Читать книгу Москва, я не люблю тебя - Сергей Минаев - Страница 4

Денис. Тринадцать часов

– Грамотный самый! Нет, так же, как и ты, ПТУ закончил! – передразнил я девушку уже в коридоре. – Самый мааасквич… Выходя из здания, на секунду задержал взгляд на табличках, прибитых у входа в офис. Обе золотые, одна – поярче: «Трейдинвест переработка инкорпорейтед лимитед», вторая, чуть ниже, кажется, раскрывала суть дела и поэтому была аскетична: «Кафе Чеховъ». Теперь даже не стесняются себе позволить такой сарказм. Интересно, почему я до сих пор не видел «Кафе Дагов» или «Кафе Ингушей»? А «Кафе Москвич», видимо, они только любовницам покупают…

«Самый мааасквич»… наверное, сегодня эта фраза звучит как насмешка или оскорбление. Сколько лет этой лимитчице? Двадцать три? Двадцать четыре? Впрочем, это не имеет значения. Когда мне было двадцать четыре года, слово «москвич» приезжими девушками иначе, чем с подобострастием не произносилось. Это было во времена, когда московская прописка была линией социального фронта и ценилась выше, чем дорогие часы или джип, или на чем теперь крутые ездят?

Во времена, когда подобные особи женского пола даже теоретически не могли попасть в поле моего зрения и сидели в резервациях типа студенческих общежитий или снятых на четверых малогабаритных квартирах в спальных районах. Мы жили на разных планетах. Моя находилась в созвездии Садового кольца, а их… там, где все остальное. Там, где Кузьминки или Марьино. В общем, это было, когда мы презрительно цыкали в сторону малиновых пиджаков на «Чероки», мерялись прочитанными библиотеками, а дресс-кодом в нашем кругу служил «Улисс» Джойса с пометками на полях, сделанными как можно более небрежно…

Когда мне было двадцать четыре… Кажется, позавчера, а на самом деле – одиннадцать лет назад. В тысяча девятьсот девяносто девятом. Блестящий выпуск ВГИКа лета 1999-го. Поколение надежд. В нашей компании были свои Тарантино, Кэмерон, Гай Ричи, и даже Годар. Мир грозил превратиться в пыль, узрев наши дипломные работы. Это было так свежо, так необычно. Поколение гениев, у ног которых лежала залитая солнцем, чуть пыльная и еще не так изуродованная Москва. Всего пара лет нужна была молодым богам, чтобы раз и навсегда войти в элиту российского кино. Стать настоящими небожителями. Пара лет – осмотреться, выбрать самого достойного из спонсоров, небрежно долго провозиться с кастингами, попутно отвергнуть самых значимых (а значит, самых надоевших) больших актеров, а найти двух наркоманов, трех проституток (одну из них беременную) и одного бомжа. И утвердить на главные роли. Потом отвалить на фестиваль в Берлин – развеяться. Вернувшись, снять несколько рекламных роликов, для заполнения прорех в карманах, а на завтра приступить наконец к съемкам главного фильма ЭПОХИ. Конечно, артхауса.

Поколение надежд. Наследники Эйзенштейна, Шукшина и Тарковского. Стоит ли говорить, что ни один из нас, выпускников того года, не снял ни одного фильма. Или снял один – самый главный фильм своей жизни, – но его так никто и не увидел. Как я, например. Золотая молодежь излета затянувшихся для нас конца восьмидесятых. Слишком обнадеживающая, слишком талантливая, слишком амбициозная, чтобы что-то сделать.

Одиннадцать лет назад. Все осталось там, во временах, которые мой друг – мент Петя (папа профессор, мама доцент) называет временами, когда пейджер еще был ПЕЙДЖЕРОМ, а мобильный телефон МОБИЛОЙ! Выпуск одна тысяча девятьсот девяносто девятого года. Это было в прошлом веке, а мы и не заметили…

Теперь, по прошествии времени, малиновые пиджаки стали владельцами бизнеса с высокой капитализацией, сменившими джип «Чероки» на «Бентли», провинциальные девушки уже не испытывают пиетета перед пропиской (см. капитализацию и «Бентли»), а я неожиданно для себя осознал, что Марьино – это не где-то на выселках, а всего восемь остановок от центра, а само слово «москвич» получило унизительное прилагательное «сааамый» в придачу.

Тем не менее компания институтских друзей все так же собирается по пятницам в нашей квартире на Остоженке, коротая вечер за игрой в преферанс, обсуждением андеграундного кино и музыки, выставок маргинальных художников и полуподвальных театральных постановок наших знакомых.

Мы старательно продолжаем притворяться, будто живем в анклаве, прочно защищенные шумоизоляцией и фильтрами, пропускающими в наш мир только те новостные, культурные и политические события, которые интересны нам. Все это время мы внушали себе, что жизнь продолжает строиться по формуле: люди существуют в тот момент, когда мы с ними разговариваем, и до тех пор, пока мы с ними разговариваем.

Я уверен, что каждый из нас в глубине души понимает, что главная задача этого условного культурологического фильтра – не пропустить одну мысль: мир изменился. Фильтр помогает нам не верить в то, что P J Harvey больше не является молодой принцессой андеграунда, да и мы из категории талантливых юношей перешли в категорию юношей стареющих.

Юношей, чьи родители, серьезные работники МИДа, Минфина, Центробанка, ректоры и деканы, чиновники и театроведы – давно уже носят приставку «экс». Юношей, которые имели шансы состояться как минимум в пяти разных областях каждый, но так и не взявшие на себя труд что-то для этого предпринять, предпочитая считать все эти области лишь временным приработком перед серьезным, настоящим занятием. Разменяв весь свой потенциал на написание политических памфлетов в интернет-издания с нулевой посещаемостью, воспитание котов, никому не нужные трактаты по современному искусству и бесконечные пьяные дебаты о будущем страны, в которой, по их уверению, жить они не собираются.

«Валить, валить окончательно и в короткие сроки, например… через полгода» – лейтмотив наших пятничных посиделок, вот уже второй год. И выглядит это так, будто не валят мои приятели лишь потому, что у них не получается убедить в этой необходимости меня. Не то чтобы я настолько привязан к этой стране, просто патриотизм стал моим последним прибежищем, хоть как-то отличающим меня от моих друзей.

Слабая надежда на то, что я, Денис Давыдов, вызывавший зависть у всего курса тем, что Соловьев называл меня самым многообещающим студентом выпуска, по-прежнему не такой, как они, поддерживает течение моей жизни. Жизни, давно превратившейся в привычку. Жизни, в которой все потихоньку стало надоедливой константой – от красного абажура над кухонным столом до жены, которая последние пять лет называет меня «бездарностью, отягощенной гипертрофированным снобизмом», и тем не менее все еще ночует в моей постели. Последний факт я давно уже перестал объяснять тем, что я все-таки не такой, как они. Скорее, мы оба слишком нерешительны, чтобы расстаться, и слишком интеллигентны, чтобы замечать перманентные адьюльтеры друг друга.

Факт семилетнего наличия одной и той же жены – еще одна особенность, отличающая меня от моих друзей. В остальном я – полное им соответствие. Слепок эпохи, живое свидетельство заката интеллигенции, которой больше не платят за сакральное знание того, что общего между Габриэле д’Аннунцио и дадаистами. Точнее, которой больше вообще не платят, предпочитая поддерживать пространные разговоры о поздней Византии и ее сходстве с нынешней Россией. Платят теперь в основном хипстерам.

Кстати, знать бы еще, кто такие хипстеры, но все, у кого ни спрашиваю, точного ответа не дают. Пока я остановился на том, что это люди с плохим образованием и хорошим вкусом, которые спрашивают у Гугла, как пишется слово «тренды», что само по себе по́шло, но не мешает им этим трендам соответствовать, получая за это деньги на трех работах.

Я не разбираюсь в трендах, не знаю, какого цвета лосины носят парни в этом сезоне. Более того, я безвозвратно упустил момент, когда трендам еще можно было пытаться соответствовать. Из трех моих работ самой высокооплачиваемой является компьютерная игра «Диабло», в которой из каждого похода в подземные тоннели я приношу тысячи три золота. В конечном счете, по количеству времени «Диабло» – самая затратная работа. И самая результативная (я паладин сто двадцать второго уровня, с тремястами тысячами золота). Все остальное – лишь извлечение средств на покупку алкоголя (курьерство) и поддержание некоторого культурно-прожиточного минимума (еженедельное вываливание духовного багажа в кинообзоры «Афиши»).

Стоит ли говорить, что для моих духовных богатств не хватило бы счетов всех швейцарских банков, вздумай они их у себя разместить, а платят в «Афише» так сказочно, что денег на то, чтобы слетать подписать контракт со швейцарцами, у меня нет и не предвидится.

Так я и живу – счастливо женатый в силу привычки, патриот из духа противоречия, высокодуховный тридцатипятилетний подросток, из последних сил верящий в свой потенциал. Хотя последний измеряется лишь квартирой на Остоженке (потенциально около миллиона долларов) и гениальным киносценарием о том, как в Сколково лучшие умы собирали нано-«Ладу», а случайно получили Ноев Ковчег (потенциально – миллионы долларов сборов, затраты инвестора – всего один миллион).

Конечно, скажете вы, можно продать квартиру в центре и переехать в Бутово, вложив деньги в кино. Но интеллигентные люди не могут жить в Бутово (так говорит мама), поэтому остается мечтать о том, что на каждого талантливого интеллигента всегда найдется свой инвестор с миллионом долларов. Главное – правильно его ждать и мечтать, мечтать о том моменте, когда в финале встречи с очередным мильёнщиком, владельцем оптового рынка, королем бензоколонок или пельменным бароном услышишь: «Знаешь… мне это нравится!»

Что нами движет? Мечта! Так, кажется, говорилось в какой-то модной книге по продюсерскому бизнесу. Обидны, конечно, два факта: вместо того, чтобы творить мечту, приходится работать собственным продюсером, да и мечта стоит всего миллион долларов… – но такие теперь пошли мелочные времена.

Слабое ощущение собственной перспективности все еще позволяет смотреть на этот город свысока. Впрочем, город теперь этого не замечает. Его это, как пишут теперь в интернетах, – Ниибет.

Конечно, такое кино лучше снимать в Штатах. Все говорит в пользу этого выбора. И проще, и все лавры и бонусы достанутся мне, а не жадным инвесторам. А главное, не хочется становиться одним из них – вороватым кинопродюсером, сам-себе-режиссером, коих в отрасли пруд пруди. А придется. «Это город жуликов и проституток, – как говорит мама, – коренные москвичи теперь – только тараканы в подвалах. Все остальные сюда поналетели. Даже комары». Реальность с упорством маньяка доказывает, что все обстоит так, как она говорит, даже еще хуже.

За полтора года отчаянных поисков инвесторов я чуть было не вписался в проект с какими-то левыми бандитами, желавшими снять на базе моего кино комедийное софт-порно со своими любовницами в главных ролях; один из федеральных каналов чуть было не украл сценарий; меня чуть было не подставили под взятие «дружеского кредита» в банке. Но главной, отравляющей существование проблемой стала вопиющая, вселенская несправедливость города-героя Москвы.

Самые бесталанные из наших однокурсников, нахрапистые региональные пареньки к своим тридцати стали топ-менеджерами телеканалов, совладельцами компаний по изготовлению рвотных сериалов или рекламных агентств.

Однокурсницы, когда-то читавшие Гёте в подлиннике и с презрением смотревшие на всех, у кого не было квартиры с эркером в районе Патриарших, периодически выпрыгивали у меня на глазах из тонированных немецких авто, которыми управляли сомнительного вида кавказцы или парни лет тридцати с безукоризненным маникюром и напряженным взглядом.

Если раньше знакомство с ними можно было завязать в буфете, теперь их буфетами стали рестораны в пределах Садового кольца, в сторону которых я даже смотреть боюсь. Стихи, знакомые с детства, о том, что у «каждой работы – запах особый», я мог бы дополнить тем, что запах есть даже у бедности. Это запах дорогих ресторанов, в которых ты никогда не поужинаешь.

Воровать я не умею, учиться этому поздно, да и негде. В целом, перспективы в этом городе у меня невзрачные – либо пополнить армию унылых клерков, либо загнуться от пьянства в компании собственных высокоинтеллектуальных друзей. Остается мечта. Всего один инвестор с одним миллионом долларов, на десять миллионов москвичей. И кино. И… впрочем, не будем о радужном будущем. Я не тщеславен, хотя… безусловно…

Мысленный полет к «Оскару» прерывает телефон, на дисплее которого значатся два неотвеченных вызова из офиса, одно эмэмэс и пара эсэмэс от Саньки. Эмэмэс оказался демотиватором, изображающим жирного котяру, и подпись под ним: «Погладь котэ! Погладь котэ, сука!»

Я ругаюсь в адрес отправителя и тру эмэмэс. Звонки с работы игнорирую.

Одно из эсэмэс – послание Саньки, который готов встретиться на «Маяковской», в сквере у театра Сатиры, минут через десять. Санька – мой хороший знакомый из клуба пятничных преферансистов. Литературный критик, вот уже пять лет пишущий роман об истории новой России. Хороший знакомый, а сегодня – так просто лучший, ведь предмет нашей встречи – марка ЛСД, которую Санька обещает достать уже месяц, а деньги за нее я заплатил месяца два назад.

Смотрю на накладную посылки. В адресе доставки значится бизнес-центр на Шмитовском проезде. Минут тридцать ходу. Еще минут двадцать на встречу с Санькой. Не успеть…

На Шмитовский дико не хочется. Хочется выпить холодного пива, позвонить Аньке из «РИА Новости» или домой и порезаться по сети в «Диабло». А посылка чтобы магическим образом самодоставилась…

Но добрые маги остались в мире «Диабло», вытеснив в реальность всю компьютерную нечисть – жуков, скорпионов, пауков, злобных драконов и плюющихся ядом птиц, превратившихся в жирных клиентов, офисных хозяйственников, коллег-курьеров, работодателей и секретарш из чеченских офисов. Они сидят в офисных башнях, за крепостными стенами из торговых центров и мебельных салонов, захватывают все новые и новые земли вокруг меня и мигом сжирают все полезные ископаемые, превращая их в бабло. Их армия множится с каждым днем, и выходит так, что противостоять ей мне нет никакой возможности. А главное – среди них нет ни одного инвестора…

Шмитовский проезд. Чертов Шмитовский проезд. И секретарша эта. «Через двадцать минут на Шмито́вском». И это она сказала мне – выпускнику ВГИКа! В самом деле, мир изменился.

– Да пошла ты! – вслух бормочу я. – Я же тебе не реактивный.

И чтобы хоть как-то скрасить свою беспомощную злобу, иду к ближайшей палатке, где покупаю две бутылки гребаного «Миллера», с которым сажусь на лавку в сквере. Судя по времени, Санька вот-вот должен появиться.

Пиво, как обычно, кислое, народ вокруг непримечательный. Закуриваю, вспоминаю об Аньке из «Новостей» и, положив на колени кейс, начинаю отстукивать на крышке «Need you Tonight».

Дойдя до припева, неожиданно для себя, в конце барабанной дроби, нажимаю большими пальцами на хромированные клавиши. Кейс щелкает и открывается.

Обычно я не заглядываю в посылки, которые доставляю. То ли из-за воспитания, то ли (не хочется это признавать) из-за того, что это либо конверты, либо коробки, обмотанные скотчем. В общем, то, что вскрыть без следов насилия не представляется возможным. Кейс я везу впервые. Тем более такой, который открывается…

Сначала я подумал – что-то не то с глазами. Ну, там, раздвоение или проблема с хрусталиком. Нет, реально, этого просто не могло быть. Так не бывает. В кейсе, ровными рядами, пачка к пачке, нежно изумрудного цвета, уютно лежат… доллары.

Я засунул голову в чемодан и зачем-то понюхал пачки. Они пахли хлорвиниловыми кубиками из детства. С этим запахом у меня ассоциировались счастье, беззаботность и защищенность. Удивительно, что баксы пахнут так же. Наверное, это запах мечты. Я трогаю пачки руками. Я пролистываю парочку. Похоже, настоящие. Нет, точно настоящие… На лбу выступают капли пота. Кажется, я схожу с ума.

Закрываю кейс. Потом снова открываю. Не понимаю, сколько в нем денег. Аккуратно запускаю руку внутрь, глядя по сторонам, начинаю считать. Ровно сто пачек.

Кажется, теперь потеют даже колени.

Если в пачке сто купюр… успокаиваю дыхание… если в пачке сто купюр, то десятка. А десятка на сто… милл… миллион… Нет, это бред какой-то… МИЛЛИОН! Миллион долларов! «Тварь я дрожащая или право имею?» – вспоминается некстати. «And the winner is!» – тут же, на хорошем английском, вступает голос ведущего церемонии вручения «Оскара».

Сердце бьется где-то в области кадыка. Миллион долларов. Билет в любую заграницу и валить! Там немедленно начинать снимать. Потом, в середине проекта, можно продаться «Фоксу» или… главное – валить отсюда к чертовой матери! Кстати… ладно, маму потом перевезу. Жена не поедет, а Аня, причем здесь Аня?! Где-то на периферии сознания закралась шальная мысль о честности, промелькнули было чеченские «рендж-роверы» с надписью «Возмездие» на борту, пытки, возможное убийство и прочие гадости, но весь этот поток сознания был смыт дождем из долларов, далекими горизонтами новой жизни, а главное – огромными, высотой со стены Кремля буквами, складывающимися в слово СПРАВЕДЛИВОСТЬ.

Жизнь начала стремительно преображаться. Вспомнилось изречение Фредди Меркьюри: «Талант всегда себя проявит, дорогуша». Вспомнилось еще что-то о каждом большом состоянии, в основе которого лежит преступление. В целом – обычная интеллигентская хуйня, по поводу которой стоящий на обочине плакат с рекламой «British Airways», казалось, говорил: «Да, чувак!» И даже проходившие мимо девушки стали смотреть на меня как-то особенно игриво.

С очередным глотком «Миллера» улица вновь изменилась. Вместе с подобострастно глядящими, заискивающими обывателями, у которых никогда не будет миллиона долларов, появились завистливые ублюдки. Те самые жулики и проститутки, про которых говорила мать. Те, которые только и смотрят, как бы своровать чужое. Присвоить то, что плохо лежит. Нервно курящие водители маршруток, бомбилы у обочины, парни в спортивных костюмах, праздно шатающиеся у магазина. Менты в сдвинутых на затылок фуражках. Кажется, каждый из них знает, что у меня в кейсе. И не нападают они только потому, что боятся перебить друг друга, когда начнется дележка. Опять испарина.

– Почему «Миллер», а не «Балтика»?! – раздался голос справа. – Не любишь нашу советскую Родину?

– А? Что?! – в испуге вскакиваю с лавки. – А, это ты Сань. Чего орешь? Люди вокруг…

– А чего тебе люди-то? – Санька изумленно посмотрел по сторонам. – Здорово, чувак!

– Здорово.

– Ну чё, как сам?

– Да вот, – сажусь, кладу кейс себе на колени, оглядываюсь по сторонам, – посылку… документы везти надо на другой конец Москвы…

– Ясно. – Саня садится рядом и берет вторую бутылку. – Можно?

– Угу, – гоню мысль о том, как бы Санька случайно не узнал о содержимом чемодана. – Представляешь, второй кейс сегодня везу!

– А что в нем? – Саня отбивает крышку о край лавки.

– В нем? – кажется, меня слегка трясет. – Да… бухгалтерия какая-то… отчеты.

– А, – Санька сплюнул. – В пятницу играть будем? Я тут подумал, может, вист поднимем рублей до пяти? Чтобы почувствовать биение жизни?

– Да можно и… – предательски расслабляюсь. – Да брось ты, мы же френдли… На друзьях заработать хочешь?

– Факт, – Санька делает большой глоток, – хоть как-то оживить. Полоса пошла левая последнее время. Представляешь, Иваныча, судя по слухам, в кремлевский пул берут.

– Вау! – пытаюсь глотнуть пива, но оно не лезет. – Лаки Иваныч!

– Ага. – Он сплевывает. – По слухам, это жена его новая подсуетилась. Лаки, лаки… Некоторые женятся, а некоторые – фак. Такая карма.

– Кстати о карме. Хороший стаф?

– Реальный. Мягкий, – Санька сует руку в карман моей куртки, – отходняка нет и кроет недолго. Тебе понравится.

– Спасибо. – Я натянуто улыбаюсь. – Мне не много в одно рыло?

– ХЗ, – пожимает плечами Санька. – Боишься, что ли?

– Да нет… так просто. Подумал, может, вдвоем попробуем?

– Вдвоем? – Он смотрит на часы. – Мне еще писать сегодня статью на Look-at-me про историю театрального костюма.

– Ты чего, хипстер?

– Почему хипстер? – вылупил глаза Санька. – Я историк костюма.

– А я и забыл…

– Реально, Дэн, мне через полчаса работать.

– Камон, бейби, лайт май эйсид… – как можно более небрежно замечаю я.

– Вот ты разводила! Ладно, давай.

Я достаю марку, снова оглядываюсь, делю на две половинки. Мы синхронно закидываемся, запиваем пивом. Минут десять молча курим и пялимся на проезжающие маршрутки.

– Кажется, начало вставлять, – замечает Санька.

– Типа того. – Я пытаюсь разобраться с собственными ощущениями. То ли солнце стало светить ярче, то ли жара усилилась, но колеса машин у остановки будто бы слегка оплавились.

– Пора мне бежать, Дэн, – говорит Санька, глядя как бы внутрь себя. Во всяком случае, мне так кажется.

– Ну, давай! – не глядя протягиваю ему руку. – А долго держит-то?

– Говорю ж тебе, минут сорок. Так что ты давай к клиенту и домой. Как раз после клиента и возьмет жестоко.

– Понял, – допиваю пиво и швыряю бутылку в урну. Бутылка, летевшая мимо, в последний момент цепляется за край урны, просачивается сквозь него, падает на дно.

– Все, я ушел внутрь, – смеется Санька.

– Ага, – я смотрю как он медленно, будто ноги залипают в земле, пытается идти вперед и неожиданно для себя выдаю: – Слушай, Сань, а вот если бы у тебя был миллион долларов, чего бы ты с ним сделал?

– Чё? – будто в рапиде, оборачивается Саня.

– Миллион долларов, говорю, если б нашел, чего бы сделал?

– Я? – Саня вращает глазами. – Чё-чё… съебал бы отсюда.

– А куда?

– Да все равно. Лишь бы съебать…

– Согласен, – достаю сигарету.

– А с чего такой вопрос?

– Фиг знает, – пожимаю плечами, – теория бессознательного. Кислота, наверное, начала принимать.

– Может быть. Ты это, осторожней, ок?

– Ок, – говорю я уже его спине.

Опять ощущаю легкую дрожь и еще плотнее обхватываю кейс. Кажется, будто от долларов исходит магическое тепло, греющее руки, передающееся через пластиковую крышку и кончики пальцев всему телу. В кармане вибрирует мобильный.

– Давыдов, я не поняла, ты щас на Шмито́вском или где? – раздался неприятный голос начальницы колл-центра. – Звонили из офиса «Трейдинвеста», волновались. Почему посылка еще не доставлена? Вылететь с работы хочешь?

– Я? С работы? Да пошла ты! – миролюбиво говорю я и отключаюсь.

Присутствие за спиной кого-то еще я ощутил сразу после того, как свернул в переулок. Сначала это было частое, похожее на каблуки, постукивание по асфальту, пропадающее, как только обернусь. Пройдя пару домов, понял, что свернул не туда. Названия магазинов, козырьки подъездов и витрины закрытого кафе ничего не напоминают. Но поскольку в этой части города все переулки параллельны друг другу, особенно не расстраиваюсь и решаю идти вперед, наудачу.

Из подворотни, ведущей на соседнюю улицу, раздается шуршание. Будто кто-то тащит по земле рулон линолеума или рубероида, или что там обычно рабочие таскают? Останавливаюсь – звук пропадает. Ускоряю шаг – шуршание следует из подворотни в подворотню. И хочется отнести происходящее к слуховым галлюцинациям, возникшим вследствие приема кислоты, но марка, по всем допустимым нормативам, свое действие исчерпала еще десять минут назад, напоследок причудливо оплавив неоновую букву «М», замяв купол храма Христа Спасителя и слегка выгнув павильон метро «Кропоткинская», витрины ресторана «Ваниль» и несколько крыш окрестных домов.

Я останавливаюсь, прислоняюсь спиной к стене и пытаюсь закурить. Улица сделалась совершенно безмолвной, даже звуки проезжающих машин исчезли. Затягиваюсь, гляжу по сторонам. Я примерно посредине переулка. Примыкающие к нему с двух сторон улицы отсюда уже не видны. Вокруг никого, большая часть окон темная, а в немногих других светятся голубые огоньки. Обыватели в тапочках на босу ногу предаются культурному досугу. Вот так закричишь: «Помогите!» – хер кто отзовется. Куда идти-то? Вперед? Или уже назад ломиться?

Выкидываю окурок в подворотню и смачно сплевываю под ноги. Немедленно раздается шуршание. Потом кто-то стучит несколько раз палкой по металлу. Гопники! Обеими руками прижимаю к груди кейс и бросаюсь вперед. За мной по пятам гонится шуршание и цоканье, а потом раздается утробный полурев-полукашель. «Собаку, что ли, с собой взяли, суки?» – Запрещаю себе оборачиваться и прибавляю ходу. Рев усиливается. Видимо, гопники натравили пса по следу, а сами принялись окружать.

Несусь сломя голову. Недобро осветив руины снесенного дома, слева полыхнула вспышка надвигающейся грозы. По спине потекли ручьи пота. Сзади задышала псина. Повинуясь инстинкту загнанной жертвы, делаю бросок сперва вправо, потом влево, между домов. Впереди спасительный забор. Перекидываю через него кейс, отчаянным броском кидаю свое тело вверх, цепляюсь руками и перелезаю на другую сторону.

Шлепаюсь на гору песчаника, рядом с кейсом. С другой стороны в забор что-то ударилось. «Что, падла, не умеешь прыгать?» У меня еще хватает сил надсмехаться над псом. Но гопники умеют прыгать, это я точно знаю. Хватаю кейс и перебежками тороплюсь к строящемуся дому, петляя между катушек с проводами, кранами и бытовыми кабинками. У подъезда многоэтажки замечаю здоровенную трубу и ныряю туда.

Несколько минут лежу, распластавшись внутри бетонной сферы. Гопники не появляются. Вдали завыла собака, видимо, отчаявшись поймать добычу. Улыбаюсь и выглядываю из своего укрытия. Никого.

Вылезаю наружу, сажусь на кейс, закуриваю. В небе изредка сверкает молния, начинают падать капли дождя, пару раз налетает ветер, принеся с собой газету, которая попорхала, попорхала и уселась на резиновый шланг весьма крупного сечения, вьющийся между бытовок.

Гопники были первым и последним доводом в пользу быстрого отъезда из города. Я тупо пялюсь на шланг и размышляю о том, как все-таки лучше свалить из Москвы? Самолетом, поездом или машиной? Аэропорты точно возьмут под контроль, машину долго мутить, выходит поезд. Либо в Минск, либо сразу в Финляндию. А оттуда…

…шланг приходит в движение. «Флэшбэчить начало, ща пройдет», – прикрываю глаза, потом снова открываю. Шланг исчезает, надо завязывать с кислотой. С этой минуты завяжу. Теперь, в преддверии новой заграничной жизни, с кучей денег, подобные обещания даются особенно легко. Встаю, выдыхаю и, прихватив кейс, двигаю вперед. Позади ктото чавкает. Оглядываюсь и инстинктивно шлепаюсь на задницу…

Передо мной, сияя радужной пленкой перепончатых крыльев, матово блестит рыбьей чешуей оно.

– Ебаный насос! – моментально ощущаю прилипшую к спине рубашку.

Таких я видел только в фильмах ужасов. У гадины жирный, будто каучуковый хвост (который поначалу я принял за шланг), когтистые лапы, длинная шея с шипастым ожерельем, безухая, похожая на кабинку крана башка и разверстая крысиная пасть. Делаю два шага назад – тварь чавкает и медленно перемещается, издав знакомый рубероидный шорох.

Я не ору, за меня верещит кто-то другой. Ноги несут вперед, к подъезду недостроенного дома, а мочевой пузырь вдруг слабеет и дает течь. Перед тем как юркнуть в подъезд, оглядываюсь и вижу, как тварь перепрыгивает, подобно подстреленному голубю, через катушки с проводами. Ростом больше собаки, но несколько меньше, чем должен быть дракон, так мне кажется.

Вход в подъезд огорожен ржавым металлическим забором в узкую решетку. Тварь между прутьями пролезть не смогла бы, а напуганный смертным страхом человек – еще как. Просочусь. Успеваю подумать о том, откуда в Москве драконы, о том, что их могли разбудить вечными копаниями в центре строители, о том, почему Лужков не заводит специальные команды по выявлению в недрах города этих мразей, о летнем отдыхе с женой и о том, что дракон, наверное, еще щенок… малек… маленький, короче. Сделав еще один шаг, в пяти сантиметрах от решетки спотыкаюсь и падаю, больно ударившись о прутья головой.

Открыв глаза, вижу дракона. Он сопит и смотрит на меня своими красными глазами. Поскольку тварь не сожрала меня сразу, остается возможность диалога. Не факт, что успешного, но все же дающего шанс:

– Ну чего тебе надо? – сиплю я. – Фу! Фу, тебе говорю! Я несъедобный!

Тварь урчит.

– Я ЛСД жрал, дурак! Ты отравишься!

Тварь вопросительно нагибает башку.

– Наркотик такой! От него вам… драконам… пиздец сразу… то есть смерть…

При слове «смерть» дракон начинает разбрасывать лапами землю и беззвучно разевать пасть.

– Вот-вот… я тебе говорю, не надо меня! Пошли лучше на набережную, там собак бродячих до жопы. Сожрешь кого хочешь.

Тварь чавкнула, и, как показалось, сплюнула.

– Не хочешь собак? Ну, там кошек много… людей еще много. Ментов! Во! Менты знаешь какие вкусные?

Дракон прикрывает глаза и садится.

– Вот молодец, хороший дракончик. Пойдем, я тебе покажу, где ментов пожрать можно.

Я пытаюсь привстать. Дракон немедленно вытягивает башку в мою сторону и рявкает, обдав запахом стирального порошка и какой-то гнили. Снова сажусь на землю. Дракон немигающе смотрит на меня. Так продолжается какое-то время.

– Хорошо-хорошо, не пойду. Чё, так и будем тут сидеть? Чё тебе от меня надо? Жрать ты меня не хочешь, так? – медленно говорю я, как дрессировщик. Если бы я еще знал, как говорят дрессировщики.

Дракон склоняет башку набок.

– Уйти ты мне тоже не даешь… Чего ты хочешь?

Дракон отталкивается хвостом и зависает над землей.

– Черт… я тебя не понимаю…

Дракон выставляет в сторону левую лапу фиолетового цвета, будто обтянутую тканью лосин, и начинает ее лизать.

– Ты чего, хипстер? – более умного вопроса в голову не приходит.

Ситуация почему-то больше не пугает. Скорее напрягает недосказанностью. Мои познания о драконах ограничиваются компьютерными играми, сказками и недавно просмотренным мультиком «Как приручить дракона». После того как мальчик из мультика встретил раненого дракона, который не мог летать, меня наглухо вырубило по причине алкогольного опьянения, а включило обратно ровно под титры.

– Ты летать не можешь? Тебе помочь? – Я протягиваю к нему руку. Он подается в сторону и присаживается рядом с кейсом.

– Вроде летаешь. Э… чувак, может я пойду? – почесываю затылок. – Вот возьму и пойду сейчас.

Дракон молчит. Я делаю шаг в сторону, потом спохватываюсь и пытаюсь взять кейс. Дракон немедленно начинает реветь. Кажется, кое-что проясняется.

– Епта… тебе бабки мои нужны, что ли? – вспомнилось толкиеновское: «Гномы становились алчными и вгрызались все глубже в горы в поисках золота. За это их пожирали драконы». – Ты меня на бабки кинуть хочешь, да?

Тварь шипит.

– Не… ну ты… ты какой-то дракон-гопник! – Меня охватывает дикая злоба. – Хошь, мобилу еще возьми!

Тварь гавкает, не потерпев оскорбления.

– Ладно-ладно. Давай хоть поделим, а? – Я пытаюсь подойти к ситуации с позиции здравого смысла. – Пополам. Нет? Хорошо, давай сорок процентов мне, остальное тебе! Нет?

Тварь снова шипит.

– Не хочешь? Ну ты, сука, жадный…

Достаю сигарету, закуриваю. Дракон с интересом смотрит на меня. Кажется, ситуацию выгребает к мирному исходу. В этот момент я принимаю опрометчивое решение. Хватаю кейс и стремглав бросаюсь наутек. Позади раздается шуршание крыльев, дракон облетает меня, сбивает хвостом с ног и ставит когтистую лапу на грудь, явно намекая на пиздец. Голова дракона почти касается моего лба, он открывает пасть и показывает широкий черный язык.

– А-а-а-а-а-а-а!!! – Меня колотит паника, высаживает в холодный пот, я хватаюсь за последнюю соломинку. – Да подавись ты этим баблом! – откидываю кейс в сторону, и дракон немедленно прыгает за ним, дав мне возможность встать и со скоростью олимпийского чемпиона ломануться прочь. Туда, к забору, ограждающему эту территорию зла от нашего мира.

По-десантному перемахиваю через забор и бегу. Бегу не оглядываясь. Бегу не разбирая дороги. Бегу еще несколько переулков, пока не нахожу себя в районе метро «Парк культуры», у палатки, продающей шаурму…