Читать книгу The Телки: Два года спустя, или Videoты - Сергей Минаев - Страница 5

В шесть утра я просыпаюсь и иду на кухню. Пытаюсь разобраться во внутренностях холодильника Антона. Картонки с йогуртом, банки с остатками соусов, недоеденные куски сыра, несколько малюсеньких свертков из фольги, компакт-диск… только кроссовок не хватает. Наконец достаю полупустую бутылку минералки, делаю несколько жадных глотков. Пейзаж настроения не добавляет. Пустые бутылки, чья-то, не исключено, что моя, футболка в углу кухни, разбитый бокал… «А чего у нас получилось?» – вспоминаются слова Антона.

Подхожу к окну, отодвигаю занавеску и смотрю на улицу.

– Ты уже проснулся? – слышится сзади.

– Ага. Доброе утро. Пить захотел.

– Я тоже. – Олеся наливает чайник. – Кофе будешь?

– Угу.

– Что-то ты невеселый, Андрюша! – хлопает она дверцами кухонного шкафа.

– Я по утрам всегда такой, извини, – продолжаю пить воду.

– Слушай, а ты вот вчера говорил, что можно прийти на кастинг ведущих прогноза погоды. Это правда? Ты можешь устроить?

– Конечно. – Беру из стоящей на подоконнике вазы яблоко, откусываю. – Правда.

– А сегодня можно?

– Можно. У тебя трудовая книжка с собой?

– С собой! – звонко откликается она.

– Да? – Степень ее подготовки заставляет меня первый раз повернуться к ней лицом. – А санитарная?

– А она зачем? Я же не продавцом устраиваюсь!

– Нет, у нас сейчас с этим строго, – выкидываю яблоко в мусорное ведро, открываю кран, мою руки. – Без санитарной книжки никак нельзя.

– Да?! – Олеся закусывает губу и садится на стул. – Што ж делать-то, она у мамы! В Донецке…

– Даже не знаю, но без книжки никак не могу! – Я развожу руками.

– Слушай, а если я днями вернусь домой, а потом приеду с книжкой? – Глаза Олеси выражают мольбу. – Можно тебе позвонить?

– Конечно! – Я широко улыбаюсь.

– Что же я такая невезучая-то? – Она хлюпает носом.

– Какие твои годы! – Я подхожу к Олесе, она утыкается головой мне в пояс и пытается разреветься. – Ну, хватит! Все еще впереди.

Через четыре часа мне нужно быть на съемках в школе. Это обнадеживает.

– Просто поверь, зайка, просто поверь, – повторяю я, гладя ее по голове.

Домой поехал на метро, устроил себе двадцатиминутку славы. Сфотографировался с молодежью призывного возраста и студентками старших курсов, которые пока окукливаются в подземельях имени Ленина, но уже нацеливаются на тех из нас, кто наверху. Картинно пожал руки двум мужикам в строгих костюмах колом, скроенных, похоже, из кожи таджиков. Объяснил бабушке, что «Дом-2» на самом деле не принадлежит Ксении Собчак, и та не устраивает там «дом свиданий» или что-то в этом духе. Удостоился ответного комплимента: «Я всем говорю, Андрей Малахов парень хороший, и вот, оказывается, это правда». Хотел поцеловать ее в щеку, но тут объявили «Парк культуры», и я свалил. На эскалаторе поймал на себе некоторое количество заинтересованных взглядов. Поднялся. С отвращением смешался с толпой телезрителей, залип в ее сердцевине, начал работать локтями. Вышел на улицу и двинул к дому. Телезрители двинули на работу…

В одиннадцать стоял под душем и ловил ртом струйки воды, моделируя встречу с историчкой. Вышел, подправил машинкой щетину, насухо вытерся, долго рассматривал свое лицо в зеркало. Медленно продвинулся на кухню, заварил кофе, сел в кресло напротив окна. Почувствовал невесомую радость спокойного одиночества. Закурил…

Из нирваны меня выбросил звук, который может издать только расколовшаяся о камень чугунная сковорода. Резко обернувшись, заметил лежащий на полу айфон. Подлетел сорокой – на дисплее четыре звонка от Маши и пять эсэмэс от нее же. С интервалом в минуту:

«ti ne mozesh byt’ takim zestokim»

«ya lublu tebia»

«znaesh, ya podumala chto 9 etaz eto dostatochno»

«skazi roditeliam chtobi ne xoronili vzakritom grobu, eto ne estetichno, pust luchshe kremiruut

– proshay ((»

Лихорадочно набираю Машин номер. Гудок, второй, третий, девятый, десятый… Связь прерывается. Я чувствую, как крупные капли пота выступают на лбу. Перезваниваю, но Маша не отвечает. Представляю себе жуткие картины ее медленных мучений (или быстрых?), одновременно подкатывают скотские мысли, оставила ли она предсмертную записку и какой я буду иметь вид после ее обнародования. Глаза родителей. Отец, рвущийся задушить меня, сползающая по стенке мать. Канал, шушуканья по курилкам, скорее всего уйду сам, какого черта ждать лицемерного «вы же понимаете, в такой ситуации…»

Звоню еще раз:

– Да, – голосом привидения отвечает Маша.

– Маша! Ты… ты что сейчас делаешь?

– Я? – Долгая пауза. – Лежу…

– В ванной? Что ты… Что происходит? – Я стараюсь не срываться, но голос подводит: вскрытые вены, кровь, стекающая в воду, на глазах теряет цвет, как марганцовка в стакане. – Вены? Вытащи руки из воды, кровь начнет сворачиваться. Вызвать «скорую»?

– Я не в ванной. – Еще более долгая пауза. – Я на полу…

– Я буду через десять, нет, через пять! – верещу я. – Что ты с собой сделала?!

– Ничего… пока… Я не хочу жить без тебя, понимаешь?

– Я уже в дверях!

Отключаюсь, перебрасываю через плечо маленькую, похожую на жабу зеленую сумку для документов. Выбегаю из квартиры, жму все кнопки вызова лифта, потом плюю и бегу по лестнице. На улице седлаю «Веспу», выруливаю на Садовое и двигаю в сторону Таганки, играя в «пятнашки» с машинами. Сзади недовольные гудки, пропущенный красный свет, мент на перекрестке, семенящий к машине, чтобы сообщить о сумасшедшем на скутере. Ухожу дворами, через «Октябрьскую». «Веспа» рыкает, когда я заскакиваю на тротуар, чуть не сбив пешехода. Еще чуть-чуть, буквально пятьсот метров. Вынырнув из переулков на круг, чудом ухожу от «семерки», водила которой высовывается из окна практически по пояс и орет что-то насчет моей половой ориентации. Успеваю показать ему фак и свернуть на Каменщики. У Машиного подъезда сознаю, что выскочил из дома налегке. Рваные джинсы, мятая футболка, домашние сандалии Paul Smith. Довольно стильно для юга Италии, слегка не в тему для севера России…

Забываю закрыть мопед на цепочку, но вспоминаю об этом уже перед дверью Машкиной квартиры. Глубокий вдох, затем выдох. Рука будто продирается через гелевую массу и наконец касается кнопки звонка…

…Маша в халате. Лицо выглядит несколько заплаканным, но совсем не так, как должно выглядеть лицо самоубийцы.

– Я так испугалась! – Она бросается мне на шею.

«Кого? Себя?» – я не знаю, что ей сказать. Ловлю себя на мысли, что она – вторая за сегодняшний день, кого я глажу по голове. Андрей Миркин: человек, которому не все равно.

– Ну перестань, перестань…

– Я не могу без тебя, не могу! – Маша начинает всхлипывать. – Мне не хочется жить. Все как-то пусто вдруг стало, понимаешь?

– Прекрати, ну зачем ты так? – Смотрю в пол и отмечаю, что на ее ногах босоножки. Верить в это не хочется, но вместе с тем… Пытаюсь рассмотреть сквозь объятия ее лицо. В самом деле, макияж сделать успела. Выглядит все так лажово и неестественно, что мои руки сами собой перестают ее держать. Девочка собиралась на работу, и тут ей пришла гениальная мысль поебать мне мозги именно таким способом. Чтобы не терять даром время – накрасилась, придирчиво оглядела себя в зеркало, выбрала одежду, влезла в босоножки. А тут и герой подоспел, взлетел на крыльях любви! Успел до того, как спящую красавицу, временно сменившую прописку в хрустальном гробу на офис в стеклянном кубе башни «Федерация», кто-то разбудит! Накинула халат.

– Я думала, больше никогда тебя не увижу. – Она поднимает глаза, убедиться, что я все еще весь в переживаниях.

– Увидела, – сухо отвечаю я, сажусь на банкетку и закуриваю. – Знаешь, я боялся не успеть… На перекрестке чуть не попал в аварию. «Прощай»… Зачем ты так, а?

В душе поднимается волна праведного гнева. Хочется устроить скандал, высказать ей все, что я думаю. Сказать о том, как это должно быть постыдно: шантажировать человека таким способом. Напомнить о… но чувствую себя использованным презервативом. Не могу назваться самым доверчивым из ныне живущих, но и самым черствым – тоже. Спросить ее про то, как именно она хотела уйти из жизни? Вены, веревка, снотворное? Нет, снотворное не подходит, сейчас утро. Смерть – смертью, а ей же еще в офис нужно попасть! А я-то испугался, метнулся как воробей, долетел, чтобы увидеть… собирающуюся на работу женщину. И добавляет паскудства всему этому то, что девушка даже не удосужилась разыграть спектакль до конца. Мне предлагалось поверить в трагедию без декораций. И так сойдет, он мальчик впечатлительный. Хочется заплакать. Нет, хочется зарыдать. Но за меня это делает Маша. Опускается на корточки, виснет на мне и рыдает.

– Но все… все… все уже хорошо, – обнимаю свободной рукой. Незаметно стряхиваю пепел сигареты ей на голову. «Ты, зайка, вроде умерла. А я вроде поверил». Шепчу на ухо: – Давай выпьем кофе…

Убедившись, что «Тойота Камри» Маши свернула за угол, даю ей еще четыре минуты на то, чтобы вернуться – забытый пропуск/кошелек/поцелуй, – закуриваю и достаю мобильный.

– Ну! – недовольно отвечает Караваев.

– Ты чего такой злой? Хижняк съемку завалил?

– Тебе правда интересно?

– Очень!

– Мы сегодня снимали два с половиной часа! То Хижняку дети не нравились, то свет не тот, потом он полез в сценарий…

– Кошмар, вот козел, как я тебя понимаю! – выдавливаю я, но тут, словно в наказание, слюна попадает не в то горло. Я захлебываюсь кашлем, роняю мобильный и начинаю приседать, чтобы восстановить дыхание. Трубка надсадно фонит голосом Дениса: – Бу-бу-бу-бу-бу. – Глаза наполняются слезами, я нажимаю в район солнечного сплетения, и мне наконец удается исторгнуть из себя никотиново-гайморитный комок. Поднимаю с земли телефон: – …буду под него переделывать! Он решил, что это кино! Вы, парни, иногда напоминаете мне провинциальных комедиантов!

– Вот именно, – наугад отвечаю я.

– Что? – Пауза.

– Ты прав… ну, то есть я-то всегда за тебя, чего ломаться? Это Хижняк вечно козлит! – спохватываюсь.

– Ну да, – соглашается Денис. – Хотя ты тоже тот еще фрукт!

– Денис, у меня тотальная проблема, можешь мне помочь? – говорю я вкрадчиво.

– Нет!

– Погоди, ну ты хотя бы послушай!

– Деньги? Телки? Наркотики? Если проблемы этого рода, а у тебя бывают только такие, то не ко мне.

– Брат, у меня проблема с историчкой.

– Мы успели стать родственниками?

– Она уже уехала? – Я закрываю глаза, боясь услышать «да».

– Она? Хм… а мне-то какая разница? Я ее видел сегодня… кажется.

– Но мне разница ого-го какая. Помоги, Дениска! А за мной… ну ты же знаешь!

– Конечно, знаю! Обещанья – твое второе имя. Кинешь как обычно. Отвали, мне в Останкино надо!

– Денис! – Я судорожно прохаживаюсь взад-вперед. – Ты можешь сейчас ее найти и поуговаривать сняться в социальной рекламе, пока я не приеду?

– На хуя она нам нужна?!

– Ну что ты как слоненок?

– Как кто?

– Проехали, это анекдот. Я влюбился! Если сегодня ее не увижу, вилы! – Я провожу рукой по горлу, будто он меня видит. – А у меня даже ее мобильного нет. Умру, даже не позвонив, прикинь!

– Прикинул, только я этой херней заниматься не буду.

– Я тебя умоляю! Ну, хочешь… хочешь… я на колени перед тобой встану!

– Неа!

– А я встал! – Я сажусь на перила, огораживающие палисадник.

– Я все равно не вижу.

– Честно, встал! – Мимо идет мужик с сильно помятым лицом и тревожными глазами. – Ща я тебе докажу! – Достаю из кармана несколько мятых соток и ору мужику: – Мужик, э… земляк… Можно тебя на секунду?

– Вот мудак! – говорит трубка.

– Чё тебе? – оборачивается мужик.

– Можете моей девушке сказать, что я сейчас на коленях перед ней стою? – Я машу в воздухе купюрами. Мужик смотрит то на меня, то на купюры. Я отчаянно ему подмигиваю.

– Чё сказать-то? – Он неуверенно берет трубку, а другой рукой вырывает у меня три сотни. – Алё-алё! Он, в натуре, тут стоит… на коленях…

– Ни хуя себе! – доносится из трубки мужской бас.

– Ага! – Мужик передает мне трубку. – Все, что ли?

– Ну ты, Миркин, и придурок! – ржет Денис.

– Пидарье, бля! – роняет мужик, поспешно засовывая бабки в карман и разворачиваясь.

– Ну что, теперь поверишь?

– Ящик виски.

– Так!

– Неделя обедов в Останкино.

– Хм…

– Два грамма гашика.

– Ну, ты…

– Никогда больше не звать меня за глаза «Кунг-фу пандой»!

– Так, это уже через край!

– Хочешь историчку?

– Заметано.

– У тебя полчаса, чтобы приехать.

– Тридцать пять, тут пробки.

– Твои проблемы.

– Минус «панда».

– Сделка не состоялась.

– Я уже несусь, скотина ты бесчувственная!!!

И снова отчаянный рык загнанной «Веспы», недовольные рыла «Рейндж Роверов» и «Лексусов» all over, таксующее хамье. Содержанки, чьи капризные носы органично сливаются с клювастыми капотами их автомобилей, норовят тебя если не трахнуть, то на худой конец задавить. Ухожу с Садового переулками на Тверские-Ямские, толкаюсь там в плотном астматическом мареве выхлопов, пока наконец пробка не высмаркивает меня на Тверскую. Мост у Белорусского поразительно пуст, видимо, сегодня «День Влюбленных-2», я выжимаю из своего несчастного ослика последний ресурс и лечу (хотя мне кажется – плетусь) к «Динамо». Дальше все свободно, а значит, этот парень, наверху, все еще видит меня.

– Да! – рычу я в мобильный, спрыгивая с мопеда.

– Она идет в жесткий отказ, – частит Денис. – При упоминании о том, что ты приедешь и объяснишь все лучше, порывается собрать сумку и свалить. Она в туалете, мне ее больше десяти минут не удержать!

– Поднимаюсь! – бросаю ослика у крыльца и бегу по ступенькам.

В кабинете разыгрывается сцена из кинофильма «Жестокий романс». Наталья Александровна в роли Ларисы Огудаловой, а Денис Караваев неубедительно изображает Вожеватого.

– Наталья Александровна, вы же понимаете, сыграть настоящую учительницу может только учительница!

– А настоящего ученика только я! – пуляю с порога.

– Вот и Андрей наконец приехал! – Денис заерзал на стуле. – Он сейчас вам лучше объяснит…

– На самом деле проблема с социальной рекламой – огромная! – придумываю я на ходу.

– Какая же? – Наташа поднимает на меня глаза.

Денис, пользуясь возникшей паузой, сваливает, оборачивается в дверях и разводит руками.

– Огромная! – мямлю я.

– Правда? – Она достает из сумочки фланелевую тряпку и протирает очки. – И в чем она заключается?

– Я… – засовываю руки в карманы, нервно раскачиваюсь вперед-назад. – Я в вас влюбился…

– Школьные комплексы? – Она убирает очки в футляр. – Однажды пойманный на собственной эрекции взгляд преподавателя истории? Или другого предмета?

Я не знаю, как правильно отвечать, когда тебя убивают. Я не знаю, стоит ли отвечать вообще. Нам бы с тобой сначала переспать, а потом познакомиться. Мы нашли бы много общего. А все эти полутона, намеки и недомолвки прелюдий только вредят.

– Андрей! – Она впервые называет меня по имени. Может ли это считаться прогрессом?

– Наташа…

– Знаешь, мальчики, сошедшие с ума от собственной звездности, – не моя тема.

– Знаешь, я сошел от тебя с ума. Это прокатит за извинение?

– Я просила извиняться?

– Нет, но… почему-то хочется.

– А откуда у нас, в столь юном возрасте, комплекс вины?

– А откуда у нас, в еще более юном возрасте, такое жестокосердие?

– Мне погладить тебя по голове?

– Лучше укачать на груди. – Я сажусь на стол.

– Ненавижу, когда сидят на столе. Слезь.

– Дай мне руку, я боюсь высоты.

– Ты, может, прекратишь паясничать?

– Ты, может, прекратишь меня убивать?

– Андрей, в самом деле. – Она картинно роется в сумке, перекладывая кошелек, сигареты и ключи. – Ты себе не тот объект выбрал, на меня это не действует.

– Ты даже не попробовала. – Я машинально хватаю ее футляр с очками и начинаю вертеть в руках.

– Пробовала… не с тобой. Футляр можно?

– Махнемся на номер телефона?

– Зачем? – Она искренне пожимает плечами. – Это не поможет.

– Хорошо, давай по-другому. Я верну тебе футляр. А ты попросишь мой номер, идет?

– Зачем он мне?

– Кто знает, вдруг захочешь отправить эсэмэс?

– У меня есть кому отправить! – Она закидывает ногу на ногу.

– В смысле? – кладу футляр на стол, достаю сигарету и мну ее в пальцах. – Ты замужем? В смысле… у тебя есть молодой человек и все такое?

– Все такое…

Я опускаю голову и упираюсь взглядом в большие пальцы на своих ногах, которые как-то особенно нелепо торчат из сандалий. Затылком чувствую, что и Наташа смотрит туда же.

– Ты с пляжа, что ли, приехал? Или из солярия? – Последний вопрос звучит особенно презрительно.

– Неа, – отвечаю я, понимая, что все рушится к чертям. Рассыпается, не находит связей. – От одной знакомой. Летел к ней, хотя вначале думал прилететь к тебе. Но у нее… – поднимаю голову, смотрю на нее. – Она собиралась повеситься, это катит за уважительную причину?..

– Вытащил из петли или не успел?

– Успел. Как раз к началу спектакля. Чистый развод.

– Ты все еще ведешься на женские истерики? Странно, вроде большой мальчик… – Она достает сигарету, встает, подходит к окну и открывает форточку. Закуривает.

– Ведусь. А ты когда-нибудь вешалась? – тоже закуриваю на автомате.

– Неа, вены пыталась вскрыть. Он был рок-музыкант, а я дочь богатых родителей, – говорит она, выпуская дым в форточку.

– «Ты не стала женой, я не стал звездой», – цитирую я Науменко.

– «Но я часто вспоминаю те времена, когда я знал тебя совсем другой», – продолжает она.

– Стал? – Я смотрю на кольца дыма от сигареты и чувствую, как внутри поднимается волна каких-то давно забытых чувств и страхов.

– Нет, не успел. Дознулся.

– Счастливый! – бросаю я.

– Что тебе мешает? Съемки в рекламе? Неотработанный контракт? Социальный статус? – Оттого что она не оборачивается, мне кажется, что все эти вопросы она задает собственному отражению в давно не мытом школьном окне.

– Мне нужное подчеркнуть, или ты сама себя спрашиваешь? – Не сводя с нее глаз, я запускаю руку в ее сумочку и достаю мобильный.

– Себе я, кажется, уже ответила. – Она глубоко затягивается, поправляет волосы и замолкает.

– Ответы тебя устроили? – лихорадочно набираю свой номер с ее телефона, чувствую вибрацию айфона в кармане джинсов.

– Не вполне. – Она резко разворачивается, но я успеваю закинуть ее телефон обратно в сумку за секунду до того. – Ты знаешь тексты Науменко?

– Жизнь заставила.

– Нелегкая у тебя жизнь, да, Андрей Миркин?

– Была гораздо труднее до того…

– …как ты меня встретил. Ненавижу банальности!

– Ты не оставляешь мне на них времени. До того, как в Голландию свалил.

– Ты жил в Голландии? – Ее глаза оживляются.

– Один ужин вдвоем, а?

– Правда, не стоит. – Она подходит ближе, слегка касается рукой моего плеча, по моей спине бегут мурашки.

– У меня руку свело любовной судорогой, – кривляюсь я и хватаюсь за плечо. – Можешь слегка помассировать, вот здесь?

– Могу прижечь сигаретой, чтобы не мучился. – Она улыбается, окончательно сводя меня с ума.

Я заваливаюсь на бок и начинаю чуть-чуть дергать левой ногой.

– Всего одно касание, и ты спасешь жизнь человека, или убьешь меня, не коснувшись! – Я тяну к ней руки.

– Если бы я могла убивать людей, не касаясь, этот город стал бы много лучше. – Ее глаза снова становятся безразличными. – Вставай, Миркин, дети могут зайти!

– Боишься быть скомпрометированной? – Я понимаю, что до питерского самолета около трех часов, а вот до нашего с ней ужина… Поднимаюсь со стола.

– Боюсь показаться навязчивой, но ты меня слегка утомил. Мне нужно идти, прости! – Она говорит абсолютно холодным тоном, но сумку со стола не убирает, оставляя мне тем самым щель в пять миллиметров, в которую я, как всякий срывающийся со скалы, всовываю палец.

– Три чашки кофе!

– Почему именно три?! – За щелью обнаруживается довольно большая полость.

– А почему бы, собственно, не три?

– Господи! – кривится она. – Одна сплошная демагогия.

– Нет. Это – демагогия, – говорю я, указывая на нее пальцем. – Так любила говорить Ульрика Майнхоф.

– Это дизайнер одежды, да? – Она хлопает ресницами, стараясь быть похожей на одну из тех… но у нее выходит неубедительно.

– Ага, западногерманский бренд. Фракция Красной армии. У тебя есть что-то этой фирмы?

– Пудреница в форме автомата Калашникова.

– А у меня джинсы из кожи Баадера. Нам будет хорошо вместе, правда?

– Я могу попросить помощь зала? – Она прищуривается и перекладывает школьный журнал с одного края стола на другой.

– Боюсь, у вас больше не осталось подсказок. – Я укоризненно качаю головой.

– Тогда я забираю деньги.

– «Жан-Жак», «Кофемания», «Маяк» в конце концов!

– Я уже запуталась, кто здесь ведущий?

– Как хочешь. – Я делаю шаг вперед и беру ее за руку.

– Не дай тебе бог назвать меня зайкой! – Она выдергивает руку.

Откуда это? Слышала, как я разговаривал со школьницами? Это слово проскользнуло в начале? Навела обо мне справки? Последнее обнадеживает, ровно настолько, чтобы успеть впасть в паранойю.

– Я таких слов даже не знаю, – получается неуверенно.

– Звучит нетвердо. – Она берет сумку, журнал и начинает движение к двери.

– Наташ, послушай! – Я забегаю вперед. – Через четыре часа мне нужно быть в Питере. Самолет в три. Завтра – кофе, обед, ужин, завтрак?

– Я подумаю. – Она делает еще один шаг к двери.

– Когда тебе можно позвонить?

– Ты знаешь мой номер?

– Кажется, да. – Я спиной открываю дверь.

– Кажется?

– Уверен! – Не оборачиваясь, делаю шаг назад, в открытую дверь, задеваю ногой за что-то металлическое. Грохот перевернутой посуды, моя нога едет по полу, пытаюсь схватиться за дверной косяк, но не успеваю и плюхаюсь на задницу.

– Хороший финал! – Она не удерживается, подносит журнал к лицу и начинает заразительно хохотать. Я ощущаю задом холод школьного линолеума. Верчу головой по сторонам, вижу перевернутое ведро, разлитую по полу воду, рядом швабру с тряпкой и тоже начинаю смеяться.

– Вам, мужчина, так эти сандалии идут! И ведро!

Я смотрю на нее снизу вверх. Очень стройные ноги. Юбка задирается чуть больше, чем положено, когда она приседает. У меня пересыхает во рту. Я протягиваю руку, беру ведро и надеваю на голову.

– Я похож на магистра Тевтонского ордена?

– Ты похож на идиота. Сними немедленно, сейчас нянечка придет!

– Не сниму!

– Что это еще за идиотство? – звучит сзади.

– Я поскользнулся и упал… – реагирую на твердую поступь уборщицы. – Помогите, пожалуйста!

– Он правда упал. – Наташа старается говорить серьезно, но у нее плохо получается.

– А кто это? – грозно спрашивает уборщица.

– Ведущий, с телевидения. – Опять взрыв хохота.

– Ой, вы извините, я думала, в кабинетах нет никого! – Шаги уборщицы ускоряются, я снимаю ведро с головы.

– У вас тут не пол, а каток! Представляете, попал головой в ведро!

– Давайте я вам подняться помогу! – мельтешит уборщица.

– Спасибо, я сам. – Я опираюсь руками о пол и резко встаю. – Вот попал так попал! Правда, Наталья Александровна?

– Не то слово! – Она снова надевает серьезное лицо.

– Я тут уберу сейчас. – Уборщица сгребает швабру, ведро и подтирает пол.

– Завтра в обед? – шепчу я на ухо Наташе. – Или вечером?

– Я подумаю, – тихо говорит она.

– У меня, кажется, давление повысилось. – Я пытаюсь обнять ее за талию.

– Это от перепада высот. – Она отстраняется. – Мне к завучу нужно.

– Каких высот? Я еще не забрался. Утром, да? – продолжаю шептать я, но она уже идет по коридору, а я семеню следом, смотрю на часы и понимаю, что опаздываю на самолет. Но ее походка слишком плавная, а линия бедра такая, что, кажется, опаздывать уже просто некуда.

– Увидимся! – бросает она, открывая дверь завуча.

– Это лучшее слово, которое я слышал за последние полтора года, – говорю я.

– Все может быть. – Она улыбается и скрывается за дверью. – Лицемер!

– Это не совсем соответствует действительности, – говорю я уже закрытой двери.

Стою в проходе самолета, наблюдаю за тем, как Олег и Женя складывают свои сумки в багажные ящики над головами и осматриваются, выбирая места. Будто они чем-то отличаются. Народу в бизнес-классе мало, тем не менее ребята садятся за Дашей. Женя достает из кармана пакет с солеными орешками и кладет его на столик, разделяющий сиденья. Олег поправляет наушники, улыбается кому-то и откидывается на спинку.

На сиденье рядом с Дашей лежит ее сумка, я подхожу ближе и вопросительно смотрю на нее.

– Интересно, будет ли хоть одно событие, на которое ты не опоздаешь? – укоризненно интересуется Даша, перемещая сумку с сиденья себе под ноги.

– Да, – сухо говорю я, снимая куртку.

– Какое, интересно? Твоя собственная свадьба?

– Нет.

– А какое?

В салоне прохладно. Вспоминаю, что на ногах сандалии. Снова надеваю куртку, верчу головой в поисках стюардессы.

– Какое?

– Что? – К этому моменту мысль о сандалиях вытесняет все остальные, и я успеваю забыть о Дашином вопросе.

– Какое событие должно…

– Собственные похороны. Точно в пробке не задержусь. Дай мне сесть… пожалуйста.

– Дурак! – кривится она.

«Дамы и господа! Компания “Аэрофлот” приветствует вас на борту…» – зашипело из динамика. Я высвобождаю ступни из сандалий и потираю одну о другую, боковым зрением отмечаю, что Даша пялится на мои ноги.

– Да, я из солярия, – говорю я, не дожидаясь вопроса.

– Другого времени на солярий, ты, конечно, не нашел?

– Дашенька, ты похожа на мою бывшую жену.

– Ты был женат? – В ее глазах сквозит тревога.

– Нет, не был. Но так вести себя могла бы только моя бывшая жена!

– Ты телефон отключил? – озабоченно спрашивает Даша, переводя тему разговора.

– Да, еще в солярии.

– Нет, правда?

– Да, – кивнул я. – А от этого что-то зависит?

– В каком смысле?

– «Мы плохо кончим все, какая разница, с кем!» – напеваю я в ответ.

– Ты вообще бываешь серьезен? – Даша делает глоток из пластикового стаканчика.

– Бываю. Там, – я показываю большим пальцем на потолок, – в небесах.

Поняв, что я не лучший попутчик, Даша разворачивается в полкорпуса и обращается с самым идиотским вопросом к оператору и корреспонденту, сидящим позади нас:

– Ну как вы?

– Круто! – отвечает Женя, распечатывая пакет с орешками.

– Это точно, – кивает Олег, за секунду до того качавший головой в такт брейк-биту, орущему в его наушниках так, что даже мне слышно.

– Кресла удобные, – продолжает Даша. На ее лице явно читается страх перед полетом.

– Здорово летать бизнес-классом! – говорит Женя и поднимает два больших пальца.

– Это точно, – снова кивает Олег и прикрывает глаза.

– Ты вообще слышишь, что я говорю? – Даша приподнимает один наушник на его голове.

– Теперь да, – открывает глаза Олег.

По проходу плывет стюардесса, предлагая нам шампанское и воду.

– Мне воду, – улыбается Даша.

– Мне тоже, – говорю я и отворачиваюсь к иллюминатору.

– И… и еще шампанское, – поправляется Даша.

Несмотря на то что мы готовимся к взлету, Женя и Олег воткнулись в ноутбук и перманентно подхихикивают.

– Кто жертва? Над кем смеетесь? – говорю я, не оборачиваясь.

– Да так, – уклончиво отвечает Женя, – смотрим записи с сегодняшних съемок социалки.

– Хижняк увидел в сценарии слово «собака» и переспросил, где именно ему залаять.

– Он сегодня такое вытворял! – цокает Даша.

– Реально лаял?

– Нет, совсем сбрендил. Снимали ролик про наркотики, а он на репетиции курил перед камерой, придурок! – Она укоризненно качает головой.

– Мммм, – я закусываю губу, – иногда он все же делает что-то такое, что не дает мне окончательно списать его в агрессивные посредственности. Ну-ка дайте! – Я перелезаю через кресло и выдергиваю у Жени ноутбук, но досмотреть ролик до конца не получается, подлетает стюардесса, и мне достается только небольшой кусочек, на котором Хижняк, раскуривая здоровенный косяк, пускает дым в камеру и говорит что-то вроде:

– Дети, я уничтожаю килограммы марихуаны, чтобы они не достались вам!

Я отворачиваюсь к иллюминатору и смотрю, как выруливает на взлетную лайнер «Бритиш Эйрвейз». «Счастливые люди, летят в Лондон, а не в Питер, – думаю я. – Три сорок – и ты в лучшем городе земли, бывает же и так!»

– Что за музыка? – слышится Дашин голос.

– А?

– ЧТО ЗА МУЗЫКА?

– А! Prodigy, Invaders must die!

– Они мне не нравятся. А тебе, Жень?

– Ниче.

– А мне даже их первые альбомы как-то не того…

«Понимала бы чего. А еще на музыкальном канале работаешь! Продвинутом!»

– Андрюш, а тебе нравятся Prodigy?

– Нереально! – отвечаю я, не оборачиваясь. «Когда же мы наконец взлетим, и она заткнется, придушенная потным валом полетной фобии?»

– Странно, мне казалось, тебе нравится более романтичная музыка.

– Из тех, что в самолетах играет, да? – Я оборачиваюсь к Даше и пристально смотрю ей в глаза. – Говорят, больше шансов выжить при падении у тех, кто в хвосте. Как думаешь?

Дашины зрачки расширяются. Она пытается что-то ответить, но лишь судорожно ловит ртом воздух. Нам приносят поднос с напитками. Я хватаю стаканчик с шампанским и в три глотка приканчиваю его.

– Ты же… я же… – разводит руками Даша.

– Так бывает! – Я сминаю стаканчик и кидаю его на поднос. – Давай обнимемся у трапа!

«Экипаж готовится к взлету. Просим пассажиров и бортпроводников занять свои места. Капитан корабля включил табло “Пристегните ремни!”».

– Он мое шампанское выпил! – Даша пытается вернуть стюардессу. – Вы можете еще принести?

– После того как наберем высоту, девушка! – мило улыбается в ответ стюардесса.

Я показываю ей большой палец, поворачиваюсь к Олегу и стучу его по голове. Олег приоткрывает глаза и снимает наушники.

– Можешь дать послушать? Уши сильно закладывает, хоть музыкой перебью.

– Бери. – Он нехотя расстается с айподом. – Я все равно усну.

– А я все равно нет! – Я надеваю наушники и закрываю глаза. Самолет начинает разгон. Краем глаза вижу, как Даша судорожно вжимается в кресло. Чувствую ее потную ладонь на своем запястье.

Самолет отрывается от земли. «Чертов город, – думаю я, – давно мы не виделись!» В наушниках звучит сирена машины «скорой помощи», начинает играть Warrior’s Dance. Я смотрю в иллюминатор на лес, деревья становятся все меньше и меньше. Самолет набирает высоту и начинает выполнять разворот, открывая моему взору большой залив на востоке. Много воды, совсем как там. Тогда все так же началось с сирены амбуланса. Я закрываю глаза и мысленно уношусь на полтора года назад. Точно. Сначала была сирена, а потом голубь…

«…Гугу-ку, гугу-ку, гугу-ку», – монотонно бухтел уличный голубь. Вообще-то эта птица не голубь, а горлинка, ну или… короче, не знаю, как она называется. Знаете, такие крупные сизые твари с большими загнутыми клювами желтого цвета? Обычно они водятся в приморских городах и кряхтят по-особенному, не так, как наши. По-моему все-таки горлинка, хотя какая, к черту, разница?

Пока я размышлял, как называется птица, ее бухтение достало меня окончательно. Я встал и закрыл окно. На часах было около трех утра. Спать не хотелось совершенно. Не спать, в общем, тоже. Я выбрал промежуточное решение – информационного транса – пошел на кухню и включил все имеющиеся в доме средства связи с сатанинским миром: телевизор, компьютер и, зачем-то, мобильный телефон. Хотя допустить, что кто-то наберет тебя в три ночи по среднеевропейскому невозможно.

Завтра мы сдадим вечерние новости, и я поеду ужинать к родителям Хелен. Там будут папа и мама, младший брат Томас, который второй год пытается поступить в университет (не уверен). И родители расскажут о том, как планируют летний отдых в Испании. В этот раз они поедут вдвоем, а не с этими тупицами Ван Бросхортами, и хорошо бы еще взять Томаса, но у него вроде экзамены, так, может, вы с Хелен заедете на несколько дней? Рядом с нашими апартаментами есть отличная недорогая гостиница, три звезды. Там прилично кормят и варят отличный кофе, правда, Тео?

И папа утвердительно кивнет, чуть поморщившись, потому что накануне одолжил Томасу триста евро, которых сыну не хватало на поездку с девчонкой в Италию, взяв с него, в качестве обеспечения, слово, что сын пойдет осенью учиться ХОТЬ КУДА-НИБУДЬ! А я поверну голову к окну, чтобы они не увидели моей улыбки, потому как мне-то отлично известно, что ни в какую Италию Том не едет, что едет он на Ибицу, как и в прошлом году, а триста евро, если уж быть до конца честным, нужны ему для того, чтобы зависнуть на грядущих, следующих и следующих за следующими выходных в Роттердаме, Двельфте и Кельне и основательно изучить творчество мастеров фламандской школы… Тиесто, Ван Дайка и Майло.

А в субботу мы с Хелен и друзьями поедем на пляж, в воскресенье на… Стоп! Разве завтра уже пятница?

Дррр-дррр, дрррр-дррр, подтверждает мои опасения Скайп. Anton calling. Answer/Ignor. Значит, четверг. Антон всегда звонит в четверг. Отвечаю. На экране оживает московская квартира. Черно-белая фотография во всю стену. На фотографии старик с лицом, изборожденным морщинами, затягивающийся предположительно сигаретой. За спиной старика контуры моря. Обложка альбома The Cure «Staringat the sea. The Singles 1987–1989». На фоне фотографии голова Антона с довольно четко наметившимися залысинами. Лицо какое-то зеленоватое, то ли из-за нездорового образа жизни, то ли из-за света монитора.

– Ну чё? – спрашивает Антон так, будто мы расстались двадцать минут назад.

– Ничё, – пожимаю я плечами.

– Чё не спишь, у тебя же три ночи?

– А у тебя пять утра, и что с того? Ты как семейный доктор, звонишь узнать, как моя ветрянка?

– Слушай, я все-таки бросил Шохину!

– Кого?

– Ну Светку, помнишь, я тебе рассказывал? Из страхования. Ща, погоди!

Антон посылает мне файл с фотографией стройной шатенки лет двадцати пяти, призывно изогнувшейся на фоне какого-то мраморного парапета.

– Прикольная девчонка, ты мне ее показывал! – резюмирую я, хотя совершенно не могу ее вспомнить.

– Ага. Понимаешь, я больше не мог. – Антон принимается энергично жестикулировать. – Она… она меня достала. Постоянный базар о том, чтобы переехать ко мне «насовсем». Можешь себе представить, она так и говорила: НАСОВСЕМ! Причем голосом судьи, который вписывает тебе пятерик за распространение. И еще, – Антон отворачивается от экрана, чтобы чихнуть, – еще она стала называть меня «милый»! Вот твоя Хелен называет тебя «милый»?

– Неа, она же голландка. Она таких слов не знает.

– Ну а… honey?

– Honey? – Я задумываюсь. – Пожалуй, да.

– Honey – это еще куда ни шло, – кивает Антон. – Это еще куда ни шло. И потом, у Светы интеллектуальный уровень… Мы любим старые советские песни и считаем, что Луи Армстронг – это боксер, зато утверждаем, что разбираемся в морском праве. В общем, сплошное хеджирование рисков головного мозга.

– Хед… чего головного мозга?

– Забей! Какие новости вообще?

– Бонг разбил. – Я закусываю нижнюю губу.

– Да? И что?

– В смысле? Новый купил.

– Жалко. Хороший был бонг.

– Новый такой же. Даже еще лучше… наверное, – неуверенно добавляю я.

– Ясно. Как Хелен?

– Спит.

– Передавай привет.

– Передам как проснется.

– Чего на работе?

– Я на серфинг встал. Вчера катался почти до сумерек, все тело ломит, будто вагоны разгружал.

– Ты никогда не разгружал вагоны. – Антон прикуривает и выпускает дым в экран.

– Ты, можно подумать, разгружал! – огрызаюсь я и машинально открываю ящик стола, чтобы найти, чем занять руки. Первым попадается пластиковый пакет.

– Ну так как у тебя на работе?

– Нормально. Завтра едем снимать в Зиланд, там рыбаки митинг собрали, мутят. Галдят за какие-то льготы. Или не за льготы. – Я чешу в затылке, пытаясь вспомнить, против чего все-таки митингуют рыбаки.

– Как интересно! – хмыкает Антон. – А у нас большие перемены.

– Монархию ввели? – Я достаю пакет, папиросную бумагу и принимаюсь сворачивать джойнт.

– Нет, не в стране.

– Ваня женился? – уточняю я.

– Ваня женился год назад.

– Развелся? – поправляюсь я.

– Короче, о Ване. – В руках Антона появляется «беломорина». – Ваня три месяца назад устроился работать на музыкальный канал М4М, знаешь такой?

– М4М? – Я судорожно перебираю в голове названия знакомых музыкальных каналов. – Это, должно быть, какой-то ваш?

– Блядь! – Антон хлопает в ладоши. – Откуда у тебя, Миркин, этот ебаный снобизм? «Ваш», «у вас»! Ты за два года голландцем стал?

– Чего орешь-то? – Джойнт уже почти готов. – Это у тебя снобизм. М4М, fuck! Как это я не знаю вашего местечкового телевидения?! Это что-то покруче VH1 или MTV, да, Антошка? Что-то очень элитное, державное и вместе с тем православное, да? То, о чем я не могу не знать?

– Очевидно, что наш диалог не пройдет сегодня в обстановке доверия. – Антон «взрывает» «беломорину».

– Если ты не будешь кидать понты, пройдет! – Я тоже делаю первую затяжку.

– Ладно, слушай. – Антон берет салфетку и принимается протирать монитор. – Ваня теперь финансовый директор этого канала.

– Ого, какой апгрейд! – Я присвистнул. – Надеюсь, он уже купил себе элитную квартиру с видом на исторический центр Химок?

– Мимо. Он купил себе право помогать друзьям. Я теперь режиссирую сериалы для канала.

– Надеюсь, ты уже снял русский «Х-files», да, брат? – Я щелкаю пальцами.

– Еще раз мимо, я работаю две недели, не в этом суть. Черт, как же мне эта рябь на мониторе надоела! – Антон так ожесточенно драит монитор, что мне начинает казаться, будто рябит уже жидкокристаллический монитор моего ноутбука. – Вчера на канале приняли решение запускать еженедельное шоу, посвященное молодежным проблемам. Идет кастинг ведущего. – Антон замолкает в ожидании моей реакции.

– Круто, – киваю я. – Типа регардз, и все такое.

– Ты дурак? – миролюбиво вопрошает Антон. – Я тебе предлагаю вернуться. У тебя есть опыт, ты пиздобол известный, а Ваня все устроит. Канал очень модный, набирает обороты. Финансирование запредельное. Охват аудитории миллионов пять. И наша компашка опять…

– А зачем? – вырывается у меня.

– Ты стал много курить!

– Ты не меньше, я думаю.

– Ты, может, не врубаешься, Дрончик? Может, я лучше завтра перезвоню? Ты вообще понимаешь, что я тебе предлагаю? – Антон говорит это таким голосом, будто протягивает мне вид на жительство в Швейцарии.

Я молчу. Хотя окно и закрыто, я все равно слышу голубя. За спиной, голосом Родины, бубнит телевизор. Непонятно зачем оборачиваюсь и отмечаю на экране просветленный лик дикторши, одетой так, будто на дворе все еще 1982-й, но частые загранкомандировки позволяют ей одеваться «приличненько», в дискаунтерах. Хотя ясно, что костюм ее стоит тысячи три евро, просто у девушки чудовищное дурновкусие, а может, западноевропейский дизайнер шьет для наших ведущих специальную коллекцию: «баснословно дорого и безвкусно, чтобы народ не раздражать». Идет нарезка новостей – купола, цеха, биржевые индексы, победы в спорте, опять индексы, опять купола, и ведущая снова появляется на экране, теперь уже преисполненная чувством собственной федеральности.

– Я не хочу возвращаться, мне и тут хорошо! – бросаю я.

– Хорошо?! – взрывается Антон. – А чего у тебя там хорошего? У тебя интересная работа, насыщенная жизнь, большие перспективы? Знаешь, Миркин, какие новости ты мне рассказываешь последнее время? Три недели назад breaking news твоей жизни стало усыпление старой болонки твоей девушки, две недели назад поездка куда-то в жопу мира фотографировать море, а сегодня у тебя просто шокирующие преобразования. Ты бонг разбил! Охуительные новости, правда, Дрончик? Ты совсем там башкой поехал, братик. Ты вспомни, где был два года назад и в кого превратился сегодня!!

– Два года назад я тупо лежал в больнице, в Питере, – напомнил я.

– А сегодня ты тупо лежишь на диване в Гааге, большой апгрейд, да?

– У меня есть профессия, – предположил я.

– О да! У нас отличная профессия! Мы снимаем стендапы на фоне сельских пейзажей для городского телевидения и берем яркие, содержательные интервью у коров и овец. Ларри ты наш Кинг! Я предлагаю тебе ровно то же самое, но в столице России, с зарплатой раза в два больше… Кстати, сколько тебе платят?

– Это неприличный вопрос для европейца, – прячусь я за бессодержательной формулировкой, понимая, что этот бес уже заронил в мою голову семя сомнения.

– Тут разговор пойдет от десятки в месяц. Плюс оплата командировок, представительские и всякое. Ваня решит. Если будешь нормально работать, а не тупить, конечно. И канал почти федеральный, а не этот твой… Он же кабельный, да? Чувствуешь разницу? – презрительно кривит губы Антон, чем выводит меня из себя.

– Знаешь, братик, – начинаю я спокойно, – говоря о разнице. Мы сидим в почти одинаковых квартирах. Я в занюханной Гааге, а ты в лучшем городе земли. Мы оба курим марихуану, которую тебе как режиссеру модного канала наверняка привозит домой дилер на глухо тонированном джипе, а я как корреспондент местечкового ТВ покупаю ее сам, в маленьком кафе-шопе на Beelkaan. Но ты при этом куришь говно, а я «Шиву», и это та самая разница, Антон! Она в качестве. Квалитаат, как говорят местные. Потом я выхожу из дома, еду пятнадцать минут на велосипеде и вижу море. А что видишь ты, брат? Солнце наших общих побед? Вот в этом и разница! Так и с ТВ, брат, так и с ТВ. – Я выпускаю клуб ядовито-зеленого дыма и откидываюсь на кресле, весьма довольный собой.

– Я вижу идиота, – сухо замечает Антон. – Идиота, который скоро превратится в овощ.

– И только одно не дает мне превратиться, Антон, это твоя насыщенная жизнь. У меня голова идет кругом, Антон, от предвкушения, кого и из-за чего ты бросишь на следующей неделе. Будет ли это Светка? Или Танька? Или Петька, в конце концов? Я не вернусь, братик! Я не хочу в вашу интересную, чумовую и прогрессивную жизнь.

– Ты мудак, Андрей, мне очень жаль того чувака, которого я когда-то знал. Ты полный мудак…

– Я тоже люблю тебя, – говорю я и отключаюсь.

После разговора с Антоном я долго еще таращился в телевизор, переключая подряд все программы ночного вещания Первого и Второго российских каналов. Новости, сериалы, ток-шоу, посвященное проблемам моды и стиля с главной героиней из Нечерноземья, опять новости. Я пытался доказать самому себе, что мне не надо ТУДА. Мне не стоит возвращаться. Там проблемы, которые меня не касаются, там люди, которые мне неинтересны, там обстоятельства, в которые я не хочу попадать никоим образом. И все это приправлено херовыми спецэффектами, лажовой музыкой, плохими декорациями. Одним словом – там по-прежнему КАК-ТО СЛОЖНО ВСЕ.

Я поставил жизнь на реверс. Это было два года назад. Теперь то время ассоциируется у меня с туалетом фешенебельного клуба. Вокруг мрамор, огромные зеркала, дорогая парфюмерия, одежда, которая будет модной только завтра, деньги, которые появлялись из ниоткуда и исчезали в никуда, проникновенные беседы до утра, круговорот девчонок, которые входят и выходят, сантехника причудливой формы. И ты сидишь на троне, с закрытыми глазами, понимая, что по стилю жизни ты либо арабский шейх, наследник нефтяной империи, либо модный промоутер, и непонятно, что важнее. В любом случае, весь мир у тебя под ногами. Но потом веки непроизвольно дергаются, ты открываешь глаза и понимаешь, что сидишь все-таки в туалете, а внизу, под тобой, все-таки дерьмо.

Колумнист, светский хроникер, ресторанный обозреватель, обожаем женщинами и дилерами. Дружен с олигархами и селебритиз. Мне двадцать семь, и кажется, что самое интересное впереди, хотя уже в тот момент я был в центре мироздания. Но самое интересное не замедлило случиться. Будто кто-то сказал: «Стоп! Снято! Эпизод закончен, снимаем костюмы, достаем бутерброды». Хорошо хоть не «снимаем пиджаки, достаем табельное», могло бы выйти и так. Рита, Лена, кошмар ожидания анализов, fuck up на том гребаном корпоративе, погоня, какие-то быки, поезд, взрывы. Бррр… дешевый, но очень опасный триллер. И потом призрак из прошлого. Каменный, сука, гость… мумия вернулась…