Читать книгу Барабан на шею! - Сергей Панарин - Страница 4

Средневековая забастовка выглядела столь же жалко, сколь должен смотреться капиталлистический субботник.

Толпа с плакатами работы Николаса Лавочкина толклась напротив ворот замка и выкрикивала всякие крамольные призывы. Лозунги им подсказал тот же автор.

– Барона Лобенрогена к ответу!

– Землю крестьянам, обезьянники обезьянам!

– Лучше выпить самогона, чем работать на барона!

– Деньги на бочку, а не то по почкам!

– Верни награбленные налоги, презренный Лобенроген!

Мост так и не опустили, поэтому делегация имела особенно мистический вид: толпа на краю замкового рва.

Прапорщик и солдат предпочли созерцать пикет издали, с небольшого естественного возвышения типа холм. Утренний ветерок отлично доносил скандируемое до вдохновителей народного бунта.

– Молодец, рядовой, – похвалил Палваныч. – Политпросвещение внедрил – любой политрук бы позавидовал.

– Что-то неспокойно мне, – признался Коля. – С бароном-то я работу не провел. Как он откликнется на чаяния трудящихся?

– Не дрейфь, революционно-освободительное движение еще никого не оставляло равнодушным. Особенно тех, против кого направлено.

«Откуда берутся все эти наши диалоги?» – терзался Лавочкин. Он еще накануне начал подозревать, что полковое знамя не только потеряло мощь, но и стало слегка глючить, внушая ему и прапорщику советско-проповеднический образ мыслей.

К наблюдателям присоединился всклокоченный Пес в башмаках.

– Хорошо ли почивали, любезные? – поинтересовался он. – Как продвигается забастовка?

– А ты чего не с массами? – спросил подозрительный Палваныч.

– Дабы не превращать серьезное дело в цирк, – ответил пес. – К сожалению, моя репутация…

– Кобелиная, что ли? – Коля хитро улыбнулся.

– Я бы настаивал на другой формулировке. – Зверь слегка обиделся. – Репутация дамского угодника.

Лавочкин показал на стену замка:

– Смотрите-ка, переговорщик!

На стене действительно появился одинокий человек. Он походил на растолстевшего Дольфа Лундгрена: лицо-ледокол, широченные плечи, высокий, но – дряблый. Сказывались неправильный образ жизни и пристрастие к горячительным напиткам. Разумеется, это был сам барон Лобенроген.

Барон пребывал в крайней степени раздражения. Во-первых, бодун. Во-вторых, горечь вчерашнего поражения от проклятого Косолаппена. В-третьих, вопящая толпа разбудила его, а это прямой вызов его абсолютному авторитету.

«Вчера тебе накостылял соперник, а сегодня подданные наглеют. Куда катится мир?» – подумалось барону.

– Чего орете, смерды? – крикнул Лобенроген и тут же схватился за больную голову.

Крестьяне замолкли.

Ответил дрожащий от страха староста:

– Мы требуем выполнения своих требований!

Это было серьезное заявление. Хозяин замка на несколько секунд забыл о головной боли, постарался вникнуть в содержание плакатов.

– Э… «Барон, иди считать ворон»… «Выполни»… «обязанности»… «за май»… «супружеские»… Ерунда какая-то… – Похмельный феодал шевелил непослушными губами, ища смысл.

Он нервно облизнулся, мечтая выпить чего-нибудь холодного и не очень крепкого.

– То есть вы хотите, чтобы я пошел считать ворон? – грозно спросил он. – А супружеские обязанности я уже исполнил в полном объеме!

– Мы же написали, не супружеские, а наоборот… – стушевался староста. – А про ворон… Это фигурально.

– Супружеские наоборот?!. Э, да тут у меня бунт?! – Лобенроген выпучил глаза. – Вы что, песье племя, себе позволяете?

– Вы, ваше величие, налоги собирали? Собирали! А защищать нас вчера стали? Не стали!

Староста отлично усвоил Колину большевистскую пропаганду.

– А я и не обещал никого защищать, – нагло заявил барон. – Идите работать. Если не разойдетесь, то выпущу войско. Уж с крестьянами-то оно справится.

Лобенроген обернулся и посмотрел вниз, во двор:

– Да-да, про вас, дармоедов, говорю!

Палваныч сплюнул. Толкнул солдата в плечо:

– За мной, рядовой. Пора в путь.

– А как же?.. – Коля протянул руку в сторону забастовщиков.

– А так же, – осклабился Дубовых. – Хочешь дождаться от них самой искренней благодарности?

– Н-нет.

– Тогда валим отсюда!

– Можно с вами? – протявкал Пес в башмаках.

– Не возражаю, – разрешил прапорщик.

Троица покинула наблюдательный пункт и скрылась в лесах Дробенланда, оставляя за спиной еще две рассерженные фракции. Селяне были сильно недовольны итогами переговоров с администрацией. Администрация ужасно желала узнать, кто был зачинщиком столь необычной смуты. Барон Лобенроген сообразил: такие бунты отнюдь не усилят его власти.

Слуги феодала пристрастно допросили пару крестьян. Стали известны имена смутьянов-гастролеров. Николас и Пауль обретали новую, весьма сомнительную популярность.

Палваныч, Лавочкин и пес топали по узкой лесной тропинке. Было пасмурно, влажно, и дул прохладный ветер. Скука царила неимоверная, хоть засыпай на ходу.

Чтобы развеять дрему, прапорщик завел разговор:

– Ну, кобель в сандалиях, или как там тебя, показывай дорогу к Дриттенкенихрайху.

– Пес в башмаках, с вашего позволения, – поправил оскорбленный кобель.

– Однохренственно. Что там с дорогой?

– К сожалению, не знаю. Не путешествовал… Именно по этой причине я напросился к вам в спутники! Посетить иные края – вот соль моих мечтаний!

– Кто тебя говорить учил? – спросил Палваныч. – Треплешься, как Пушкин с Лермонтовым, блин.

– Не имел чести знавать. А манеру изъясняться принял от многих достойных представителей аристократии.

Пес проговорил это с нечеловеческим достоинством. С собачьим.

– Эти представители посещали тебя в деревне? – Лавочкин лукаво улыбнулся.

– Ваша ирония простительна, ибо опирается на неосведомленность, многоуважаемый Николас, – печально прогундосил кобель. – Я начал жизнь в столице.

Коля перебросил мешки с левого плеча на правое. Солдат тайно костерил прапорщика за то, что тот сгрузил свою ношу на него. Вроде бы не тяжело, но неудобно и нечестно. И между прочим, вчера мешок Палваныча казался легче…

– В столице, значит… – продолжил беседу рядовой. – Да вы, получается, светский лев?

– Издеваетесь, – насупился кобелек. – Каламбурите… А ведь всего три года назад я отчаянно воспламенял на балах!

– Зажигал, что ли?

– Истинная правда. Я блистал.

– Еще бы. Гвоздь вечера – пес в башмаках, – проговорил Палваныч, перепрыгивая маленький ручей. – Так, привал. Приказываю поесть-попить.

Король столичных вечеринок плюхнулся на траву, разул ногу и принялся с остервенением чесаться за ухом. Звук получился, словно вертолет летит: тыр-тыр-тыр-тыр-тыр…

Дубовых даже в небо посмотрел.

Выбрали место посуше, расселись. Коля расстегнулся, размотал знамя, давая торсу отдых. Прапорщик наворожил курятины.

Пока личный состав уплетал завтрак, в Палваныче потихоньку просыпался командир-стратег. Потянуло проинвентаризировать имеющиеся ресурсы.

– Рядовой Лавочкин, доложи про оставшиеся в твоем распоряжении фокусы!

Парень не сразу понял, что Дубовых подразумевает под фокусами.

– Ах, это!.. Если честно, товарищ прапорщик, то не знаю. Знамя сказало…

– Ты точно не пил?

– Тьфу, чувство подсказало: знамя растеряло все сильное волшебство. Остались мелкие, как вы их называете, фокусы.

– Почему?

– Приведу аналогию, – сумничал Коля. – Допустим, магия – это капающая вода, а знамя – кружка. Мы хотим напиться, то есть загадать желание. Выпиваем кружку, ждем, когда накапает еще. Чтобы утолить жажду, хватит и кружечки-двух, а чтобы затушить костер, необходимо ведро. Мы не сможем затушить костер. До происшествия со стрелой знамя было цистерной, в которую хлестал неимоверный поток воды. Сейчас оно – кружечка. Поэтому нельзя мгновенно переместиться в пространстве.

– На редкость красивая метафора, – встрял Пес в башмаках. – Вы поэт, Николас.

– Кстати, знамя запросто помогало писать песни и играть на лютне, – вспомнил солдат. – Скорее всего, это не самое сложное колдовство.

Палваныч вспылил:

– Форменная карикатура! Неужели от него теперь никакой пользы, кроме культурно-массовой функции?!

– Нет, – Коля покачал головой. – Оно говор… то есть оно позволяет недолго летать.

– И то хлеб, – прохрюкал в своем стиле прапорщик.

Парень усмехнулся. Его окружали нетривиальные существа: человек, похожий на кабана, и пес, ведущий себя как человек.

Кстати, последний с нескрываемым восхищением любовался магическим артефактом.

– Интересно, а я смогу играть на лютне?..

Дубовых рассмеялся:

– С твоими-то лапами?

– Точно, баррэ не возьмешь, – закивал Лавочкин.

Коля давно выяснил, что знамя было бессильно в руках выходцев из этого мира. Но не рассказывать же об этом собаке!

Воспоминание о придворном колдуне Вальденрайха натолкнуло солдата на идею.

– Товарищ прапорщик, я подумал, послать бы весточку Тиллю Всезнайгелю. Он бы не помешал…

– Угу, дай ему телеграмму, – пошутил Палваныч.

Лавочкин стушевался. Верно, мысль известить колдуна хороша, но труднореализуема. Хоть гонца нанимай…

Отдохнув, путники отправились в дорогу. Оставалось надеяться, что она вела в Дриттенкенихрайх, а не в Драконью долину.

Во второй половине дня экспедиция добралась до лесного дома. Хозяйство было крепкое: сзади – обширные пристройки, на поляне разгуливали куры и утки, поодаль паслась ухоженная коровка.

– Кто же тут живет? – задал риторический вопрос прапорщик, тихо прикидывая, что можно экспроприировать.

Из дома вышла старушка. Коля почему-то ожидал увидеть ведьму наподобие известной ему Гретель, страшной, отталкивающей персоны, которую он встретил сразу по прибытии в этот мир. Но здешняя хозяйка была вылитая бабушка из рекламы молока, только очочков не хватало. Аккуратное клетчатое платьишко с кружевным воротничком и рукавами, чистый передник, туфельки. Уложенные в клубок седые волосы, доброе, открытое лицо. Одним словом, картинка, а не старушка.

Она улыбнулась путникам.

– Здравствуйте, добрые господа и пес несомненных талантов! – поприветствовала хозяйка троицу.

– Здравия желаем, гражданочка, – ответил Палваныч. – Не подскажете путь к… Ядрена бомба, как его?

– Дриттенкенихрайх, – снова выручил Коля.

– Подскажу, милейшие! Но не хотелось бы вам испить кваску и посидеть за беседою?

– С удовольствием, – расцвел прапорщик.

Уж он-то был редчайшим ценителем халявы.

– В таком случае милости прошу, – пригласила старушка. – Только, пожалуйста, тихонечко. Внук спит.

Войдя в дом, гости поразились аккуратности и основательности хозяйства. Светлая горница была заставлена крепкой удобной мебелью. Шкафы, две кровати, в центре – стол со стульями, у окна два сундука с замками. В дальнем углу за полупрозрачной занавеской угадывалась детская кроватка.

– Сколько внуку? – шепотом спросил Палваныч.

– Четвертый год, – ответила бабушка. – Садитесь за стол, а я за кружками и квасом!

Дождавшись угощения, прапорщик и солдат принялись смаковать напиток. А собаки, как известно, кваса не любят.

Проснулся внук, о чем известил пронзительным криком, переходящим в рев.

Старушка захлопотала у кроватки.

– Интересно, где родители? – вполголоса проговорил Коля.

Тем не менее хозяйка услышала его реплику.

– Дочка с мужем улетели изучать жизнь северного единорога, а внука мне оставили.

Она ловко одела мальчонку, привела его к столу.

Карапуз был симпатичный, в меру упитанный, правда, чуть опухший со сна и зареванный.

– Он у нас смирный и толковый, – сказала бабушка. – Ади его имя.

Мальчик внимательно оценил гостей. Прапорщик Дубовых ему решительно не понравился, зато приглянулся Пес в башмаках. Колю воспринял ровно.

Старушка усадила крепыша на свободный стул, достала из печки теплую жидкую кашку в горшочке.

– Не в службу, а в дружбу, добрые господа, – обратилась хозяйка к посетителям, – я быстро до соседки добегу, хлебца возьму, а вы уж покормите Ади, ладно?

– Почему бы и не отплатить, что называется, за гостеприимство? Рядовой Лавочкин, выполнять! – распорядился Палваныч.

Бабка удалилась.

Коля не имел опыта общения с детьми. Он неловко зачерпнул кашу ложкой, поднес о рту малыша.

– Кушай, Ади.

Карапуз наморщил лобик, рта не раскрыл.

– Не хочешь?

– Нет.

– А за папу съешь?

– Угу…

– Вот давай за папу…

И пошло кормление:

– Давай за маму… Давай за бабушку… Давай за дедушку… – импровизировал Лавочкин. – Давай за них… Давай за нас… И за десант… И за спецназ… За свет далеких городов… И за друзей… И за врагов…

Парень обнаружил, что малыш смотрит остекленевшими глазами прямо перед собой и ритмично открывает рот для новой порции, разжевывает кашку и проглатывает, открывает, разжевывает, проглатывает, открывает…

Горшочек стремительно опустел, песня группы «Любэ» кончилась, а Ади все открывал рот, пережевывал пустое пространство и глотал.

Очумевшие Палваныч и пес следили за процессом.

Колю прошиб холодный пот.

– Что я натворил?! Ну-ка, малый, стой, раз, два.

Ребенок встал со стула. Челюсти все работали.

Лавочкин захотел убежать, но надо было что-то сделать. Родители-то колдуны, да и бабка наверняка не проста…

– Слушай, Ади, мою команду, – подражая гипнотизерам, торжественно сказал солдат. – На счет «три» ты перестанешь жевать и проснешься. Итак… Раз… Два…

– А вот и я! – Запыхавшаяся хозяйка внеслась в горницу. – А что это с Ади?

– Три… – неуверенно закончил внушение новоиспеченный психотерапевт.

Малыш перестал жевать и зашнырял испуганными глазенками по сторонам.

– Мы играли, – не скрывая облегчения, выдохнул Коля.

– Он колдун! – завопил карапуз и оглушительно заревел.

Бабушка сгребла малыша в охапку и отскочила от стола.

– Презренный ведьмак! – грозно воскликнула она, перекрывая старческим дребезжащим голосом плач внука. – Ты насылал на него порчу! Прочь, прочь из моего дома!!! Кто тебя подослал?! Дункельонкель? Мегамауль? А впрочем, неважно. Прочь!

– Пауль, Николас, пойдемте, – тихо проскулил Пес в башмаках, прижимая уши и хвост.

– Зря вы так, – с горечью промолвил Лавочкин и вышел вон.

– Квас хороший, – сказал прапорщик. – Можно, я захвачу остатки?

Приняв молчание за знак согласия, он сгреб кувшин со стола и последовал за солдатом.

– Простите, – крикнул на бегу кобелек.

– Вот стерва! – бушевал шагающий по лесу Палваныч. – Никакого соображения и уважения. А ты тоже хорош – наслал чары на мелюзгу.

– Кто?! Я?! – Коля был готов взорваться от переполнявшего его чувства несправедливости. – Я ничего не делал!

– Ага, это все знамя! – саркастически провозгласил Дубовых.

– Конечно! – Парень ухватился за эту гипотезу. – Кто же еще?

– Вот это вещь! – восхищенно протянул пес.

– И ты туда же, брехло шелудивое! – не сдавался прапорщик. – Он же пожелал, чтобы этот Ади послушно жрал, сечешь? Кстати, что за имя-то?

– Краткое от Адольф, если не ошибаюсь. – Рядовой пожал плечами.

Палваныч встал как вкопанный.

– Адольф?.. Ты сказал, Адольф?..

– Ну да…

– Уй, е! Ненавижу Адольфов!!! Уж наши отцы били их, били, мать их… Вернуться? Пожалуй…

– Павел Иванович, – Лавочкин подергал бессвязно шепчущего командира за рукав, – вы хотите отомстить карапузу из сказочного мира за преступления Гитлера? Я вас верно понял?

Прапорщик почесал затылок пухлой пятерней:

– Кхм… Э… Двигаемся дальше.

Вечер застал путников в лесу. Они разбили лагерь, соорудили крепкий шалаш. Пес сразу убежал в ночное – якобы искать себе пищу, и хотя он уплетал курятину наравне с людьми, ни Дубовых, ни Лавочкин не были против. Зачем в шалаше собака? Разве что для запаха.

Перед ужином Палваныч уселся у костра и изрек, доставая заветный музыкальный инструмент:

– Так я скоро научусь на флейте играть.

Когда россияне съели по половине цыпленка, из тьмы вышел человек.

– Стой, кто идет? – насторожился прапорщик.

– Это я, Шлюпфриг, – раздался знакомый голос.

– А чего это ты?..

– Ну… За вами увязался. – Юнец развел руками, мол, принимайте в табор.

– Сидел бы дома, – буркнул Палваныч.

– Нету дома-то…

– Ладно, тащись к костру, ешь.

Поужинав, путники выяснили опытным путем, что в построенном шалаше прекрасно помещаются три человека.

Коля размотал знамя, свернул его в подобие подушки и положил под голову. Спать обмотанным полковой реликвией было ужасно неудобно: и бока болели, и дышалось тяжко.

Утро показало, что иногда неудобства лучше беспечности.

Флейта осталась за пазухой Палваныча.

А из-под головы Лавочкина исчезло знамя.

Не оказалось на месте и Шлюпфрига.

– А!!! Товарищ прапорщик, знамя пропало!!! – дал волю эмоциям проснувшийся солдат. – Это все он, проклятый воришка!

Спавший Палваныч мигом подскочил, поднимая шалаш на плечах.

– Кто? Где? Тревога?

– Хуже, – упавшим голосом сказал Коля.

Он прекрасно осознавал: сейчас прольется чья-то кровь.

И не было ни малейших сомнений, чья именно.