Читать книгу Оправа для бездны - Сергей Малицкий - Страница 6

Через неделю Марик чувствовал себя в зеленой долине почти как дома. А может быть, и лучше, чем дома, потому что родная деревня оставалась для него чужой, и наполнившая его в последние дни легкость раньше проникала в сердце только тогда, когда он оказывался где-нибудь в светлом лесу, в котором прямые, как стебли болотной травы, сосны тщились воткнуться в голубое небо. Вот только ощущение безмятежности не могло радовать Марика, несмотря на то что встреча с мудрейшим откладывалась и, значит, пребывание в чудесной долине продолжалось. Опущенные плечи кузнеца не давали ему покоя. Насьта объяснил новому приятелю, что с приходом мудрейшего судьба Уски разрешится независимо от желания кузнеца. Баль подобное предположение не понравилось, он уже был готов отказаться от собственной просьбы, поэтому каждый день приходил к кузне, расположенной на противоположном краю долины в зарослях молчальника, что должен был поглощать узкими листьями звуки и запахи горячего ремесла. Марик стоял у входа, но отец Насьты не появлялся. Баль уже знал, что войти в жилище ремини можно только по приглашению, поэтому утро за утром упорно ждал встречи на расстоянии положенных десяти локтей от входа, но Уска либо стучал молотом в глубине недоступного взгляду двора, либо негромко переругивался о чем-то с хозяйкой, либо что-то рубил, пилил, резал, а увидеть его Марику так и не удалось.

Кузнец не появлялся даже на круглой поляне у стола, возле которого ежевечерне собирались старики и воины ремини с деревянными кубками, наполненными бодрящим древесным соком, и Марик каждое утро снова отправлялся к кузне. Но заканчивались его походы всегда одинаково – из-за полога появлялась миловидная женщина средних лет, подарившая лет двадцать назад Насьте черные глаза и полные губы, с поклоном протягивала Марику завернутый в тонкую лепешку сладкий корень, и баль с таким же поклоном отправлялся восвояси. Предложенное угощение ясно давало понять: иди, парень, тебя и сегодня не хотят видеть даже у порога. Впрочем, Насьту это изрядно забавляло. Он даже предлагал Марику приходить к кузне три раза в день, чтобы снять с него всяческие заботы о пропитании, но баль отмахивался. События подчинялись только собственному течению, и Марика это изрядно раздражало. Правда, надолго его раздражения не хватало. Стоило Марику по одной из узких троп углубиться в заросли белоствольных великанов, как его тут же окружали два или три десятка детей в возрасте от трех до восьми лет и наперебой зазывали к себе домой на угощение, требовали сражаться с ними на деревянных мечах в высокой траве, прятаться в папоротниках и если не рассказывать старинные сказания и страшные охотничьи истории, то хотя бы петь бальские песни. Так и получилось, что уже к середине недели Марик перебывал в десятке уютных бревенчатых домов, а уж из полусотни юных озорников не меньше половины знал по именам. Вот только радушие реминьских хозяек казалось ему напускным, а безразличие седых старцев – раздраженным. Да и к самодовольным мордам зеленых белок, которые возлежали на низких кровлях жилищ, никак Марик не мог привыкнуть. Мороз подирал по коже, когда видел страшные когти, выползающие из передних лап. И даже треньканье беззаботных тенек, которые жили в узких дуплянках у каждого дома, не заботясь об опасном соседстве, не приносило Марику обычной радости.

Зеленая долина была застроена довольно плотно: по прикидкам Марика, число дворов переваливало за две сотни, но, если бы жители решили и в самом деле притаиться в своих жилищах, баль, пожалуй, миновал бы пространство по одной из тропок насквозь, даже и не задумавшись о том, что пересекает реминьский поселок. Конечно, если бы смог пройти мимо чудесных деревьев, не прижавшись щекой к теплой коре, не сорвав глянцевого листа, не вышелушив ни одной шишки. Да, городом Марик потаенное селение не назвал бы, но и обычной деревней тоже. Хотя здесь точно так же, как и в покинутом Мариком селении на берегу Мглянки, мужчины по утрам уходили из жилищ, дабы вернуться под родной кров только вместе с темнотой, и не всегда в тот же самый день. Ремини занимались охотой, бортничеством, рыболовством, собирали смолу, корни, орехи, грибы и ягоды. Женщины и подростки умудрялись добывать оленье молоко и яйца лесных кур, и, судя по редкости в рационе оленьего и птичьего мяса, им удавалось это делать без особого вреда для лесных обитателей. Впрочем, после явления прирученных зеленых белок все остальное можно было считать забавным и любопытным, но уж никак не чудом. Одно не давало Марику покоя: он смотрел по сторонам и не замечал богатства. Да, ремини не просто властвовали над лесом, как баль, – они срослись с ним в одно целое, но быт их показался парню простым и скромным, достаток ни в одном доме не оборачивался роскошью, а скромность одежды и украшений вполне можно было принять за бедность. Куда же делось золото храма Исс? Или есть в сеторских лесах другие поселки, жители которых живут богаче? Именно об этом спросил Марик Насьту, когда после очередной отлучки того за пределы зеленой долины поймал приятеля у его домика, который, так же как и хижина Марика, был сплетен из упругих стеблей болотной травы, только стоял не на гребне долины, а в самой гуще одров.

– Сколько таких городов или поселков в сеторских лесах?

– Десятка два, хотя именно таких больше нет.

Насьта устало присел на низкий лежак и принялся стаскивать сапоги.

– Я понимаю, Марик, о чем ты спрашиваешь. – Ремини откинулся на спину и стал жевать вываренный с медом стебель щавеля. – Нас мало. Конечно, ремини живут не только в поселках, похожих на наш, достаточно и поселений в один или два дома, но ремини очень мало. Нас всегда было мало. В семье ремини редко бывает больше двух детей.

– Почему? – не понял Марик.

– Такушки принято, – хмыкнул Насьта. – Двоих прокормить легче, чем троих. Мы не раним землю лопатами и мотыгами, берем только то, что сам лес готов нам отдать. К тому же нас и не должно быть много – иначе не мы будем жить в лесу, а лес будет расти среди наших домов.

– Послушай… – Марик недоуменно почесал затылок. – Вот у меня был мудрый опекун. Он говорил, что никакая семья не может себе позволить иметь мало детей. Дети умирают от болезней, иногда от голода, детей воруют работорговцы, они могут погибнуть от нападения дикого зверя, наконец, дети возмещают убыток народа после войн! Ни одна семья не может себе позволить иметь мало детей! Всякий род грозит угаснуть из-за бездетности!

– Вот поэтому мы и не воюем! – кивнул ремини. – Хотя я считаю, что нам просто повезло. Почти весь правый берег Манги покрыт непроходимыми болотами! Пробраться что в наши земли, что теперь и в ваши можно только по течению Ласки, но это сумеет не всякий: пороги на реке опасные, а те, кто их знает – те же рептские кузнецы, – сами не хотят открывать дорогу кому бы то ни было к Сеторским горам. Но если кому-то ремини попадутся на зуб, то я сочувствую этому зубу. К сожалению, зубов много, а ремини мало.

– Почему вы пустили баль на свои земли? – спросил Марик. – Из-за золота?

– Ах вот ты о чем, – нахмурился Насьта. – И много ты видел золота в домах ремини? Или думаешь, что мой отец озолотился, изготавливая мечи? Он, мой драгоценный, каждый меч по полугоду между ладоней тянет. С таким выходом не разбогатеешь. Нет, парень, золото в домах ремини редкий гость. Золото – зло, парень. На себя зло тянет и со злом готово слиться неразделимо. И не выкупал Эмучи за золото долину Мглянки. Договор золотом баль скрепили, это было. Баль оказались первым народом, который пришел к ремини с просьбой. Да и немного было в вашем храме золота. Считай, что пошло оно на доброе дело. К тому же по цене земли, хотя бы той, что платят теперь за меру земли вокруг Дешты, того золота и на десятину бы от занятых баль лесов не хватило! Да и не Эмучи это был, если уж на то пошло, – Эмучи храма не покидал, другой человек… приходил. Ну… заплатил, да.

– Почему же вы отдали земли? – не понял Марик.

– Так кто же их отдавал-то? – взмахнул руками Насьта. – Соседство мы отдали, а не земли! Или ты думаешь, что вся Сетора под ремини? Человек ваш обошел все сеторские земли от моря до южных гор, увидел, что долины Мглянки ремини не жалуют, пришел к нашему мудрейшему и попросил убежища для баль. Сказал, что рано или поздно захлестнет Оветту грязью и кровью, надо будет остаток лесного народа сберечь. Вот и все. Разве мог мудрейший ему отказать? Или ты бальской же поговорки не слышал? Не откусывай кусок, что не вместится в роток.

– Не понимаю! – заупрямился Марик.

– Одры там не растут! – громко прошептал Насьта. – Почва вдоль Мглянки глинистая, не принимаются там саженцы, а ремини без одров не могут. Это как дышать! Сайды не могут без моря, хенны без степи, баль без родных лесов, а ремини – без одров. Ремини в пустыне сможет жить, если одр в ней корни пустит – лишь бы родник из-под корней бил да было что в рот бросить. Понимаешь?

Не понял тогда Марик да рукой махнул. Не его дело, с каким злом и как золото сливается. Не его дело, отчего ремини к чудесным деревьям как грибы приросли. Сок их и вправду не хмелил, горчил даже, но потом, после глотка, – слаще вина казался. Голову яснил так, словно водой черепушку изнутри ополаскивал. А так-то – какой толк от одров? Да, ни мошек, ни гнуси какой хворой в ветвях белоствольных гигантов и вправду не водилось. Шишки, правда, с них сыпались такие, что с каждой можно было орехов горсть вытрясти, а саму шишку потом в очаг бросить, где три или четыре штуки их всю ночь жар давали. Но ведь и ни ветки сломать, ни листочка сорвать со священного дерева ремини не могли! Только что жертвы деревьям не приносили! Хотя вроде бы, как и баль, верили в Единого? Демон их разберет!

– Когда мудрейший придет? – спросил Марик. – Не могу я больше тебя объедать! Или дай мне работу какую!

– Когда надо, тогда и придет, – пробурчал сквозь сон Насьта. – Работы я тебе не дам, а то и от тебя ко мне как-нибудь молодец придет с требованием долга. А объесть меня не бойся: у меня семьи пока нет. И щеки мои пока круглее всех ремини, что ты встречал. Ты сегодня руку уже перевязывал? Иди, дорогой мой, к Оре, дай поспать. Мне вечером опять в дозор отправляться. Ей помогай, у нее забот больше, чем у меня… Да не суетись зря! Придет мудрейший, скоро придет. И человек, что на встречу с тобой меня послал, тоже придет… Потерпи…

С тем Марик от Насьты и ушел, чтобы отправиться, как он это делал неизменно около полудня, к дому, где жила Ора, потому что именно она и наполняла его грудь радостью. Мог ли он думать об этом, когда отправлялся в путь? Мог ли он знать об этом, когда впервые разглядывал долину с ее гребня? Несколько холмов соединились вершинами, обнажили наружу обрывы, а внутрь обратили пологие склоны – словно для того, чтобы бьющая из полудюжины холодных родников чистая вода могла соединиться в крохотное озерцо, перехлестнуть через темные валуны и побежать единственным оврагом через орешник и иччу к Ласке. Река и в самом деле закладывала широкую петлю вокруг поселка ремини, вот только Марик едва речи не лишился, когда в первый же день, покачиваясь от слабости и вышагивая вслед за озабоченным Насьтой, миновал и озерцо, и кузню Уски, и наиболее древние одры с потрескавшейся белой корой, поднялся неприметной тропинкой на вершину желтого утеса, но, оглянувшись, никакой долины не обнаружил за спиной, а только топь во все стороны – бескрайнюю и гнетущую.

– Не удивляйся ничему, – довольно ухмыльнулся Насьта. – Всякий как может, так свое жилье и кроет. Я тебе вот еще что скажу: если кто по неразумению это болото разведать решится, то в болоте и окажется.

Не стал Марик ничего выспрашивать, повернулся к реке и увидел внизу не просто заворот искрящейся вечерними лучами Аилле реки, но ту самую отмель, на которой он впервые встретился с Насьтой и где ему привиделся танец речного духа.

– Неплохо вы устроились, – озадаченно протянул тогда Марик. – Мало вам морока колдовского, так и кроме него с трех сторон рекой прикрылись, с четвертой болотом, да и со всех четырех еще обрывом огородились! Я уж про отворотную магию не говорю! И как это только к вам дорогу всякая нечисть находит!

– Ну не так уж давно она стала ее находить, – недовольно пробурчал Насьта и поторопился свернуть на узкую, едва заметную среди каменного вьюна тропку. – Ты, приятель, будь осторожней. Шею себе не сломай здесь или еще какой ущерб не устрой.

Шею Марик умудрился не сломать, хотя пару раз с трудом удерживался на ногах и не единожды ухватывал в горсть упругие стебли, ползущие по выщербленному известняку.

Узкий берег на излучине реки образовывал мысок, густо заросший вековыми соснами, которые рядом с одрами показались бы карликовыми деревьями, и среди желтоствольных красавиц прятался каменный дом. На первый взгляд он ничем не отличался от обычного каменного дома: похожий, пусть и маленький, дом Марик сам видел в соседней деревне, когда еще семнадцати лет ходил к тамошнему кузнецу выкупить за стертую серебряную монету и тушу кабана заказанный диковинный наконечник для копья, но этот дом, кроме всего прочего, поражал и очевидной древностью. Сложенный из грубо отесанных речных валунов, он не врос в землю только потому, что стоял на огромной плоской известняковой глыбе, которая вместе с соснами надежно скрывала удивительное жилище со стороны реки. У подошвы фундамента стелились тысячелетние голубые мхи, а забитый в щели минерал за долгие годы сам окаменел и превратил стены сооружения в монолит. Издали дом казался пожилым крепышом, но вблизи являл собой насупленного верзилу. Следуя узкой тропкой, Марик обошел вслед за Насьтой диковинное жилище вокруг и разглядел в каждой стене по паре высоких узких окон, в которые не протиснулась бы и голова, и крепкую, обитую железом дверь, к которой вели узкие ступени, и тяжелые серые плиты, прикрывающие жилище сверху вместо древесной коры и тростника.

– Однако крепость, – уважительно заметил Марик.

– Всякий дом должен быть крепостью, если он не реминьское жилище, а этот домик как раз не реминьское жилище: он здесь стоял, когда еще ни одного одра в долине не было, да и о ремини в округе еще и не слышали, – проворчал Насьта, вытирая пот со лба, но повел парня еще ниже к воде, где перед полосой прибрежных кустов обнаружился и навес из толстых жердей, и уличный очаг с попыхивающим паром котлом, и несколько грубых лежаков, на которых под ветхими одеялами лежали люди. Тяжело дышала реминька средних лет, смахивая слабой рукой со лба капли пота. Морщился уже знакомый Марику воин с перевязанной рукой, на свое счастье встретивший арга на ветвях дуба. Ковырял нос темноглазый подросток. Всхрапывал крючконосый незнакомец, закутавшись в одеяло по горло.

– Вот, – огляделся по сторонам Насьта и разочарованно вздохнул. – Садись, парень, на лежак и жди лекарку свою – Ору то есть. Здесь она где-то. Теперь, пока мудрейший в селении не появится, каждый полдень тебе сюда. Конечно, пока болячки не залечишь. И то сказать, болячки! Арга прикончил, а сам только оцарапался! Ладно, некогда мне с тобой прогуливаться, пошел я. Еду тебе я в шалаше твоем оставлю, копье твое и ножики у меня в шалаше, тебе кто угодно дорогу покажет, но ты не смотри, что я в травяном доме живу – дома у нас строят, только когда жену берут, а на зиму я к отцу перебираюсь. Да ну, заболтался я тут с тобой…

Словно рассердившись на самого себя, Насьта раздраженно замахал обеими руками и засеменил обратно в гору. Марик огляделся, присматриваясь к берегу, очагу, грубой ткани, подвязанной к навесу, готовой прикрыть лежаки от ветра, пучкам трав, висящим на жердях, но, едва устало присел на серый войлок, одеяло на ближнем лежаке шевельнулось, и из-под него показалась седая голова, напоминающая лесную луковицу, как если бы ее начали шелушить от белесой чешуи, да так и бросили, даже не оторвав пука тонких корешков, отходящих от самой узкой части. Голова внимательно присмотрелась к Марику, горестно вздохнула и опять нырнула под одеяло, испустив в мнимом уединении разочарованный вздох.

– Ты, что ль, юррга убил? – пропел тонкий скрипучий голосок.

От неожиданности Марик едва не подпрыгнул, обернулся, еще обернулся – и успокоился только тогда, когда понял, что непривычную в реминьском лесу сайдскую речь извлекает из себя как раз эта самая лукообразная голова.

– Какого юррга? – Марик вздрогнул еще раз и раздраженно сплюнул на утоптанный пол. – Ты, дед, хоть знаешь, что такое юррг? Я его, конечно, сам не видел, да и как его увидишь, если не водятся они с этой стороны Манги, но старики у нас в деревне рассказывали об этом звере. Он ведь ростом мало что не с медведя, но его ни с кем не спутаешь! Он же словно громадный древесный еж! Иголки у него во все стороны, и каждая в половину локтя! Да он, даже если только мимо пробежит, может мясо до костей содрать! Хвостом махнет – насквозь иглами прошибет, вместе с самым прочным дубленым доспехом! А уж если он зубами хотя бы вскользь кого цапнет, то – все, сгребай хворост на последний костерок, сам превратишься в полузверя, и зарубят тебя свои же деревенские, как поганца неизлечимого! Вот такой зверь юррг! И убить его можно, только если вдарить по хребтине тяжелой дубиной, потому как меч его шкуру не пробивает! А тут я проткнул копьем какого-то арга. Тоже не без магии зверюга, но так-то большая собака с виду, и больше ничего. Хотя шкура у нее прочная!

– То-то и оно, – пропел из-под одеяла дедок, шевельнулся, поскреб желтым ногтем голую впалую грудь и добавил: – Собака и есть. Только на колдовство рисское надломленная. А ежом она в двух случаях становится – когда толпу на части рвет да по молодости. Молодой юррг часто иглу топорщит, вместо того чтобы зубами орудовать. А вот когда он прижимает ее, вот тут и в самом деле ни мечом, ни стрелой его не возьмешь! Ты бы спросил приятеля своего, как эта зверюга, что ты завалил, по-сайдски, а не по-реминьски зовется!

– Подожди! – Марик напрягся и даже уперся в лежак руками, не обращая внимания на пронзившую предплечье боль. – Так ты хочешь сказать, что меня юррг зацепил?

– Выходит, – зевнул дедок, явно собираясь снова задремать на свежем ветерке. – И ты при этом, парень, прости уж меня, старого, не сдох. Хотя должен был. Правда, одно объяснение у меня этому чуду пока есть.

– Это какое же? – растерянно пробормотал Марик: мысль, что он собственноручно уложил юррга, никак не умещалась у него в голове.

– Самое верное, – закряхтел дедок. – Удача дураков любит.

– А-а, – разочарованно протянул Марик и тут же раздраженно засопел. Что же это он тут прохлаждается, когда нужно срочно бежать в родную деревню, выпросив у Насьты, конечно, какое-никакое подтверждение совершенного им подвига! Да после такого не он будет стараться ровней воинам становиться, а они к нему примазываться станут!

– Загордился уже? – пропищал из-под одеяла дедок.

– С чего бы это? – задрал подбородок Марик.

– Действительно, – закашлялся дед. – Подставил дурень копье, зверь на него пастью и налетел. Гордиться нечем.

– Так уж и нечем? – стиснул зубы Марик, потому как понял, что с таким же успехом он мог бы явиться в родную деревню с телегой, груженной золотом, – славы много, а дружбы еще меньше, чем было, потому как и ту, что возникнет, на просвет проверять будешь. Да и не он ли только что втолковывал Уске слова Лируда, что настоящий воин каждую ступень, на которой стоит, сколько бы ни прошел перед этим, должен считать самой первой и самой трудной. Куда уж ему, Марику, добычей хвастаться, если он даже еще и не воин! Нашил тут лоскутов на куртку! Я убил трех медведей! Волков без счета! Тьфу!

– Чего замолчал-то? – проскрипел дедок.

– Ладно, – примирительно проворчал Марик, осторожно стянул с больной руки куртку и начал заворачивать разодранный рукав. – Я о гордости и не заговаривал вовсе. Ты бы не теребил меня зря. Чего с дурнем языком чесать? Сегодня повезло, завтра удача в кусты прыгнет. Знаешь, как бывает? Старик один мне так говорил: если петь хочешь – пой в голос, если пить хочешь – пей вдосталь…

– А если плыть хочешь, не торопись да остерегись, пока дальнего берега не разглядишь, – продолжил присказку дедок. – Петь в голос – хорошо, конечно, только вот как бы голос не сорвать. Удача-то как белка зеленая. Приручить такую зверюгу – тяжкий труд, но уж если приручил – не отстанет от тебя, пока не сдохнет. Но тут дело ведь в чем: дурень ты, не дурень – а юррга взял и от яда его не сдох. По уму, задуматься следует, за что тебя боги любят.

– Как это? – не понял Марик.

– Прикинуть надо, куда ты шел! – хихикнул старик. – Тут ведь как – удача может и в помощь явиться, а может и в яму глубокую заманить. Понять следует, дальше топотун продолжать или в обратную сторону развернуться!

– Дед Ан! – раздался юный голос со стороны реки. – Чего пристал к парню? Ладно, мне голову туманом застишь, а молодца-то что смущаешь?

Замер Марик. С утра встречи ждал, хотя даже подумать о ней боялся: вдруг и эта девчонка маревом окажется, как речной дух на близкой отмели, а как увидел, только что не задохнулся от оцепенения. От самой реки Ора поднималась. Ведро деревянное в одной руке тащила, другой волосы мокрые поправляла, а как взгляд Марика поймала, платье длинное одергивать начала, за пояс подоткнутое.

– А и вовсе не нужно его смущать! – вытянул тонкую шею дедок. – Он и без меня смущенный! Вон, посмотри-ка. Только голосок твой услышал, а уж лицо пятнами красными покрылось! Эх, жаль, что подруги твоей востроглазой нет, она бы мне скорей помогла, но так и у тебя пальцы добрые! Даже как бы не добрее, чем у нее! Жду не дождусь, когда ты мне спину мою старую поправишь! Вот ты бы молодца за водой посылала, а сама больными занялась! Смотри-ка, тут у тебя и без него пяток немощных! Со мной, конечно: без меня четыре выходит!

– Да я бы с радостью. – Ора прошлепала босыми ногами к котлу, опрокинула в него ведро и устало поправила мокрую прядь на лбу. – Я бы с радостью, да уж больно рана у него тяжела была. По уму-то, сейчас как раз его следовало бы в землю закапывать или на костер мертвенького класть, а он, смотрю, гарцует, как камень по склону. Как я могу его за водой посылать?

– Да ты уж пошли, – пропел дедок. – Заодно и посмотрим – и насчет мертвенького, и насчет раны. Ну ты что, парень, окаменел или как?

Чуть было не бегом помчался Марик вниз по склону. И помчался бы, если б грудь болью не пробило, когда он ведро за ременную петлю ухватил. Ничего, в родной деревне и больней бывало. Стиснутые зубы и не от таких ран помогали. Нашел тропку в прибрежных кустах, выбрался на берег, набрал воды, смочил голову, чтобы огненные пятна из глаз выгнать, и обратно отправился. Да, раны ранами, а силенок-то за три дня поубавилось, иначе отчего бы все как туманом застилало? Тут, главное, до места добраться, ведро возле котла ровно поставить – и не упасть на лежак, а сесть. Тем более что и на остальных лежаках народ расчухался. Мальчонка черноглазый нос в покое оставил и выставил замотанную тряпицей руку. Женщина с бледным лицом попробовала сесть. Воин с ожогом приободрился и с залихватским видом начал щелкать орехи. Прилаживая поверх одеяла примотанную жердями ногу, зашевелился крючконосый чужак. А дедок уже не лежал на войлоке, а блаженно улыбался, натягивая на худое тело серую рубаху. И запах от него шел знакомый. Марик как в полусне носом втянул, точно определил – и хвою давленую, и сок цветочный, и вар смоляной, и яд пчелиный. Вот только Лируд в состав яда добавлял больше, хвою не давил, а настаивал, да и варом не увлекался. Да, лучшее средство для старых костей.

– Денька на два, на три хватит, а потом опять приду, – старательно запихивая ноги в серые сапоги, бормотал дед. – А может, и того раньше. Ты тут, парень, девчонку нашу не обижай! Она хоть и не из ремини, а все одно как родная нам! У нее в руках всякая болячка сама собой проходит! К нам сюда со всей Сеторы ремини бредут с неизлечимыми хворями, а то, что мало их теперь, не твоего разума дело. Ремини вообще редко болеют! Зато смотри, даже репт не гнушается у нашей девчушки сломанную ногу править. Так, Вег?

– Замучил ты уж болтовней, – поморщился крючконосый. – Ничего не скажу, руки у Оры как птицы, вот только не лечиться к ней плыл я, а с делом в горы. Другое дело, что со сломанной ногой я там попутчикам моим не помощник, а обуза. Ничего, товарищи мои обратно проходить будут – и меня заберут, а то и девчонку вашу, если уговорить ее успею.

– И не надейся, Вег! – махнула рукой Ора, вливая какой-то отвар в рот женщине. – Зачем мне в Ройту? Тут я одна из немногих, а в Ройте вашей потеряюсь, как песчинка на морском берегу, да и не рептка я…

– И что с того? – Сразу стало ясно, что старую песню затянул крючконосый. – Сейчас народу в Ройте втрое против прежнего! Кого только нет! Тех же ваших дучь много, а с учетом того, что хенны Радучу уж не оставят, так и соплеменники твои Репту не покинут!

– Не нужны мне соплеменники, – тихо, но твердо произнесла Ора, прислонив ухо к груди затихшей женщины. – Не поеду я, Вег. Сердце мое молчит, и разговаривать его бесполезно, если само не заговорило. К тому же меня здесь… доля моя держит. Ты лучше скажи, что ж ты на подружку мою не заришься? Ведь и ногу она тебе вправляла, и умения у нее куда как больше моего, если все, что я знаю, – малая толика того, что у нее ухватить успела? Да и на лицо она куда как меня краше. Не просто краше: где бы ни оказалась, первой бы красавицей слыла! Или не так?

– Так, – с досадой махнул рукой Вег.

– Так, – мечтательно откинулся на спину воин с перевязанной рукой.

– Ага, – расплылся в глупой улыбке мальчишка.

– Точно так, – кашлянул дед и, почесав затылок, поднялся. – Хотя никак это, дорогуша, нашей симпатии к тебе не отменяет. Однако пойду я, болезные. Ты, парень, – он погрозил Марику пальцем, – ты Ору не обижай. Или я это говорил тебе уже? Ладно. Умные слова и повторить можно. Эх, был бы я моложе хотя бы лет на сто…

– Так, – повторил крючконосый, когда старик уже проковылял вверх по склону с полсотни шагов, а Ора занялась ладонью мальчишки. – Все так ты говоришь, только вот подружка твоя хоть и красавица, которых я и не видел никогда, но только всякий раз, как она по делам каким тебя покидает, мне прямо как стержень железный из сердца выдергивают. Ты пойми, что твоя красота нутро греет, глаз радует, а ее красота – словно молния: если ударит и не увернешься – то уж никакое лекарство не поможет. Да и глаз у нее…

– Хороший глаз, – улыбнулась Ора. – Оба глаза хорошие.

– Да, – кивнул Вег. – Как посмотрит, так тут же хочется бежать подальше. И не оборачиваться!

– Вот видишь. – Ора ловко приложила к рассеченной ладони мальчишки какой-то вар и проворно стала перематывать ее чистой тряпицей. – А что, если это только на тебя так и действует, чтобы нога твоя быстрей заживала? Бежать-то – здоровая нога нужна!

– Быстрей не быстрей, а все одно: две недели еще проваляюсь здесь, – буркнул Вег. – Как раз и Рич твоя вернется, а там уж и товарищи мои заберут меня.

– Не обижайся, Вег, – улыбнулась Ора крючконосому так тепло, что в сердце у Марика вдруг зашевелилось что-то колючее и жадное, но она уже обернулась к баль: – Теперь ты. Ну-ка показывай, что тут у тебя?

– Почему «Рич»? – хрипло спросил Марик, наблюдая, как умелые пальцы осторожно снимают тугую повязку с его ребер. От Оры пахло мазью, которой она натирала деда, а также рекой, медом и еще чем-то неведомым, но сжимающим сердце сладостной болью.

– Я знаю, что по-бальски «Рич» значит «дочь» – проговорила Ора. – Так ведь подруга моя не балька – она сайдка. Кто знает, может быть, у сайдов это слово в именах ходит? Так, что у нас здесь?

Она осторожно коснулась огромного кровоподтека, расплывшегося у Марика на левом боку. Марик поморщился от боли, но не издал ни звука.

– Ребра целы, остальное – ерунда. – Улыбка тронула ее губы. – Повязку носить не следует больше, но и резких движений в ближайшую неделю не советую. Теперь рука.

Под травяным компрессом Марик с удивлением увидел ровный шов, как будто рассеченную ткань сшивала мелкими стежками какая-нибудь деревенская умелица. Рана, которая тянулась от кисти до локтя, потемнела, пропитавшись соком тугих коричневых листьев, и почти не болела, только отозвалась покалыванием, едва Марик попытался разогнуть руку.

– Юррг рассек тебе руку не зубами, – прошептала Ора. – Игла с его шкуры вошла тебе под кожу – повезло, что одна, а то бы руку я тебе не спасла. Но ты был весь в крови зверя, так что должен был стать юрргимом и погибнуть. Я бы не спасла тебя. Рич научила меня обрабатывать и зашивать раны, но я не знаю, как остановить яд юррга. Не успела узнать, а Рич ушла как раз за день до твоего прихода. Но ты не умер. Не знаю почему. Тут моей заслуги нет. Ты был горячим, словно тебя трясла болотная лихорадка, а потом холодным как лед – я только смазывала тебе раны и вливала в рот настой папоротника. Ты выкарабкался сам.

– Откуда выкарабкался? – хрипло спросил Марик.

– Вот Рич вернется, и мы узнаем, – улыбнулась Ора и вновь затянула ленту на прижатых к руке Марика свежих листьях. – Она редко уходит надолго. Вот пока и все. Завтра в полдень я сменю повязку на твоей руке.

Марик посмотрел на Вега, перевел взгляд на ремини. И тот, и другой смотрели на Марика с досадой. Однако Ора легко избавила их от недовольства, всего лишь улыбнувшись каждому.

– Пойдем. – Она поманила Марика рукой. – Я скоро буду кормить больных, но у меня кое-что есть для тебя.

Не чувствуя под собой ног, Марик добрел до каменного дома, поднялся по узким ступеням к двери и ступил на пол, выложенный из отшлифованного камня и засыпанный свежей травой. От стеблей и цветов в прорезанном узкими окнами зале пахло лугом, и Марику даже показалось, что ноги у него подкашиваются, когда Ора шагнула к одному из тяжелых сундуков, стоявших вдоль стен, и луч Аилле пронзил ее платье насквозь.

– Возьми, – подняла она тяжелую крышку.

– Что это? – Марик взял в руки сверток.

– Одежда. – Она смотрела на него твердо. – Рубаха. Порты. Ткань на ноги. Исподнее. Возьми, потом, когда твои раны пройдут и ты продолжишь путь, – она произнесла последние слова с некоторым усилием, – я дам тебе кое-что посущественней.

– Почему я должен брать это? – Марик почувствовал, как дыхание перехватывает в груди. – Я не возьму!

– Послушай, – взяла она его за руку. – Юррг приходил, чтобы убить именно меня. Это точно. Я знаю.

Ора смотрела на Марика спокойно, но за ее спокойствием стояли и усталость, и воля, и такая уверенность в собственной правоте, что Марик только и смог пробормотать:

– Ты мне ничего не должна.

Она что-то поняла, потому что улыбнулась уголками губ и спросила:

– Не трудно было сходить за водой?

– Справился! – гордо выпрямился Марик.

– Каждый день после полудня будешь помогать мне. Работы много. За неделю уж одежду-то отработаешь.

«Каждый день!» – запело в груди Марика, и он судорожно кивнул.

– Только не болтай при них. – Она улыбнулась, глядя, как Марик, прижав сверток к груди, пятится к двери. – При больных да и в селении не говори лишнего. И не переспрашивай никогда ни о чем. Ты никогда не станешь ремини. Ремини никогда не станут баль, дучь или сайдами. Мы всегда будем здесь чужими.

– А тебя я могу спросить? – неожиданно буркнул Марик.

– Да… – Она замерла.

– Там, в тот же день, когда приходил юррг… – Он запнулся. – Там были такие уродливые создания, похожие на людей. Эти твари тоже приходили, чтобы убить тебя?

– Нет, – вздохнула она. – Те твари приходили, чтобы убить Рич. Но у них ничего бы не вышло, даже если друзья Насьты пропустили их. Рич справилась бы даже и с юрргом.