Читать книгу Русский клуб. Почему не победят евреи (сборник) - Сергей Николаевич Семанов - Страница 3

Начало русского возрождения навсегда останется связанным с легкими и лихими словами – «Молодая гвардия». Но что же такое русское возрождение?

Революция 17-го года была следствием широкого и глубокого недовольства русского народа существовавшим общественным строем (оговоримся с самого начала: русские – это великорусы, украинцы и белорусы, вместе взятые). Теперь очевидно, что дореволюционная Россия была расколота со времен петровских преобразований: правящий класс оторвался от народа, его корневой культуры, обычаев, традиций, нравственности. Правильно подметили поздние славянофилы, вроде Леонтьева: для русского крестьянина баре были те же иноземцы. В общем, это верно. Даже великий Пушкин одевался в простонародное платье, посещая ярмарки, но вотще: народ все равно узнавал в нем переодетого барина.

Все великие революции обходятся своим народам дорого, вспомним жертвы и потрясения английской или французских революций. Великая русская революция, в отличие от названных, обладала одним небывалым свойством, которое многократно увеличило ее разрушительное начало. Поскольку вопрос серьезный и острый, следует выражаться крайне осторожно. Так вот, Кромвели и Фоксы, Мараты и Робеспьеры, соратники-противники были людьми жестокими и крутыми, пролили потоки английской и французской крови, так, но все они были – по-своему! – горячими патриотами Англии, Франции, мечтали – по всему! – о величии своей Родины. И не случайно ведь, что Англия становится мировой державой при Кромвеле, а наследник якобинцев Наполеон чуть было не сделал Европу французской. Хорошо это, худо ли, навсегда останется предметом споров, но бесспорно, что Кромвель и Наполеон были патриотами своих отечеств.

Иное положение сложилось в России. Волну великой русской революции оседлали люди глубоко не русские по крови и духу. Конечно, в социальной истории случается всякое (ведь и Наполеон был не чистый француз, скорее итальянец), но безусловным отличием октябрьского переворота стало то, что его вожди не только не были русскими, но люто, до дрожи ненавидели Россию. Они повели за собой озлобленные низы и победили своих романтических и разрозненных противников.

История творится людьми, а не абстрактными «закономерностями». Так вот о лицах. Грузин Сталин (первая жена грузинка, вторая русская) в первое десятилетие Советской власти придерживался русофобских взглядов, впоследствии он резко переменился в силу многих причин, это уже иное дело. Яростным русофобом был и сомнительный поляк Дзержинский, женатый на дочери из богатого еврейского семейства в Варшаве. Русофобом был и сомнительный русский Бухарин (первая жена Гурвич, вторая Лурье), некоторые полагают его сегодня чуть ли не страдальцем за русское крестьянство. Этим несведущим полезно прочитать хотя бы одно его сочинение, легко доступное в любой библиотеке, – статью о Есенине в «Правде» в 1927 г: поношение русского народа и его культуры тут столь разнузданно, что выделялось даже на тогдашнем ядовитом фоне. Что же тогда вспоминать о Троцком, который в начале 20-х давал директивы об отсталости и примитивности русской истории, о всех этих Свердловых, Раковских, Радеках, Зиновьевых, Луначарских и бесчисленных прочих и подобных, самым приличным из которых был сын выкреста Каменев? А ведь здесь названы истинные, а не подставные руководители страны в первое пореволюционное время (Калинин никогда не стоил ничего, хотя и его вторым браком оженили, как положено, как и Рыкова). Ленин, в ком перемешалось полдюжины самых разных кровей, был по культуре и воспитанию, безусловно, русским, но о его любви к России лучше уж не говорить; кто сомневается, пусть раскроет его сочинения. Не надо забывать и тот известный факт, что российская революционная эмиграция была сплошь масонской. О большевистских вождях достоверных сведений пока, правда, не обнаружено, но иметь в виду это обстоятельство следует: масонство начала века отличалось особой ненавистью к православной и консервативной России. А теперь напомним: в сохранившихся высказываниях Марата и Робеспьера есть много всякого, но из них нельзя все же вычитать, что Франция – это помойка, а французы – полускоты…

Не будем здесь говорить о противниках Октября, они были столь разнообразны и самостоятельны, что один перечень их занял бы очень много места. В основном борьба с красными велась в двух течениях: белогвардейском и прогрессивно-демократическом. Обе стороны потерпели поражение, хотя каждая имела возможность для успеха (Деникин – летом 19-го, социалисты – весной 21-го). Потерпев поражение, они решили, как обычно, что оно случайно и временно. Началось долгое, но совершенно безнадежное продолжение борьбы, которое, затухая, дотянулось до Второй мировой войны. Оба названных направления и множество промежуточных полностью исчерпали себя: в современной России никому не придет в голову создавать Добровольческую армию или призывать к Учредительному собранию. Теперь все это уже история, и только история.

Среди победителей, как всегда бывает, тут же начались расколы и разногласия, которые уже в условиях Советской власти быстро выяснили два взаимоисключающих подхода. Один – первоначально наиболее сильно укорененный в верхушке власти – это космополитический идеал всемирной революции, где красная Россия является лишь переходным этапом и средством. Второй – государственно-автаркический, с опорой прежде всего на собственные силы, а отсюда – с оглядкой на собственные национальные интересы Так возникла знаменитая дискуссия о возможности или невозможности «построения социализма в одной стране», которая сотрясала партию в течение нескольких лет. Итог известен: победил Сталин и начал создавать авторитарную и хозяйственно замкнутую империю. Империя эта первоначально ограничивалась урезанными пределами старой России, а в конце его жизни громадно распространилась. Кровавые насилия сталинского правления хорошо известны и ничем не могут быть оправданы, но не подлежит никакому сомнению: его победа над Троцким имеет в судьбе России значение, сравнимое лишь с величайшими свершениями нашей истории.

Сталинская послевоенная Россия 40-х годов была уже совершенно иным обществом, чем Россия послереволюционная. Произошло нечто вроде «славной революции» в послекромвелевской Англии и нечто вроде наполеоновского переворота во Франции. Канули в Лету русофобские мерзости Троцкого-Покровского, восстала из праха Православная церковь, понятия «русский» и «Россия» вновь приобрели положительный смысл, произошло в мелочах и прямое восстановление прошлого: советские школы стали походить на гимназии, вошли в обиход отмененные было слова «генерал», «офицер», «министр», а слово «интеллигент» перестало быть бранной кличкой. Главное, однако, состояло в том, что после войны в России к власти в общем и целом опять пришли патриоты, преимущественно русские по происхождению. Какие уж они были, на каких учебниках воспитаны – другой вопрос, но свою Родину – в их понятиях – они безусловно любили.

Сталинский режим был очень суровым. Всеобщее крепостное право не могло не вызывать широчайшего (и глубоко скрытого, конечно) недовольства. Какие же идеи это недовольство могло порождать? Реставрация стала бессмысленной утопией, «демократический социализм» был так опорочен историей, что его забыли. Словом, на исходе сталинского правления в России не имелось никаких противостоящих идей (грубой и примитивной пропаганде тогдашних «Голосов» не верили даже голодающие колхозники).

Смерть Сталина и хрущевские выпады против его наследства вновь породили в стране по второй половине 50-х годов общественное и идейное движение, чего не было 30 лет. Нетрудно догадаться, что оно началось как бы с прерванного предела: вспыхнула как бы «вдруг» борьба между наследниками сталинских имперцев-централистов и сторонниками троцкистского революционного космополитизма. Под другими названиями, не поминая, разумеется, предшественников, повели меж собой ожесточенный спор «Октябрь» и «Новый мир». Ничего русско-патриотического в тех шумных спорах не было: новомировцы воспитывали интеллигенцию в либерально-демократическом духе (позже это вполне выявилось в «пражской весне»), главными героями их были «жертвы культа личности», под которыми понимались, конечно, не сонмы замордованных русских священников, дворян, разночинцев-интеллигентов и крестьян, а исключительно сподвижники Троцких и Тухачевских. Кочетов, женатый на еврейке, имея главным советником Идашкина, был сторонником сталинской автократии, но отвергал любое русское своеобразие, а Православную церковь числил в одном ряду с ЦРУ и западногерманскими реваншистами.

Внешне не заметная, возникла в советской общественной жизни пресловутая «ловушка Иоффе» (так называется известный процесс в теоретической физике): пробуждающемуся русскому сознанию предлагались на выбор либеральный «Новый мир» или консервативный «Октябрь», но куда бы ни пошел тут несчастный русский человек, он в равной степени оказывался далеко-далеко от подлинной своей духовной Родины.

Положение стало резко меняться с 1965 года: появилась «Молодая гвардия», возглавляемая Анатолием Никоновым. Об этом человеке со временем будет написано много, а сейчас, когда он скончался в полной безвестности, пришла пора сказать: то был подлинный русский самородок. Получив неважное образование, лишенный литературных и иных гуманитарных дарований, он обладал природным вкусом и безупречным чутьем на все хорошее и дурное. Самодумкой, без подсказки он понял значение русской истории и культуры, распознал разрушительные силы, плясавшие на поверхности в разного рода маскхалатах. Необычайное обаяние и бескорыстие позволили ему сделаться подлинным вдохновителем первых, важнейших шагов русского возрождения. Как и положено у нас, недооцененный современниками на родине, он получил должную оценку у международных русофобов. Сомнительный француз Леон Робель, женатый на выпускнице МГУ и вхожий во многие московские салоны, писал в 1972 году в парижском либерально-марксистском журнале: «Когда Александра Твардовского вынудили отказаться от руководства журналом «Новый мир», во всем мире много говорили об этом… Когда же в начале прошлого года главный редактор журнала «Молодая гвардия» был освобожден от своих обязанностей, это решение, политически намного более важное, прошло при полном молчании…» Да, Робель знал свое дело: снятие Никонова было действительно «политически более важным», чем отставка спившегося и устаревшего Твардовского.