались всё утро, это и есть твоя основная работа?

– Это ещё самая интересная её часть, – признался я.

– Ты заслуживаешь большего, – сказал Михаил с укоризной. – Ты хороший полицейский.

– Ну, так если заслуживаю и если мы друзья – колись, – предложил я. – Зачем ты прибыл в Москву, что расследуешь на самом деле.

– Это всё очень сложно, – ответил Михаил.

– А ты как-нибудь простенько.

Михаил колебался. Кажется, он и впрямь был готов к какой-то откровенности.

И тут у меня заиграл телефон.

– Как я ненавижу сотовую связь! – воскликнул я, доставая трубку. – И начальство!

Только на вызов царицы у меня стояла старая песня «Наша служба и опасна, и трудна».

– Михаил рядом? – спросила она, не здороваясь.

– Да…

– Дуйте к храму, быстро!

– Какому храму? – не понял я.

– К большому! Где приют Лазаря Вифанийского!

Связь прервалась.

– По коням, – сказал я, вставая. – Пирожки дожуёшь по дороге.

– Что случилось? – спросил Михаил, вставая.

– Не знаю. Но какая-то гадость, нутром чую.

Всем традиционным религиям случившееся десять лет назад сильно подпортило карму. Трудно говорить про «чаю воскресения мёртвых», когда ожившие покойники ходят вокруг и пытаются тебя сожрать. Невозможно обещать гурий в раю, когда мёртвому хочется гурий сожрать. И с сансарой как-то неудобно получается, разве что признать наш мир миром голодных духов.

Но человек – существо гибкое, а вера его – ещё гибче.

Все приспособились. Так или иначе.

И с миром восставших и кваzи тоже стали взаимодействовать.

Так или иначе.

Под храмом Христа Спасителя, где когда-то были автостоянки, зал церковных соборов и трапезные залы, десять лет назад открылся огромный госпиталь. Поначалу там пытались лечить восставших. В том числе молитвами и святой водой, если уж честно. А потом… потом госпиталь превратился в приют Лазаря Вифанийского, где содержались и содержатся восставшие. Те, у кого остались родственники среди людей.

Родственники, желающие держать своих восставших поблизости, а не отдавать их кваzи.

И готовые за это платить. Или скажем деликатнее – делать пожертвования храму.

Сейчас там было, наверное, тысячи полторы восставших. Опасное заведение, но оно уже стало частью городской традиции, да и церковь крепко за него держалась, как за визитную карточку своих добрых дел. Поэтому у приюта помимо врачей и санитаров была хорошая охрана (а также, по слухам, система экстренного затопления, способная за полторы минуты превратить храм в бассейн).

На полпути мы влипли в затор. На полноценную пробку он не тянул, но мы едва ползли. Я мрачно смотрел на велосипедистов, едущих по своим велодорожкам, и вспоминал, что раньше тут было четыре полосы для автомобилей, а не две. Очень хотелось достать из бардачка сирену, прилепить на крышу и рвануть, распугивая велосипедистов.

Но Даулетдинова сказала «быстро», а не «немедленно». Так что за такую инициативу я рисковал получить изрядный нагоняй.

Что же могло случиться в приюте?

Самое вероятное – восставшие вырвались на свободу. Но как это могло произойти? Там работают опытные смотрители.

Восставшие схватили кого-то? Ерунда, уж если схватили – так сразу растерзали, и весь вопрос в том, восстанет их обед из мёртвых или не сможет возродиться. Существовал определённый уровень повреждений тела, после которого человек не восставал. В первую очередь, конечно, должен был сохраниться мозг. Ну и тело хотя бы процентов на сорок-пятьдесят. Без сердца и лёгких восставали редко, хотя случалось всякое. Существовала даже инструкция о том, как отбиваться от восставших в безнадёжной ситуации: для того, чтобы восстать, и для того, чтобы не восстать… Для желающих продлить земное существование советы сводились к тому, что надо как можно быстрее умереть от потери крови, подставляя нападающим для укусов крупные артерии. Мёртвых восставшие уже не глодали, почти мгновенно утрачивали к ним интерес.

Так что же тогда произошло?

Район вокруг храма был уже оцеплен. Чтобы не вступать в пререкания, я бросил машину на набережной, и мы, достав удостоверения, прошли сквозь оцепление.

У самого храма нас остановила вторая цепь – и тут уже пришлось пререкаться. Мы были не в тех чинах и не из этого района, моя должность дознавателя никого не впечатлила. Но здесь сработала бумажка с печатями, которую достал Михаил.

И у самого храма мы наконец-то увидели знакомые лица.

Как ни странно, это был наш вчерашний собеседник, капитан Владислав Маркин. Ничего себе! Капитан ли он на самом деле, если командует на серьёзном происшествии такой толпой народа? А рядом с ним – наш эксперт, моя несложившаяся партнёрша по чаепитию, Анастасия! Они о чём-то энергично спорили, точнее – спорила Анастасия, а Маркин качал головой и пытался её успокоить.

Судя по тому, что одета Анастасия была совершенно не по форме – блузка и шорты, явилась она не с работы. Я бы даже сказал, что она прибежала прямо из дома в домашней одежде, сменив тапочки на босоножки и даже не глянувшись в зеркало. Для женщины это несомненный подвиг.

Но какого кваzи она вообще здесь делает? Её работа – пробирки, скальпель и газоанализатор!

– Всё те же лица, – внезапно сказал кто-то, хватая меня за локоть. – Хорошо хоть ребёнка не притащили. Что вы здесь делаете?

Это был пожилой гэбэшник, которого я вчера счёл экспертом вроде Анастасии. Сегодня я уже не был в этом так уверен – на мужчине был бронежилет, а за спиной – короткоствольный дробовик.

– А вы-то? – высвобождая руку, спросил я. – А она-то?

– Она-то понятно, – туманно ответил гэбэшник. – Но вы зачем явились?

– Что происходит? – спросил Михаил.

Поколебавшись, гэбэшник кивнул:

– Идите к шефу. Пусть он объясняет.

Михаил сразу двинулся дальше, а я задержался на секунду, посмотрел гэбэшнику в глаза. Тот вздохнул и негромко сказал:

– Захват заложников.

В полном недоумении я двинулся следом за кваzи. Захват? Заложников? Бред! Восставшие не захватывают людей в заложники. Восставшие нас жрут!

При нашем приближении и Анастасия, и Владислав замолчали. Капитан возвёл глаза к небу и даже развёл руками. Анастасия понурилась и отвела взгляд.

– Доброе утро, капитан Маркин, – сказал Михаил. – Что происходит?

– Всем хотелось бы знать, – ответил капитан. – Но это закрытая информация.

– Слушайте, Маркин. – Я оттеснил Михаила. – Здесь захват заложников, понимаю, это ваша прерогатива. Но, черт возьми, как?

– Откуда вы знаете? – резко спросил капитан.

– Птичка на хвосте принесла.

– Я этой птичке клюв начищу, – выругался Маркин. – Да, это наш вопрос, покиньте зону оцепления. Не заставляйте выводить вас силой.

– Это Виктория! – выкрикнула Анастасия. – Это Виктория, Михаил! Она захватила заложников!

– Кваzи захватила людей в заложники? – судя по всему, Михаил был шокирован.

– Восставших! – резко сказал Маркин. – Ваша психованная беглая кваzи напала на приют. Она освободила восставших, а людей выпустила.

– Всех? – уточнил я.

– Да, всех, – мрачно сказал Маркин.

– Ну так всё решается очень просто, – обрадовался я. – Про систему затопления не врут? Или ядовитый газ, разъедающий мёртвую плоть?

Анастасия почему-то посмотрела на меня очень недобрым взглядом. Михаил вздохнул и ответил вместо Маркина:

– Врут, конечно. Там не затопление и не газ. Там магнетроны. Весь приют – одна огромная микроволновка.

Я обалдел. Никогда не подозревал, что церковь настолько идёт в ногу со временем. Магнетроны! Ёшкин кот!

– Да не верю! – воскликнул я невольно.

– Это из старых военных запасов, – холодно сказал Михаил. – Разрабатывали какое-то оружие на страх супостатам. В боевых условиях против живой и мёртвой силы оказалось не очень эффективно, это больше рассчитано на технику. Но кто-то додумался использовать как системы безопасности в институтах, изучающих восставших, и к… – Он неприязненно посмотрел на Маркина и не закончил фразу. С тем же осуждением в голосе добавил: – Конечно, церковь тоже для своей лечебницы выпросила.

– Церковь ничего не выпрашивает, Михаил, – мягко поправили его. – Церковь просит.

Поп подошёл неслышно, будто опытный спецназовец. Да он такое впечатление и производил – немолодой, но очень крепкий, без свойственной попам полноты.

Одет он был в рясу неожиданно белого цвета. Я как-то привык к тому, что наши попы ходят в чёрном. Хотя у них вроде есть какое-то белое духовенство и какое-то чёрное… может, в этом дело.

– Включайте свои магнетроны, отче, – как можно вежливее сказал я. – И пусть Господь упокоит несчастных. Он их уж заждался, полагаю.

Священник мягко улыбнулся, будто я был ребёнком, сморозившим чушь.

– Ваше Высокопреподобие, – сказал Маркин, – извините, их сейчас уведут…

– Не надо, Слава, – сказал поп.

Ух ты! Да они знакомы, похоже!

– Протоиерей Пётр Меленков? – спросил неожиданно Михаил. – Руководитель седьмой канцелярии?

– Бедренец Михаил Иванович? Особый инспектор Представителя? – тепло спросил поп.

Я почувствовал себя лишним.

И поэтому немедленно вклинился в разговор:

– Простите, что вмешиваюсь. Я, конечно, простой полицай, в высоких материях не силён. Но с каких пор кваzи могут шантажировать людей, взяв в заложники восставших?

Михаил, Пётр, Владислав и Анастасия молча уставились на меня.

Почему-то мне стало неудобно.

– Я имею в виду, что не станет же она их убивать, – сказал я. – Кваzи относятся к восставшим как к детям. Это всем известно!

– Есть люди, которых ничуть не смутит необходимость убить ребёнка, – сухо ответил Владислав.

– Ладно, допустим, – неохотно сказал я. – Эта Виктория – совершенно психованная… даже для кваzи. Извините, Михаил. Допустим. Но мы не ведём переговоров с террористами. Кваzи – так кваzи, восставшие – так восставшие. Почему спецназ не начинает… э…

– Не начинает что? – ласково спросил Протоиерей. – Освобождение заложников?

– Да, глупость сморозил, – честно признал я.

И впрямь. Как освобождать полторы тысячи восставших, мечтающих сожрать своих освободителей? Они и сами по себе смертельно опасны, это ведь не новенькие, неуклюжие восставшие, эти просидели в заточении десяток лет, они быстры и неутомимы, их очень трудно убить. А уж когда их направляет воля кваzи, то отправлять в подвалы храма спецназ – это только кормить восставших.

– Тогда уж простите, но вот вам мнение простого полицейского, – сказал я. – Включайте магнетроны. Пока эта сволочь не бросила восставших на штурм. Это чахлое оцепление, – я демонстративно огляделся, – полторы тысячи хорошо выдержанных восставших не удержит. Вы даже огнемёты не подтянули, даже танки! Мы рискуем получить вспышку в центре Москвы. Вспышку первой категории!

Я понимал, почему вокруг нет бронемашин и сотен солдат. Паника в центре Москвы – это не шутка. Я только ждал, когда они начнут возражать и объяснять, в чём я не прав. А они почему-то молчали. Все. И поп в белой рясе, и наглый госбезопасник, и кваzи. Только Анастасия почему-то всхлипнула.

– Он прав, – неожиданно сказал Михаил. – К моему глубокому сожалению – он прав. Включайте свои магнетроны, Ваше Высокопреподобие.

Лицо Петра исказилось как от боли. Он покачал головой.

– Полторы тысячи душ…

– Когда вы вывели танки своей бригады на МКАД, вы не колебались, полковник Меленков, – сказал Михаил. – Вы убили сотни тысяч восставших и десятки тысяч людей. Но спасли миллионы живых людей.

Вот тут я понял, кто передо мной, сглотнул и подавил желание вытянуться по стойке «смирно».

Протоиерей покачал головой:

– Полковника Меленкова давно уже нет.

– Но вам придётся его позвать, Ваше Высокопреподобие, – сказал Михаил. – Простите, но это решение принять можете только вы. Я, со стороны кваzи, готов засвидетельствовать, что это был единственный возможный выход.

– Толик, – сказала вдруг Анастасия. – Моего младшего брата зовут Толик. Ему десять лет. Он… он там. Мама там. И он там. Когда… если он превратится в кваzи, он все равно останется ребёнком. Навсегда.

Она посмотрела на меня, глаза её были сухими.

– Наверное, Денис прав. Наверное, другого выхода нет.

Вот почему она примчалась к храму. Вот что значили её вчерашние слова про мать и брата, которые «отдельно».

– Вы слышали их мнение, – с каким-то облегчением произнёс Владислав. – Ваше Высокопреподобие, я к нему присоединяюсь.

Я посмотрел на бывшего полковника, чьим именем собирались назвать площадь в центре Москвы, но потом так и не назвали – говорят, по его настоятельной просьбе, человека, которого прочили в президенты, но который внезапно исчез отовсюду. И увидел в его глазах растерянность и страх.

Он боялся. Боялся второй раз совершить то, что однажды уже сделал. Убить полторы тысячи уже мёртвых… лишив их шанса однажды обрести разум и вернуться пусть к искажённой, уродливой, но всё же жизни…

Как в нём все это сочеталось?

Военное прошлое. Уход в религию. Церковная карьера.

И чем же он так нагрешил, что ему вдруг послано такое испытание?

А ещё говорят, что Бог каждому посылает лишь тот крест, который тот может вынести…

– Михаил, ты можешь нейтрализовать влияние Виктории на восставших? – спросил я.

– Мне для этого необходимо оказаться рядом, – ответил он.

– А на расстоянии?

– На расстоянии я смогу сдержать одного-двух… Если она бросит против меня хотя бы десяток – восставшие меня растерзают.

– Она на главном посту охраны, там всё просматривается с камер, – сказал Пётр. Но в голосе его послышалась надежда. – Электропитание автономное, хватит на трое суток.

– Совсем нет возможности подобраться поближе? – очень по-деловому спросил Михаил.

– Можно что-то придумать. Инспектор Бедренец, не стоит ли позвать ещё кваzи?

– Не все кваzи одинаково эффективны в управлении восставшими. У вас ведь были кваzи в персонале?

– Трое, – кивнул Протоиерей.

– Они умели управляться с восставшими. Но они не справились. Нет, Михаил, не будем плодить сущности сверх необходимого.

– Одному тебе всё равно не справиться, – сказал я.

– А я и не сомневался, что ты пойдёшь, – ответил Михаил. – Владислав, вы поможете нам с оружием и бронежилетами?

Владислав кивнул. Сказал, сморщившись:

– Но своих людей не дам. У меня прямой запрет на вход в здание…

– Ваших людей не надо, – сказала Анастасия. – Я пойду с ними.

Она обвела нас дерзким взглядом, будто ожидая споров. Но никто не спорил. Владислав только окинул её придирчивым взглядом, будто оценивал требуемый размер бронежилета.

– Ваше… э… высокопреосвященство… – начал я.

– Высокопреподобие, – поправил Пётр. Его лицо расслабилось, стало спокойным и собранным. – Да, конечно. Я пойду с вами, вам нужен проводник. Всё, что можно сделать снаружи, сделает мой помощник.

Хорошо выдержанный восставший – это не полуобглоданный труп, обретший способность двигаться и желание жрать живую плоть. Все съеденные и повреждённые части тела со временем регенерируют. Половину тела восставшие регенерируют за два-три года, если их, конечно, кормить. Это уже не прежняя плоть, она бледно-сероватая, но в принципе и у людей бывает такой цвет кожи. В их жилах медленно течёт густая псевдокровь, в которой нет эритроцитов, но которая прекрасно переносит кислород. В капилляры эта мерзость протиснуться не может, но восставших это не смущает. Если пищи нет – они впадают в летаргическое забытьё, в котором могут находиться годами. Уморить голодом, насколько я знаю, за десять лет так никого и не удалось. Обычно восставшие двигаются медленно, даже не очень координированно, но когда чуют пищу – обретают стремительность движений.

В общем-то они не многим отличаются от кваzи. Тоже сильны и выносливы. Только разума нет и не вегетарианцы.

Я застегнул бронежилет, поднял и закрепил твёрдый кевларовый воротник. Зарядил дробовик.

Снарядились мы все одинаково. Для противостояния восставшим никто не придумал ничего лучшего, чем многозарядный дробовик с крупной дробью, пистолеты с тупоконечными пулями, имеющими высокий останавливающий эффект, и мачете – как последний довод. Автоматы, гранаты – это всё от лукавого. Огнемёт эффективнее, конечно, но восставшие боли не чувствуют и могут долго сражаться, сгорая заживо.

Команда, конечно, у нас собралась удивительная. Протоиерей, кваzи, полицейский офицер и девушка-эксперт.

– Если бы мы были в компьютерной игре, – сказал я, – то вы могли бы немножко колдовать, Ваше Высокопреподобие.

Протоиерей проверил магазин в дробовике и сухо сказал:

– В компьютерных играх колдуют маги, а священники исцеляют и призывают божественную силу. Насчёт исцеления я вам ничего не гарантирую, а молюсь с утра и так непрестанно.

Признаюсь – я не нашёлся что ответить.

Мы стояли в бойлерной, расположенной где-то на границе между помещениями собственно храма Христа Спасителя и подземными помещениями приюта. Шумела вода в трубах, щелкали какие-то реле. Десяток молчаливых полицейских, караулящих здесь, прятали глаза. Они останутся в относительной безопасности, а мы пойдём навстречу полутора тысячам голодных восставших.

– Эта дверь ведёт в нижнюю бойлерную, а оттуда – в помывочную, – сказал Протоиерей, указывая на крепкую железную дверь, запертую изнутри на замок и внушительный засов. – В помывочной нет видеокамер, нас заметят не сразу.

– Почему нет? – удивился Михаил.

– Настояло общество защиты прав восставших, – объяснил Протоиерей. – Среди пациентов ведь есть несовершеннолетние.

– О Господи, – вздохнул я.

– Если вас утешит, я тоже считаю это глупостью, – ответил Пётр. – Но в данный момент это нам на руку. После помывочного зала мы выйдем в пятое отделение, пройдём мимо палат… – говоря, он водил пальцем по разложенной на шатком пластиковом столике схеме. – Потом лаборатория микробиологии, кухня…

– Кухня? – Меня охватил нервный смех.

– Так её называют. Потом коридор, комнаты персонала и главный пост охраны.

– Скажите, а чего требует Виктория? – поинтересовался Михаил. – То, что она отпустила людей, – обнадёживающий признак. Быть может, если мы пойдём на её условия…

– Она требует вертолёт с заложниками, которым обещает сохранить жизнь и позволить выпрыгнуть с парашютом, личные вещи покойного мужа и три миллиона рублей.

Я присвистнул и покрутил пальцем у виска.

– Да, любопытно, – сказал Михаил задумчиво. – Возможно, у нас тоже бывают психические расстройства. Значит, три миллиона рублей…

– Что-то тут не то, – сказал я. – Идиотское требование в ряду вполне разумных… отвлекает внимание от того, что ей действительно нужно?

– Проще всего будет спросить у неё самой, – сказал Протоиерей. – Идёмте, братья и сёстры.

Михаил двинулся вперёд – и мы не стали с ним спорить.

За железной дверью был короткий коридор. За ним – гулкая железная лестница, ведущая на четыре пролёта вниз. Там – ещё одна дверь.

– С Божьей помощью начнём… – сказал Протоиерей.

Михаил провёл по кодовому замку ключ-картой (нам всем выдали по экземпляру). Замок мигнул зелёным, заблокировать допуск Виктория то ли не смогла, то ли не сочла нужным. Я понадеялся, что не смогла. Потом Михаил осторожно открыл дверь, и мы вошли в ещё одно помещение с трубами и котлами, уменьшенную копию верхней бойлерной.

Здесь тоже никого не было. Негромко, успокаивающе гудела автоматика.

– Восьмой этаж, полёт нормальный, – сказал я. Протоиерей укоризненно посмотрел на меня. Я заметил, что дробовик он держит уверенно, так, будто готов в любую секунду палить. Видимо, все те переживания, которые делали для него невозможным хладнокровное убийство не способных сопротивляться восставших, ничуть не мешали схватке с монстрами лицом к лицу.

Ещё одна дверь, совсем уж коротенький коридор, скорее – тамбур, и мы оказались в помывочном зале.

К счастью, тут тоже никого не было. Ни моющихся, ни сохнущих, ни взрослых восставших, ни несовершеннолетних.

Но картина была ещё та!

Я, конечно, никогда здесь не был. И не представлял, как осуществляется массовая помывка агрессивных созданий в таких заведениях.

Оказалось – очень механизированно.

Небольшой зал. Воздух был влажным и тёплым. Под потолком шла круговая рельса с цепной передачей, волочащей по рельсе торчащие вниз металлические штыри. Сейчас она была выключена, но я живо представил, как всё это лязгает в процессе работы. На штырях крепились металлические ошейники, сейчас расстёгнутые. Пол был решётчатый. В разных местах зала торчали трубы с душевыми лейками и форсунками.

Вот здесь, вероятно, начиналось движение – кто-то, скорее всего – кваzи, пристёгивал к штырям десяток восставших. Отходил в сторону. Цепи с грохотом тащили штыри, пристёгнутые к ним восставшие волей-неволей шагали под струями воды, бьющими со всех сторон… Тут вот, похоже, их поливало из щели в потолке мыльной водой или пеной… Тут снова прополаскивало… А тут они шли мимо широких вентиляционных решёток, из которых дул горячий воздух. Пять минут – и цикл помывки завершён. В час можно вымыть полсотни восставших, за день полтысячи, за три дня – весь контингент.

Ну, в реальности, конечно, всё шло медленнее. Вряд ли их мыли чаще, чем раз в неделю.

С этим ужасающим технологизмом совершенно не сочеталась роспись стен – грубоватая, сделанная потускневшими от горячей воды красками, но периодически обновляемая (часть картин была совсем блёклая, часть новенькая, яркая). Изображены были умиротворяющие пейзажи. Леса, поля, реки, море… Ни одного человека или животного. Неужели это как-то работает, успокаивает восставших?

– Я думал, тут всюду кресты и иконы, – не удержался я.

– Пробовали, не помогает, – с каким-то отчаянным весельем ответил Протоиерей. – Денис, я понимаю, что вы ёрничаете от нервов. Расслабьтесь, вам не обязательно верить в Бога и не обязательно демонстрировать мне своё неверие.

– А вы-то в Бога верите, господин полковник? – спросил я. – После всего, что случилось в мире?

– Не важно, верю ли я в Бога, – ответил Пётр. – Важно, чтобы Он верил в меня.

– Бедные, бедные… – прошептала Анастасия, озираясь. Но совсем тихо, кажется, никто, кроме меня, стоящего рядом, её не услышал.

Я ничего не сказал. Я понимал, что она представляет свою мать и своего брата, прикованных к этой железной грохочущей хрени и идущих под струями воды, словно машина в автомойке.

Из помывочной мы вышли в длинный ободранный коридор. Настолько запущенный и ободранный, что Протоиерей виновато сказал:

– Содержание приюта стоит огромных денег.

– Я знаю, я плачу за брата и маму, – резко ответила Анастасия.

– Оплачивают лишь треть пациентов. А они после мытья возбуждённые, царапают стены…

Царапины были глубокими. Сквозь всю штукатурку, до бетона.

Может быть, польза мытья преувеличена?

Ещё одна дверь послушно открылась перед Михаилом. Мы уже как-то слегка расслабились от тишины и отсутствия противника – и первый попавшийся нам восставший заставил вздрогнуть.

Это была девочка лет четырнадцати. Когда была живой, то была очень хорошенькой. Но сейчас коротко остриженные волосы и бледная кожа делали её внешность жуткой.

Что вполне отвечало поведению.

С урчанием и клацаньем зубов девочка побежала к нам по длинному коридору, в котором до этого бесцельно слонялась. С обеих сторон коридора были стальные двери, сейчас открытые. Но, похоже, больше тут никого не было, девочка неслась на нас одна.

И было это так нелепо и ужасно, что мы замерли, глядя на её приближение.

– Стоять! – сказал Михаил, выставив вперёд руку. – Стоять!

Девочка начала тормозить. Её утробное урчание и стук зубов сменились тихим поскуливанием.

– Стоять! – повторил Михаил.

Девочка встала, покачиваясь. На ней были пижамные штаны и рваная рубашка. Обувь, похоже, восставшим не полагалась.

– Сядь! – сказал Михаил.

Девочка взвизгнула, будто от боли, и села на бетонный пол.

– Она очень сильная, – сказал Михаил, и я понял, что речь не о несчастной маленькой восставшей. – Как же я не почувствовал сразу…

Он наклонился над девочкой и стянул ей руки и ноги пластиковыми хомутиками. Положил на пол, провёл ладонью по коротко стриженным волосам.

– Лежи. Не шевелись. Спи.

Уснула она или нет – не знаю. Но лежала тихо, даже когда мы проходили мимо.

– Тут где-то уже есть камера наблюдения, – печально сказал Пётр. – Боюсь, нас заметили… Виктории необходимо лично отдавать восставшим приказы?

Михаил покачал головой:

– Нет. Словесное проговаривание лишь помогает более чётко оформить мысленный приказ.

– Так вы всё-таки телепаты! – торжествующе сказала Анастасия. – Вы же отрицаете это!

– Мы не телепаты, – запротестовал Михаил. – Мы не читаем мысли. Мы можем управлять восставшими, но все – в разной мере. И мы не знаем, как это работает. Может быть, феромоны.

– А может быть, фермионы, – невесело пошутила Анастасия. Оглянулась на девочку. – Батюшка, а всё-таки дырявые одежонки – нехорошо.

– Они рвут любую одежду за неделю, – ответил Пётр. И тут же вздохнул: – Прости, девочка. Но мы и впрямь не так богаты, как думают в народе.

– Приближаются, – внезапно сказал Михаил. – Я чувствую… – Он вдруг снял с плеча дробовик. Помедлил секунду и добавил: – Если их больше пяти… нет, больше четырёх… стреляйте.

Их было два десятка.

Два десятка восставших вынеслись из дверей лаборатории микробиологии. Я увидел их и порадовался только одному – что среди них не было детей.

А потом мы начали стрелять.

Даже Михаил не пытался воздействовать на восставших своими феромонами или фермионами. Пожалуй, единственное, чем от нас всех сейчас воняло, – это страхом.

Восставшие были сильными, крепкими и, похоже, недавно хорошо отобедавшими. Часть неслась на нас скачками на четвереньках, часть бежала – хорошо так, по-спортивному. А двое перемещались прыжками от стены к стене под самым потолком.

Никогда не думал, что это возможно.

В прыгунов по стенам я даже не стал целиться: увидел, что по ним работают Пётр и Михаил. Я принялся палить вдоль коридора, в основную массу восставших. С секундным запозданием принялась стрелять и Анастасия. Кажется, она вначале искала в толпе знакомые лица.

Дробь не убивала восставших, боли и страха они не чувствовали. Но попадания нарушали в мёртвых телах что-то заменяющее им жизнь. Одному восставшему кучно пришедшимся зарядом дроби разнесло всё лицо – и он закрутился на месте, слепо молотя руками и сбивая соседей. Другому выстрелом перебило колено, он упал и пополз. Остальные замедлили свой бег.

Пётр тремя выстрелами начисто разнёс одному из прыгунов голову. А вот это уже всё, окончательно и бесповоротно. Тело какое-то время будет существовать, может быть, даже пытаться ползать, а потом окончательно сдохнет.

Михаил всадил в своего прыгуна уже четыре заряда дроби. Но так и не добил – голова была цела, ноги и руки действовали, он приблизился совсем уж опасно близко.

Я выхватил мачете и, когда тот прыгнул уже не от стены к стене, а на нас, ударил его по голове. Странно, но хотя я и Пётр были ближе, но восставший прыгал на Михаила. На кваzи, который не являлся для него пищей, а был хозяином!

Разнести восставшему череп – не проще, чем человеку. Но я бил от души, а к моему удару добавилась сила его прыжка. Восставшему развалило голову напополам, от макушки к шее. Он рухнул к моим ногам, забился в агонии, скребя руками пол. Я ещё раз ударил мачете, теперь – по шее. Голову пинком отправил в наседающих восставших – один из них ловко поймал её, остановился, не то осматривая, не то обнюхивая. Увы, этот деликатес его не заинтересовал. Я воткнул мачете в затихающее тело под ногами и снова взялся за дробовик.

Восставшие были совсем уже близко. Их остался десяток.

Двумя последними патронами я удачно уложил двоих – одному снёс голову, другого остановила дыра в животе, даже для восставшего это было слишком сильное повреждение.

Рядом грянуло ещё несколько выстрелов, и нападавших осталось пятеро. Времени менять магазины не было – Пётр принялся стрелять из пистолета, несколько раз выстрелила и Анастасия. Я вынул из тела под ногами мачете и изготовился к рукопашной.

– Стоять!

Михаил чуть вышел вперёд.

– Стоять! Сесть! Сесть!

Оставшиеся на ногах восставшие, поскуливая, уселись. Те, кто был ранен, тоже попытались сесть.

– Ко мне! Всем идти ко мне! – Михаил, как гамельнский крысолов, зашёл в одну из пустовавших камер (всё-таки называть эти бетонные каморки палатами я не мог). – Ко мне!

Восставшие смирились.

Кто-то шёл, кто-то полз, кто-то дёргался, пытаясь выполнить приказ. Михаил загнал всех восставших в камеру, несколько самых израненных затащил туда же за руки и за ноги. Потом закрыл стальную дверь. У неё был электронный замок, но снаружи имелся и простой засов. Его Михаил и задвинул.

Только после этого я понял, что так и стою с мачете наизготовку. Вытер его о грязную пижаму убитого мной восставшего. Без головы, неподвижный, тот казался жалким и несчастным. Я вдруг осознал, что совершенно не запомнил его лица. Мужчина? Да, вроде бы мужчина. А вот какого возраста, какой национальности, какой внешности – ничего не отложилось в сознании. Он с равным успехом мог быть молодым негром или пожилым белым.

Впрочем, будем честными до конца, это могла быть и женщина-кореянка средних лет.

Ничего не запомнилось.

– В какой-то момент давление на них ослабло, – сказал Михаил, поворачиваясь к нам. – Иначе бы я не остановил последних.

Я подумал, что если бы последние восставшие не остановились, нас бы ждала жестокая рукопашная. А учитывая, что раненые потихоньку подтягивались к нам – наши перспективы были очень туманны.

– Идёмте, – сказал Пётр.

Мы осторожно приблизились к двери, откуда вырвалась толпа восставших. Микробиологическая лаборатория? Я представил, что там творится. Слон в посудной лавке – и тот оставит меньше разрушений, чем два десятка восставших…

Но, к моему удивлению, в лаборатории царил идеальный порядок.

Белые стены, стеклянные шкафы, рабочие места с кучей хрупкого лабораторного стекла, безумное количество каких-то устройств – сложных, компьютеризированных, выглядящих как антураж фантастического фильма.

– Ну ничего себе, – сказала Анастасия, озираясь. – Вы тут неплохо всё обустроили, Ваше Высокопреподобие. Кажется, я понимаю, на что шли мои деньги.

Пётр опустил глаза. Для немолодого человека с его биографией это было равносильно тому, что он покраснел.

– Вы решили всё-таки полагаться в большей части на науку, а не на веру? – продолжала Анастасия.

– Вера и наука друг другу не противоречат, – ответил Пётр. – Да и что тут такого…

– Ну да, ну да, – саркастически сказала Анастасия. – Электронный микроскоп, масс-спектрометр, биореакторы, термостаты, дилюторы, системы термодесорбции… Да у нас в университете хуже было…

Она вдруг подошла к какому-то прибору, посмотрела на дисплей. С удивлением сказала:

– А ведь тут работали. Пять минут назад ещё работали.

– Все эти дурацкие требования вертолёта, заложников, денег – это для отвлечения внимания, – неожиданно сказал Михаил. – Мы дураки. Ей нужен был не приют и не заложники. Ей нужна была хорошая лаборатория, где она могла бы что-то делать несколько часов, а потом уйти…

– Как – уйти? – спросил я.

– А как бы уходил ты? – ответил Михаил вопросом.

– Она выпустит всю толпу, – сказал я не задумываясь. – Погонит их наружу. И в панике – уйдёт. Без всякого вертолёта.

– Где бы она ни была – всё управляется с поста охраны, – сказал Пётр. – Теряем время!

И мы бросились за ним.

Дальше всё было как в тумане. Мы пробежали через «кухню» – правильнее, впрочем, было бы назвать это помещение курятником или виварием. Там, в клетках, нервно кудахтали, ожидая своей незавидной судьбы, бройлерные цыплята и пищали крысы, в мутной воде аквариумов плавали сонные карпы. Одна клетка была поломана, крыс внутри не наблюдалось, зато пятна крови присутствовали. Воняло омерзительно, как в театре зверей, куда меня водили в детстве родители.

Надо же, рацион у восставших весьма разнообразный…

По помещениям охраны бродили двое восставших. Какие-то дезориентированные и медлительные. Наверняка Михаил мог их подчинить, но у нас не было времени.

Мы их расстреляли.

Не окончательно, впрочем. Через полгода восстановятся.

А потом мы ворвались в центральный пост охраны. К нашему удивлению, дверь не была закрыта, экраны наблюдения работали. Виктории, разумеется, тут не было.

Пётр замер перед стеной с экранами, изучая их. Впрочем, главное оказалось понятным с первого взгляда. Вся толпа восставших, все полторы тысячи (без той малости, что обезвредили мы), медленно двигалась по коридорам. Серая река, текущая к главному входу в приют.

– В толпе уйдёт, – сказал Михаил. – Когда они все повалят наружу… Пётр, отсюда можно включить вашу микроволновку?

– Да нет тут никаких магнетронов, – раздражённо сказал Протоиерей. – Это всё слухи и выдумки жёлтой прессы: затопление, ядовитый газ, магнетроны. Мы их не оспариваем, чтобы не волновать людей попусту.

– Сейчас восставшие попрут наружу, и люди будут реально взволнованы, – сказал Михаил.

– У входа, там тоже пост охраны… – Пётр помедлил. – Там есть возможность вручную включить аварийную изоляцию. Упадёт бетонная плита, заблокирует выход.

– Я пойду, – сказал Михаил.

– Ты не заметил, что восставшие бросались в первую очередь на тебя? – спросил Пётр.

– Заметил. Виктория дала им такую установку. Она понимала, что если придут её брать, то в группе помимо людей будут кваzи.

– В общем-то это хорошо, – неожиданно сказал Протоиерей. – Это её ошибка, а нам она даёт шанс. – Он помолчал и поправился: – Городу это даёт шанс.

– Мы все пойдём, – сказала Анастасия. Она не отрывала взгляда от экранов. Пыталась найти в шаркающей ногами, медленно идущей толпе своих родных?

– Всем не надо, – сказал Пётр. – Более чем достаточно двоих.

Он помедлил секунду, потом улыбнулся:

– Впрочем, чего это я… Достаточно и одного.

Наверное, это здорово, твёрдо знать, что впереди – жизнь вечная.

Или хотя бы в вечную жизнь верить.