Читать книгу Война и мир Петра Рыбася - Сергей Николаевич Прокопьев - Страница 2

Ветераны сошлись на встречу в гараже. Не было дежурных гвоздик, знамён и медной музыки духовых музыкантов. И воинов раз-два и никого больше – двое. Старшему, Петру Рыбасю, без пяти минут семьдесят девять со дня рождения, другому, Жене Сурину, без пяти минут двадцать один перевалило. Такая возрастная статистика. Но сидели на равных.

– Жека, ты же, расстреляй меня комар, не курил! Тебя в пример пацанве всю дорогу ставил.

– В Чечне после первого боевика начал, – затянулся сигаретой юный ветеран. – Сидим в палатке, завтракаем, как резанёт живот по туалетной надобности. Отбежал чуть от палатки, штаны не успел снять, араб выскакивает как чёрт из бочки. Фанатик хренов. Потом в его карманах билет на самолёт «Тбилиси – Стамбул» нашли, шприц, наркотой заправленный, тысячу рублей, патроны такой же серии, как мои, не варёные – стреляющие, какая-то сволота продала… Меня не заметил. Орёт: «Аллах акбар» и швыряет гранату в машину. Хорошо, пустая была. И разворачивается к палатке со второй гранатой. Я про туалет забыл, в грудь арабскую из автомата засадил. Наповал. После чего сел и закурил. А самого колотит. Ведь знаю – не человека, врага застрелил, а вот…

– Куришь, гляжу, в кулак огонёк прячешь.

– Не могу отвыкнуть.

– Я, считай, шестьдесят лет не могу.

Заглянула с контролем дочь деда Петра Елена. Всегда насмерть боролась с гаражными посиделками, но на встречу ветеранов не зашумела. Хотя мужики сидели не абы как, смазывали языки беседы сорокоградусной жидкостью.

– Вовремя приспичило, – сказал Женя, – так бы всех в клочья…

– Как-то раз ходили за языком. Немецкий офицер, не хуже тебя, из землянки выскочил по естественным нуждам, только присел-расслабился, я его хоп. Иди сюда. Так он, гад, всю дорогу, расстреляй меня комар, в штаны продолжал. Ребята смеются: «Петро, не мог подождать, пока засранец опростается?» А кого ждать? Там секунды решают. Но тащить вонялу мне пришлось. Зато потом командир похвалил. У немца не только в заднице, в голове тоже кое-что нашлось.

Ветераны закусывали варёной колбасой и малосольными огурцами.

– С кормёжкой как обстояло дело? – спросил дед Петро.

– Столько овсяной каши съел – стыдно лошадям в глаза глядеть! – заулыбался юный ветеран. – Изредка случался на нашей улице праздник – барана раздобудем. Раз доброго ребята притащили, привязали на хоздворе, а он не захотел в солдатский котёл. Сбежал. Мы напротив отряда Хаттаба стояли. Каких-то четыреста метров разделяли. Мы хватились: где баран? Да не до свеженины стало – над головой пули полетели. Нашего стрелка, Витю Солодухо, ранило. Командир роты на его место в БМП залез, из пушки садит. Мы под бронёй с автоматами. Вдруг наш баран из зелёнки выскакивает, глаза квадратные, мечется… Ошалел от грохота… Кореш мой, Лёнька Раков, прикладом по броне затарабанил: «Товарищ капитан, товарищ капитан, баран там!» – «Какой, мать вашу, баран? – ротный изнутри орёт. – Как бы в прорыв не пошли! Это война, а не бирюльки!» Мы – долой войну! Начали вести огонь в сторону еды. Такое упитанное богатство боевикам отдавать. Завалили. Два смельчака под огнём поползли за ним.

Когда перестрелка закончилась, ротный вылезает из БМП. «О, баран! Хорошо! – руки потирает. – Отрубите-ка мне его задние ноги!» – «Ага, – обломали ему аппетит наполовину, – раз не разрешали стрелять в него, только одну дадим».

– Правильно, а то ишь – разогнался! – дед Петро заправил в мундштук сигарету. – А мы раз учудили! Были у нас один другого хлеще кадры: Митька Жиров (в деда-прадеда бандюга) и Борька Оборвись – с Митькой два сапога пара. В сорок четвёртом они к Рокоссовскому удрали. Тот всех жуликов подбирал! В сорок третьем, ещё перед Курской дугой, на Первое мая выдали в честь праздника по двести граммов водки. Мы на Калининском фронте истощали вконец. Мясо получали бычками, тёлками. Сами пасли. Расчётами ходили зелень собирать: щавель, листья липы. Витамины, говорят. А нам бы мяса да хлеба вместо этих витаминов. Выпили свои наркомовские, Митька говорит: «Ещё хочешь?» – «Откуда?» – спрашиваю. «Сейчас принесу!» – и показывает на штабную машину крытую, что у дома стоит, в котором командир части живёт. Часовой охраняет. Замок. Пломба. И ведь принёс. Часовой, конечно, не строевой шаг вокруг печатает. И не как заведённый кругами бегает. Вот у дверцы кабины постоял, у капота тормознул. Митька шасть с другой стороны. Раз-раз: замок открыл, пломбу отогнул и внутрь. Пару бутылок водки и американскую резаную колбасу в баночках схватил, пломбу на место поставил. Шито-крыто. Во, рукодельник! А в тот раз Борька Оборвись подбил нас учудить.

И дед Петро начал рассказывать историю из боевого прошлого. Борис почему «Оборвись»? По документам он Васюков. Да пройда, каких свет не видывал. Развесёлый красавец, и язык минуты не помолчит. Как затишье на фронте, по снабжению его привлекали. Бычка в деревне получить, картошки для части привезти. Всё достанет и сверх того успеет. Любому в душу влезет, не мытьём, так катаньем уговорит. И провиант добывал, и зазнобы в каждом населённом пункте. Уедет из части, так с концами. Оборвись одно слово.

В сорок четвёртом на Украине разжился мешком трофейного сахара. В селе Лыповец сговорился с одноруким председателем колхоза: тот зарежет быка на благо Красной армии и получит официальную бумагу, куда девалась скотинка. Из немецкого сахара председатель по уговору должен сделать хохляцкую самогонку. Половину мешка берёт за работу, из второй сладкой части ставит бражку и гонит на благо отдельных представителей всё той же доблестной армии веселящий душу и дурманящий голову продукт. На него официальная бумага, само собой, не выдаётся. Тут полюбовное соглашение. Но если напиток получится хороший, вдобавок к сахару Борька Оборвись страшно дефицитной соли обещал отсыпать. Немцы её для гражданского населения не завозили, нашим тоже было не до неё. А без соли жизнь у местного населения совсем несладкая.

В миролюбивые планы вклинились боевые действия. Противник вытеснил Красную армию из Лыповец раньше, чем бражка вызрела. И быка только полтуши Борис Оборвись забрать успел, а как за второй собрался – немец в наступление двинул.

Борис ругался, обзывал немцев гадами, не хотел мириться с потерей.

И вдруг как-то вечером говорит:

– А поехали заберём! Поди, выгнал чёрт однорукий. И полбыка должен мне. Немчуре, что ли, оставлять?

– Ни хрена себе заявочки на длинной палочке! – удивился Митька Жиров и напомнил однополчанину географию боевых действий. – Там же линия фронта! Нарвёмся на окопы!

– Не будут они зимой копать! Проскочим по темноте. Я дорогу, как у себя под носом, знаю, сколько раз мотался, пока под нами село было.

Километров пять отделяло героев от передовой, столько же в тыл до самогонки.