Читать книгу Интеллигенты на Святой Руси. Часть первая - Сергей Минутин - Страница 3

Вячеслав Константинович ощутил от откровений того, кто знает больше, щемящую тоску неуловимого открытия. Ему моментально перестала нравиться вся текущая и радующая глаз жизнь. Всё и сразу стало недостаточно красивым и чувственным для него. Пар уже не так грел, женщины казались не слишком свежими, и их хотелось, как продукты, делить по сортам. А чужие книги его стали просто раздражать, так как литератор перестал видеть в них истину. Его начал одолевать писательский зуд. Терпеть он больше не мог и сбежал от всех.

На белом листе бумаге было написано «Жизнь». Вокруг листа по всей площади стола валялись окурки, бутылки из-под дешёвого красного вина, и только в самой середине стояла бутылка армянского коньяка и чашка йеменского кофе. Видимо эти атрибуты человеческого величия в достижении продуктовой цели, должны были вдохновлять литератора на подобный подвиг в литературе.

«Жизнь» давалась литератору трудно. Далее, крупными буквами и пьяной рукой он написал «Жизнь даётся. А раз она даётся, значит, у неё есть первоисточник».

После этой глубокой мысли литератор начал чесать голову, ковырять в носу, возбуждая нервные рецепторы. Обычно это ему помогало. Помогло и на этот раз. Рука стала толкать ручку по листу бумаги с ускорением. С некоторых пор, это великое слово «ускорение» стало венчать на Руси любой трудовой подвиг. Литератор тоже поддался этой авантюре и писал так же, как спринтер бежит стометровку с барьерами: ничего не видя, ничего не слыша, и только выкидывая литературные коленца, преодолевая барьеры.

И он писал: «Эх мать наша Святая Русь. К ней надо стремиться от первоисточника. Тело мешает. А первый посредник на пути от тела к первоисточнику – это наша душа. Надо слушать требования души и тогда всё встанет на свои места. У жизни есть уровни. Они для всех разные. Почему? Кто-то ведь знает. А для нас придумали сказку об условиях, среде и процессах размножения».

Написав эти крылатые слова, литератор вспомнил художника и его натурщиц. Он окинул стол тоскливым взглядом, и его неудержимо потянуло обратно в деревню, в баню, к прекрасному полу. Для этих случаев на столе и стоял коньяк. Налит он был в старинный сосуд из богемского стекла в виде «графини». У «графини» была чудесная головка с заправленными вверх волосами, венчавшими высокую и стройную фигурку. Её руки были сложены на груди. Она была изготовлена чешским мастером лет 200 тому назад и принадлежала к семейным реликвиям. Она всегда была наполнена коньяком. Литератор видел в этом некоторую символичность и сравнивал коньяк со своей кровью. Матушка литератора называла эту реликвию просто «Графиня» и относилась к ней весьма небрежно. Во времена детства литератора «Графиня» чаще была заполнена самогоном, чем прочими благородными напитками. Короче говоря, жизнь за несколько столетий потаскала её по «подворотням» и «дворцам». Легенд с ней не было связано никаких, а может быть литератор о них не знал. Матушка его спокойно обращалась с такими фамилиями, как Сомерсет Моэм, Дитрих, Соммер, добавляя при этом «родственнички». Так или иначе, но «Графиня» стала со своим содержимым музой литератора. Он искал подобную красоту в других женщинах, но не находил. Им всё время чего-то не хватало до её форм: утончённости, прозрачности, стройности, а главное содержания. Возможно, поэтому и жизнь литератора была отличная от жизни общества.

Он продолжил писать: «Если жизнь складывается ни как у всех, то это ещё не значит, что она неправильная. Стоит присмотреться к жизни общества, и становится видимой жизнь стада из которого крайне редко выбиваются те, кто слушает свою душу. Стоит только присмотреться и увидишь, что человек до семнадцати „святых лет“ проживает эти семнадцать лет как попало, то есть, как родители на душу положат. Затем он так и живёт с контуженной душой и в холостую ещё лет шестьдесят. В этот период он совершает „общественный подвиг“, который любят описывать бестолковые поэты. Он рожает, сажает, строит и тырит. А если поднять завесу этой тайны, то до семнадцати лет человек ещё мал и глуп, а значит, у него есть надежда на будущее. После пятидесяти надежда неумолимо угасает. Но счастливы ли те, кто живёт с семнадцати и до пятидесяти?».

– Счастлив ли я? – задал литератор себе вопрос. Дымящий окурок вонзился в горлышко бутылки из-под красного вина, и зашипел в мутные жиже бормотухи.

– Какое может быть счастье среди этих банальных бутылок из некачественного стекла. Разве сквозь эти мутные стенки увидишь небо. Эх, где мои семнадцать лет, – тосковал литератор.

Он писал: «Душа бессмертна. Она должна вести человека по жизни, а её ведёт Дух. Если следовать за духом, то и оплодотворять человек будет только то, что надобно его душе. Одно понимание этого – уже высшая награда за все жизненные невзгоды. Но приходиться жить как все, в обществе, с почтением к дуракам, ибо они обычно обществом правят. Жить как все. Собаки, кошки, мышки, блохи плодятся быстро и только для того, чтобы создавать друг другу трудности. Большинство людей плодится в тех же целях, так стоит ли завидовать им, если живёшь хоть как-то, но иначе. А ведь человек в состоянии влиять буквально на всё в этом мире. Он так задуман и для этого рождён. Он на всё и влияет. Именно человеку постоянно открываются новые тайны. Открываются тем, кто ищет. Ищет кого? Разумеется бога. Кто сам не ищет, тому предлагается альтернатива. Сегодня это интернет. Если у тебя возник вопрос, то не задавай его себе, не ищи истину в себе. Есть кому думать за тебя. Но и интернет – это только один из коридоров, по которым человечество гонит само себя в очередной тупик».

Литератор с любовью посмотрел на «Графиню», и взяв её за горло, то есть за изящную шейку, «набулькал» в рюмочку её «крови». Выпил. И тут его осенила очередная мысль, которая явно была не его, а того, кто знает больше «Добро и зло от бога, но вы, люди, слишком материальны, чтобы понимать это до конца. Ваша среда – материя. Вы, именно вы, тот самый Лукавый, который не даёт расти Духу ни вверх, ни вниз».

Литератор задумался, долго смотрел в окно, на мусорную свалку в одном из провинциальных городков России с названием NNN, где свалки под окнами были обычным делом. Городок имел название NNN, так как уже были описаны городки с литерами N – Салтыковым – Щедриным и литерами NN – Герценом. Так выходило, что наш литератор опять оказался в одном из подобных сказочных городков, и упёрся в его властителей и горожан своим необычным, не материальным мозгом, который источал ещё более необычный ум. Городишка был паршивевшим.

Останавливая течение чужой мысли, он написал «У нас есть узаконенные и даже конституционные права на такую жизнь. Как хотим, так и живём. Не хочу быть Лукавым, с приобретёнными до меня правами на грех, хочу быть святым по определению».

Литератор почувствовал, как кто-то, он даже знал кто, расплылся в улыбке, и до него докатилось раскатистое эхо слов, которые он записал: «Слушай только себя, и из этих коридоров всегда будешь выходить сильнее, а только это от вас и требуется. Ну, будь здоров».

Подпись была неразборчивой…