Читать книгу Шишкин и Пушкин - Сергей Москвич - Страница 10

Нас каждую осень пугали перегонщиками. Обычно моя мама, всегда веселая и ласковая, в этот день приходила с озабоченным лицом. Перегонщики сбежали! Она хмурила брови и тревожно вглядывалась через окно в соседский забор. Там у забора в будке лениво чесалась собака Пальма, но перегонщиков там не было. Тем не менее всю детвору нашего полярного городка рано загоняли домой и заставляли делать уроки. Наверное, в дни побега успеваемость в нашей школе поднималась в разы.

Перегонщиками называли заключенных, которые гнали плоты по Большой Реке: тяжелые и черные связки бревен с игрушечными домиками в конце и посередине. Нам они казались страшными лохматыми дядьками с острыми ножиками в оскаленных зубах. В руках у них был большой кнут, которым они перегоняли непослушных детей из угла в угол.

Но потом всё успокаивалось – толи их ловили, толи они сами убегали куда-то на Большую землю, нам это было не важно. Главное, что опять можно было играть в войнушку, мушкетеров, пиратов или в футбол.

Затем наступала зима, а вместе с ней и полярная ночь. Легким сумраком, часа на два в полдень, солнце давало знать, что еще не умерло окончательно, а после этого опять наступала темнота. А потом был Новый Год и во всех домах ставили елки.

В этот раз Генку Шишкина послали за елкой одного. Он взял острый топорик, пару бутербродов с оленьей колбасой, надел лыжи и отправился на юг к реке Шаманке, где в низинах по берегам рос приличной высоты ельник. Для пацана из шестого класса смотаться на лыжах – час туда, час обратно – не расстояние. Даже в охотку. Генка бежал легко, скользя по плотному заветренному насту, иногда сбавляя скорость в ложбинках, где намело свежего снега. Вот и Шаманка. Речка кривлялась упругими извивами между холмов, и здесь тундра закончилась. Сразу стало идти тяжелее, наста уже не было, и Генке пришлось потрудиться, чтобы найти елку, какую хотелось: высокую и пушистую.

Вокруг стояла звенящая тишина и стало почти светло. Полдень. Где-то недалеко вспорхнули куропатки, и вдруг Генка почувствовал запах дыма. Легкий, как пушок, аромат коснулся его носа и исчез. Значит, он здесь не один. Вот интересно! Генка скользнул на лыжах по линии ветерка, и снова воздух пахну́л костром. Минут через пять он обнаружил источник. Из-под наклоненной елки, прямо на береговом откосе, который завалило снегом, вился гнутый, чуть заметный дымок. Генка съехал вниз и у подножья нашел замаскированный снежными кирпичами вход. Вот это да!

«Наверное, Робинзон», – сказал Генка.

Ну не медведь же будет костер разводить! Его не смущало, что полярный берег речки Шаманки и необитаемый тропический остров далеко не одно и тоже.

«Я буду ему Пятницей, – подумал Генка и толкнул кирпичи. – Или наоборот».

Снежные прямоугольники обвалились внутрь, и из дыры полыхнуло светом. В центре довольно большой пещеры, сверкающей обледенелыми стенами, горел крохотный костерок. Сбоку в нише, уложенной еловым лапником[8], сидел закутанный в песцовые[9] меха человек и, грустно моргая, смотрел на Генку.

«Ты Робинзон?» – восхищенно спросил кандидат в Пятницы у человека.

«Я неудачник», – горько вздохнув, ответил Робинзон и бросил сучок в костер.

«Не-у-дачник?..» – растерянно и удивленно протянул Пятница, оглядывая великолепие ледяной пещеры. Он недоверчиво пощупал искрящийся хвост песца на плечах человека и покачал головой. Что-то показалось ему знакомым в фигуре и лице отшельника, и он придвинулся ближе.

«Да-да, дачник-неудачник», – подтвердил Робинзон и опять вздохнул.

«Грамулечка! – ахнул Генка. – Это ты?»

«Это мы!» – кивнул Робинзон.

«И сколько вас?» – Генка опасливо осмотрел пещеру. Больше никого не было.

«Раз!»

«Точно! Грамулечка! Как ты сюда попал?»

Грамулечку в городке знали все. Он любил говорил прибаутками и шутками и мог починить все что угодно – от заводного Генкиного паровозика до лодочного мотора. Он был бесконвойником, то есть заключенным, которого отпускали из лагеря в городок на несколько часов. Хозяйки его обожали и ходили к лагерным начальникам заказать персонально Грамулечку. Они говорили, что он на все руки мастер, и Генка, впервые его увидев, всерьез думал, что рук у него намного больше, чем две.

«Как попал, так и пропал! Ты дверь-то заложи, выветришь. Холод да голод – не в квасе солод[10], не натопишься. Вот так-то, малый».

Он достал деревянную трубку, вставил ее в бороду и стал вылитым Робинзоном Крузо. Генке даже померещился попугай на плече, хотя он знал, что в тундре они не водятся.

«Перегонщик я, беглый, так что ты меня чурайся. Плоты штормом разбило на реке, все потопли, а может и нет, а меня вынесло. А потом ханты[11] подобрали, помогли. И вот здесь я, живу пока, пролеживаю бока».

Грамулечка – перегонщик! Вот это номер! Генка смотрел на него во все глаза и не мог поверить. Конечно, Грамулечка зарос до бровей, но был он совсем не страшным, а грустным и как будто обиженным.

«Перегонщик! А ножик у тебя есть?»

«Да есть, вот, возьми, если надо», – он протянул Генке дешевый складничок с пластмассовой ручкой.

«А кнут?»

«Кнут? Нет, кнута нет. Ни кнута, ни пряника – сперли все карманники. Ты есть-то хочешь?»

Генка сказал, что у него бутерброды и он не прочь составить компанию. Грамулечка оживился:

«Бутерброды? С хлебом? Слушай, малый, а давай меняться! Я тебе песца-молодца, вот этого, с серебряной искрой, а ты мне хлеба!»

Генка посмотрел в просящие глаза перегонщика и протянул ему весь свой обед, но от песца отказался. Грамулечка ел аккуратно, хотя было видно, как он соскучился по нормальной еде.

«Ну, пора тебе, малый, темнеет уже. А темнота как хворота – наступит не уступит. Да и мне пора со двора, запалилась нора!»

Каким-то шестым чувством Генка вдруг понял, что если он сейчас уйдет, то никогда больше не увидит Грамулечку. Ему стало жалко этого маленького человека с его грустной улыбкой, его прибаутками и несуществующим попугаем на плече.

«Слушай, Грамулечка, ну куда ты пойдешь, тундра кругом, зима. К тому же ночь. Давай лучше играть, я о тебе никому не скажу, даже классной руководительнице. Ты будешь Робинзоном Крузо, а я твоим Пятницей. Я тебе еще хлеба принесу!» Генка увидел, что перегонщик заколебался, и поспешно добавил: «И водки!»

«Ну, если только одну грамулечку! – смущенно пробормотал беглый зэк. – Ладно, потом посмотрим… Кобзоном или Робинзоном, только б не на зону. Да и Крузо иль Карузо[12] – лишь бы есть от пуза! Беги давай, Пятница!»

Генка выскочил из пещеры и увидел, что сумерки уже превращались в фиолетовый кисель, за которым маячила полная темнота. Он стремглав понесся домой, забыв и про елку, и про Новый год. Теперь у него была его собственная тайна. Он стал Пятницей!