Читать книгу Снайпер-инструктор - Сергей Николаевич Сержпинский - Страница 5

4 – Направление на фронт

Оглавление

Осенью, меня послали в колхоз, вместе с другими служащими, теребить лён. Повестку из военкомата мне привёз посыльный, на трофейном мотоцикле, прямо в поле. Когда я взял эту бумажку в руки, мне стало жутковато, вся романтика куда-то исчезла, умирать не хотелось. Я вспомнил о недавней гибели Олега Коровкина, нашего Павлика, значит и мне придётся умереть. Эту реальность, в той ситуации, я отчётливо осознал, и в мыслях стал готовить себя умереть за Родину.

В тот же день мне надо было явиться в военкомат, поэтому я сразу поехал с мотоциклистом домой. Переодевшись в одежду похуже, потому что её всё равно придётся поменять на военную форму, я пошёл в военкомат, а потом на вокзал. Меня провожали мама и Саша с Вовой. Теперь они будут жить втроём.

Мама не плакала, но была очень серьёзной. Она вручила мне карандаш, тетрадь и просила писать письма, хотя бы одну строчку.

Привезли нас новобранцев в лес, недалеко от села Песочное, это километров тридцать от Костромы. Там мы сами копали для себя землянки, обустраивали свой быт.

Зачислили меня в учебный снайперский полк, входивший во вторую учебную бригаду. Прослужил там почти год, а летом 1943 года, меня перевели в Москву, в центральную школу инструкторов снайперского дела. Прибыл я туда уже с погонами сержанта и был назначен заместителем политрука роты. Командиром нашей роты в школе, был герой Советского Союза, известный снайпер с Ленинградского фронта, Владимир Пчелинцев. Так, в третий раз, я оказался в Москве, которая преобразилась на мирный лад, потому что фашистов уже гнали на всех фронтах.

Центральная школа инструкторов снайперского дела находилась на станции Вешняки на окраине Москвы. Поездом можно было доехать до Ярославского вокзала за пятнадцать минут.



Сержпинский Николай Сергеевич.


Как-то раз, будучи в городе в увольнении, я зашёл в фотоателье и сфотографировался, а фотографию отправил маме в письме.

Учили курсантов в снайперской школе тринадцать месяцев, по очень насыщенной программе. В то время в офицерском училище учили девять месяцев, нам же, после окончания учёбы присваивали звание не выше старшины. Занятия по стрельбе у курсантов были основными. Нас учили стрелять из всех видов стрелкового оружия, как нашего, так и трофейного.

Стоит ли рассказывать об учёбе в снайперской школе. Почти все дни там были похожи друг на друга, да и методы обучения, возможно, являются до сих пор государственной тайной. Одно надо сказать, что гоняли нас на совесть. Кроме стрелкового дела, большое внимание уделялось физической подготовке, а так же обучали немецкому языку, который я после восьми классов школы неплохо знал, и с интересом изучал.

В сентябре 1944 года, вместе с тридцатью курсантами, меня направили в одиннадцатую гвардейскую армию, входившую в состав третьего Белорусского фронта. В снайперской школе нам выдали трёх суточный паёк, смену белья и шинели из очень ценной английской шерсти. С вещевыми мешками, скрученными шинелями, но без оружия, (его выдали на передовой) мы добрались до штаба армии, в сопровождении офицера. Штаб одиннадцатой гвардейской армии находился на окраине небольшого городка, где-то за Минском. Через Минск мы проезжали и меня поразили масштабы разрухи в городе. Да и везде в Белоруссии следы недавних кровопролитных боёв были хорошо видны.

Когда мы прибыли на место назначения, нас построили перед штабом в шеренгу и велели ждать. К нам вышел командующий одиннадцатой гвардейской армией, генерал Галицкий Кузьма Никитович. Боевого генерала я увидел впервые. Держался он просто, не заносчиво и произвёл на меня хорошее впечатление.

Генерал выступил перед нами с короткой речью, рассказал о боевом пути армии, что она участвовала в разгроме врага под Москвой. Он так же поставил перед нами задачу на ближайшее будущее, это добиться превосходства над немцами в снайперских поединках, чтобы наши снайпера были лучше обучены и обладали высокими бойцовскими качествами. Галицкий поговорил с каждым курсантом, проходя вдоль строя. На это он потратил больше часа. Поравнявшись со мной, он спросил фамилию и откуда я родом. Услышав мою фамилию, поинтересовался, не поляк ли. Я ответил, что русский, но фамилия польского происхождения. Рядом с генералом шёл офицер, и он подал мне направление. В завершение нашего разговора Галицкий пожал мне руку и объяснил, что подчиняться я буду непосредственно командиру полка, подполковнику Приладышеву.

Когда Галицкий отошёл от меня и беседовал с другими курсантами, я прочитал выданное мне направление. В нём было написано следующее: «Старшина Сержпинский Н.С. направляется в пятую, гвардейскую, Городокскую, ордена Ленина, красного знамени и Суворова второй степени, стрелковую дивизию, в 21-й полк, на должность снайпера-инструктора. Использовать только по назначению».

Дивизия состояла из трёх стрелковых полков и полка артиллерии. То есть он выделил по одному снайперу-инструктору на каждый полк. Нас четверых, направленных в пятую дивизию, повезли, вместе с другим пополнением, на американской автомашине «студэбеккер». По мере приближения к фронту, всё отчётливее слышались раскаты грома, хотя грозовых туч на небе не было. На душе становилось тревожно и тоскливо. Я понимал, что и у моих попутчиков, такое же настроение. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я начал разговор с ними на отвлечённые темы. Всех троих курсантов, разумеется, я хорошо знал, а Толик Набоков был одним из моих близких друзей, приобретённых за период учёбы в снайперской школе.

Я спросил его, в какой полк он направлен и оказалось, что в артиллерийский.

– Значит, будем соседями, – сказал я другу. – Это хорошо, можно ходить в гости.

– Да вряд ли, – возразил Толик, – там не до гостей. На войну едем, а не на курорт.

Говорить на отвлечённую тему не получилось. Все думы были только о том, что ждёт нас на передовой. Много рассказов мы слышали от нашего командира и наставника Пчелинцева. Мне казалось, что я хорошо представляю войну, всё знаю о ней, но, даже ещё не приблизившись к фронту, стало ясно, что не совсем правильное было моё представление. Вот навстречу нам ехала грузовая машина, с открытым кузовом. На дне кузова плотно лежали раненые и громко кричали от боли, когда трясло на ухабах. Везли их словно дрова. Просёлочная дорога вела нас мимо сгоревших деревень. Женщины с детьми сиротливо стояли на пепелищах своих домов и со слезами на глазах смотрели нам в след. Ни кому до них не было дела.

Штаб пятой, стрелковой, гвардейской дивизии располагался в нескольких, палатках, защитного цвета, на краю леса. Сверху на палатках лежали ветки, для маскировки. Где-то за лесом, судя по частой, сливающейся в сплошной гул, стрельбе, разгорался бой. Солдаты возле палаток, спокойно курили, и казалось, не обращали внимания на стрельбу. Встретившие нас штабные офицеры, проверили документы и предложили поесть. После каши в снайперской школе, здешняя каша в рот не лезла. Она была не масленая, с каким-то болотным привкусом. Я вдруг вспомнил тех несчастных женщин с детьми, которые стояли возле дороги, на пепелищах, и подумал, что эта каша была бы для них самой вкусной. Пока мы ели, в двухстах метрах от палаток разорвались два снаряда. До этого мне приходилось видеть только взрывы бомб.

– Отсюда далеко до передовой? – спросил я местного старшину, старательно выскребавшего ложкой кашу из котелка.

– Не далеко, – ответил он, и, встав с бревна, на котором сидел, тревожно оглядываясь по сторонам, сказал:

– Пойдёмте, снайпера, я выдам вам инструмент, а то ложками будете воевать.

Через поле, старшина повёл нас, как он выразился, на секретный склад. Возле сгоревших домов небольшой деревеньки, был оборудован блиндаж, в котором и находился склад. Там выдали нам новые снайперские винтовки, в заводской смазке, патроны к ним, в том числе с зажигательными и трассирующими пулями. Ещё выдали каски, сапёрные лопатки, котелки и противогазы, которые потом не требовались, Немцы газ не применяли, соблюдали конвенцию. Противогазы, обычно, солдаты выбрасывали, а сумки использовали, клали туда всё необходимое.

К вечеру, из 21-го полка, пришли трое солдат за пополнением. Я попрощался с сокурсниками, за ними тоже пришли из других полков.

Вместе со мной, в 21-й полк, должны были идти ещё около пятидесяти солдат из числа пополнения. Всем нам выдали по ящику с боеприпасами. Мне достался ящик с противотанковыми гранатами. Такие я делал, работая на военном заводе, и знал, что ящик весит тридцать килограммов. Боеприпасы нам дали, чтобы по пути доставить на передний край фронта.

Идти надо было, когда стемнеет. И, дождавшись темноты, мы отправились в путь с тяжёлой ношей. Стрельба впереди, куда мы шли через лес, утихла, и лишь редкие пулемётные очереди нарушали тишину, да периодически в небо взмывали осветительные ракеты, свет которых просачивался сквозь деревья.

Лес, вскоре закончился и нам дали команду отдохнуть. Я сел на ящик и огляделся. При вспышке ракеты, заметил на краю леса большой штабель дров. Поначалу никто на него не обращал внимания, а затем кто-то испуганно вскрикнул:

– Братцы, в дровах люди!

Я подошёл поближе и разглядел среди брёвен торчащие головы, руки, ноги женщин, стариков и детей. В штабеле чередовались слои трупов, со слоями брёвен. Немцы, отступая, не успели их сжечь. Не раз мне приходилось читать в газетах о зверствах оккупантов, но тут я сам увидел звериную сущность фашизма.

Передохнув, мы двинулись дальше, растянувшись цепочкой. Солдаты шли след в след, чтобы не нарваться на мины. Мне было очень страшно. Неожиданно вверх взметнулась ракета, от чего я вздрогнул и, не дожидаясь команды, бросив ящик, залёг в мокрую от росы траву. Многие тоже залегли, и команда последовала:

– Ложи-и-сь!

Осветительная, белая ракета шипела над нами, и, догорая, медленно опускалась вниз. При её колдовском свечении было видно, словно днём.

Стрельба усилилась, я увидел, как над головой пронеслась стая трассирующих пуль. Когда ракета угасла, мы взяли ящики и бежали до следующей вспышки ракеты. У самого уха просвистели пули, я подумал: «Обидно погибнуть в начале своего боевого пути. А может это и к лучшему, сразу отмучиться…»

Страх перед смертью стал утихать из-за тяжёлой ноши. Это очень отвлекало. Я просто выбивался из сил. Кроме ящика, который я тащил перед собой, на плече висела тяжёлая винтовка, другое имущество тоже имело вес. Многие солдаты из нашей группы, отстали, они часто отдыхали.

Так, под свист пуль, мы добрались до траншей переднего края фронта. Было очень темно, и, если бы не осветительные ракеты, мы бы заблудились. К моему удивлению, траншеи были не глубокие, по пояс, и короткие. Всего один солдат копал, а остальные сидели или лежали возле траншей. Я обратился к сержанту, встретившему нас:

– Товарищ сержант, подскажите, где найти штаб полка?

Он посмотрел мои документы, хотя при слабом освещении ракеты, вряд ли что прочитал, и поручил солдату проводить меня. Мы пошли обратно в тыл, как мне показалось, к тому же лесу, откуда пришли. Передвигались перебежками, между вспышками ракет. Немцы, наверное, нас заметили и дали очередь трассирующими пулями. В темноте видно, как они впивались в землю рядом с нами.

– Ну вот, заметили, – с сожалением выдохнул из себя солдат, и спросил:

– В штаны не наложил?

Мне было очень страшно, даже дух захватывало, но я с обидой в голосе ответил:

– Что я трус, что ли…

– Здесь это с каждым бывает, не обижайся, – успокоил меня солдат.– На такое не смеются.

Штаб полка располагался в палатках, как и штаб дивизии, на краю леса. Часовой, не спросив документы, пропустил меня в палатку. Среди группы солдат и офицеров, командир полка допрашивал пленного. Переводчик переводил. Я тоже понимал немецкую речь, хотя не полностью, и меня это удивило, всё же настоящего немца слышал впервые.

Закончив допрос, командир полка заметил мою персону, и я протянул ему направление от Галицкого. Он быстро прочитал, и, взглянув на меня, с тревогой в голосе произнёс: «Извини, поговорим потом, танки идут».

После этого, в сопровождении солдат и офицеров, он ушёл. Пленного вывели из палатки следом за ним. Я успел разглядеть немца. Это был толстый ефрейтор. Он тяжело дышал, и от него неприятно пахло, Ещё долго в палатке стоял его запах.

Кроме меня, в штабе остались пятеро: седовласый капитан, старший лейтенант, младший лейтенант, и два солдата. Один солдат спал в углу, укрывшись шинелью, другой сидел с дисковым автоматом возле знамени. Видимо знаменосец.

Капитан и лейтенанты сидели в центре палатки на ящиках и смотрели на меня.

– Проходи, присаживайся, – показал рукой на ящик капитан.

Зазвонил полевой телефон, и он взял трубку:

– Алло, сто второй слушает. Так точно! Пленный подтвердил, что у противника три танка и рота пехоты…. Отобьёмся, подкрепления не надо….

Из этого разговора я понял, что звонил командир дивизии. Со стороны передовой, стрельба усилилась. Мне казалось, что в палатку могут попасть шальные пули или снаряд. Капитан предложил мне лечь на груду травы и веток.

– Отдохни, старшина, – сказал он так, словно ничего не происходит. Лежать, конечно, было спокойнее, и я с радостью улёгся, сняв с плеча винтовку и всё снаряжение. Тело ломило от усталости. Хотелось спать, но нарастающий шум боя не давал покоя. Какой уж тут сон, если снаружи было слышно, как пули ломали ветки деревьев, доносились шумы моторов и лязганье гусениц. Меня трясло мелкой дрожью, и я боялся, как бы не заметили этого другие. Возможно, трясло не от страха, а от озноба, ведь моя гимнастёрка промокла от пота, пока тащил ящик. Да и на улице похолодало.

Постепенно бой стал утихать. Капитан и младший лейтенант открыли консервы и нарезали хлеба.

– Старшина, присоединяйся, давай поужинаем, – пригласили они меня. Я тоже вынул из вещмешка остаток от пайка и присел рядом с ними. Капитан начал спрашивать, откуда я родом, кто мои родители, где работают. Мы разговорились и познакомились. Капитан Соколов был в полку начальником штаба, старший лейтенант Бирюков его помощником, а младший лейтенант Винокуров – командиром роты разведки. Он совмещал обязанности переводчика, так как хорошо знал немецкий язык, и недавно окончил разведшколу.

Капитан Соколов был пожилым человеком, с седой головой, а остальные на вид моложе тридцати лет. Капитан достал папироску:

– Пойдём, покурим, – предложил он.

– Я не курю.

– Тогда пиши домой письмо, скоро прибудет почтальон.

Капитан и лейтенанты вышли на улицу, а я послушал совета, достал из вещмешка карандаш и бумагу. Мне хотелось написать маме прощальное письмо, что, быть может, погибну, но писать такое передумал. Клонило ко сну, поэтому письмо получилось коротким и не складным: «Жив – здоров, прибыл на фронт. Не беспокойтесь». Ещё просил передавать всем приветы. В письмах нельзя было ничего писать лишнего: фамилии командиров, что происходит в полку, и так далее. Это являлось военной тайной. Немецкая разведка тоже не дремала, письма могли попасть к врагу. Пока я писал, Сергей Винокуров уже лёг на груду веток, подстелив свою шинель. Он предложил мне лечь рядом, а сверху укрыться моей шинелью, вдвоём будет спать теплее. Я лёг, но сразу уснуть не мог. В голову лезли всякие мысли. От собеседников я узнал, что завтра полк идёт в наступление. Возможно, завтра я погибну, и жить осталось мне не долго. Но мой внутренний голос успокаивал: «Это невозможно. Ведь мир существует, пока живу я. Если я умру, то весь мир исчезнет для меня во тьме»

Снайпер-инструктор

Подняться наверх