Читать книгу Бомж детектив - Сергей Львов - Страница 3

История первая и вторая (могила и церковь)

«Есть у меня любимый дядюшка. Не то, чтобы он был действительно моим любимым дядюшкой, но с детских лет при встрече мне приходилось выслушивать одну и ту же фразу: «Поздоровайся с любимым дядюшкой».

Я настолько к этому привык, что со временем и сам стал называть его любимым.

Он был большой любитель рассказывать разные истории из своей жизни. Все истории отличались таким колоритом красок и форм, что временами приходила мысль о сомнительности всего рассказанного. Тем более все, что случилось с моим дядюшкой, произошло почему-то в его бурной юности или немного позже, а последние десять лет как бы выпали из поля зрения моего родственника.

Все свои истории он начинал словами: «Когда я был молодой, высокий и красивый …». Обычно истории рассказывались за столом во время какого-нибудь праздника. Выпив рюмочку водки и немного закусив, дядюшка предавался своим воспоминаниям. Как-то, против обыкновения, за столом долго не было слышно его несколько возбужденного голоса, но вот раздалось легкое покашливание, и мы обратились в слух.

– Когда я был молодой, высокий и красивый, то жил я в деревне и был счастлив как все молодые люди в пору своей юности. Пять лет назад, закончилась война, и мне казалось, что жизнь прекрасна. Километрах в десяти от нашей деревни находился небольшой городок, который был сильно разрушен во время войны, но довольно-таки быстро восстановлен силами пленных немцев. Когда их дразнили фашистами, то они не обижались, а говорили, что они не фашисты, а просто солдаты.

По этому поводу: знавал я одного человека, который рассказывал про своего знакомого, как тот в непонятное время 1917 года был одновременно членом трех партий, в том числе и большевистской. Он даже подумывал о вступлении в ряды четвертой партии, когда большевики взяли власть и все его сомнения относительно того, в какой партии быть отпали сами собой. Он стал только коммунистом. Правда, во времена гражданской войны, находясь на занятой белогвардейцами территории, если его спрашивали: «Ты большевик?», то он с возмущением заявлял:

– Я член партии конституционных демократов.

Или,

– Я член партии социал-революционеров.

В зависимости от того, кто его спрашивал. В особо критических случаях он оказывался и вовсе беспартийным.

Так вот, в один из вечеров я направился в клуб, который находился в городке, на танцы. Любил я в молодости потанцевать, особенно с хорошенькими девушками. Если я сейчас танцую по высшему уровню, вы это знаете, то можете себе представить, как я отплясывал раньше.

В клубе народу было много, в основном городские ребята. Все девушки, естественно, хотели танцевать только со мной. Моя неотразимая красота и природная галантность действовали на представительниц прекрасного пола как удар грома в ясную погоду. Обычно они скапливались около меня в надежде, что я обращу на них хоть толику своего благосклонного внимания.

Дело доходило даже до того, что девушки кидали между собой жребий – кому первой разрешалось пригласить меня на танец. Правда, это еще не гарантировало моего согласия, но позволяло как-то упорядочить стихийность приглашений на очередной танец.

Сами понимаете, что все вышеизложенное отнюдь не приводило в восторг

других юношей, которые не обладали хоть частью моих достоинств. Я об этом подумал только тогда, когда человек пятнадцать пригласили меня выйти на улицу и обсудить создавшееся положение. Человек я не робкого десятка, силенка у меня была и в молодости, мой правый удар обладал сокрушительной силой и поэтому я совершенно спокойно вышел из клуба.

Увиденное заставило содрогнуться даже мое мужественное сердце. Казалось, меня поджидали все парни города. Лица их были испуганы – они понимали, с кем имеют дело, но их было много и чувство толпы поднимало их настроение. Стиснув зубы, собрав всю волю в один комок гнева, я ринулся в бой. Эти молокососы полетели от моих ударов направо и налево. Атака следовала за атакой, и я уже видел луч победы, но здесь появилось подкрепление у моих соперников, вооруженное древним оружием, называемым дубинами. Я всегда хорошо относился к своему здоровью и поэтому решил оставить поле боя победителем. Короче, я бросился бежать.

Бежал я легко и свободно, и вскоре мои преследователи остались далеко позади. Лишь отдельные нестройные крики долетали до моего слуха. Но потом и они перестали быть слышны. Неблизкий путь мой до родной деревни пролегал через кладбище. А так как время близилось к полуночи, то я решил преодолеть этот участок по возможности быстрее. Перепрыгивая через могилы и огибая кресты и деревья, легкий как ветер, несся я подобно благородному оленю.

Неожиданно нога моя не встретила твердой опоры, и полетело мое тело куда-то вниз. Удар был ощутимый. Я лежал на спине, широко раскинув руки, ноги мои были согнуты и находились над головой. Перед глазами раскинулось безбрежное море звезд и звездочек. Сначала я решил, что нахожусь в бездонном колодце, высокие стены которого уходили, казалось до самого неба. Лишь спустя некоторое время я понял, что это могила. Обыкновенная свежевырытая могила. Оно, конечно, мало приятного оказаться в могиле, но все-таки немного успокоило. Как-никак неизвестность пугает больше всего.

Кряхтя и потирая ушибленные места, я встал на ноги и попробовал вылезти

из могилы. Как назло, ночь была очень темная, и даже вытянутую руку было трудно разглядеть. Могилы раньше рыли не то, что теперь – глубокие.

Осознав всю бесполезность своих попыток и изрядно устав, я принял соломоново решение: переспать до утра в этом печальном месте, а поутру покричать и пошуметь, может быть, меня услышат и помогут выбраться.

Обернувшись в противоположный угол могилы, я вздрогнул. Сердце гулко забилось, и перед глазами поплыли круги.

На меня смотрели два ярких зеленых глаза!

Сердце мое не выдержало, и я рухнул в беспамятстве.

Когда я пришел в себя, то почувствовал, как надо мной кто-то сопит. Приоткрыв глаза и увидев склонившуюся бородатую и рогатую морду, я закричал, что было сил. Решив, что сам дьявол пришел по мою душу и собирается забрать с собой в ад, я полностью отчаялся.

Однако глаза мало-помалу привыкли к темноте и перед моим взором обрисовались очертания обыкновенного козла. Моему облегченному вздоху, пожалуй, мог бы позавидовать могучий медведь. Ласково потрепав козла по морде, я уютно устроился на мягком боку моего товарища по несчастью.

Когда глаза уже слипались, и сладкая дрема застилала мой мозг, неожиданно послышался далекий стук копыт и негромкое понукание. Вскоре я явственно услышал, что по дороге кто-то едет в телеге. Радуясь своему скорому освобождению, я начал громко кричать и взывать о помощи. Через несколько минут на фоне неба выросли две мужские фигуры. Один из мужиков держал в руке топор, а второй оглоблю.

– Кто тут?

– Да парень я, упал вот в могилу и не могу вылезти.

– А ты не черт?

– Да какой я черт. В соседней деревне живу.

– Ну, погоди, за веревкой схожу.

Один из мужиков исчез и вскоре появился с мотком хорошей веревки. Кинув в темное пространство могилы часть веревки, он спросил:

– Держишься?

– Сейчас, сейчас.

Схватив веревку, я неожиданно подумал о козле. Что же ему бедняге так и пропадать здесь. Быстро обвязав его поперек туловища и под передние ноги, я крикнул:

– Тяните!

Мужики начали выбирать веревку. Над краем могилы появилась козлиная борода с рогами.

В ночи раздался душераздирающий вопль.

Козел всей своей массой шлепнулся мне на голову. Я упал, вдыхая жуткий аромат козла вместе с его шерстью. Вдали затих топот копыт и страшные крики мужиков, а мы опять остались вдвоем. Выплюнув остатки шерсти, я свернулся калачиком и начал дремать. Мою дрему временами прерывал козел, который поднимал морду к небу и блеял так жалобно, что сердце мое замирало.

Однако сон мой был недолог. Примерно часа через два, со стороны близлежащей деревни начал приближаться какой-то шум, и вскоре уже можно было разобрать крики, исполненные гневом и злостью. Я понял, что кого-то хотят убить и не просто убить, а затоптать в землю так, чтобы и духа его не стало. Поминался бог и черт, причем черт, как я понял, доставил кому-то большую неприятность.

На меня посыпался песок. Могила осветилась светом факелов. Вокруг нее стояли мужики с топорами, косами и вилами. Они изумленно взирали на меня и молчали.

О дальнейшем продолжении этой истории дядюшка распространяться не стал, добавив лишь, что мужики оказались грубыми и невоспитанными людьми. Им, понимаешь ли, не понравилась шутка с козлом. Хотя дядюшка шутить и не собирался.

Обычно истории не рассказывались дважды и только в редких случаях, по просьбе слушателей, дядюшка с большой неохотой мог вкратце пересказать интересовавшую любопытствующего историю. Один из таких рассказов я услышал впервые и был потрясен необычностью сюжета. Хотя моя родственница говорит, что в первом пересказе слушать дядюшку было интереснее, тем не менее, я позволю себе привести этот рассказ.

«Когда я был молодой и красивый, то водки в рот не брал, а потому относился с большим непониманием к различного рода пьяницам. Это сейчас могу позволить пропустить рюмочку – другую на праздник, а раньше ни-ни.

И жил в нашей деревне распоследний алкаш Вячеслав Иванович Худык. Вид он имел импозантный: глубоко посаженные глаза, резко выдающийся кадык, тонкие губы и сильная худоба даже произвели неизгладимое впечатление на заезжего художника, который и набросал портрет Худыка. Назвал ее «Поволжский крестьянин. Голод. 19 век». Что стало с художником, не знаю, но картину видел спустя много лет на одной из выставок в Москве.

Как сейчас помню, дело происходило в понедельник вечером в конце июня. В нашу деревню пришла бригада, каких-то здоровых мужиков и начала развешивать почти на каждом доме удивительную агитку. На ней было написано «Мужики и бабы! В субботу состоится торжественное уничтожение очага мракобесия и религиозного фанатизма. За оставшиеся дни было бы здорово отметить в церкви свадьбу или похороны, чтобы вы все запомнили какой это обман и темнота. Мужики! Бабы! Дружно пойдем на похороны или свадьбу и заклеймим своим гневом попов и церкви».

Читая данную агитку, я стал свидетелем разговора Вячеслава Ивановича с церковным старостой. Великий алкаш был еще относительно не пьян и поэтому песен не пел, но к беседе уже тянулся.

– Эй! Староста! Никодимыч. Как же так, церквуху то закроют, а?

– Ты мил человек чему радуешься? Горю людскому.

– Го-орю? Какому горю, когда советская власть мне глаза на тебя открыла, паразита.

– На меня ли, Иваныч? Я думаю, на зеленое зелье она тебе глаза открыла. Я тебя за работой еще ни разу не видел. Пить да гулять, вот и вся твоя работа.

– Работать должны вы, паразиты, а мы свое давно отработали на вас. Ничего, недолго тебе песни петь, последние дни вашей церквухе осталось жить.

Довольный собой и проведенной беседой Вячеслав Иванович Худык поплелся дальше. (Я, кстати, называю этого алкаша полным именем, так как он всегда любил представляться незнакомым людям по имени отчеству, что было не характерно для деревенского жителя).

На следующий день под вечер Худык валялся около своей избы и не подавал признаков жизни. К этому состоянию все уже привыкли и спокойно проходили мимо. Часа через два около Худыка уселась собака и подняв морду к небу тихо завыла. Бабка Марьяна, соседка Иваныча, всполошилась и бросилась бежать по деревне с криками.

– Умер Иваныч, умер соседушка!

на место деревенской трагедии начал сбегаться народ. Стали звать фельдшера. Однако он отказался идти по причине сильной головной боли с похмелья.

– Смотрите мужики сами, ежели холодный – значит покойник, а ежели теплый, то ждите, когда похолодеет.

Мужики не стали дальше слушать и, подхватив упирающегося фельдшера подмышки, поволокли его к предполагаемому покойнику.

Тем временем бабы успели перевернуть Худыка на спину и сложить ему руки. Бдительная собака выть перестала и смотрела на людей чересчур печально и трагично. Какая-то бабка не выдержала и начала громко причитать. Когда фельдшер был доставлен на место, то вокруг слышалась плаксивая многоголосица. Поодаль стояли три мужика, из тех, что развешивали агитки и радовались человеческой смерти как народному празднику.

Фельдшер брезгливо приоткрыл глаз Вячеслава Ивановича, зачем-то потрогал лоб и мрачно промолвил:

– Покойник мертв.

Плач баб и радость мужиков достигли своего апогея.

К ночи покойник был положен в гроб и отнесен в церковь. Я ко всему этому отнесся довольно спокойно по причине своих крепких нервов и железной воли тем более, что ночью у меня должно было состояться деловое свидание с очаровательной подружкой.

Настала ночь. Я был в блаженстве. Моя девушка по достоинству оценила мое внимание к своей особе. На прощание я предложил слазить в церковь и посмотреть на покойника, так сказать на десерт. Какое-то время моя подруга отнекивалась, но любопытство победило. Однако уже около церкви она отказалась наотрез и, чтобы не терять своего достоинства я полез в церковное окно один.

Было темно, горела только одна лампада. Подойдя к гробу, я стал оглядывать церковь. Хотя по натуре я и смелый человек, но вид покойника в церкви ночью навевал на меня мрачные мысли. Непроизвольно я перекрестился и собрался уже выбираться наружу.

На мое плечо легла рука, и раздался голос:

– Чегой-то ты тут делаешь, парень?

Я поворачивал голову, наверное, целую вечность. В гробу сидел Вячеслав Иванович и смотрел на меня.

От моего вопля содрогнулась церковь, и десятки голубей с шумом поднялись в воздух с ее крыши. С улицы раздался не менее ужасный крик моей подруги.

– Ты это че? Я это где?

Худык свесил ноги и тупо оглядывал окружающие его иконы. Не менее тупо я спросил:

– Ты кто?

– Ты парень видно пьян, кой черт затащил меня в церковь?

Медленно приходя в себя, я стал немного догадываться о причинах появления Вячеслава Ивановича в столь странном положении. Видимо фельдшер с похмелья не разобрал, что Худык просто сильно пьян, а не мертв, а тот в свою очередь отоспался и от холода проснулся. Кстати, когда через несколько лет он все-таки умер, то пару дней лежал около дома никем не потревоженный. Все думали, что он как всегда шибко перепил.

Успокоившись, я вкратце обрисовал Славе создавшуюся ситуацию. Покойничек развеселился, и от его неудержимого смеха погасла лампада. Стало опять немного жутко, поэтому я предложил выбираться из этого не очень веселого места.

– Родной мой, ты почему кричал?

Моя подруга видела, что кто-то лезет в окошко, но не могла разглядеть лица.

– Смешно было.

Ответил Худык и с шумом свалился около несчастной девушки. Увидев живого покойника, моя лапочка дала такого стрекача, оглашая сонную деревню воплями о помощи, что я, в данный момент, вылезая из окна, упал обратно в церковь.

На этом рассказ дядюшки закончился, и мы так и не узнали, чем же закончилась эта история».

– Вот видишь, как за приятной беседой можно дорогу скоротать. Будьте любезны – Московский вокзал.

Дядюшка размашисто махнул в сторону. Впереди вырисовывался силуэт стелы на площади Восстания.

Я давно не был в этой части города, но сразу вспомнил обиходное название сего монументального сооружения, поставленного в правление Горбачева и, по мнению абсолютного большинства горожан только изуродовавшего вид площади.

– У меня есть предложение обосноваться именно на этом вокзале. – Дядюшка вопросительно посмотрел на меня.

– Вы знаете дорогой Дядюшка, я ведь и сам собирался вечера своего вынужденного пребывания в бездомной ипостаси проводить именно на Московском или Витебском вокзале. Поэтому возражений не имею.

– Вот и чудненько! Тем более, что здесь меня многие знают, а это не маловажно. Да и я многое знаю о местах дислокации бомжей и представителей закона.

Мы свернули с Лиговского проспекта на Невский, и двинулись к центральному входу на вокзал.

Я посмотрел на Дядюшку с большим интересом и решил спросить его о давно мучившем меня вопросе:

– Дядюшка, я все больше и больше удивляюсь Вам. Ваша речь не состыкуется с моими представлениями об опустившихся людях, коими, как бы то ни было, являются бомжи. Вы знакомы с Петром и видимо, хорошо знакомы, а это тем более удивительно, так как я Вас вижу в первый раз! Хотя с Петей вырос практически вместе с пеленок! Как такое может быть?

Дядюшка остановился перед входом, достал беломорину, неспешно закурил, и явно наслаждаясь от затяжек табака, сказал:

– Я расскажу о себе обязательно. Отвечу на все Ваши вопросы и рассею все Ваши сомнения. Но это будет потом. Через месяц. А пока давайте вступим в жизнь, о которой Вы знали только понаслышке. Прошу!

И Дядюшка широким жестом толкнул дверь.

– Убива-ают!!!

Я содрогнулся и шарахнулся в сторону.

Около скамейки мужчина громадного роста, с синим носом, отдающим блеском вороненой стали, держал за шиворот явно бомжиху неопределенного возраста и не торопясь, размахиваясь, бил ее своим огромным кулаком.

Женщина орала и пыталась вырваться. Она начала быстро рвать на кофте пуговицы, чтобы выскользнуть из нее и освободиться от «молотобойца».

– Э-э, а мы не должны… – Начал было говорить я, внутренне содрогаясь от воплей.

– Нет, не должны. – Быстро понял меня Дядюшка.

Он посмотрел с сожалением на бомжиху и назидательно добавил:

– Никогда, ни во что, нигде! Не вмешиваться. Таков закон выживания на этом дне жизни. Во всяком случае, пока ты не приобрел хоть некоторое признание от других бомжей. Законы здесь очень жесткие и жестокие.

Как видишь, никто другой не вмешивается в это избиение. И поверь мне – если кто-то неизвестный, а ты сейчас относишься к этой категории, начнет вмешиваться, то через пару минут здесь будут другие знакомые этого господина. И тебе мало не покажется.

Да и подруга эта, которую сейчас видишь, уж поверь мне, вступит в потасовку не на твоей стороне.

– Я постараюсь запомнить. – Несколько ошарашено проговорил я. Порядочки тут, понимаешь ли.

– Милиция тоже на подобные вещи старается глаза закрывать. – Проговорил Дядюшка.

– Почему? – Удивился я.

– Если с каждым бомжом разбираться, то здесь потребуется целая рота ментов. Особенно вечером. Но ты правильно пойми, порядок на вокзале есть и бомжи, да и просто хулиганье разное, это знает. Слышал, наверное, такое выражение: бойцы невидимого фронта? Вот и здесь они существуют.

Мы шли по внутренним дворам вокзала, и я все больше убеждался, что прожить целый месяц в состоянии бомжа будет совсем не просто. Причем не просто – это еще мягко сказано!

Все вокруг было не привычно для обычной жизни, в какой раньше я обитал. Здесь витал какой-то свой, особенный аромат города. Проходя мимо различных групп людей, вместе с косыми взглядами ощущались прямо-таки волны подозрительности, недоверия и ненависти.

Многим из нас знакомо чувство, когда тебе недобро смотрят в затылок. Так вот здесь казалось, что недружелюбно смотрят со всех сторон! У меня начало ломить в голове.

«Господи, я всего лишь полчаса в этой шкуре, а мне уже безумно хочется домой!» – подумал я. «Может плюнуть на это дурацкое пари и вернуться? Женюсь на Мирке, тем более все равно я хочу жениться именно на ней, а не ком то другом».

Я тяжело вздохнул, посмотрел на Дядюшку, не спеша идущего чуть впереди и уже было открыл рот, чтобы сказать о своем желании, но тут мой напарник повернулся, и как обычно пристально глядя в глаза, сказал:

– Конечно, можно наплевать на пари, развернуться и спокойно вернуться в свою жизнь. Все это можно. Уважать тебя за это меньше никто не станет. Тем более, почти никто об этом договоре и не знает.

Дядюшка помолчал, достал папиросу и не торопясь закурил. Я тоже молчал, так как понял, что Дядюшка сейчас скажет что-то важное, возможно нужное для меня.

– В жизни каждого человека бывают моменты, когда надо по-другому посмотреть на мир. Я не говорю, что жизнь надо в корне менять. Но знать другую изнанку жизни, города, в котором ты живешь – надо.

И еще: самый тяжелый всегда первый день, везде, в любой обстановке. Потом будет легче, намного легче. В армии ведь служил? – Скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Дядюшка.

Я молча кивнул.

– Вот так и здесь. А на первых порах я тебе буду немного помогать, чтобы не совсем забросить тебя в пекло дна города.

– Хорошо, – тихо сказал я, собираясь с мыслями – Вы, наверное, правы. Я стисну зубы и выдержу.

Да, выдержу! – Уже громко и увереннее сказал я. – Назло всему!

– Вот и молодец! Ты, кстати, не обижайся, что я сразу перешел на «ты». Так будет значительно легче именно тебе. И меня называй на «ты». А то, как-то странно будет, бомжи, а друг другу выкают.

– Договорились Дядюшка. – Уже значительно бодрее проговорил я. – И позволь тогда вопрос, тебя называть как, Дядюшка? Или в этом прекрасном обществе у тебя другая кликуха?

– Вот молодец, исправляешься! Звать меня здесь, да и в другой жизни, о которой как обещал, потом расскажу, именно Дядюшка. Ну вот, пошли братец дальше. Покажу тебе все клоачные места сего прекрасного вокзала.

Слово «прекрасный» говорю без издевки. Я очень люблю этот вокзал и вообще весь Питер. Между прочим, если ты думаешь, что в Москве меньше таких выгребных мест, то сильно ошибаешься. В Москве их еще больше. Город больше и разной гадости больше.

Клоачные места меня не порадовали. Я предполагал, что жизнь на «птичьих» правах не сахар, но увиденное вызывало во мне чувство брезгливости и жалости. Это как будто идешь по центральной улице, везде огни, реклама зазывает в хорошие магазины и рестораны, а потом сворачиваешь на тихую улочку, и мир меняется. Всего-то несколько шагов, а все уже по-другому. Ни рекламы, ни сияющих огнями бутиков. Даже прохожие, которые попадаются на глаза, кажутся одетыми иначе, проще, не вызывающе.

Первая ночевка

В первую ночь мы с Дядюшкой ночевали в каком-то полуподвале, в здании недалеко от разъездных путей. Что это за здание и для чего оно служит, я так и не понял. А Дядюшка на вопрос ответил, что-то невразумительное, типа таких зданий и зданьицев здесь полно и для чего они нужны, одному Богу известно.

– А нас отсюда не погонят? – Мне было не очень уютно на каких-то полатях, но уходить уже не хотелось. От одной мысли, что придется опять искать ночлег, мне становилось плохо.

– Нет, сегодня не погонят. Но утром надо будет рано уйти, будет обход.

– Откуда ты знаешь? – Я удивился. Вроде весь день провели исключительно вдвоем. Почти ни с кем не заговаривали, а поди, же ты, Дядюшка знает, что ночевать можно спокойно.

Правда, когда мы днем перекусывали у ларька, Дядюшка купил все-таки на свои деньги гамбургеры и пиво, предупредив, что это в первый и последний раз, так вот там только и перекинулись парой, по моему мнению, незначащих фраз с какими-то другими бомжами. От этих двух бомжей несло смрадом так, что я все старался встать с наветренной стороны.

– Мне ребята сказали, сегодня ночью обхода в этой части не будет.

– Что-то я не помню такого. – Удивился я. – Они говорили о Митриче, который с женой помирился. И все, пожалуй.

– Верно. Митрич помирился с женой, значит, она к нему сегодня придет, и он обходить не будет. А утром, чтобы по участку не было замечаний он быстренько все обежит. При этом будет гнать взашей все, что под руку попадется, от бомжей до бездомных собак. Мужик он здоровый, под руку лучше не попадаться.

Так, давай спать. Утром рано вставать, и я пойду знакомить тебя с местным контингентом. Сегодня они на тебя посмотрели, составили мнение, поэтому завтра мы сразу увидим, в какие группы тебе можно будет ходить, а куду лучше не соваться.

– Лучше сейчас расскажи, я обдумаю за ночь все.

– Нет. Завтра. Пока дойдем до основных клоповников, я тебе все и объясню. Спокойной ночи Ваня.

– Спокойной ночи. – Тяжело вздохнул я и постарался поудобнее устроиться на лежаке. Что-то я за этот день развздыхался, да все тяжело как-то. Поплакать что ли в подушку, говорят, помогает, когда плохо на душе. Жаль, подушки нет, а то точно бы разрыдался от переизбытка негатива.

С мыслями о Мирке я не скоро, но заснул.

Проснулся от ощущения, какого-то дискомфорта. Было чувство, что по мне кто-то ходит. Я испуганно открыл глаза. Нет, мне не почудилось! На моем животе сидела огромная крыса и спокойно мыла свою мерзкую зубастую мордочку!

– А-а!!! Тварь! Убью сволочь!

Я заорал так как, наверное, никогда не кричал в жизни.

Крыса, однако, даже не думала слезать с моей груди. Она смотрела мне в глаза, с каким-то удивлением и даже брезгливостью.

Краем глаза я заметил, что Дядюшка не спит и тоже наблюдает за мной. Наблюдает со спокойствием и даже интересом.

Резко смахнув крысу с себя, я вскочил с лежака и, подпрыгнув, наступил на мерзкое животное, всей массой своего тела пригвоздил ее к полу. Крыса даже не успела пискнуть. Похоже, у нее был сломан позвоночник.

– Это хорошо, что ты ее убил сразу, – заговорил Дядюшка, – иначе она бы запищала и неизвестно, сколько ее сородичей прибежало бы сюда. Особенно если она состояла на верху иерархии крысиной стаи.

– Как это? – Все еще внутренне переживая случившееся, спросил я. Поискал глазами по сторонам, увидел подобие совка и подправляя ногой трупик животного, подцепил тушку на совок.

– Очень просто. Крысы живут стаями и приходят на помощь друг другу. Ты разве не читал о жутком случае с одним из дворников?

– Каком случае? – Я замер с поднятой ногой, собираясь выйти из полуподвала, чтобы выбросить тушку.

– Иди, выброси, только подальше, а потом я тебе расскажу. Все равно уже скоро вставать. Рассвет уже начинается.

Я вылез на свежий воздух, и аккуратно размахнувшись, далеко бросил убитое животное вместе с совком.

Вернувшись, застал Дядюшку за непонятным занятием. Тот брызгал из маленького баллончика неприятно пахучую жидкость на пол и проем входа. Побрызгав, завернул колпачок и спрятал в карман штанов.

Что это у тебя, что за жидкость? – Спросил я, принюхиваясь к неприятному запаху.

– Это жидкость для отпугивания крыс и мышей. Такие производят в ВПК.

– Где-где производят?

– На одном из предприятий Военно-Промышленного Комплекса. Разработка старая, давняя, но жидкость как это говорят, работает.

– Дядюшка, – я улыбнулся впервые за прошедшие сутки, – ты-то хоть мне на мозги не капай. Нет таких средств, а если бы были, то почему их нет в продаже?

– Нет их в продаже по простой причине – производство этой жидкости очень дорогое. Что в ней только не намешано! Выпускается в очень ограниченных количествах и по спецзаказу.

– Интересно, каким это боком ты причастен к спецзаказу? Или у кого-нибудь спер, прости уж за грубое слово?

– Нет, не спер. Все это и многое другое относится к моей прошлой, а частично и к настоящей жизни, о которой я тебе уже в десятый раз говорю, расскажу значительно позднее.

Я почесал чисто по-мужицки затылок. Потом зачем-то поскреб под мышками и с ужасом сообразил, что мне хочется чесаться и чесаться.

«Мать честная! Так это же блохи!» – С содроганием решил я, брезгливо выскрябывая со своего тела невидимых тварей.

Дядюшка тихо засмеялся. Он дружески похлопал меня по плечу и успокоил:

– Не волнуйся. Здесь блох нет. Я периодически обрабатываю помещение. А вот крыса появилась здесь в первый раз. Видимо ты пахнешь вкусно. Шучу, шучу! Больше крыс здесь не будет. Чешешься ты от волнения и пережитого небольшого стресса. За последние сутки у тебя так много новых событий было, что не мудрено зачесаться.

Я успокоился и задал вопрос, мучивший меня после пробуждения.

– Скажи Дядюшка, а как бы ты поступил, если бы крыса успела позвать своих товарок? И они массово сюда прибежали?

– А я бы их перестрелял.

Совершенно спокойно и со своей вечной тихой улыбкой, ответил тот.

– Перестрелял? Чем перестрелял?

Дядюшка молча полез в глубину своего неказистого пиджачка и достал, вот это да! Пистолет с глушителем! Я неплохо разбираюсь в оружии и могу смело утверждать, что такую модель я видел впервые.

– Ну, Дядюшка, ты меня поражаешь каждый час! Я давно понял, что ты совсем не простой мужик, но теперь уже ничему не удивлюсь! Даже если ты окажешься генералом ФСБ.

Дядюшка спрятал пистолет и как-то с некоторой гордостью проговорил:

– Генерал, не генерал, но тоже не лыком шит. Ладушки, давай пойдем, сполоснем наши лица и двинемся знакомиться.

Хоть у бомжей и не принято каждый день мыться, но я все-таки не могу не ополоснуть лицо после сна. Дурная привычка.

Проходя мимо свежевыкрашенного одноэтажного неказистого зданьица, я обратил внимание, что на одной стене под краской четко выделяется надпись аршинными буквами. Букв было три. Я усмехнулся про себя, вспомнив историю, которая приключилась во время моей учебы в институте.

При институте было общежитие, причем совместное, то есть не отдельно мужское или женское, а общее. Но, правда разделенное поэтажно и с раздельным входом. Но речь не об этом. Однажды ночью какой-то придурок написал на стене известное слово из трех букв. Причем не просто написал, а вывел его чуть ли, не двухметровой величины. На фасаде. Здание было окрашено в стандартный серо-желтый цвет, а слово было написано черной краской.

Утром комендант схватился за голову, устроил полный разнос дежурившей ночью вахтерше и велел дворнику закрасить похабную надпись. Дворник размешал имеющуюся желтую краску и старательно закрасил прямо поверх черной надписи. После этого матерное слово приобрело цвет грязно-оранжевый, но уверенно читалось на стене. Комендант брезгливо отругал всех, кто попался под его горячую руку, и повелел закрасить всю фасадную стену другой краской, не желтой. Мало того, что для этой работы пришлось вызывать бригаду маляров, но после покраски стена приобрела блекло-серый цвет с выделяющимся трехбуквенным матерным словом. Слово было выпуклое, из-за количества слоев краски. Вблизи слово не очень выделялось, а вот с расстояния отчетливо все читалось. Дело, кажется, дошло уже до ректора института, который объявил выговор коменданту за порчу здания, а комендант в свою очередь устроил повальную проверку всех комнат в общежитии и заявил, что больше не будет закрывать глаза на ночные перемещения между мужскими и женскими этажами. Вечером самые «умные» студенты взяли зубило и выдолбили все слово до кирпичного основания стены! На следующий день комендант попал в больницу с сердечным приступом. Оно и понятно. Я бы тоже, увидев фасадную стену с выдолбленной до кирпичей двухметровой надписью, из трех известных букв почувствовал себя не в своей тарелке. Дело кончилось тем, что весь фасад до середины окон на первом этаже завесили плакатами типа «Да здравствует наша страна!». Ура, товарищи!

Как будто прочитав мои мысли, Дядюшка стал рассказывать:

– Один мой хороший знакомый, работали с ним вместе какое-то время, жил в приватизированной трёхкомнатной квартире. В стандартной московской пятиэтажке. А потом его дом пошел под снос, поскольку хрущобам в Москве объявлена война непримиримая. Ну, моему сослуживцу, соответственно, полагалась взамен трёшка же, но в новом доме. Однако по каким-то причинам дали ему не трех, а двухкомнатную. Он спорить не стал, так как жил один и обзаводиться семьей в дальнейшем тоже не собирался. Жил себе и радовался. Светит солнышко в окошко, птички летают, жизнь прекрасна! Но только однажды пришли к нему гости, походили по квартире, посмотрели, да и говорят:

– Знаешь что? Странно как все у тебя. Мы ведь живём в доме такой же серии, в такой же квартире, так же расположенной, но она у нас трехкомнатная. А у тебя почему-то только две комнаты. Как это так может быть?

Мой знакомый удивился, а потом задумался. Сходил он в ЖЭК, а затем и в БТИ. Там тоже поудивлялись, а потом пришли к нему большой комиссией. Стали все мерить и изучать принесённые чертежи и документы. Всё правильно, говорят, у Вас должна быть трёхкомнатная квартира. А где же она, третья комната? Нет ее. Попросили хозяина квартиры мебель от стен отодвинуть. Ну отчего же людям доброе дело не сделать, коли просят. Отодвинул. Чуть в раж не вошел, обои уже собрался отдирать! Но его успокоили, сказав, что обои могут и на стенах остаться. Стали стены простукивать, и вот тут открылась тайна Мадридского двора!

Оказалось, что при постройке дома, наши доблестные строители, одну из внутрикомнатных стен с дверным проёмом заделали фанерными листами. И забыли. А потом пришла другая бригада, штукатуров, и все, комната была закрыта от всех глаз.

Хозяин квартиры, после ремонта открытой комнаты, устроил для всех знакомых большой праздник новоселья! Как говорится, и я там был, и мед там пил.