Читать книгу Самое Начало - Сергей Орст - Страница 4

Коридор был таким же белым, как каюта Сафа, но широкий, в два человеческих роста. При взгляде налево и направо одинаково уходя вдаль, коридор загибался вверх. По сути это была внутренняя поверхность огромного цилиндра, который вращался вдоль оси, создавая искусственное тяготение. По обеим белым стенам коридора шли совершенно одинаковые белые двери. Эти двери слегка выделялись на фоне стен иным оттенком белого. Одни двери располагались ближе друг к другу, другие чуть дальше. Потолок коридора также полностью светился, разливая по всему этому белому пространству ровный мягкий белый свет. Повернув направо, Саф пошел уверенным бодрым шагом по коридору. Пол, покрытый мягким белым материалом, заглушал шаги Сафа. Дверь в его каюту беззвучно закрылась и стала неотличима от других таких же дверей в коридоре.

На правильном и красивом лице шагающего по коридору Сафа появилась легкая блаженная улыбка. Он не мог понять, почему и чему улыбается, но его настроение было явно на высоте. Он был похож на мальчишку из глубины веков, который одержал победу в детской игре. Вдруг, шествуя по этому невзрачному коридору, ему припомнилось своё забытое детство. В далёком детстве Саф слышал от одного старика, что в древние времена на его планете жили люди, которым было позволительно открыто проявлять свои эмоции, чувства, высказывать свои собственные мысли, спорить, размышлять и рассуждать. Сейчас он ещё не помнил все эти редкие рассказы старика о жизни древних людей, о чувствах и эмоциях. Тогда в детстве он с трудом понимал, о чём ему рассказывает этот старик, но где-то глубоко внутри интуитивно осознавал, что эта чувственная сторона человеческой сущности весьма разнообразна и богата.

Полностью чувства в его стране запрещены не были, но с большей частью из них велась ежедневная идеологическая борьба. Чувство долга перед страной и гражданами, чувство гордости за успехи государства и за собственную хорошо выполненную работу, чувство ненависти к врагам, чувство досады и разочарования в отношении гражданина, вышедшего за рамки общепринятых правил – эти и тому подобные чувства приветствовались и всячески культивировались в обществе. Однако, общественная мораль требовала максимальной сдержанности в проявлении любых чувств. Человеческие же эмоции считались фактически чем-то постыдным, потому что временный порыв не может быть истинно настоящим и достоверно правдивым.

Саф громко произнес:

– Еда!

Сразу же пол коридора под его ногами высветил белую дорожку, указывая путь к столовой. Шагая уверенным твердым шагом по светящейся дорожке, загибающейся вверх, он прошел около трети всей окружности коридора, пока дорожка не свернула вправо к двери, которая выделилась белой световой рамкой. Саф снова провел в воздухе рукой слева направо, и дверь бесшумно ушла в сторону, открыв проход в столовую. Потолок столовой полностью засветился мягким белым светом.

Это было весьма большое помещение, рассчитанное человек на сто. Ряды столов и скамеек по обе стороны прохода вызывали у Сафа лёгкие смешенные чувства. С одной стороны было пусто и одиноко, ведь изначально планировалось, что он здесь будет не один, а с другой стороны он был свободен и предоставлен только саму себе, никто его не видел, никто за ним не следил и не мог повлиять на его поведение.

Быстро пройдя вглубь столовой к противоположной входу стене, Саф повторно громко произнёс слово:

– Еда!

Через пару мгновений в стене тихо открылось окно, из которого он взял миску и кружку. Саф уселся на ближайшую скамейку и спокойно принялся за еду. Простая еда – каша и напиток. Однако питательная ценность этих продуктов была ровно такой, в каких веществах нуждался организм человека в данный момент. Система жизнеобеспечения сама определяла физическое состояние организма Сафа и формировала нужный и правильный рацион питания. Такой способ питания был всегда, сколько помнил себя Саф. Благодаря этому, все жители страны были здоровы, примерно равной комплекции и жили очень долго. Самому Сафу было уже сто двенадцать лет от момента рождения, но лучше было бы сказать, что ещё только сто двенадцать лет.

Достаточно быстро управившись с едой, Саф отнес миску и кружку в то же самое окно, откуда взял. На обратном пути к входной двери, оглядывая взглядом зал, его неожиданно посетила мысль о скудности убранства столовой. Эта мысль так сильно резанула его, что он даже остановился посреди помещения и окинул его ещё раз как бы новым взглядом. Его будто обожгла эта неожиданная мысль, он почувствовал, как сильнее забилось его сердце, хотя никакой физической нагрузки не было. Из глубин его памяти всплыло очень странное ощущение, но он никак не мог вспомнить, откуда оно ему так знакомо. Его будто новому взору внезапно предстали однообразные белые ряды столов и скамеек, белые, без единого шва стены, белый светящийся потолок, белый мягкий пол. На всё это он смотрел много-много раз, но не видел и не замечал деталей. А ведь никаких деталей просто не было, не было ничего такого, на чём бы можно было остановить, задержать взгляд.

Это вдруг всплывшее странное ощущение начало нарастать, биение сердца усилилось, теплая, даже горячая волна подкатила к горлу и сжала его, перехватив дыхание. Затем эта горячая волна докатилась до лица. Саф пару раз было хватил ртом воздух, но у него это плохо вышло, глаза защипали и вдруг из них полились слёзы. Он стоял посреди столовой и плакал как младенец. Слёзы текли по его лицу и капали на пол, он даже не вытирал их. Тут он вспомнил этот странное давно забытое ощущение горечи и обиды, именно такое было с ним, когда он в раннем детстве упал с лестницы и больно ушибся. Вот точно так же он стоял, потирая ушиб и плакал. Правда, плакал он не долго, воспитатель подошёл к нему, взял его за руку и, строго глянув на него, сказал что-то про недопустимость подобного поведения в обществе людей, и затем повёл его в медицинский отсек. Уже перестав плакать, маленький Саф тащился за воспитателем, потому что горький комок в горле и мутная пелена перед глазами не позволяли ему идти быстрее.

Теперь же Сафа некому было остановить и, пристыдив, вернуть на «путь истинный», он был во власти этой проснувшейся и вырвавшейся из глубин его естества разрастающейся эмоции. Он не пошёл, он побежал к входной двери, не сразу справившись с простой процедурой её открывания. Это обстоятельство вызвало новую, также давно позабытую эмоцию – раздражение, что ещё больше подхлестнула его горечь и обиду. Он уже не плакал, он уже ревел, словно зверь, взмахивая рукой и пытаясь открыть дверь. Наконец-то, дверь начала отъезжать в сторону, он схватил её за край створки и с силой рванул, желая ускорить процесс открывания. Дверь на мгновенье приостановилась, как-то нелепо дернулась и грохотом провалилась в пространство стены. Уже не замечая этого, Саф выбежал в коридор, в котором плавно включился свет, и что есть мочи побежал, ничего не замечая. Он бежал и ревел. Сам не понимая, что делает, он скинул с себя кусок белой ткани, в который был завернут, сандалии уже где-то свалились с его ног. Нагой он несся по коридору, крича и заливаясь слезами. Несколько раз он чуть не споткнулся о скинутый им кусок ткани, потому что бегал по кругу. В очередной раз, подбегая к брошенной ткани, он всё-таки зацепил её ногой и споткнулся. Он упал лицом вниз и, продолжая реветь, трясясь всем телом. Постепенно он начал затихать, изредка всхлипывая и дёргая плечами, а затем впал в забытье…