Читать книгу Остров Проклятых - Сергей Могилевцев - Страница 10

Конец мая. Прозрачное море похоже на огромное зеркало, в котором отражаются небо, облака, растущие у берега сосны и неподвижные, изъеденные солью и волнами, буны. Чайки пикируют вниз с пронзительными сердитыми криками, в которых заключено все: и страх потерять обретенную когда-то свободу и высоту, и жалоба на то, что в море совсем не осталось рыбы. Чайки всегда кричат жалобно и сердито, они небесные комиссары, им с высоты хорошо видны пороки и недостатки людей. А также их достоинства, если они, конечно же, есть. Но чайки с людьми слишком разные, они существуют в совершенно разных мирах, и у них нет ничего общего. Разве что мечта некоторых одиночных людей о свободе и о высоком полете, которая почти никогда не бывает исполнена. Кроме того, чайки великие пересмешники, они постоянно высмеивают тех, кто внизу. Высмеивают собак, заставляя их поднимать голову кверху, бешено лаять, а потом мчаться вслед за спикировавшей к ним с высоты чайке. Высмеивают машины и другие движущиеся механизмы за то, что они не могут летать, как они. Высмеивают редких, первых, лежащих на камнях, отдыхающих за то, что они по неизвестной причине притворяются мертвыми. Ну и, разумеется, высмеивают меня. Они высмеивают меня за то, что я на море, рядом с бунами, на небольшом укромном пятачке, жгу свои рукописи. Писатель должен регулярно жечь свои рукописи, если он не хочет потонуть в ворохе слабых, и по разным причинам не получившихся вещей. Некоторые вещи могут настолько вас измотать, настолько ослабить физически и морально, что единственный способ избавиться от них – это торжественно сжечь, понимая, что этим актом всесожжения ты очищаешь свое тело и свою душу, и открываешь путь чему-то новому и гениальному. Все великие писатели и поэты жгли свои рукописи, очень часто при свечах, с бокалом вина в руках, в торжественной и благоговейной тишине. Торжественность и благоговейность – это обязательное условие сожжения рукописи. Действо это абсолютно интимное, и во время него рядом с вами не должно находиться ни единой души. Только вы и те рукописи, которые вы сжигаете. Ну и, конечно, огонь. И больше никого. Некоторые поэты сжигали свои рукописи на специальных блюдах, иногда серебряных, а иногда даже и золотых. Некоторые писатели, такие, как Гоголь, сжигали их в каминах. Сжигают рукописи слабые, неудавшиеся, которые портят общую картину вашего творчества и мешают вам двигаться вперед. В будущих академических собраниях сочинений должны быть одни лишь чеканные божественные строки, и больше ничего, абсолютно ничего. Потомки, считающие тебя гением, должны видеть только золотые самородки, только россыпи сверкающих самоцветов, разбросанные по страницам то ли твоего собрания сочинений, то ли единственного невзрачного томика стихов, навечно поместившего тебя в сонм олимпийских небожителей. Это хорошо понимали писатели, не успевшие сжечь все лишнее, и завещавшие своим потомкам сделать это вместо них. Это хорошо понимал Гоголь, сжегший второй том своих «Мертвых душ». Сжегший его именно потому, что этот второй том не получился, что он был настолько слаб, что попросту дискредитировал Гоголя, как великого писателя. Все великие писатели и поэты велики именно потому, что их произведения им диктуются свыше. Диктуются небесными существами, то ли ангелами, то ли музами, которые неслышно для остальных нашептывают им на ухо божественные строчки. Строчки, которые от века хранятся в неких небесных библиотеках, заполненных миллионами, от века же написанных, книг. Именно в этом смысл выражения, что книги не горят. Именно в этом смысл выражения, что не горят рукописи. Они могут сгореть здесь и сейчас, их могут сжечь варвары, наподобие прошлых и нынешних Геростратов, наивно считающих, что они уничтожают их на века. Или их может сжечь поэт, сжигающий свое недописанное стихотворение, которое все равно останется, если оно того стоит, там, наверху, в незримой небесной библиотеке, от века наполненной миллионами готовых рукописей. Что же касается Гоголя, первый том «Мертвых душ» которому попросту продиктовали, то после этого ему не диктовали уже ничего. Не диктовали потому, что второго тома в природе, как земной, так и небесной, попросту не существовало. Предприняв колоссальные усилия, пролив бездну слез, утратив все возможные иллюзии, Гоголь так и не смог записать второй том «Мертвых душ», искренне считая это трагедией. Слава Богу, что у него хватило решимости сжечь те неудавшиеся страницы, которые все же вышли из-под его пера! Те же обрывки, которые случайно остались, и дошли до нас, как раз и говорят о том, что диктовать Гоголю перестали. Перестали потому, что в небесной библиотеке попросту не было в наличие второго тома, а также потому, что ему и так продиктовали достаточно. Вся русская литература вышла из Гоголя, и, не будь его, мы имели бы всего лишь Фонвизина и Жуковского, да гордо сверкающий среди них снегами и льдом Монблан Пушкина.