Читать книгу Достояние павших - Сергей Малицкий - Страница 6

Вода была черной, напоминающей черное зеркало. Или черное перегоревшее масло в жаровне на тимпалском рынке. Особенно если не смотреть на заледеневшие закраины у самого берега. На горизонте едва различимо вставали Рэмхайнские горы. Точно так же, как и в том давнем сне Дойтена. «Что же это получается? – подумал он. – Выходит, что сбылся мой сон? Я стою на берегу Чидского озера, вижу его черную воду, Рэмхайнские горы за черной гладью и даже как будто что-то вроде облаков в сером небе?»

Лицо обожигало холодным ветром, но Дойтен не шевелился. Чего-то не хватало. Что-то еще таилось в сновидческом мраке. Что-то, что заставляло просыпаться в липком поту. Что-то, что являлось ему в ночном кошмаре сразу за видением черного зеркала, но чего он никогда не мог вспомнить, проснувшись. Или больше ничего и не было?

Вчера он нашел Лэна там, где и сказала Сничта. Старик и в самом деле оказался коротышкой, из-за дубового стола едва была видна его голова, да плечи, так что орудовать двузубой вилкой и ножом Лэну приходилось, поднимая локти, отчего он походил на странную птицу с шишковатой головой, напоминающей плохо очищенный от земли клубень. Тем более, что тени его локтей от света коптящей масляной лампы на беленой стене напоминали крылья. Лэн уважительно кивнул, разглядев в одной руке Дойтена ружье, но еще более уважительно крякнул, увидев бутыль в другой его руке. На столе вина не было.

– Это потом, – сказал Дойтен, усаживаясь напротив и водружая благословенный напиток на середину стола. – Сначала разговор. Меня Дойтеном зовут. Я усмиритель Священного Двора.

– Весь священный двор разом усмиряешь или по очереди, начиная с предстоятеля? – скорчил гримасу Лэн и тут же отправил в рот изрядную порцию соленых грибов. – Может, плеснешь маленько? Для мягкости горла. Ты сам-то откуда? Судя по говору из-под Нечи? Из южных ардов, что ли?

– А ты глазастый, – усмехнулся Дойтен, откупоривая бутыль. – Или ушастый, если по голосу чуешь. Из них самых. Хотя, бабка одна из слайбов была.

– Ну, это один корень, – подтолкнул к Дойтену кубок Лэн. – Что те, что другие – все из айлов. Пришлая кровь. Хотя, перемешалось уже все давно. Какого айла не вывернешь, обязательно наткнешься на даланскую нитку. Чего узнать-то хотел?

– Как ты с таким ростом умудрился в дружину попасть? – плеснул густого напитка в кубок Дойтен. – Где служил? Когда? Чем отличился?

– Подожди чуть-чуть, – подхватил кубок Лэн, опрокинул его в глотку и даже потряс, сглатывая последние капли, после чего замер, закрыв глаза и блаженно водя подбородком из стороны в сторону.

– Проскользнуло? – поинтересовался Дойтен.

– Мгновенно, – вздохнул Лэн. – Вот скажи мне, усмиритель, почему этакую прелесть не наливают к примеру вот мне? Я ведь и монету готов откатить, и вроде член совета, и спрашиваю, хорош ли нектар, а получаю все одно – или кислятину, или патоку, или брагу для увеличения ветреной погоды в собственных портах. Хотя, если откровенно, не жалуюсь. Если вот этакого, – он облизнулся, метнув взгляд на бутылку, – не пробовать, то жить можно. Сравнивать-то не с чем.

– И что за храм у тебя такой? – добавил второй вопрос Дойтен. – Сколько мне ни объясняли, никак не могу я понять. Храм Ожидания то ли воли, то ли духа всевышнего. Вы там ждете кого-то, что ли? Чем вас Нэйф не устроил? Откуда это взялось? Кто вами правит?

Лэн прищурился, выудил из блюда пучок соленой огородной травы, похрустел ею, затем хитро подмигнул Дойтену:

– Ты же не за этим сюда пришел?

– Пришел не за этим, ну так почему всякую пользу не извлечь? – пожал плечами Дойтен. – Если секрет великий или время не терпит, можешь и не рассказывать, не обижусь.

– Да не о чем рассказывать, – махнул рукой Лэн. – Служил я давно, хотя полтора десятка годочков по молодости тэрскому королю отдал. В войнах не участвовал, сам понимаешь, мирное время уж больно затянулось, но приходилось и обозы сопровождать, и с разбойниками рубиться, и… всякое разное. И вот, что я тебе скажу. Если кто-то вроде меня или еще с каким-то ущербом выживет на такой службе, то уж поверь мне, возьмет он от нее больше, чем вот такой увалень, как ты. А знаешь почему? Потому что ты жилы рвешь только в схватке, а он каждый день. Схватка у него – каждый день. И особенно часто с самим собой. К примеру, ты протягиваешь руку и берешь. А я ведь должен подпрыгивать. Постоянно. Каждый день. Вся жизнь в прыжке, понимаешь?

– И кто же выходит победителем? – поинтересовался с улыбкой Дойтен. – Поди, все равно тот, кто повыше ростом? Ты, конечно, и силу в ногах скопил, и прыгучим стал, но устал ведь? А он просто протягивает руку и берет. Да и на какой-нибудь замковой площади в строю опять все награды его. Он же приметнее? Ведь так?

– Смейся, – кивнул Лэн. – Я и сам бы с тобой посмеялся. Да и смеюсь, чего уж там. Может, ты и прав. Только вот таких, кто протянул руку и взял – жизнь частенько в жерновах в муку перемалывает. А те, кто прыгают, так и прыгают до сих пор. Тридцать лет минуло, как я службу оставил, а кое-что и в руках осталось, и в голове. И рану могу любую вылечить, конечно, не так как истинная лекарка, есть у нас одна тут в Дрохайте, но тоже справно. И отпор мерзости какой дать. Не веришь, спроси своего судью, кто четыре года назад дал отворот имни простым скорнячим веслом? Кто двух дюжих его собратьев скрутил? Спроси-спроси!

– Спрошу, – пообещал Дойтен.

– Что касается храма, – Лэн задумался и подвинул к Дойтену кубок, – то тут коротким разговором не отделаешься. Но если совсем ужаться… Он же как вот это твое вино. Сравнивать надо. Понимаешь?

– Пробовать, что ли? – сдвинул брови Дойтен.

– Ну, это-то вольному воля, – усмехнулся Лэн. – С другой стороны, мы же не о дерьме толкуем. Можно и лизнуть, если на глаз не различишь. Сам знаешь, храмов в Ардане хватает. И большие имеются вроде Храма Присутствия или вашего Священного Двора. И поменьше, и пожиже. Есть и те, что и лизать не стоит, потому как потом не отмоешься. А есть вроде нашего. Хотя, что это я? Нет других вроде нашего. Только наш и есть такой. Храм Ожидания Воли Всевышнего. Ни тебе предстоятеля с гордым чином Ата, ни совета, ни громкого обряда или шествия. Ни тебе шумного начала и долгой истории. И все же… У тебя мамка есть или была, Дойтен?

– Была, – кивнул Дойтен.

– Ну вот представь себе, – улыбнулся Лэн, глядя, как вновь наполняется его кубок, – что она ушла из дома и должна вернуться. Или папка. Это я об ожидании, если что. Ну пусть мамка. И вот ты, еще малец, решаешь для себя – убраться ли в доме к ее приходу или дерьмо по стенам размазать? Дров наколоть, воды наносить или в ларь с мукой нассать? И братьев и сестер поколотить или не стоит?

– Вот что за выбор тебя мучит? – удивился Дойтен.

– Ты же понимаешь меня, – понизил голос Лэн. – В том числе и о какой мамке или папке я говорю. Знаешь, мы же в главном ничем не отличаемся от Священного Двора или Храма Присутствия. Даже обряды их можем проводить, мало ли какая надобность возникнет. Вон, когда Райди спину прострелило, я месяц за него службу вел в его храме. Путина начнется, он ускачет по срочным охотничьим делам, опять же встану и вставал уже. Буду алтарь его локтями мусолить. Но мог бы вести службу и без алтаря, и вовсе без Храма. А мог бы и без службы обходиться.

– Это как же? – не понял Дойтен.

– А не нужен Храм, – вовсе перешел на шепот Лэн. – Или, точнее, у каждого он свой. Внутри. И молитвы не нужны. Говорить – нужно. А молиться… Ты просто знать должен, что сам ты ничем не лучше самого последнего бедняка или какого-нибудь грязного имни, и ничем не хуже короля или герцога или даже сэгата из богатого храма. И все, что ты делаешь, говоришь и даже думаешь – он, твой творец, слышит. И все. А дальше – как знаешь.

– Подожди, – замотал головой Дойтен. – То есть, ни постов, ни обетов, ничего? Одна видимость?

– Кому и видимость, а кому и подлинность жизни, – стер с лица улыбку Лэн. – И обет имеется. Был бы какой способ, выжечь на веках изнутри колдовским пламенем два слова – «Не лгать», не помещало бы. Не для усмирения плоти или духа, для памяти. И только.

– И все? – поднял брови Дойтен. – Ты сейчас мне о храме своем рассказываешь или о совести?

– Кстати! – оживился Лэн. – Совесть. Хорошее слово. Вроде и маленькое, не повернешься, а весь мой храм в нем может уместиться. Ты давай-давай, двигай ко мне кубок. Мне, чтобы в разнос пойти, нужны четыре таких бутыли. А с одной я только разговорчивее стану. Ноги и руки у меня, может, и короткие, а емкость не хуже твоей. Так чего ты хочешь узнать? Не за совестью же ты сюда приехал?

– Расскажи мне о том, как убили нюхача, – попросил Дойтен. – То, в чем ты уверен, о чем думаешь, что видел.

– Видел я мало, – вытер губы, опрокинув еще один кубок, Лэн. – Существо это мертвое уже почти остывшее, да и все. Клинок торопливой ковки, хотя и мастерского замеса видел. Кровь. Морду звериную с рваными губами и языком. Ну, и клинок вытащил тоже я. Надо же было к ране присмотреться!

– И что ты увидел? – наклонился к столу Дойтен.

– Все что нужно, все и увидел, – негромко, косясь на дверь за спиной Дойтена, отчеканил Лэн. – И доложил Байрелу. Этой белокурой суке с голубыми глазами из Тэра тоже доложил, потому как все равно бы вызнала. Но тот, кто это сделал, ошибок не совершает. Другой вопрос, что знатока вроде меня в городе еще поискать, но то, что я на месте оказался, это не ошибка, это, наверное, случайность. В ране было два меча. С хорошей лампой это и сейчас можно рассмотреть, достаточно спуститься в подвал Райди. Рана одна, но у каждого клинка свой разрез. У каждого разреза свои лепестки. Пусть и между ними всего ничего. Тот клинок, что поуже нанес первый удар. Под ребра и чуть вверх. Мастерский удар, я слюну сглотнул от зависти, когда его распознал. Умеючи можно так насадить могучего воина, что он за тобой как привязанный пойдет. Сипеть будет, собственные щеки грызть, язык, а и слова произнести не сможет, потому как острие твоего клинка возле самого сердца будет чувствовать.

– И далеко ли он так прошел? – спросил Дойтен.

– Не знаю, – пожал плечами Лэн. – Может десять шагов, а может – и больше. До двора, во всяком случае, добрался. Тут вот что важно, от такого удара крови-то много не случится. Я тебе больше скажу, усмиритель. Тут и силы особой не надо. Если хороший клинок, да есть навык, все может сладиться. Да и сладилось, как ты видишь. Если бы не я, так бы и осталось в ваших отчетах – нюхач преследовал кого-то, тот добрался до тайника, выхватил меч, проткнул врага и бежал.

– А было не так? – прошептал Дойтен.

– Не так, – кивнул Лэн. – Конечно, можно представить, что их было двое, но чует мое сердце, что мечник был один. Он, думаю, ткнул нюхача еще в трактире. В темноте. За той дверью, за которой его нашли. Вывел его во двор, довел до своего тайника, вытащил оттуда второй клинок и, всадил его в рану, одновременно вытаскивая первый. Но чуть под другим углом. Оттого он и вышел через спину. Или он так захотел, чтобы клинок вышел через спину. Чтобы даже мысли об его умении ни у кого не возникло. Но сразу скажу, что о коридоре, о прогулке этой короткой на острие меча, тебе говорю первому. Я до этого не сразу додумался. Просто все никак не мог представить. А как додумался, то представил, как будто рядом стоял.

– Увидел, как этот нюхач стоял и грыз свои губы? – спросил Дойтен.

– Он умирал, – вздохнул Лэн. – Или понимал, что умирает. И умер тут во дворе. Потому что убийца его, думаю, чуть поддал первым клинком, добрался до сердца, и втыкал второй меч уже в мертвого. Пусть даже нюхач еще и не успел упасть. Ну, а дальше понятно. Спрятал наш умелец хороший меч в тайник, откуда достал плохонький. Спрятал, чтобы потом забрать. И забрал, конечно. Проверить надо, там кровь должна быть. Вряд ли успел лезвие сразу протереть. А меч надо было оставить. Хоть какой. Чтобы не искали мечника. Человека с мечом. С тем, узким. Думаю, он дорожит им. Очень дорожит. Хотя, странное это дело – два меча под рукой. Я бы подумал об этом тоже… Но страннее еще одно – то, что он в такой запарке мог думать о чем-то и решения принимать! Другой бы сразу наутек пустился…

– И кто же этот мечник? – спросил Дойтен.

– Кто-то вроде меня, – снова закинул порцию кушанья в рот Лэн. – Или ребенок. Подросток. Думаю, что подросток, потому как других коротышек в Дрохайте нет, а я этого нюхача точно не убивал. Но если это подросток, а не ужасный воин, что умудряется фехтовать, стоя на коленях, да еще и подранков за собой так водить, то надо признать, что большое будущее у такого мальца.

– Подожди, – оторопел Дойтен. – Ты ведь не шутишь? Хочешь сказать, все это мальчишка проделал? Не может быть. Я могу предположить, что можно натаскать мальчишку с трех до десяти-двенадцати лет уверенно управляться с клинком, мастера из него можно сделать, но одно дело перед наставником гонор являть, другое – в бою действовать… Тут же нужны железная рука и стальное сердце!

– Или детская бесшабашность, – хмыкнул Лэн. – Испуг или паника тоже сгодятся. Хотя, железная рука и не помешала бы. Тут ведь как… Взрослому человеку некоторые забавы и в голову не придут, а дети… Вон, я слышал, что, когда Байрел девчонку эту приютил, она с соляной барки слезла и голодная, и в рванье всяком, всего и было, что грязная циновка за плечами, чтобы не на земле спать, ее нынешние напарники решили ее испытать. Опрокинули в зале стол и поставили ее к столешнице, мол, будем кидать ножи вокруг тебя, а ты должна стоять, чтобы мы проверили, какая ты смелая.

– И она встала? – удивился Дойтен.

– Говорят, что встала, – посерьезнел Лэн. – Побледнела из рыжей в серую, но встала. Правда, деревянную крышку от кадушки взяла, сказала им, что не верит в их умение.

– И что же дальше? – спросил Дойтен.

– Да ничего, – снова подвинул кубок Дойтену Лэн. – Все четверо успели по разу бросить ножи. И все четыре она поймала в эту деревяшку. Уж не знаю, все ли они в нее летели, но поймала. А уж там появился старший сын Байрела и задал озорникам жару. Хороший парень, кстати, у Сничты получился. Младший-то тоже ничего, но похуже.

– И снова подожди, – поморщился Дойтен. – Ты хочешь сказать, что мальчишки бросали ножи в Дору?

– Сам не видел, но так сказывают, – пожал плечами Лэн. – Да тому уж месяца два, сдружились они вроде уже. Дети – народец жестокий, но вот чтобы так… А она молодец. Не сплоховала.

– И что же? – спросил Дойтен. – Думаешь, что с нюхачом это сделал кто-то из них?

– Не знаю, – понизил голос Лэн. – Но я бы поинтересовался самым старшим из них. Ты его сразу узнаешь. У него волос черный, что деготь. Его Раном зовут. Там двое черных, так вот он повыше. Во всяком случае, он был заводилой. Только зачем тебе это? Ты сам-то на чьей стороне? Неужели не понимаешь, что этот нюхач с мешком лишь часть охоты? Смотри, накликаешь беду на отчаянную голову. Если что, я не о твоей голове говорю, а о голове этого смельчака. И вот что я еще добавлю, приятель. То снадобье, что у нюхача было в склянке в кулаке, оно не в каморке какого-то травника намешано. Уж поверь мне, такие сонные средства я когда-то только из главного храма Тэра получал. По-другому тяжкую рану и не излечишь. Только погрузить в сон. И лучше – на неделю. А там уж смотри, чтобы твой подопечный на спине не лежал, да правильно травы применяй, и все будет в порядке. Так вот – признаюсь, я храмовников не очень жалую, хотя вроде и сам из них, да и ты вроде каким-то боком. Храмовники от Храма Присутствия самые… скользкие. Кому бы они ни служили. Если это их дело, этот нюхач не один должен быть. Они по одному не ходят. Толпой давят. И знаешь, когда целое войско или его немалая часть идет давить одного человека, что-то не очень мне хочется присоединяться к такому походу.

– Ты уж не путай разбирательство с охотой, – заметил Дойтен. – Сам должен понимать, пока истина во мраке, дело можно вывернуть и так, и эдак. А что, если этот сорванец – маленькое зло, которое может вырасти в большое?

– А ты что же – провидец? – удивился Лэн. – Готов сортировать несмышленышей по шалостям? Или сам в детские годы только в белом по улицам ходил? Старикам ноги омывал, детишкам карамель в котле заваривал? В покое надо оставить этого мальчишку. Кто бы он ни был. В городе ведь мальцов хватает. И тот, кто это сделал, и без нас такого испытал, что врагу не пожелаешь.

– С чего ты взял? – спросил Дойтен.

– Продуманный очень, – объяснил Лэн. – Такие истории не от большого ума лепятся, а от большого опыта. А большой опыт приходит от долгих лет или от больших горестей. По другому не бывает. Долгих лет у него быть не могло, так что – думай сам. Хотя есть и еще один случай…

– Это еще какой? – не понял Дойтен.

– Удача, – крякнул Лэн. – Изменчивая баба, но иногда так присосется, что дух захватывает. И об этом тоже думай.

– По другому не бывает, – бормотал на следующий день Дойтен себе под нос, стоя на северном берегу Дрохайта между двух приземистых черных башен, на том самом месте, где был найден труп незнакомца с мешком. Впрочем, ни трупа, ни мешка, ни лодочника, который об этом самом трупе сообщил, разыскать так и не удалось. Даже пятен крови не было на скользких камнях. И теперь, разглядывая черную водную гладь и то и дело скашивая взгляд на крохотный островок скорняков, где торчала и каменная халупа Лэна, которая, видно, служила и часовней чудного храма, Дойтен думал, что, может быть, и в самом деле не стоит так уж стараться отыскать этого удачливого воина? Или он был не удачливым, а старательным? Трудно укрыться от кропотливого следствия, ведь тот же Мадр нашел и затертые капли крови на полу перед дверью внутри трактира, и второй тайник там же, за дверной рамой, где вполне мог быть спрятан первый меч, если он был, и потеки крови в тайнике под лестницей. Защитник не поленился еще раз сходить в подвал к Райди и снова осмотреть нюхача, но ничего больше не нашел. Рана и в самом деле оказалась непростой, но на теле существа не нашлось никаких других отметин, на одежде меток. Кинжал был прихвачен шнуром и вряд ли покидал ножны в последние несколько дней. Все, что хотелось узнать храмовым старателям, осталось в зверином носу нюхача. Особенно, если Казур не солгал судье, и нюхач действительно обнюхивал каждого. Понять бы еще, нюхал он только ребятню из трактирных служек или всех, кто приходил в заведение Байрела? Вроде бы не всегда усаживался сразу в угол, иногда бродил между столами. Пока однажды не шагнул вслед за кем-то в полумрак коридора, ведущего к нужнику и выходу во двор, и не получил удар тонким клинком под сердце. Или маленький мастер фехтования ждал там в засаде, когда переполнит опасного едока малая или большая нужда?

С утра пораньше, не дав Дойтену выспаться, Клокс потащил усмирителя через кухню в закуток, где лежали в корзинах и мешках овощи и висели сушеные травы. В трактире было еще пусто, на кухне гремели котлами трое широкоплечих поваров-сноков, но восхитительные запахи еще только начинали пробуждаться. Дойтен посмотрел на дверь, ведущую во двор, согласился про себя, что пройти незаметно через кухню нельзя, да и найденные пятна крови у другой двери вовсе исключали такую возможность, и вслед за Клоксом шагнул в кладовую. Там их уже ждали. На мешках сидели четверо заспанных мальчишек и Дора. У входа стояли оба сына Байрела. Для Клокса и Дойтена была приготовлена скамья. Откуда-то сверху падали лучи света, что подсказало Дойтену, что высоко над дверями окна все же выходили во двор, хотя со двора стены показались ему глухими. Но света этого было мало, поэтому на полу стояли три коптящие лампы, и из-за их тусклого помаргивания предстоящий разговор напоминал тайный совет.

– Холодно, – поежился младший сын Байрела – чернявый Типур. – Здесь не топят, достаточно тепла с кухни, чтобы овощи не померзли. Но так-то не медом намазано. К тому же через час уже трактир открывается, лучше побыстрее закончить. И так подняли работников раньше времени.

– Ничего-ничего, – крякнул Клокс, присаживаясь напротив пятерки. – Долго говорить не о чем. И чтоб еще быстрее обернуться, я попрошу, чтобы Тусус сам представил всех, кто сидит передо мной. А я посмотрю на них.

Дойтен бросил быстрый взгляд на старшего сына Байрела. Клокс сказал, что он похож на своего отца. Самого Байрела Дойтен успел рассмотреть лишь мельком, тот с утра стоял в дверях трактира в распахнутом овчинном, подбитом черным бархатом роскошном полушубке и сыпал проклятьями в адрес каких-то рыбаков, растянувших сети поперек одной из улиц, поминал лентяев, не вытащивших лодки из воды, которые еще день и придется вырубать изо льда. Сокрушался, что через неделю придут первые купцы, а у него «еще нечего не готово, как бы Фуар ни уверял, что все в порядке», а Дойтен пытался рассмотреть его лицо. Лицо всегда говорило о многом. И вот теперь, сличая его лик с лицом Тусуса, Дойтен понимал, что старший сын напоминал своего отца только упрямством и уверенностью во взгляде. Черты его были материнскими, пусть и как будто резкими и грубыми. А вот младший сын копией отца как раз и являлся, пусть и линии его казались вырезанными тонким резцом. Вот только уверенности во взгляде у него не было. Лишь раздражение и тоска, которыми он обливал Дору. Девчонка же словно ничего не замечала. Рассматривала обгрызенные ногти, время от времени почесывалась или ковыряла в конопатом носу, скатывая добытое в комочки и отщелкивая их под ноги Клоксу.

– Хорошо, – кивнул Тусус, который, как уже знал Дойтен, попросился у Клокса в храмовые старатели. – О каждом, значит, о каждом. Если скажу что не так, поправляйте сразу. С прошлой зимы у нас двое. Драхт и Мичан. Мичан, – под взглядом Тусуса сдвинул брови румяный толстячок лет десяти, – жил с отцом на Кривой улице. Тут недалеко. Родился и вырос в Дрохайте. Мать умерла при родах. А отец утонул прошлой зимой. Ушел под лед, никого из рыбаков рядом не оказалось. И вот, теперь его сын работает в трактире. Как видите, не похудел за полгода.

– Да уже больше, чем полгода, прошло, – заметил Клокс. – Как тебе в трактире?

– Все хорошо, спасибо господину бургомистру, – с готовностью вскочил Мичан.

– Трактирщик тебя приютил, – поправил мальчишку Тусус. – Сиди, нечего дергаться. Не в зале. А отца или называй по имени, или благодари трактирщика. Бургомистром он становится, когда из трактира выходит.

– Ладно-ладно, – успокоил побледневшего Мичана Клокс. – Бургомистр – он даже в нужнике бургомистр.

– Кем будешь, когда вырастешь? – спросил Дойтен.

– Рыбаком! – неуверенно пролепетал толстяк.

– А я буду охотником, – буркнул худой и светловолосый паренек по виду старше Мичана где-то на год. – Моя мать была охотницей. Хоть до зверя и труднее добраться, чем до рыбы.

– Драхт, – кивнул Тусус. – Мать напоролась в начале весны на том берегу на медведя-шатуна. Пока его убили, ее он успел разорвать. Мой отец оплатил ее долги, взял парня работать в зале. Если не будет дураком, может стать поваром. Задатки у него есть.

– Охотником, – стиснул губы мальчишка.

– Да хоть старшиной, – подал голос Типур, заставив Драхта засверкать глазами.

– Казур, – представил чернявого остроносого паренька Тусус, отчего мальчишка тут же расплылся в осторожной улыбке. – В конце весны пытался наниматься в поселке к угольщику. Сам вроде бы из Амхайна. Мать с сестрами погибла на ягодных сборах на окраине Бейнского леса. Отец умер от шахтной болезни. Из съемного дома парня выгнали хозяева. Да еще и жизни не давали из-за какого-то долга. Так во всяком случае он рассказывает. Мальчишка хотел добраться до Цветочного залива, искупаться в море, рассчитывал пересидеть годик здесь или в окрестностях, подработать, но не рассчитал силы. Свалился от недоедания. У угольщика мы его и забрали. С ожогами. В яму угольную он упал, хотя и шустрый. Оклемался, как видите.

– Мы тут все шустрые, – скорчил гримасу черноволосый переросток, которому явно было уже лет двенадцать. – Или жалуются едоки?

– Нет пока, – позволил себе улыбнуться Тусус. – Это Ран. Откуда-то из Кэчи. От работы не бегает, обмана не терпит, слабость презирает. Говорит, что сын колдуна, но толку-то от его колдовства здесь? Шел в Приют Окаянных, или отец послал, или еще как узнал, что там сирот принимают, но вернулся в Дрохайт.

– На время, – процедил сквозь зубы Ран и с презрением окинул взглядом Дойтена и Клокса.

– Что с отцом? – спросил его Дойтен.

– Имни, – блеснули глаза парня. – У нас черные егеря останавливались, наверное, имни отомстить решили. Налетели стаей ночью, разорвали мать, брата, отца. Я под печью спрятался. Не смогли добраться. Узкий лаз у нас под печью. Или и так… насытились.

– Деревня-то под Черной грядой? – поинтересовался Дойтен.

– Да, – кивнул Ран. – Но не деревня, а хутор. На дороге, правда, да что толку?

– И чего же ты не остался в Приюте Окаянных? – не понял Клокс.

– А ты там был? – резко повернул голову Ран.

– Внутри не был, а у пропасти постоял, – усмехнулся Клокс. – С ветераном, что там проживает, кубками постучался.

– Я тоже у пропасти постоял, – кивнул Ран. – Еще летом. Даже ночь провел в доме, что на том краю построен. И старика того видел, хотя он часто по окрестным лесам бродит. И не только его видел. Разговаривал с хромым мужиком, который в крепости старшим. Как его…

– Брайдем, – напомнил Клокс.

– Точно, – оскалил зубы мальчишка. – Посмотрел на эту крепость со стороны. И на дорожку, что к ней ведет. Даже видел, как ломает там магия ходоков. Ничего страшного, можно пережить, но не по мне это.

– Сломаться испугался? – спросил Дойтен.

– Я ничего не боюсь, – отчеканил мальчишка. – Хотя на целый год или больше оказаться в каменном мешке – не по мне это. Ненависть свою растрачивать не захотел.

– Ненависть? – не понял Клокс.

– Я должен перебить всех имни с этой стороны Черной гряды, – выпалил Ран и неохотно добавил. – Диких, конечно. Для этого мне нужна ненависть. А Брайдем сказал, что она выгореть из меня должна на пути к этим его Стеблям. С мучениями или без, но пока не выгорит, я в крепость не войду. Я и не пошел. Подумал, что подрасту, наймусь в черные егеря. Или в помощники к какому-нибудь колдуну. За кров, еду и работу. Я могу кое-что. Не здесь, конечно, но могу, можешь не сомневаться, судья. Здесь-то никто не может.

– Думал? – переспросил Дойтен. – А теперь уже не думаешь?

– Меня в Тэр берут, – гордо расправил плечи Ран. – Буду служить при Храме Присутствия, научусь владеть оружием, выучу все храмовые заклинания. Может быть, даже стану тэрским сэгатом! А имни все равно перебью!

– Даже тех, кто не виновен в смерти твоих близких? – уточнил Клокс.

– А мне без разницы, – оскалил зубы Ран.

– Эта… Алаин позавчера говорила с ним, – подал голос Тусус. – С ним, и с Казуром. Сказала мне, что именем короля Тэра забирает мальчишек на час. Мол, проверить их надо. Они выходили из ворот, дошли до середины гати. Ран зажег там что-то, потом они сразу вернулись. Типур их сопровождал. Думаю, еще два-три дня здесь, и Ран уйдет с Алаин. Как раз путина начнется. Отец уже знает. Ну, оно и к лучшему. Через два-три дня зал почти пустой будет. Весь город опустеет наполовину. Да и насильно в трактире никого не держат.

– Что зажег? – не понял Дойтен, вспомнив выжженное пятно на плывуне.

– Силу свою проявил, – улыбнулся Ран. – Ледяной плот отцовским заклинанием зажег. Но не бойся, судья. Алаин тут же погасила мое пламя. Она может. И меня научит. Многому. Она зоркая. В Дрохайте никакой магии нет, а она сумела проглядеть мое умение. Я буду служить храму. Она сказала, что такие, как я, на вес золота.

– Смотри, чтобы не переплавили, – равнодушно бросила девчонка. – А то… гордился клубень поварским хватом, пока под нож не попал, да в кипяток не булькнул. Да и не одного же тебя водили?

– Казур, наверное, не подошел, – кивнул Типур. – Я глаз с них не спускал. Осматривали их. Алаин и два ее спутника. Левую руку и у того, и у другого. У Рана рука чистая, что их почему-то раздосадовало. А у Казура ожоги. Но зачем его брали – непонятно. Он ничего не может.

– Я не могу? – едва не задохнулся от обиды Казур. – Раньше мог и теперь смогу. Чего это мне перед этой ведьмой умения свои проявлять? Думаешь, меня просто так повели? Я могу воду заморозить на ладони. Думаешь, как я из угольной ямы выбрался? Просто я закрылся перед этой Алаин!

– А то я не видел, как ты пыхтел на гати, – презрительно сплюнул Ран. – Закрылся… Закрыться может только взрослый и опытный колдун. Да и то не от всякого. У тебя силы нет. Главное, чтобы сила была. У меня она есть.

– Ты силу показывал, когда девчонку к столу ставил и ножи в нее метал? – спросил Клокс.

Парень сузил взгляд и нахохлился, а Тусус вздохнул и продолжил:

– Дора. Слезла с тэрской барки с солью в начале осени. По ее словам она из деревеньки под Маолским водопадом. Собственно торговец там ее и подобрал. По весне паводок был сильнее обычного, деревеньку ее смыло. Об этой истории я еще раньше слышал, там немало народу полегло. Вот и ее мать и бабка погибли. А отец и того раньше. Но его друг охотился где-то в здешних местах. Вот она и…

– Я решила его найти, – перебила Тусуса Дора. – Он должен мне помочь. Когда вода спала, продала остатки скарба, купила место на барке. Но хозяин оказался…

– Скотом он оказался, – сказал Тусус. – Почти не кормил девчонку, хотя, думаю, монету свою получил. Впрочем, я его давно знаю. Скупердяй. Хорошо хоть не надругался и за борт не скинул. Я бы с ним разобрался, но она рассказала все, когда его барка ушла. Теперь до следующей осени.

– Никто не будет разбираться с моими делами за меня, – равнодушно вымолвила Дора, продолжая ковыряться в носу, и добавила, бросив странный черный взгляд на Клокса. – Не нужно рожи корчить, господин судья. Перед тем, как в зал пойти, я руки помою.

– Да, – хохотнул Дойтен. – И медом обмажешься для аромата. Будь у меня дочка с таким характером, я был бы уверен, что она за себя постоять сможет. Зачем же ты встала у этого стола, зачем под ножи пошла?

– Под ножи? – удивилась Дора. – Разве что в глупой забаве поучаствовала. Ран сказал, что я трушу. Хотя сам трясся от страха, что я хозяину донесу. Не того надо было бояться. Если ломаешь всех вокруг, будь готов, что кто-то не переломится. И ломаться придется самому. Сразу видно, что хуторский. В деревне не жил.

– Ломать всех вокруг себя? – переспросил Дойтен и окинул взглядом мальчишек. Ран язвительно улыбался, а Казур, Драхт и Мичан уныло смотрели в пол.

– Ничего страшного, – поспешил объяснить Тусус. – Как это у детей бывает? Подай, принеси. Вымой за меня. Оттащи помои за меня. Бывает. Да и что они там бросали? Овощные заточки на половину ладони? Ими только чеснок колупать. Да и не умеют они еще ничего.

– Научимся, – хрипло буркнул Драхт, покосившись на доску, на которой висели связки чеснока. – Просто ножи нужны особые, и никогда промаха не будет. У нас их тогда не было.

– Мы специально мимо ножи бросали! – вдруг повысил голос Казур. – Так она чуть ли не прыгала с этой деревяшкой, подставляла ее!

– Ран бросал точно, – покачал головой Тусус. – Его бросок я успел заметить. Если бы… нож точно в грудь вошел.

– Да ей до груди еще года три в этом трактире помои таскать! – выкрикнул Ран. – А то и четыре! Сопливая она еще для груди! Она ж пока еще как водная гладь! Вот, братца своего спроси! Есть у нее что? Он уж успел ее облапать? Или нет? Или память отшибло? Разделочной доской!

– Заткни пасть! – почти завизжал стоявший до сей поры почти безучастно Типур.

– Тихо! – оборвал крик брата Тусус. – А ты, Ран, думай, прежде чем говорить. Тебе эта Алаин защиту обещала? Может и защитит. Как коврик, на который богатые особы ноги ставят, когда в нужник идут. Но она здесь обещалась быть до начала путины, а если ты не поумнеешь, то отец отставит тебя от трактира. И ты эти последние дни будешь собственные локти грызть! А ты ведь еще и расчет хотел в дорожку получить! Или нет?

Ран хотел еще что-то выкрикнуть, но лишь заскрипел зубами. Типур хрустнул кулаками. Дойтен перевел взгляд на Дору. Она по-прежнему ковыряла в носу.

– Байрел сказал, что нет тут охотника, которого ты ищешь, Дора, – окликнул ее Клокс.

Она пожала плечами:

– Я не говорила, что он точно здесь. Но он хороший охотник. Был хорошим охотником. Кто-то о нем должен быть слышать. Главное, спрашивать. Здесь много охотников. Где еще узнавать, как не здесь? Я, когда еду разношу, у всех спрашиваю.

– А если не найдешь его? – поинтересовался Клокс.

– Не знаю, – чуть ли не с насмешкой посмотрела на Клокса Дора. – Дрохайт хороший город. Здесь можно жить. Байрел сказал, что если я продержусь до пятнадцати лет, он даст мне каморку с кухней. А женихов тут полно. Выбор, правда, не очень, да и рано мне. Грудь еще не выросла.

– Рыжая к несчастью, – скривился Ран. – Если только подстилкой.

– Тебе видней, – равнодушно ответила Дора. – Впрочем, я и сама думаю, что не задержусь в Дрохайте. Может, вернусь еще. Но это потом. Будет попутный обоз в Эайд или Эдхар, попрошусь в нахлебницы. Буду кашу варить на стоянках, за лошадьми смотреть. Я все умею.

– В Эдхар? – удивился Дойтен. – Это ж почти полторы тысячи лиг! И то, если напрямки! Что ты там забыла?

– А куда мне тогда? – как будто с удивлением посмотрела на усача Дора. – В Приют Окаянных? Кому я там нужна? Не окаянная вроде. Да и не жгу и не замораживаю ничего. Вон, Ийле сказала, что я пустая…

– Но ты же сама говорила, что можешь остаться в Дрохайте! – подал голос Тусус.

– Эдхарский мост хочу посмотреть, – понизила голос Дора. – И море. Я моря никогда не видела. Если не теперь, то когда? Как будет оказия, так и отправлюсь. Как раз к лету доберусь. Байрел обещал дать расчет, если я буду хорошо работать. Я уже больше двух месяцев хорошо работаю.

– С ума сошла девчонка, – развел руками Тусус. – Но работает лучше любого мальчишки.

– Она родилась, чтобы помои таскать! – прошипел Ран.

– Жизнь рассудит, – равнодушно бросила девчонка.

– Короткой будет твоя жизнь, – скрипнул зубами Ран.

– Раньше срока не оборвется, – пожала плечами девчонка.

– Хватит уже! – повысил голос Тусус.

– Кто-нибудь может что-то сказать про тот день, когда был убит этот… нюхач? – спросил Клокс.

– Эта Алаин два часа нас вопросами терзала, – надул щеки Мичан. – Ничего мы не знаем. Ну, нюхал он. И каждого из нас. И кое-кого из едоков. Кто ж мог понять, зачем?

– А я и сейчас не понимаю! – добавил Драхт.

– Я говорил с нашими поварами, – вдруг подал голос Ран. – Проткнуть человека или даже не человека насквозь – не каждый мясник сможет.

– А что и как, – Казур сморщил нос, – нас бесполезно спрашивать. Тут и обернуться некогда. Если даже это было перед обедом, мы уже без сил почти. Только и успеваешь бегать. Никто ничего не видел.

– Ладно, – кивнул Клокс. – Идите. Пока все. И вы, Тусус и Типур, тоже. Я тебя понял, Тусус, буду думать, что можно сделать. Но, если что и сладится, придется тебе лет пять служкой при Священном Дворе обретаться, только потом может что-то выгореть.

– Я согласен, – улыбнулся, уходя, Тусус.

– Что скажешь? – спросил Клокс Дойтена, когда в кладовой они остались вдвоем.

– Никто из них, – покачал он головой. – А ты?

– Не знаю, – задумался Клокс. – Я успел перекинуться словом с Тусусом, он и в самом деле толковый парень. Так вот он говорит, что они все детки не простые. Когда такое в жизни происходит, это как после перелома, костная мозоль нарастает. И ты вроде дитенок, а вроде уже и нет. Ран полон ненависти, но не только к имни, а как бы ни ко всем вокруг. Эти кэчские колдуны – мутный народ. Не знаю, как раньше там было, а теперь, говорят, все они под Черным Кругом. К тому же, если отец Рана баловался богопротивной ворожбой, которая в ходу в тех местах, то парень может оказаться с порчинкой. Мичан – трудяга, но не силач, поэтому отстает от прочих. Но рыбак или охотник из него и в самом деле получится. Он обстоятельный и надежный. Драхт – обычный сорванец, хлебнувший лиха. Работает, сцепив зубы. Если не сломается, встанет на ноги. Казур говорит не всё. Мечтает о Приюте Окаянных. Но боится испытания на входе, собирается чуть подрасти. Считает себя пока что недостойным. Девчонка? Характер у нее, что пружина на самостреле. Я, кстати, вот о чем подумал. Если Дора мазалась медом, чтобы ее нюхач не учуял, почему она продолжает мазаться после того, как его убила? Как тебе такой выворот?

– Чтобы умный судья Клокс ее не заподозрил, – со смешком буркнул Дойтен. – Бабы все сызмальства и мажутся, и красятся. Натура такая. Все лучше, чем мочой или потом попахивать. Или ты мальцом веревкой не обвязывался и деревяшку на пояс не цеплял? Думаешь, если она из всех самая стойкая, да ловко с собственным носом управляется, то и с мечом сладит? Ты чего? Скажи еще, что этот толстяк нюхача убил. На них дунешь, все попадают, может, только этот Ран и устоит. Хотя с ножами, похоже упражняются. Видел взгляд Драхта? Посмотри, все доска, на которой чеснок висит, истыкана. Одно слово – мальчишки… Да и если на то пошло, парень пропал в той деревне. Мадр же все вспомнил по тому донесению. Именем Тис. Чернявый. Сирота. Ученик кузнеца. Может, оттого и два меча в деле? Я бы этого Рана выбрал. А если, он все придумал про Кэчу и потому и бесится, что тайна эта его корежит? Да и нож, получается, он хорошо метал, значит, кое что может. Да и опять же – если речь о ноже идет, одно к одному.

– А Казур нарочно бросал мимо, – задумался Клокс. – И тоже чернявый. И как будто напуган чем-то на всю жизнь. И зачем-то упал в угольную яму. Получил ожог. Если Алаин ищет парня по метке какой и для этого руки проверяет, тогда зачем он получил ожог именно на руке?

– Этого я тебе не скажу, – поплевал на пальцы и подкрутил усы Дойтен. – Может, случайность?

– Да это я так… – отмахнулся Клокс. – Знаешь, что мне Дилб поведал? Точно так же, как и Алаин, поступила местная лекарка Ийле. Это ее Дора упомянула. Я рассказывал – Ийле та самая, к которой приезжал Брайдем и зазывал ее в свой приют наставницей. Звонарка. За несколько дней до нашего прихода, еще и Алаин в Дрохайте не было, она вдруг выбралась из своей башни, явилась к Байрелу и сказала, что нужно проверить детишек, есть у нее сомнения в их здоровье. Но на острове она это сделать не может.

– И что же, потащила их на гать? – спросил Дойтен.

– Нет, – выбрал из корзины морковку почище и начал протирать ее платком Клокс. – Посадила в лодку. Правда, у ворот, то есть, у гати считай. На веслах Дилб и Тупур, лекарка эта на корме, пятерка на носу. Правда, что Ран, что Дора – подальше друг от друга угнездились. Вот так и оплыли весь остров. Доплыли до гати, лекарка помотала головой, мол, все в порядке и пошла к себе.

– Что, так и ни одного слова не произнесла за весь путь? – удивился Дойтен.

– Сказала, – кивнул Клокс, отгрызая морковный кончик. – Вот, на Дору ткнула пальцем и сказала, что девка совсем пустая. Про Драхта и Мичана сказала, что они хорошие мальчишки. А про Казура и Рана – «Ну-ну».

– Что? – не понял Дойтен.

– Ну-ну! – хмыкнул Клокс. – Правда, кроме этого еще попросила показать ей шеи и запястья. Мол, если на ком какие амулеты, рисунки какие вычерчены, то она может и не проглядеть порчу или заговор какой. Ни у кого ничего не оказалось. Тебе не кажется, что с ней надо поговорить?

– Когда я отказывался разговаривать с женщиной? – удивился Дойтен. – Как она на вид-то?

– Заодно и посмотрим, – снова прикусил морковки Клокс. – Ее башня на Кривом мысу. Не ошибешься. Впрочем, о ней потом. Восточнее, между двумя черными башнями в трех шагах от воды лодочник нашел труп одного из возможных помощников нюхача. Успел послать за подмогой, но затем пропал вместе с трупом.

– И что я там буду делать? – спросил Дойтен.

– Просто постой, – отбросил огрызок Клокс и полез за пазуху. – Поверь, иногда это самое главное. Вот, возьми с собой. Это тот мешок, что был в руках у нюхача. Постоишь, подумаешь, может, что в голову придет? У меня после этих мальчишек в голове вообще все перемешалось. Ты ружье хорошо закрыл?

– В личной кладовой Байрела, – показал Клоксу ключ Дойтен. – Что еще?

– Будь осторожен, – попросил Клокс. – Мадр осматривал труп того парня сегодня. Ну, который повесился в голубятне. Вестник из острога. Он не повесился.

– Утопился, что ли? – спрятал мешок за пазуху Дойтен.

– Его повесили, – ответил Клокс. – Придавили пальцами горло, гортань переломили. Судя по всему, железными пальцами. Два из них так и отпечатались. И уже мертвого повесили.

– Зачем же? – остолбенел Дойтен.

– Не знаю, – пробормотал Клокс. – Я вот думаю, а может, это все не охота, а забава такая? Игра?

«Забава такая…» – подумал Дойтен, разминая данный ему Клоксом мешок на северном берегу Дрохайта, стоя между двумя черными башнями, и вдруг замер. Ну точно же! Умар же об этом мешке говорил. Дно в два слоя, шов изнутри обметан суконной восковой ниткой. По канту – витой шнур. Но скотник же не брал в руки мешок. Что он мог увидеть снаружи? Только край шнура, да и то вряд ли? Или он видел другой мешок? Где его скотный двор? Близ островного мыса? Дилб же еще с утра кричал на площади у трактира, что обойдется этот скотник без пакли, если навоз убирать не станет. Воняет, как на Вонючем островке. Туда и переберется, если что, благо всего-то треть лиги. И будет помои в лодке возить. На северном берегу скотного двора нет, значит, он на западном. И недалеко. А что если он спрятал труп и забрал мешок?

Тяжелый удар колокола разорвал озерную тишину и даже как будто подернул рябью черное зеркало. Дойтен вздрогнул и нашел взглядом круглую башню на соседнем мысу. Кажется, и всего ничего высоты в ней, притулилась на каменном огрызке у самой воды, а загудела так, что голова готова расколоться. Если это и есть дом звонарки, ничего удивительного, что, как передал Клокс слова Байрела, ей голову перекосило. Только не в прошлом, а в настоящем.

– У меня бы глаза лопнули от такого звона, – вдруг услышал незнакомый голос Дойтен, обернулся и увидел странного человека с мешком под мышкой, который не менял осанку носильщика, а значит был набит чем-то легким. Человек показался на первый взгляд ни низким, ни высоким, лишь чуть-чуть пониже самого Дойтена. И одет был и не бедно, и не богато, а скорее удобно, да так, что не определишь, откуда он прибыл – и не из Тэра, и не из Сиуина, и не из Блатаны, и одновременно из любого места из перечисленных. И выглядел он как-то неприметно, хотя глаза сияли радостью, на губах играла улыбка, короткие волосы торчали во все стороны как у какого-нибудь рыночного добряка. И даже короткий меч на его поясе казался каким-то шутейным. Может быть, из-за ножен, украшенных шнурками и кистями?

– Неудивительно, что про эту звонарку говорят, будто ей голову перекосило, – радушно улыбнулся незнакомец, перебрасывая и в самом деле легкий мешок под другую руку. – Хорошо хоть, что звонит ее колокольчик всего лишь пару раз в год. Другой вопрос, где она его прячет? Вроде, нет звонницы на башне? А то, что есть, звенеть не может. Впрочем, какая разница? Теперь начнется. Этот звон означает, что в ночь ударит мороз, и озеро встанет. Сейчас вся местная братия помчится готовиться к путине. Места на бережку столбить. Повылезают из каменных нор, не протолкнешься на улице. А уж когда еще раз ударит колокол, думаю, при хорошем морозе через пару дней это может случиться, тогда уж ринутся в дело, – словно сам себе рассказывал незнакомец, пока не уперся взглядом в глаза Дойтену. – Не пойму, что за нож у тебя на поясе? Вроде диргский, а ковка сиуинская. Железо хоть хорошее?

– Не жалуюсь, – сдвинул к животу нож Дойтен.

– Забавная вещица, – кивнул незнакомец. – Пожалуй, получше диргского будет. Рукоять так уж точно. Это ты хорошо придумал, усмиритель, что зубила на скобе разместил. Очень хорошо. И по зубам можно съездить, и чужой клинок поймать. Не съедет. Только зря ты так его повесил, народ в городе ушлый, кошель могут и из-под исподнего вырезать, а уж нож-то и делать нечего. А что без ружья?

«Так надо», – подумал Дойтен, но ничего не сказал, потому как холодом обдало его, но не снаружи, а изнутри, да так, что заледенела и спина, и живот, и плечи, и чресла. А ноги он словно вовсе чувствовать перестал.

– Это слайбские ножны, – поймал незнакомец взгляд Дойтена. – Ты же с той стороны вроде, должен знать. Я тоже из тех краев. Потому и о диргах все знаю. Можно сказать, что из черных егерей.

– Поди у тебя и тэрский запяст есть? – неуверенно выговорил Дойтен.

– Да выдали побрякушку, – рассмеялся незнакомец и, тряхнув рукой, сдвинул из-под рукава серебряный браслет к тяжелой ладони. – Только это все обманка. Я из настоящих егерей. Не тех, что прикормлены Тэром, а из тех, что несут службу на западной стороне Черной гряды. Которые сами по себе.

– Я мало знаю про тех егерей, – сказал Дойтен. – Я и с этими, считай, не сталкивался, но те, к которым ты себя причисляешь, в наших краях слыли разбойниками похуже диргов.

– Ну, я представляю, какими разбойниками в рассказах диргов предстают арды из Нечи, – погрозил Дойтену пальцем незнакомец. – Ты ведь Дойтен? Да? А я Дейк. Уверен, что Сничта говорила про меня, хотя мне-то с ней особо поговорить не дали. Осерчал местный бургомистр, что я поклониться его женушке решил. Все-таки великая редкость – майстра. В поколении одна-две бывает на всю Ардану. А то и не одной. Ох, обломится ему еще его неучтивость… Говорила? Нет? Но если она не удостоила тебя разговором, тогда мой здешний приятель Фуар. Или Дилб. Кто-то непременно должен был сказать. Я, конечно, не такой болтун, как Дилб, но слова сплетать люблю. У нас за горами все как-то проще. А тут кругом особые порядки. Иноземцу, который приехал окунуться в черную воду, полазить по топи за кислой ягодой, полюбоваться зимней рыбалкой, когда на лед вытаскивается стеклянная рыба и нарезается тонкой стружкой, что тает во рту, трудно привыкнуть. Но привыкаю понемногу. А вообще городок хороший. Пожить можно. Но скучно! Я здесь уже месяца два. Имею последнюю задачу – дождаться путины и не сдохнуть от тоски. Хотя, думаю напоследок позабавиться как-нибудь. От всего сердца.

– У тебя столичный говор, – заметил Дойтен.

– Не сразу добрался, пришлось задержаться в Тэре, – улыбнулся Дейк, пустив во взгляд холодные искры. – Я быстро учусь. К тому же очень любопытен. Ты, кажется, тоже? Здесь ведь где-то был убит тот несчастный с мешком? Да, и лодочник, кажется, тоже где-то здесь пропал? В трактирах Дрохайта только об этом и говорят. А ты знаешь, как эти дрохайтцы хоронят мертвых? Смех да и только. Они привязывают им на ноги камень. Но веревка должна быть длиной в четыре локтя. И опускают на глубину. Стеклянная рыбица живет в придонном слое, но не на дне. Чуть повыше! Для нее это лучший прикорм. Так что, и лодочник, и этот несчастный – вполне возможно где-то там… Через неделю и косточек не останется. Там ведь перерывов не бывает. Это здесь зима, а в озере что зимой, что летом – вода одинаково холодна. И мы будем строгать ледяную рыбу, в которой плоть этого мешочника. Представляешь?

Дейк посмотрел на черную воду. И Дойтен посмотрел на черную воду, затем развернулся и пошел прочь, бросив через плечо:

– Пора мне.

За его спиной раздался смех:

– Если по нужде спешишь, то я могу и отвернуться. Мало ли, вдруг ты не тот, за кого себя выдаешь? Доброго здоровья тебе, господин усмиритель. Мое пожелание дорогого стоит, уверяю тебя! А нож у тебя хороший, точно тебе говорю! Я бы не отказался от такого ножа! У Фуара нож похуже будет, хотя он и с историей, и сила в нем немалая! Смотри, не потеряй!

Дойтен вышел по узкой улице прямо к скотному двору через несколько минут. Ошибиться было трудно. На камнях то и дело попадались блестки жира, раздавленные ободами колес. Затем пахнуло навозом.

Приземистое здание у самой воды не оставляло сомнений в своих обитателях, вряд ли свиньи могли жить где-то еще, хотя стоило задуматься, чем они заслужили внимание, которое Дойтен немедленно обнаружил. Сначала навстречу Дойтену попалась Алаин со спутниками. Он ясно разглядел ее только теперь, но спутать кого-то другого с ней было невозможно. Она шла молча, смотря точно перед собой, сияя голубым взглядом, и ее светлые, почти белые волосы развевались на морозном ветру как диргские флажки на разбойничьих шлемах, когда их конница пускается в галоп. Алаин прошла мимо Дойтена как мимо фонарного столба, но ненависть, которая ползла за ней шлейфом, усмиритель почувствовал сразу. Частью этой ненависти были двое – одутловатый тип с клыком и черномастный раздосадованный толстяк со шрамом. Клыкастый подмигнул Дойтену и оскалился в улыбке. Толстяк не удостоил Дойтена взглядом. Затем появились еще трое. Мадр, высокий светловолосый громила средних лет и Дилб. К удивлению Дойтена Дилб сокрушенно молчал, а что-то говорил, размахивая руками, незнакомец. Мадр направился к Дойтену, а Дилб и незнакомец проследовали в сторону трактира.

– Кто это? – спросил Дойтен

– Фуар, – ответил Мадр. – Вынужденный помощник и черная тень Байрела. Как по мне – гнусный тип, но под ним половина города. Ты откуда? Что случилось? На тебе лица нет.

– Забыл надеть, – отшутился Дойтен и показал Мадру мешок. – Ты помнишь разговор во дворе? Скотник расхваливал мешок. Но он не мог увидеть его изнутри. Это он украл тело того бедолаги. И мешок.

– Не угадал, – покачал головой Мадр, доставая из-за пазухи такой же мешок, как и у Дойтена. – Тот мешок, о котором ты говоришь, скорее всего набили камнями или даже песком и привязали к ногам убитого безухого и лодочника. Они тут где-то поблизости. Но мы их не найдем. Лодку пробили и тоже оттолкнули от берега. Может, даже бросили что-то для веса. Теперь, думаю, до весны. Через день-другой встанет лед. К тому же здесь очень глубоко. У тебя мешок нюхача. А этот – мешок третьего. Нюхачу помогали двое, и у каждого тоже был мешок. Но, кажется, что-то у них не заладилось. И мне это очень не нравится. Не люблю я вести дознание и одновременно собирать трупы. И мешки такие собирать – тоже не люблю. Пошли к трактиру.

– Где этот третий? – спросил Дойтен.

– В свинарнике, – обернулся Мадр. – И он, и скотник. Последний, наверное, и прятал его. Может быть, даже за мешок. Там он его и присмотрел. Во всяком случае, я нашел его в вещах скотника.

– Ты говорил с ним? – не понял Дойтен. – Он сам тебе его отдал?

– Их порубили на куски и скормили свиньям, – вытер пот со лба Мадр. – Тем же топором, которым этот Умар туши разделывал. Нет, кости еще остались, но их уже не спросишь.

– Кто это сделал? – спросил Дойтен.

– Не знаю, – пожал плечами Мадр. – Но рубщик был очень силен. Ни единого двойного удара. Силен и спокоен. Возможно тот же, что придушил и повесил паренька из острога. Тот, кто перебил голубей. Может быть, щелчками. И никаких следов. Ни одного свидетеля. И знаешь, я думаю, что Алаин тут не при чем. Она появилась там при мне и явно рассвирепела. Я думал, что придушит своих помощников. Ты что-нибудь разузнал?

Дойтен молчал. Только теперь он понял причину, по которой он бросился бежать от двух башен. Только теперь, в эту минуту он ясно осознал, что этот самый Дейк мог убить его голыми руками в одно мгновение. И похоже, что без особых усилий. Может быть, даже щелчком. Если на кого и стоило обратить внимание храмовым да и любым другим дознавателям, то именно на него. Но еще страшнее было то, что он, Дойтен, не запомнил его лица. И то, что он испугался.