Читать книгу Слепая ярость - Сергей Майдуков - Страница 6

В середине января зима уверенно вступила в свои права, заявив об этом двадцатиградусными морозами и снежными заносами. Рабочее место Лунева находилось в вестибюле детского дома, в маленькой пластиковой кабинке, которую раньше занимал Горелов, предшественник, погибший в недавней аварии. Второй пост размещался в караульном помещении возле ворот, но он пустовал.

Лунева это нисколько не напрягало. На крохотном столике в его скромном «кабинете» стоял допотопный компьютер с выпуклым экраном и пожелтевшей от времени клавиатурой. Очень неказистый, зато подключенный к интернету. Долгое время Лунев к нему не прикасался, а потом все же решил навести порядок на рабочем столе и в папках компьютера. Зачем хранить то, что осталось от прежнего хозяина?

По-видимому, в последний раз компьютер был выключен второпях, без стандартной процедуры, поэтому, когда интернет был запущен, на экране появился открытый почтовый ящик с фамилией Горелова. Лунев собрался просто закрыть страницу, но его привлекла тема неотправленного письма, в которой значилось: «Генпрокурору Бужанову».

Приблизив лицо к экрану, Лунев застыл. Он прочитал то, чего никак не ожидал здесь увидеть. Горелов утверждал, что в детском доме «Парус» творятся страшные вещи, о которых он хочет рассказать генпрокурору при личной встрече. Далее Горелов просил назначить дату и время, когда его могли бы принять в областной прокуратуре. Судя по тому, когда был создан черновик, охранник погиб всего через несколько часов после того, как закончил писать это письмо.

«Только этого мне не хватало, – подумал Лунев, нахмурившись. – Хотел начать все с чистого листа, и вот тебе раз! Не успел даже освоиться на новом месте, как уже вляпался во что-то. И дернул меня черт читать чужие письма…»

Как бы Лунев ни хотел сделать вид, что ничего серьезного не произошло, все его мысли снова и снова возвращались к содержанию электронного черновика. Он понял, что пока не узнает правду, не успокоится. Раньше в смерти Горелова он не видел ничего странного, но теперь она была подозрительно похожа на замаскированное убийство. Или это лишь удивительное совпадение? Поскольку Лунев не верил в мистику, то сразу отмел возможность случайности. Дело было нечисто, и с этим ему предстояло разобраться.

Чтобы лучше вникнуть в то, что происходит в детдоме, Лунев решил использовать свои обеденные перерывы для знакомства с персоналом. Общаясь со слесарем и поварихами на отвлеченные темы, он старался найти хоть какую-то зацепку, которая подсказала бы, что имел в виду Горелов. Но из слов тех, с кем Луневу довелось поговорить, он усвоил одно: воспитанники детского дома накормлены, обеспечены всем необходимым и, насколько это возможно в их случае, счастливы. Ему не удалось заметить ни одной подозрительной детали. Тогда Лунев решил перейти к общению непосредственно с самими детьми. Но это оказалось не так просто, как он думал.

Дети в детском доме делились на две категории. Одни, так сказать, были продвинутые. Они учились по общеобразовательной программе, читали интересные книги и имели неплохую успеваемость. Среди них попадались даже довольно одаренные, которые играли на музыкальных инструментах и слаженно пели хором. К сожалению, таких питомцев было меньшинство. Пообщавшись с ними, Лунев услышал от них лишь подтверждение слов персонала: жизнь в детском доме идет гладко, как по маслу.

Но основная масса здешних воспитанников относилась ко второй категории, имеющей множество нарушений психики и пониженный уровень интеллекта. Таким детям было не дано блистать на уроках или разговаривать со взрослыми о прочитанных книгах. Все, что было возможно, – это обучить их элементарному чтению, простым бытовым действиям и легкому труду. Дать, так сказать, базу, необходимую для жизни. Как ни старался Лунев, но расспросы таких детей ни к чему не привели. Они лишь лепетали что-то невнятное или замыкались в себе.

Ненамного больше пользы принесло и общение с няней Еленой Горобий и воспитательницей Татьяной Малаховой. В ответ на вопросы Лунева они недоуменно пожимали плечами, мол: «А что у нас может быть не так?» Получалось, что все были довольны: и воспитанники, и воспитатели. Следовательно, Горелов написал это письмо в приступе белой горячки? Или у него была нездоровая фантазия? Еще он мог хотеть кому-то отомстить, рассказав генпрокурору вымышленную историю об ужасах детского дома «Парус». И было бы это похоже на правду, если бы не одно но, заключавшееся в том, что Горелов погиб. С большой долей вероятности он был убит. За что? За поклеп? Это вряд ли.

Во время одного из обеденных перерывов Лунев решил ненавязчиво выяснить у Алены, что она думает о Горелове. Он направился к ней. Целый день его преследовал неистребимый запах тушеной капусты, от которого было невозможно спрятаться даже в самом укромном уголке. Теперь, когда Лунев шел по длинному коридору, покрытому оранжевым линолеумом, запах стал просто невыносимым. Вместо чувства голода, которое должно было возникнуть от ароматов еды, к горлу подступала тошнота. Лунев с детства ненавидел тушеную капусту, которой почему-то всегда обильно кормят в детских учреждениях.

Миновав коридор, Лунев оказался возле приоткрытой двери в кабинет, где могла находиться Алена. Он легонько толкнул скрипнувшую дверь. Алена действительно оказалась внутри. Здесь аромат свежезаваренного кофе наконец перебил запах еды, мучивший Лунева. Он заметил на столе красную чашку с дымящимся напитком. Но сама Алена стояла у окна, за которым кружились крупные легкие снежинки. Она задумчиво покачивалась из стороны в сторону в такт музыке, звучавшей у нее в голове. Можно было подумать, что Алена держит на руках младенца, которого нужно убаюкать.

– Гм-гм, – кашлянул Лунев, перешагнув порог. – Не помешаю?

Алена вздрогнула, словно ее разбудили, и обернулась.

– Нет, конечно. – Она вымученно улыбнулась бледными губами. – Я могу тебе чем-то помочь?

– Я тут хотел спросить… – Смутившись, Лунев провел ладонью по коротким волосам. – Возможно, мой вопрос тебе покажется странным, но… Что ты думаешь о Горелове?

Несколько секунд Алена удивленно разглядывала лицо Лунева, как будто хотела спросить: «Ты серьезно считаешь, что я буду говорить с тобой о нем?» Потом напряжение в ее лице сменилось не то безразличием, не то напускным спокойствием и она ответила:

– Дима был хорошим человеком. Он мне всегда нравился.

Она произнесла это таким тоном, как будто Лунев спросил ее о чем-то слишком личном, куда ему не стоило лезть. Он заметил, как Алена опустила глаза, стараясь скрыть выступившие слезы. Переборов неловкость оттого, что доставляет ей дискомфорт, он все же решил не отступать.

– А ты не замечала, что Горелов в последнее время как-то странно себя вел? – спросил Лунев как можно мягче.

– Замечала, – кивнула Алена, на этот раз смутившись. – Дима и в самом деле в последние дни был чем-то встревожен. Но я не стала лезть ему в душу. – Она покачала головой. – Мало ли что. У каждого есть право на личную жизнь.

После этих слов у Алены между бровей появилась скорбная морщинка и девушка снова отвернулась к окну.

Лунев понял, что разговор вызвал у Алены не самые приятные эмоции, но не понимал почему. Потоптавшись немного за ее спиной, он посмотрел на ее слабое отражение в окне. У Алены было такое открытое и приятное лицо, что ей хотелось доверять. И в то же время ее хотелось опекать, как маленького ребенка. На мгновение Лунев решился рассказать ей о письме Горелова, но потом его что-то остановило. Развернувшись, он так тихо вышел из комнаты, словно боялся снова испугать Алену.

Спустя пять минут тайну ее грусти открыла уборщица Вера – крупная рыжая женщина с кожей, напоминавшей по цвету живот камбалы. На вид ей было лет сорок, но одевалась она весьма вызывающе, несмотря на свои габариты и далеко не юный возраст. Когда к ней подошел Лунев, Вера, опершись на швабру, как дачник на лопату, изучающе посмотрела на него водянистыми глазами. Услышав, в чем суть его вопроса, она очень оживилась и заговорила о Дмитрии Горелове так охотно, как никто другой. Казалось, этот разговор доставлял ей массу удовольствия.

– Дима? – Она заговорщически улыбнулась и понизила тон. – Его настроение могло зависеть только от одного человека – от нашей, хи-хи, Аленушки.

– От Алены? – Лунев не смог скрыть удивления. – Что вы имеете ввиду?

Вера сморщила нос.

– Давай на «ты» и без церемоний.

– Хорошо, – кивнул Лунев.

Улыбнувшись, Вера продолжила:

– О близких отношениях Колесниковой и Горелова у нас все знают. – Вера произнесла это особым тоном превосходства, наслаждаясь тем, что теперь в их коллективе появился тот, для кого это все еще новость. – Они были соседями по дачному поселку. Как его? «Радостный»? «Счастливый»? Нет, вспомнила: «Отрадный». Ну, и закрутился, так сказать, служебный роман. Проще говоря, шуры-муры. – Она описала указательными пальцами обеих рук несколько кругов, а потом прижала их друг к другу, словно их притянуло магнитом. – Потом между нашими голубками что-то произошло, и в результате они расстались, но остались друзьями.

«Знаю я такую дружбу, – подумал Лунев. – Сам не раз дружил. Особенно с красивыми дружбу водить приятно. А главное – никакой ответственности в таких отношениях».

Но вслух он произнес совсем другое:

– Спасибо за информацию, но это уже больше, чем я хотел узнать.

– Всегда буду рада помочь! Обращайся. – Вера хихикнула и принялась елозить мокрой шваброй по полу, поглядывая на Лунева.

От ее взгляда ему стало так неловко, как будто он неожиданно оказался без штанов.

Коротко поблагодарив уборщицу, он пошел прочь. По непонятной причине его настроение резко испортилось. Вроде бы ничего не произошло, а ощущение было такое, будто он услышал об измене своей возлюбленной.

Оставалось время продолжить расспросы, но Луневу вдруг расхотелось копаться в истории Горелова. К тому же Шубская предупредила его, что в детский дом сейчас приедет Ангелина Эдуардовна Мягкова, та самая владелица благотворительного фонда «Энджелс Харт».

Лунев занял свое рабочее место. Чтобы как-то отвлечься от мыслей о связи Алены с Гореловым, он пытался решить, где проведет будущий отпуск, и воображение услужливо подбрасывало ему красочные картинки с видами джунглей и саванн, где трещали автоматные очереди, рычали бронетранспортеры, ухали мины и хрипели умирающие. Вернуться туда? Эта мысль не казалась такой уж нелепой. Внешне Лунев целиком и полностью вписался в размеренную будничную жизнь страны, но внутренне он все еще оставался боевым офицером, наемником, военным профессионалом. Смерть Горелова пробудила в Луневе прежние инстинкты. Они не позволяли полностью расслабиться, держали на взводе.

Наконец дверь распахнулась, впустив в здание – вместе с облаком пара и роем снежинок – элегантную женщину лет тридцати пяти, лицо которой до половины утопало в пушистом воротнике шикарной шубы.

«Мягкова», – подумал Лунев, которому стало неожиданно тесно в будке. Своей холодной красотой она напоминала Снежную Королеву из сказки Андерсена. Казалось, если она сейчас пристально посмотрит на Лунева, его сердце может превратиться в льдинку. Но этого не случилось, Мягкова прошла мимо – такие женщины всегда проходят мимо, не удостаивая вас взглядом.

Сразу за ней проследовал крепкий мужчина в маленькой шапке, надвинутой на глазки-буравчики. Он был похож на глупого, но опасного зверька. Мужчина тащил тяжелые пакеты, которые, судя по коробкам, торчащим из них, были доверху набиты сладостями.

– Не отставай, Любимов! – прикрикнула Мягкова, не повернув головы.

«Бим», – мысленно окрестил охранника Лунев. Почему? Что это означало? Он понятия не имел, но прозвище сидело на Любимове как влитое.

– Куда это все, Ангелина Эдуардовна? – пропыхтел он, изнемогая не столько от веса своей ноши, сколько от обилия пакетов, норовящих выскользнуть из рук.

– Неси на кухню, – распорядилась Мягкова. – Я буду в кабинете Клары Карповны. Когда подъедут Хопкинсы, вы с Абросимовым проводите их ко мне.

«С Бомом», – мысленно поправил Лунев и вдруг смутно вспомнил, как родители рассказывали ему в детстве байки про какую-то шутовскую парочку то ли клоунов, то ли комиков, то ли еще кого-то. «Здравствуй, Бим, ха-ха-ха!» – «Здравствуй, Бом, хо-хо-хо!»

Но смешно почему-то не было. Даже когда Бим потрусил по коридору и, рассыпав подарки, принялся собирать их, отставив мощный зад.

Мысли Лунева были заняты совсем другим. Он думал о владелице благотворительного фонда «Энджелс Харт».

* * *

Мягкова была из тех женщин, которые знают себе цену. Она прекрасно понимала, насколько хороша собой, и не скрывала этого, отчего на ее лице всегда присутствовало надменное выражение. Безупречный макияж и маникюр только подчеркивали ее физическое совершенство. Также Мягкова знала, что она прекрасный оратор, способный заставить слушать себя не перебивая и, главное, не возражая. Она любила бывать на публике и произносить речи. Сейчас, расположившись за столом в кабинете Клары Карповны, она наслаждалась моментом, хотя здесь присутствовали всего три слушателя, вернее слушательницы. Это были старшие воспитательницы и сама Клара Карповна Шубская.

Поправив и без того идеальную прическу, Мягкова продолжила свою речь:

– Некоторые постоянно баламутят воду, вопрошая: для чего нужно отдавать этих несчастных неполноценных детей в чужие руки? Не просто в чужие, а в иностранные…

– Завидуют, – вынесла приговор одна из воспитательниц. – Сами хотели бы за границу, и чтобы жить там на всем готовеньком…

– Татьяна Викторовна! – одернула ее заведующая. – Давайте без этих ваших комментариев. – Она виновато улыбнулась Мягковой. – Продолжайте, прошу вас.

Почетную гостью, обожавшую находиться в центре внимания, не пришлось долго уговаривать.

– Такие скептики часто подходят ко мне и задают свои бестактные вопросы, – произнесла она, презрительно щурясь, словно эти скептики и сейчас незримо стояли перед ней. – А я говорю им, говорю так, м-м… – Задумчиво выпятив губы, густо покрытые лаковой алой помадой, Мягкова бросила взгляд в окно. – Закройте свои глаза и попробуйте в таком состоянии пожить, например, час, а лучше – день. Походить по дому, не натыкаясь на предметы, заняться своими обычными делами, пообщаться с близкими… – Мягкова сделала многозначительную паузу. – Потом, когда вы наконец откроете глаза, вы вдруг поймете, насколько вы на самом деле счастливы. – Нащупав на столе шариковую ручку, она принялась вертеть ее в руке. – А после этого я напоминаю им, что никто не хочет заниматься слепыми после того, как им исполнится восемнадцать лет. Вообще никто! Ни одна бюджетная организация. – Мягкова постучала ручкой по столу в такт своим словам. – Затем они вырастают и перестают быть детьми, многие из них заканчивают жизнь в полном забвении в интернатах и домах престарелых, беспомощные и никому не нужные.

– Мы все это прекрасно знаем, – начала была воспитательница по фамилии Кунцева, но Клара Карповна шикнула на нее.

Мягкова притворилась, что не расслышала реплику.

– Вот почему нужны усыновления и удочерения! И пусть иностранцы, пусть даже американцы или вообще какие-нибудь японцы, лишь бы не прозябание во мраке без надежды, без радости, без душевного тепла. Дай бог, чтобы к нам приезжало побольше таких великодушных и щедрых людей, как мистер и миссис Хопкинс, с которыми вы сейчас будете иметь честь познакомиться. Они британцы. Уроженцы туманного Альбиона, так сказать.

Сразу после этих слов в кабинет зашли худощавые бледнолицые супруги.

– А вот и они. Прошу любить и жаловать, мистер и миссис Хопкинс собственными персонами!

Мягкова встала из-за стола навстречу вошедшим и сделала призывный жест, после которого воспитательницы и заведующая бросились жать визитерам руки и произносить английские, как им представлялось, слова и фразы. Скромно улыбаясь, британцы принялись здороваться со всеми присутствующими, повторяя свои «хэллоу», сопровождаемые короткими английскими тирадами. Их произношение было слегка гнусавым и малоразборчивым для непривычного уха.

– Хопкинсы приехали к нам из графства Ланкашир, куда хотят забрать не одного, – Мягкова торжественно подняла вверх указательный палец, – а сразу двух детей, мальчика и девочку, чтобы они там жили как брат и сестра.

Женщины одобрительно загудели. Британцы смотрели то на них, то по сторонам, рассеянно улыбаясь. Оба были одеты в яркие спортивные куртки, резко контрастирующие с их бескровными лицами.

– Свой выбор гости уже сделали, и мы его согласовали, не так ли?

Вопросительно приподняв брови, Мягкова повернулась к Кларе Карповне. Та замахала руками, словно лопастями ветряной мельницы:

– Конечно, конечно!

– Тогда давайте займемся формальностями?

– Конечно, – согласилась Клара Карповна все с тем же энтузиазмом. – Потом отпразднуем это знаменательное событие. Правда, вынуждена заранее извиниться перед уважаемыми гостями. Сегодня детей вам отдать не смогу. Завтра. Облздрав вначале должен утвердить все, что мы с вами сейчас подпишем.

– It’s fine, – закивали англичане, выслушав вольный перевод Мягковой. – Don’t worry, we understand…[4]

Когда бумаги были подписаны, в кабинет привели двух слепых детей: белокурого Костю Рыкова с огромными бесцветными глазами и светленькую Аллочку Камневу с милыми ямочками на щеках. Затем все вместе отправились в актовый зал, где собрались все обитатели «Паруса».

Хопкинсов вывели на сцену, где за длинным столом, покрытым зеленой скатертью, восседала счастливая Клара Карповна со старшими преподавателями. Было произнесено несколько коротких прочувствованных речей, внимая которым, Хопкинсы не забывали гладить своих избранников по головам и плечам. В какой-то момент, совершенно неожиданно для всех, Аллочка расплакалась. Миссис Хопкинс, присев на корточки, принялась лопотать по-английски что-то ласковое, касаясь то животика девочки, обтянутого полосатой кофтой, то ее мягких волос, перехваченных бархатным обручем.

– Alice in the Wonderland[5], – провозгласил мистер Хопкинс, указывая на девочку. – The pool of tears[6].

Никто ничего не понял, но все захлопали, в том числе и слепые дети, которые могли лишь догадываться о происходящем. Когда Аллочку удалось успокоить, англичане через Мягкову официально подтвердили свое согласие стать опекунами и родителями двух воспитанников «Паруса». Потом, извинившись, они стали пробираться к выходу, оставив взволнованных Костю и Аллочку на сцене. При этом мистер Хопкинс с виноватым лицом повторял: «Toilet, toilet»[7], а его супруга толковала что-то про long way, tea и cold weather[8].

Во время их отсутствия на сцену вышел вокальный квартет и затянул горестную песню про дом, где горит очаг… или свеча, – слов Лунев не разобрал. Он только что покинул зал, чтобы никто не заметил его отсутствия на посту, но, прежде чем вернуться в свою будку (Лунев называл ее про себя собачьей), он решил заскочить в туалет. Хотя здешние мальчики были слепыми, Лунев, как всегда, не пристроился к писсуару, а уединился в кабинке. Он уже застегивался, когда в туалетной комнате раздались голоса. Их было два: мужской и женский. Последнее обстоятельство заставило Лунева задержаться в укрытии, и вот что он услышал:

МУЖЧИНА: «Скорей, скорей! Так кумарит, что сейчас загнусь».

ЖЕНЩИНА: «Да не трясись ты, Рафик! Минуту не можешь потерпеть?»

МУЖЧИНА: «Не могу, Лара. Говорю же: кумар у меня нехилый. И вообще, по уму надо раз – и бегом обратно. Чтоб никто не засек».

ЖЕНЩИНА: «Доставай зажигалку. Грей».

МУЖЧИНА: «Блин! Жгут в машине остался!»

ЖЕНЩИНА: «В сумочке у меня жгут. На!»

(Возня. Шуршание. Перетаптывание)

МУЖЧИНА: «Песня закончилась. Хлопают. Засада, Лара!»

ЖЕНЩИНА: «Другую споют. Руку давай. Жгут зубами держи».

Очень тихо и медленно Лунев встал на унитаз и выглянул поверх перегородки. Перед ним, отбрасывая красочные блики на белоснежные кафельные стены, стояли супруги Хопкинс в своих веселых куртках. Она делала ему укол в вену, чуть ниже локтевого сгиба. Он ждал результата, запрокинув голову и зажмурив глаза.

Вот тебе и англичане. Хотя какие, к черту, англичане, если они изъясняются на чистейшем русском языке, да еще сдабривая его жаргонными словечками и матом? Обычные наркоманы. Разве можно доверять таким детей?

Первым побуждением Лунева было выскочить из засады, схватить лжебританцев за шкирки и притащить их прямиком в актовый зал, откуда они улизнули. Выставить мерзавцев на всеобщее обозрение, да еще парой тумаков наградить. Но это было бы настоящим шоком для несчастной детворы. Слепые малыши верили, что взрослые способны о них позаботиться, доверяли им. Что будет с их сердечками, когда они узнают правду о проходимцах, представившихся миссис и мистером Хопкинс? И как это скажется на репутации «Паруса»? Обрадуется ли Клара Карповна прилюдной расправе над Ларой и Рафиком?

Дождавшись, пока эти двое ширнутся и уберутся из туалета, Лунев вернулся на свой пост. Поразмыслив немного, он решил не поднимать скандала, не вызывать полицию, а обратиться прямо к Мягковой. Пусть ее бодигарды скрутят жуликов без свидетелей, допросят и доставят куда следует. И пусть она сама решит, как объяснить случившееся Костику и Аллочке, обманутым в их лучших ожиданиях.

Лунев терпеливо сидел на месте, пока в зале наверху рассказывали стихи, пели и хлопали. Он не шелохнулся, когда мимо него прошли Лара и Рафик, обмениваясь английскими репликами, адресованными не столько друг другу, сколько окружающим. Кем они были в иной, прежней жизни, эти наркоманы и аферисты? Преподавателями английского? Переводчиками? Журналистами? Теперь это не имело значения. Теперь они были теми, кем стали: двумя невменяемыми наркоманами, подонками, решившими завладеть детьми для каких-то своих темных целей. Собирались ли они просто позабавиться? Или намеревались продать Костю и Аллу другим подонкам? Это не имело значения. Таких, как «супруги Хопкинс», нельзя было подпускать к детскому дому на пушечный выстрел.

Озабоченный Лунев не сразу заметил Клару Карповну, приблизившуюся к его кабинке.

– Андрей, – укоризненно произнесла она, – я заметила вас в зале во время церемонии. Конечно, я понимаю, как это интересно, как трогательно, но оставлять пост…

Мимо деловито прошла Мягкова в сопровождении двух охранников. Вестибюль наполнился провожающими, стало шумно.

– Что? – спросил Андрей, глядя на захлопнувшуюся входную дверь.

– О чем вы думаете? – рассердилась Клара Карповна. – Я говорю, что нельзя покидать рабочее место во время дежурства. А если бы к нам кто-то проник?

– Не проникнут, Клара Карповна.

– Не ожидала от вас такой безответственности!

– Извините. Я сейчас…

Оставив потрясенную Шубскую хлопать глазами, Лунев вскочил и выбежал на улицу в одном свитере. Он увидел, как Мягкова в распахнутой шубе направлялась к машине. Бим, словно верный пес, стоял у открытой двери в ожидании своей хозяйки. Бом следовал позади, прикрывая Мягкову со спины.

– Ангелина Эдуардовна! – окликнул Лунев, выпуская клубы пара на морозном воздухе.

Он хотел догнать ее, но тут же перед ним, как гора, вырос Бом.

– Стоять!

Желая остановить Лунева, он грубо толкнул его в грудь. Дальнейшее произошло автоматически. Включились бойцовские инстинкты. Перехватив руку противника, Лунев швырнул его через себя.

Кто-то вскрикнул.

Описав в воздухе нелепую дугу, Бом упал в сугроб, наваленный вдоль дорожки. Его ноги несколько раз дернулись, прежде чем он сумел сесть.

– С-с-с-сука! – выдохнул он, вставая. – Да кто ты такой?

Его физиономия, облепленная снегом, выглядела забавно, как у персонажа дешевой комедии, в которого швырнули торт, но он не был расположен шутить. Увидев, что рука телохранителя лезет за пазуху, чтобы извлечь оттуда явно не паспорт и не телефон, Лунев наградил его точным ударом в челюсть. Бома словно ветром сдуло, и он отправился в сугроб по другую сторону дорожки.

– Андрей! – звонко крикнула Клара Карповна. – Лунев!

Мягкова, не успевшая сесть в машину, потрясенно следила за расправой над своим охранником. Пар валил из ее открытого рта с ярко-красными губами. Возможно, она отдала приказ Биму, а может, тот проявил инициативу, но в следующее мгновение все решили, что Луневу пришел конец. Разогнавшись, Бим оттолкнулся от земли и, подобно снаряду, устремился на возмутителя спокойствия. Его левая нога была подогнута, а правая выпрямлена и развернута так, чтобы нанести удар каблуком массивного ботинка.

Лунев не стал приседать или уворачиваться. Вместо этого он поймал нацеленную в него ногу за щиколотку, а затем дернул ее на себя и чуть вверх. Фигура, зависшая в воздухе, легко перевернулась. Издав невнятный возглас, Бим ударился об утоптанный снег затылком и плечами. Получилось шумно и эффектно. Зрители одновременно вскрикнули.

– Андрей! – вновь раздался голос Клары Карповны.

– Велите им угомониться, Ангелина Эдуардовна, – попросил Лунев, прерывисто дыша. – Я должен сообщить вам нечто крайне важное.

Надо отдать должное Мягковой: она даже бровью не повела, а громко распорядилась:

– Любимов! Абросимов! Не возникать!

Бим и Бом, вознамерившиеся снова атаковать Лунева, застыли, как дрессированные псы, услышавшие команду «стоять».

– Эти Хопкинсы, – сказал Лунев, указывая на «ауди», в которой сидели Лара и Рафик, – никакие не Хопкинсы. Англичане из них, как из меня дипломат.

– Да, на дипломата вы не похожи, – согласилась Мягкова. – Могли бы вы изложить суть своих претензий конкретно?

– Они обычные наркоманы. Его зовут Рафик, она – Лара. Когда я… Черт!

Лунев приготовился бежать, но было поздно: «ауди» сорвалась с места и, оставляя за собой снежную пыль вперемешку с едкой бензиновой гарью, помчалась к воротам.

– Ушли, – досадливо сказал Лунев.

– Точнее, уехали, – поправила его Мягкова. – Теперь вы можете сосредоточиться на своем рассказе. Так что приключилось? Подробно, но без лишних мелочей, пожалуйста.

По мере того как Лунев рассказывал о том, что увидел и услышал в туалете, лицо Мягковой каменело все больше, а телохранители подходили все ближе. Их глаза были полны ненависти, но ослушаться свою хозяйку они не осмеливались.