Читать книгу Эзотерический мастер. Only for you - Сергей Николаевич Усков - Страница 4

Три дня Лера ощущала себя очарованной обаянием советского человека, каковым раскрывался ей Владимир Владимирович. Чайные церемонии проторили дорогу в его сердце и память, и она сумела углядеть цельную личность с жаждой беззаветно служить высокому идеалу. Её это забавляла, но виду не показывала.

На четвертый день решила сбросить пленяющее оцепенение и взялась за отвратительную работу: отдраить чайник и помыть чашечки и блюдечки, свои и любезно – Веэв (Владимира Владимировича).

По обыкновению наслаждаясь довольством собой с одновременной практикой «разделенного внимания», плавно поплыла в комнату приёма пищи, где принято мыть посуду. Вдруг прямо перед ней с треском распахнулась дверь точно такой же, как у них, рабочей комнаты, и выскочил взъерошенный молодой человек в сером элегантном костюме, в котором бордовые полоски верно сочетались с такого же оттенка галстуком на фоне белейшей рубашки.

– Простите, я вас, кажется, напугал.

– Меня напугать невозможно, – с усмешкой отчеканила Лера, метнув взгляд на табличку, закреплённую на дверях за спиной нового знакомца: «инженер-конструктор».

– Почему? – с немалым удивлением сказал молодой инженер-конструктор.

– Потому что я ничего не боюсь.

– Любопытно! Красивая девушка. Безупречный, я бы сказал, эталон женской красоты. Вдобавок имеете черный пояс по самбо?

– Что я имею, то не скажу. – Она удостоила собеседника надменным взглядом, в котором вдруг пропала надменность и установилась особая рассеянность, когда смотрела краешками глаз.

Взор её пленительных глаз из рассеянного постепенно концентрировался, прояснялся и наполнялся неведомой силой. И – ровно как вспышка молнии озарила их лица. Ошеломлённая Лера отпрянула назад – на интеллигентном фэйсе случайного знакомца, там, где брови сходились к тонкому носу, снова увидела две маленькие роковые родинки, которые соседствовали рядом! Одна из них чуть больше была ближе к переносице, другая – поменьше – чуть выше. Родинки точно такие же, как на пенисе дуралея Славы, как на носу у породистого Веэв. Три совпадения – роковая цепочка замкнулась! Снова найдена точка приложения сил. И выполнено первое задание начальника.

Лера воспрянула: подбираемая группа отмечена особыми знаками! Это значит, её приход в офис ООО «РСС» сулит большие перемены и выгоды!

– Как тебя зовут, дружок? – Лера в мгновение повеселела.

– Вася. Э-э… Василий Петрович! Вот как.

– Оставим этих Петровичей лет на десять, хотя ты и постарше меня в половину этих лет. Угадала? (Вася заморгал, как в нервном тике, оборвав его кивком).. Сначала сказал правильно: ты – Вася, так пусть и будет. Я – Лера. Ты хочешь… – Она на мгновение призадумалась, припоминая, что не далее как вчера видела такой же серый костюм в бордовую полоску у стенда, на котором размещают афиши и прочие анонсы выходного дня. На одной из афиш она мельком коснулась крупного заголовка «филармония» и тут же скривила губы. Да-да, как раз напротив стоял такой же серый костюм в бардовую полоску! – Хочешь составить мне компанию сходить в филармонию на симфонический концерт?

– Вы слушаете классическую музыку? – с растущим удивлением произнёс Вася.

– А что?! Разве по мне видно другое? – Она сделала многозначительную паузу, отступив на шаг назад и являя себя обозрение. Проделала несколько пассов рукой, выгнула спину, словно потягиваясь и разминая мышцы производственной гимнастикой, и оголила прелестную легкую выпуклость живота. – Я раньше частенько бывала на концертах… разных… с подружкой мы хаживали. Теперь она мамашкой стала, и ей недосуг… Так что там анонсируют? Моцарт?

– Нет. Сен-Санс. Второй концерт для фортепиано с оркестром.

– У-ууу! Wow! Замечательно… Фортепиано!!! Оркестр в нагрузку?.. Мне нравится фортепиано – это точно! Оркестр переживу… Так идём или нет?

– Разве таким девушкам можно отказать?! Идём, если это ваше искреннее желание.

– А какое ещё? Я всё делаю искренне… или почти всё. Но, чтобы ты что-то там склизкое и нехорошее не подумал, – как в том анекдоте про пианино: мол, за что ни возьмись – одно и то же получается, – будто бы клеюсь, тыры-пыры в этом роде… Билеты покупаешь ты, трансферт – мой. Мне просто удобнее идти в компании с интеллигентным молодым человеком и, думаю, тебе тоже. Одной надоело ходить: мужики головы сворачивают, клеются, раздражают, мешают… надоело отшивать их! Понятно объяснила?

– Безусловно! Не думал о такой спутнице и не мечтал.

– Какой такой?! Мы можем быть только друзьями. В любовь я не верю. Любви нет. Ты давай, дуй за билетами. Комнату мою заприметил? Заходи, покалякаем о том, о сём. В телефон загрузишь мой номер. Правда, я там не одна, с Веэв… ну Владимиром Владимировичем. Да нам всё равно.

– Вам повезло с напарником. Владимир Владимирович – подлинно ведущий инженер. Он много сделал для функционирования электронной системы обеспечения производства, что для него поначалу в диковинку, ведь он целиком советский человек. И многое другое, что сделал…

– Мне всегда везёт. Потому что я этого хочу.

***

На концерт Вася и Лера выехали сразу после работы. У Леры была красная «Мазда-6», поблескивающая свежей краской, которая так и взбрыкивала от легких прикосновений к акселератору, норовя рвануть в запредельную даль.

Жили они в небольшом городке в семидесяти километров от Е-бурга – центрального города Среднего Урала, и не только его. Сам городок, откуда они гнали по добротному шоссе, отнюдь не провинциальная захудалая дыра – это был некий наукоград с наукоёмким производством на берегу живописного озера с протяженностью акватории в сорок километров.

Вася с опаской поглядывал на спидометр: стрелка порой клонилось вправо до критических отметок, и, наконец, урезонил:

– Ты всегда так быстро ездишь? Мы вообще-то успеваем.

– Я не смотрю на спидометр, а еду по дорожной ситуации, по ощущениям управляемости. Смотрю на стрелку, когда запищит антирадар. И успеваю сбросить скорость до встречи с сине-зелёными братьями.

– Рисковая ты!

– Нисколечко не рисковая. Всё просчитано, обосновано и под контролем. Расслабься и получи удовольствие от быстрой езды. Вот сейчас мы взлетим на пригорок, а дальше достаточно резкий спуск, чтобы появилось ощущение, как будто проваливаешься в воздушную яму. Не успеет пройти это ощущение – снова подъём. Снова пологий склон, на который будем взбираться, резко ускоряясь. На вершине убираю ногу с газа и ставлю на нейтраль – машина летит, как пёрышко. Я иногда ору от удовольствия! Хочешь, попробуем вместе? Дорога сухая – можно разогнаться до офигенной скорости, взлететь на гору, как на трамплин, а дальше ощутить ускорение свободного падения… Чего молчишь? Что, драйв – не твоя стихия?

– Если в нём нет смысловой подоплёки, то зачем? Просто получить острое ощущение?

– Да! Я живу ощущениями. Возбуждение, полёт, релаксация, сон, потом снова стряхнуть оцепенение.

– Это хорошо, когда нет глобальной цели.

– А что, у тебя таковая есть? Ну, ты ваще удивляешь!

– Она есть у каждого, однако мы понимаем это слишком поздно.

– Фу, какой ты умный! Впрочем, глобальная цель есть у меня. Это сделать всех!

– Не понял.

– И не пытайся… пока не пытайся! Если хочешь поумничать, расскажи что такого глобального у Сен-Санса, кто он вообще в плане музыки. Я-то на Моцарта больше западаю! – Хитринки заскакали бесенятами в весёлых глазах.

– Это с удовольствием. – Василий устроился поудобнее в кресле.

– Значит, так. Родился Сен-Санс в Париже в начале октября 1835 года, а в конце декабря этого же года умер отец. Малютка, значит, остаётся на руках двадцатишестилетней матери и двоюродной бабушки. Эти две женщины, взявшись за его воспитание, вложили в него, пожалуй, всю свою нежность, нерастраченную и неутолённую жажду любви – это трансформировалось в гармоничный и стойкий характер будущего неординарного человека. Причём, обе женщины были связаны с искусством: мать – художница, бабушка – пианистка. Мальчик рос хрупким и болезненным, и был «чудо-ребёнком». Вундеркиндом по-нынешнему. На третьем году жизни бабушка научила его играть на фортепиано, а в три с половиной года малютка стал сочинять собственную музыку. Сочинять – потому что был наделён абсолютным музыкальным слухом. И многое, как оно звучит ему, видимо, не нравилось или озадачивало. Например он, малыш, мог усесться у чайника и услышать во вскипании воды бездну новых звуков, полифонию музыкальных инструментов, а в симфоническом оркестре услышать фальшь – и так во всём. Самые разнообразные интонации жизни становились интонациями музыки. В возрасте пяти лет был представлен знаменитому художнику Энгру, который оказал на него, как утверждают биографы, фундаментальное эстетическое влияние (это штрих к тому, как красота может управлять миром). По мере развития дружбы стареющего художника и юного композитора, художественное кредо Энгра легло в основу музыкального кредо: в двух словах, это основополагающий стержень линии и рисунка уже в музыке в многозвучном колорите окружающего, находящегося в подчинительном отношении. В отличие от импрессиониста Делакруа. Помимо музыки, у мальчика был живой интерес к естествознанию. Он собирал насекомых, растения, сопровождая коллекцию собственными рисунками, выращивал цветы, гусениц, наблюдал в бинокль фазы луны. В возрасте восьми лет отдали в обучение фортепианной игре известному пианисту и композитору. Итогом трехгодичного обучения стал большой концерт в знаменитом парижском зале – успех был колоссальный, подхваченный и развитый прессой, и стал началом концертной карьеры, дошёл до королевского двора и состоялся концерт «ребёнка-виртуоза» в Тюильри, где заслужил хвалу от высшей аристократии. Кстати, предки Сен-Санса – крестьяне. Его дед был мэром, смешно сказать, деревни… Вопрос, до сих пор нерешенный: «Где корни аристократов духа?»… В возрасте тринадцати лет Сен-Санс поступил в Парижскую консерваторию в класс органа Бенуа. После пяти лет успешной учёбы получает место органиста в небольшом храме на берегу Сены. В этой должности пробыл снова пять лет, отдавая всё это время самообразованию и профессиональному совершенствованию… Все биографы Сен-Санса отмечают, наряду с громадным дарованием, и феноменальное трудолюбие. Его дарование признают и напутствуют на большее Лист, Берлиоз, Гуно. Затем, в связи с отставкой органиста храма св. Магдалины, Сен-Санс был приглашен на эту должность и занимал её двадцать лет. Этот храм расположен в центре Парижа, недалеко от площади Согласия, и в то время был самым светским, роскошным и посещаемым. Соответственно, материальное положение композитора качественно улучшилось. Он купил отличную подзорную трубу и стал наблюдать за небесными телами из окна новой просторной квартиры, и это вызвало много кривотолков о «странном» увлечении композитора и органиста. Игра на органе приносила много радости. Он не вкладывал в строгие импровизации религиозной экзальтации, но увлекался и увлекал стилистическими возможностями органной музыки, делал «невозможное возможным» – это слова Листа, который также назвал его «первым органистом мира». Но, тем не менее, сочинял Сен-Санс светскую музыку. Вот тут и следует остановиться на Втором фортепианном концерте, как на одном из самых популярных сочинений. Эту музыку можно переводить на наш естественный язык так же, как переводят книги с одного языка на другой. И, если это сделать, то получится примерно так. – Вася глянул на сосредоточенную Леру, убавившую скорость автомобиля.

– Продолжай, мне интересно.

– Начало концерта вводит в скорбные и суровые размышления о некоем довлеющем роке, о жажде отринуть его и вырваться, перебороть. Но что-то не получается, всё больше скорби слышится как в величавых органных фугах, так и в робких наигрышах точно закомплексованного соло. Но потом, словно проблеск фантазии, идут один за другим виртуозные пассажи фортепиано, меняя тональность и выбивая нас из прежнего настроя. В противовес идут с разгоном тяжеловесные басы и аккорды первой темы. Начинается перекличка фортепиано и оркестра, как точно – борьба светлых и темных сил. Здесь потрясает грациозность отдельных фрагментов и мощь органной темы в полифонии оркестра… И совершенно неожиданно начинается стремительный и легкий взлёт, идут друг за другом яркие пассажи совершеннейшей техники пианизма. Это захватывает и уносит от так же притихшего, словно изумленного оркестра, от смелого соло, потрясающего и техникой исполнения, и музыкальной эрудицией, и эдаким звоном и жужжанием серебряных звуков, складывающихся в победоносную гармонию. Однако оркестровые гаммы перебивают изящное соло. Идут тембровые переклички, перебивка литавр, смена ритмов, фактуры, выказываются оркестровые оттенки, словно перекликаются и набирают силу те самые темные силы. И соло как будто тушуется. Та роль, что отведена как драматическому персонажу, снова возвращает к трагическим нотам и стихает, – слышим одну могучую полифонию оркестра. Казалось бы соло навеки задавлено, захвачено и подчинено с отведением четкой роли в оркестровом звучании. Яркой индивидуальности больше нет, она раздавлена – вопреки всему стремительная тарантелла вырывается из сухого блеска оркестра. Ещё быстрее упругое соло уносится к обрисованной фантазии, которая обретает всё более ощутимые черты. К солирующему фортепиано благолепно наслаиваются звуки деревянных, валторн, присоединяются струнные – теперь фортепианное соло дирижирует: все инструменты подстраиваются под него. Само фортепиано мощными ударами аккордов, подхватываемыми духовыми инструментами, воспринимается как колокольный благовест, и начинается весёлый праздник, в котором нет и следа первой скорбной темы… Ну, вот, это если вкратце о Сен-Сансе и о Втором фортепианном концерте, – Вася повернулся и внимательно посмотрел на Леру.

– Ты увлек незнакомой темой, дружок! Ты говоришь интересно – проверим: так ли на самом деле… Знаешь, у тебя приятный голос: тембр, интонация, спокойствие и мягкость, но я чувствую, что у тебя есть сильная воля… хотя она чем-то скована, ты не проявляешь себя до конца. Мне это становится даже очень интересным. Скажи, откуда у тебя такие познания в музыке? Ты, случаем, сам не музыкант?

– Немного играю на гитаре. Знаю нотную грамоту. Музыку люблю, ну и, соответственно, интересуюсь творчеством тех, кто в этом гениально преуспел. Как говорится, уж если за что-то браться, так за лучшее.

– В том числе и за девушек, не так ли? – Нежные губы тронула лукавая улыбка. – Есть у тебя девушка?

– Была…

– Что значит – была? Умерла, убили?

– Нет. Просто пропала. Разошлись дороги. Даже не знаю, где она сейчас.

– Не беда: дороги сходятся и расходятся, и даже параллельные линии пересекаются… Забыть никак не можешь?

– Не могу.

– И правильно. Ничего нельзя забывать. Но и путать прошлое с настоящим тоже нельзя.

– Это в каком смысле?

– В смысле: очнись на мгновение, ведь оно прекрасно и больше не повторится! – Лера тряхнула волосами, и её аромат окружил Васю, проникая во все его щелочки.

В фойе Филармонии многолюдно. Лера взяла Василия под руку, и они стали прохаживаться в сверкающем свете хрустальных люстр по широким вестибюлям, устланными немыслимо антикварными на вид ковровыми дорожками. Стены в резных канделябрах; подобие колонн вносило оттенок помпезности и значимости творимого здесь действия. Художественно исполненные стенды, повествующие о музыкальной жизни с царских времён и поныне, рождали странно волнующее ощущение причастности к этой высшей духовной ипостаси – музыке, пронизывающей все времена.

– Слушай, здесь интересно! – воскликнула Лера. – На мой взгляд, это клубное сообщество. Очень много сар и абрамов. Смотри, многие здороваются вежливым поклоном. Какие-то короткие разговоры, улыбки. Смотри, у большинства дам настоящие драгоценности! Вон та ходит с бриллиантовым колье… А какие шикарные платья! Это что, парад мод? Приехали себя показать, проветрить дорогие наряды. Что же ты раньше не сказал, я бы оделась в вечернее платье получше.

– Разве может быть ещё лучше? – От удивления Вася приостановился. Вгляд как дождь прошелся по фигуре, смывая сомнения.

В легком, как туника, голубом одеянии она, казалось, вышла из гримёрной волшебницей-феей. Вышла поискать, на кого бы обрушить свои чары. Волнистые волосы пепельного цвета стекали далеко по спине, подчеркивая наготу хрупких плеч и тонкой изящной спины. Вспыхивающий огонь в её магических глазах сопровождался трепетом наполовину обнаженной, напрягшейся в сладостном предвкушении, высокой девичьей груди. Плавная поступь стройных ног столь полувоздушна, словно шла она по раскалённым углям мужских взглядов.

– Ты – красивая… бесподобно!

– Я могу быть ещё красивее! Положи руку мне на талию. Мне так приятнее, да и глазеть на нас будут поменьше. Мы будем как влюблённые… хотя я в любовь не верю!

– Почему? Я напротив – верю.

– Я допускаю любовь с первого взгляда, как исключение. Потому что в этом случае любовь приходит неожиданно, как дар свыше, и раздумывать некогда и нельзя. Разные там ухаживания, цветы, встречи-провожания говорят лишь о том, что время упущено, что идут поминки по любви, но никак не её развитие. Или говорят о том, что люди привычкой приучают себя друг к другу. Это скучно, это не любовь…

Был дан второй звонок, и Вася препроводил Леру в зал. Под аплодисменты вышел дирижер, и началось то самое музыкально-театральное действие, о котором в стремительном автомобиле увлечённо рассказывал Вася.

Лера слушала с обострённым вниманием, с каким-то милым сосредоточением. Ей самой хотелось что-то понять и уяснить в музыке, которой полтора века. Она горячо аплодировала и несколько раз крикнула «браво». Рассказ Василия подтвердился. Классическая музыка – точно книга символов, бездна знаний и знаков высших истин.

После заключительного аккорда, когда всё ещё звенели фанфары праздника, полный зал в поразительном единодушии подхватил жизнерадостную концовку собственным ураганным аккордом бьющихся друг о друга ладоней, и мощная волна ликующих возгласов волнами кружилась по залу, набирая силу, и затем лавиной неслась на сцену. Лера вдруг поцеловала Васю, отстранилась, улыбнулась и сказала, как могла громко: «Спасибо!»

В машине Лера пояснила благодарный поцелуй, откинувшись на спинку сидения и умостившись в его правильную и тщательно подобранную ортопедическую форму:

– Если бы не ты, я бы не пошла на подобный концерт. У меня были другие стереотипы понимания классической музыки. Я рада, что ошибалась: это не скучно. Но здесь также надо думать, что-то интуитивно соображать.

– Тебе противопоказано думать и размышлять в нерабочее время?

– Смеёшься?! Считаешь, если шпильки на туфлях в двенадцать сантиметров, значит, мозги куриные?

– Да нет же! Хотя это удивительно.

– Кстати, подержи эти туфли. В машине я одеваю другие, для удобства управления: мы же поедем быстро! Можешь засекать время: ровно через полчаса ты будешь стоять у дверей своей квартиры. В бардачке пакет – туфельки положи в него, а мои коронные кроссовочки всегда под моим сидением… Так что из стильной красавицы я сейчас превращусь… сейчас превращусь… думаешь – в кого?

– В ведьму!

– Угадал!.. Что-о-о!? Что ты сказал?!.. А вообще-то, как ты посмел такое сказануть? Я – ведьма!? Ты хочешь меня оскорбить?.. В первый же вечер оскорбить? Ты хочешь, чтобы этот вечер стал последним?

– Нет, нет-нет. Ляпнул не думая. Прости. Ты – волшебница. От тебя исходит магическая сила.

– В самом деле?

– Я это даже кожей чувствую, с закрытыми глазами.

– Проверим сейчас, как ты покоришься моей воле. – Она повернулась, обратила свои глаза в его глаза и долгую минуту собирала и прессовала во взгляде свои тайные мысли, выискивая брешь в его внутренней защите. Затем с легкой улыбкой и царственным величием протянула руку, через которую также шла её воля.

Василий, завороженный сиянием глаз чародейки, коснулся губами длинного среднего пальца с нанизанным перстнем, сверкающим в полутьме. Лера резким движением вонзила ноготок чуть повыше верхней губы – и капелька крови обагрила и ноготок и губу.

Боли нет. Странный привкус крови опалил горло. Лера с той же улыбкой поднесла ноготок к своим губам и размазала капельку крови по алому рту, поверх блеска помады. Затем она снова поднесла палец к месту укола. Губы зашептали странные непонятные сочетания слов – ранка на губе мгновенно сомкнулась.

– Не испугался? – со смехом спросила Лера и, не дожидаясь ответа, нажала на кнопку пуска автомобиля и резко утопила педаль акселератора.

Автомобиль, как выпущенная из тугого лука стрела, понесся по городской дороге…