Читать книгу Последняя империя. Падение Советского Союза - Сергей Плохий - Страница 4

Часть I
Последний саммит
Глава 2
Могильщик партии

Оглавление

Вечером 31 июля 1991 года Джордж и Барбара Буш устроили прием в Спасо-хаусе, резиденции американского посла в Москве. Утром они улетали в Киев. Кроме Михаила и Раисы Горбачевых, список гостей включал только что избранного президента РСФСР Бориса Ельцина и глав других союзных республик. Присутствовали также члены советского правительства, например министр обороны маршал Дмитрий Язов и председатель КГБ Владимир Крючков. Гостям подали суп-пюре из кресс-салата с кунжутом, говядину под соусом из трюфелей, жареный картофель. Официанты разливали каберне-совиньон “Жорж де Латур” (урожай 1970 года, винодельни Болье), брют “Саммит кюве” (1987, “Айрон Хорс”), а также шардоне “Кювезон” урожая 1990 года. Венчали ужин кофе, чай и сладости1.

Выступая с приветственным словом, Джордж Буш стал хвалить советского партнера. Он представлял, какие трудности ждут Горбачева, с каким противодействием он сталкивается. Буш произнес: “Я верю, что подписание этого договора дает надежду не только народу Советского Союза, не только жителям Соединенных Штатов Америки, но и всему миру. Да, я верю в это всем сердцем”. Он поднял бокал за гостей, особенно за Горбачева, которого назвал “уважаемым и любимым мной человеком, чьи действия в течение последних шести лет подарили надежду всем, кто, подобно мне, верит, что человек и в одиночку способен изменить мир к лучшему… Мы расстаемся в полной уверенности. что вместе сможем достигнуть прочного мира, а с ним – и более яркого будущего для наших детей”2.

Похвалы Буша в адрес Горбачева явно не понравились министрам-консерваторам советского президента. Скоукрофт, советник Буша по вопросам национальной безопасности, сидел за одним столом с министром Язовым. За обедом они обменивались мнениями об СНВ. Маршалу Язову (краткий справочник для делегации США характеризовал его как человека, желавшего сохранить “влияние и престиж военных”) был не особенно по душе горбачевский внешнеполитический курс. “Настроение у него [Язова] было мрачное, – вспоминал Скоукрофт, – он жаловался, что все шло так, как хотели мы, а состояние советских Вооруженных Сил ухудшалось с каждым днем. Не принималось новое вооружение. молодежь не стремилась на военную службу, части, возвращавшиеся из Европы, негде было размещать, и т. п. Я спросил, почему он продолжает беспокоиться о боеготовности советских войск. Кто им теперь угрожает? Он ответил, что угроза исходит от НАТО”. Скоукрофт показал, что не разделяет его озабоченности. Постепенно ему удалось убедить несчастного Язова поддержать тост за НАТО. Но, несмотря на то, какое вино пили на приеме, едва ли у маршала осталось приятное послевкусие3.

Во время обеда в резиденции посла стало заметно, что у Горбачева натянутые отношения не только с консерваторами. Борис Ельцин, явно недовольный тем, что сидит не за главным столом, посреди обеда поднялся с места, в компании Нурсултана Назарбаева подошел к Бушу и стал громко заверять президента, что сделает все для победы демократии. “Сидящие за столами наблюдали за происходящим не только с любопытством, но прежде всего с недоумением и естественным вопросом – что бы все это значило?” – позднее писал Горбачев. Он был явно уязвлен. В мемуарах Горбачев описал этот эпизод наряду с другим, имевшим место накануне вечером4.

Прием в честь Буша проходил 30 июля, в первый день саммита, в Грановитой палате Большого Кремлевского дворца. Михаил и Раиса Горбачевы вместе с Джорджем и Барбарой Буш стояли рядом, приветствуя гостей. Вдруг явилась пара, которая выпадала из общей картины: мэр Москвы Гавриил Попов сопровождал Наину Ельцину, супругу только что избранного президента России. Самого Ельцина видно не было. Когда приветствия подходили к концу, он внезапно появился в поле зрения, широко улыбаясь. “Вы что, оставили супругу на Попова?” – с некоторым беспокойством пошутил Горбачев. “Он больше не опасен”, – отозвался о своем союзнике Ельцин.

Ельцин позвонил Горбачеву накануне вечером и спросил, можно ли ему выступить вместе с ним и Бушем. Горбачев ответил отказом. Теперь Ельцин счел себя вправе поступать так, как ему заблагорассудится. Он подошел к Барбаре Буш и, будто хозяин приема, неожиданно предложил ей проследовать в столовую. Она была шокирована: “А разве так можно?”, после чего встала так, чтобы между ней и Ельциным оказалась Раиса Горбачева. “Все это время Буш и Горбачев смотрели в другую сторону, будучи занятыми обстоятельной беседой, кажется, о висевшей над ними затейливой люстре”, – отметил корреспондент “Уолл-стрит джорнал”. Гости, среди которых было немало сотрудников аппарата Горбачева, были поражены бесцеремонностью Ельцина. Американцы удивились не меньше.

Джордж Буш позднее заявил подчиненным, что Ельцин доставил ему массу хлопот. Американский президент упомянул этот эпизод в мемуарах: если бы Ельцин настоял на своем и проводил Барбару Буш к столу, Горбачев “оказался бы в весьма затруднительном положении”. Скоукрофт, невзлюбивший Ельцина со времен первого визита российского лидера в США, был вне себя от ярости: “Пришло время сказать этому малому, что мы не позволим использовать нас в своих мелочных играх”. Послу США Джеку Мэтлоку было предписано доставить соответствующую ноту ельцинскому министру иностранных дел Андрею Козыреву. Мэтлок позднее писал: “Поведение Ельцина было и хамским, и ребяческим. Его желание привлечь к себе внимание ставило в неловкое положение и Горбачева, и Буша”5.

Несмотря на недовольство Ельциным, Буш, Скоукрофт и другие члены делегации США понимали, что им в любом случае придется иметь дело с этим человеком. Звезда Горбачева клонилась к закату, и американский истеблишмент возлагал огромные надежды на Ельцина. У того было все, чего недоставало Горбачеву: всенародная поддержка на президентских выборах, открыто антикоммунистические взгляды, готовность к радикальной перемене внутренней и внешней политики. Но можно ли работать с Ельциным, учитывая его чудачества? И как обращаться с ним, чтобы не подорвать авторитет Горбачева? Это для Буша и его советников стало головоломкой номер один.


Борис Ельцин появился на свет в один год с Горбачевым. В их происхождении было немало общего. Родившийся в 1931 году на Урале, в рабочей семье, Ельцин всего достиг сам и оказался на вершине благодаря неиссякаемой энергии. По образованию инженер, Ельцин впервые заявил о себе в строительной отрасли, одной из самых непростых в советской экономике. Испытывая хронический финансовый и кадровый голод (в отличие от того же ВПК), строительные организации выполняли пятилетние планы за счет труда осужденных и маргинальных элементов. И здесь многое зависело от характера человека, руководящего строительством. Ельцин начинал свою карьеру в 1955 году в Свердловске с должности прораба и двигался по карьерной лестнице за счет того, что показывал результаты выше средних. В 1976 году Ельцин был избран первым секретарем Свердловского обкома КПСС. В сорок пять лет он стал фактическим правителем огромного промышленного региона, который в советской иерархии стоял выше горбачевского Ставропольского края.

И если Горбачев поднимался по служебной лестнице за счет урожайности зерновых и отдыха московского начальства на минеральных курортах Ставрополья, то Ельцин двигался по той же лестнице за счет промышленного производства и выполнения планов по строительству. В Свердловске Ельцин стал известен благодаря не только построенному, но и разрушенному им. В 1977 году по указанию из Москвы руководство Свердловской области снесло дом, где летом 1918 года большевики казнили царя Николая II и членов его семьи. Партийные руководители опасались, что этот дом может стать местом паломничества. Ломал Ельцин не менее быстро, чем строил: последнее пристанище царя, на чьих глазах умирала прежняя Россия, снесли за одну ночь. Теперь партия могла спокойно праздновать шестидесятилетие Октябрьской революции: ничто не напоминало о злодеянии, совершенном основателями социалистического государства.

В общении с согражданами Ельцин всегда чувствовал себя непринужденно, любил нравиться массам, но его восхождение как демократического лидера началось только в эпоху перестройки, когда Горбачев пригласил энергичного руководителя в Москву. Вскоре Ельцин принял бразды правления городом, парализованным метастазами коррупции. Он избавился от брежневских кадров и сделал свой кабинет открытым для журналистов – тем понравился энергичный, не чуждый новаций первый секретарь Московского горкома партии. Но очень скоро Ельцин обнаружил, что в Москве, в отличие от Свердловска, он лишен свободы действий. В Москве сильному главе города приходилось иметь дело с еще более сильным Политбюро, кандидатом в члены которого он состоял. И очень скоро коллеги Ельцина стали подмечать чередование у него всплесков лихорадочной активности с периодами депрессии.

Различия во взглядах на темп реформ спровоцировали конфликт Ельцина с его бывшим патроном Егором Лигачевым, который возглавлял когда-то Томский обком, а сейчас представлял консервативное крыло горбачевского Политбюро. Осенью 1987 года Ельцин выступил не только против Лигачева, но и против самого Горбачева, указав на проблемы и обвинив Политбюро в низкопоклонстве перед генсеком. Горбачев в ответ сместил Ельцина с высшей должности в Московской партийной организации и лишил статуса кандидата в члены Политбюро. На партийной карьере Ельцина был поставлен крест. После он извинялся перед Горбачевым и его коллегами, но это не возымело действия. Казалось, жизнь инженера-строителя вернулась в исходную точку: в ранге министра он был назначен первым замначальника Госстроя СССР – страны, которая еще строила социализм, но уже помышляла о перестройке. Изгнание Ельцина из Политбюро знаменовало поражение либералов в лагере Горбачева и триумф консерваторов. Год спустя Лигачев публично отчитал Ельцина: “Борис, ты не прав”6.

Но если Политбюро в лице Ельцина потеряло одного из своих радикальных представителей, то нарождающееся в России демократическое движение неожиданно обрело лидера. Ситуация в стране менялась в пользу Ельцина. Ни на миг не забывая о могуществе партаппарата, способного вмешаться в реформаторскую политику, и не будучи в состоянии взять его под свой контроль, Горбачев начал отодвигать партию от власти. В 1989 году (через год после исключения Ельцина из Политбюро) Горбачев санкционировал возрождение политической деятельности вне КПСС, покончив таким образом с более чем шестидесятилетней политической монополией коммунистов. Новая избирательная система впервые в советской истории делала возможными выборы на альтернативной основе, а партийным секретарям было сказано, что они могут остаться при власти лишь в случае их избрания – причем не только на партийных должностях. Реальная власть переходила из партийных кабинетов в региональные советы и республиканские парламенты.

Партийцы роптали, но терпели. Все они получили возможность попытать счастья на выборах, и самым расторопным удалось воспользоваться влиянием КПСС и пройти в набирающие силу местные советы. Перемены инициировались и поддерживались свыше. В марте 1990 года решением Съезда народных депутатов из Конституции изъяли статью об особом значении компартии для государства и общества, а также учредили пост президента СССР (им, после безальтернативного голосования депутатов, стал Горбачев). Пост генсека тоже сохранялся за Горбачевым, но он почти сразу стал переводить советников и самые важные элементы партийного аппарата из ЦК в только что образованную администрацию президента.

От кардинальных реформ, которые проводил Горбачев, никто не выиграл больше, чем его заклятый враг Ельцин. Весной 1989 года, когда в СССР состоялись первые относительно свободные выборы в советы народных депутатов, Ельцин вступил на путь, прежде заказанный опальному советскому политику. Он ухватился за эту возможность с присущей ему энергией. “Обычным людям импонирует его антипартийная направленность, – сообщается в биографии Ельцина, включенной в краткий справочник Буша, – а призывы ускорить темп реформ находят отклик у либерально настроенной интеллигенции”. Ельцин не был гроссмейстером аппаратных игр, но зато блестяще управлялся с толпой. А когда перестройка буксовала, но цвела гласность, желающих послушать речи хватало7.

Попытка Горбачева реформировать сталинскую систему управления экономикой лишь ускорила ее крах. Провал реформ в экономике, рост товарного дефицита и набирающая силу критика партии – все это вело к тому, что КПСС стала проигрывать. На Съезде народных депутатов СССР в мае-июне 1989 года политически оформилась оппозиция. Либерально настроенные депутаты из Москвы, Ленинграда и других крупных городов объединились с единомышленниками из прибалтийских республик, стремившимися к широкой автономии, а в перспективе – к полной независимости. Этот альянс был направлен против партийного аппарата.


Авторитет Ельцина как лидера российской оппозиции ни у кого не вызывал сомнений. Люди устали от пустых слов. Провал горбачевской политики, итогом которой стали пустые магазины и общественное недовольство, способствовал росту популярности Ельцина не в меньшей степени, чем его невероятное политическое чутье и способность объединить либеральных сторонников перестройки и лидеров рабочего движения под лозунгом возрождения России. В марте 1989 года, вопреки воле Кремля, москвичи избрали Ельцина народным депутатом СССР. Год спустя он стал народным депутатом РСФСР от Свердловска, а еще через два месяца – председателем Верховного Совета РСФСР, обойдя по итогам голосования двух кремлевских кандидатов. Вскоре Ельцин объявил о своем выходе из КПСС.

Разрыв Ельцина с партией был обставлен максимально публично – отречение состоялось перед депутатами последнего партсъезда в июле 1990 года. Когда съезд отказался принять предложенное Ельциным новое название партии – Партия демократического социализма, – тот объявил о выходе из КПСС. Ельцин указал на необходимость перехода к многопартийной системе и заявил, что, будучи председателем российского парламента, не может подчиняться какой бы то ни было партии. Этот шаг дался ему нелегко. Ельцин долго правил текст заявления об отставке, а в день его оглашения не находил себе места от беспокойства. Поздно вечером, накануне выступления, Ельцин поделился опасениями с Геннадием Бурбулисом, уроженцем Свердловской области, в то время своим ближайшим соратником. “Это был человек, который не просто мучился предстоящим выступлением, – вспоминал Бурбулис. – Он самым глубоким образом переживал то, что предстоит ему сделать… И он, не скрывая, говорил: ‘Но это же то, что меня вырастило!’”8

Горбачев считал выход Ельцина из партии концом карьеры последнего. Однако это привело к повальному бегству из партии. В основном происходило это без нарочитости: члены партии просто прекращали платить взносы, ходить на собрания, выполнять партийные поручения. Партия теряла былую силу. В 1990 году вместе с Ельциным партия недосчиталась 2,7 миллиона человек, и численность КПСС с 19,2 миллиона упала до 16,5 миллиона. Потери только от прямого выхода из партии составили 1,8 млн. человек. Горбачев позднее вспоминал, что за восемнадцать месяцев (до 1 июля 1991 года) более 4 миллионов членов КПСС (почти четверть общей численности) либо сами покинули партию, либо были исключены из ее рядов за антипартийную позицию или за отказ выполнять распоряжения и платить взносы9.

Массовый исход озадачил верхушку. В январе 1991 года секретарь ЦК Олег Шенин предупредил секретарей республиканских и областных комитетов – многие из покинувших КПСС в 1990 году были рабочими и крестьянами: тревожный сигнал для партии, гордившейся своей близостью к пролетариату. Еще опаснее был уход интеллигенции. Если рабочие и так не рвались в КПСС (членство мало что давало рядовым коммунистам), то многие представители интеллигенции охотно вступали в партию, чтобы влиться в ряды управленцев или попасть в номенклатурную верхушку партийно-государственного аппарата, который почти стопроцентно состоял из коммунистов. Не только руководящие должности, но и должности в вузах, а также в разветвленном и щедро финансируемом научно-исследовательском секторе нередко требовали наличия партбилета10.

Осенью 1990 года появились трещины и в стенах оплота привилегий – дипломатической службы и корпуса специалистов, получивших разрешение работать на Западе. Членство в партии было важным условием получения должности, позволяющей жить на “загнивающем Западе” и иметь невообразимую в СССР зарплату. Многие советские граждане, бывавшие за границей, разуверились в системе, однако скрывали свое недовольство. К 1990 году негласный договор между аппаратчиками и интеллигенцией, по которому партия соглашалась принимать заверения в лояльности за чистую монету, а интеллигенция была согласна притворяться в обмен на льготы, себя исчерпал.

Выход Ельцина из партии с сохранением должности спикера российского парламента продемонстрировал элите, что членство в партии уже не является необходимым условием карьерного роста. За четыре последних месяца 1990 года из партии вышли четырнадцать советских чиновников, работавших в международных организациях в Женеве. Этот казус обсуждался в меморандуме, который орготдел ЦК предоставил руководству. Авторы меморандума признавали идеологическую подоплеку нового явления. По их убеждению, главный виновник происходящего находился в Москве. ЦК знал, что ряд советских граждан в Женеве поддерживал тесные связи с ельцинским кругом и московской оппозиционной прессой и даже собирался учредить Женевское отделение оппозиционной Республиканской партии России.

Мятеж не ограничился Женевой. В ЦК стали поступать сообщения о том, что брожение умов отмечено также в советских дипломатических миссиях и сообществах в Нью-Йорке, Вене, Париже и Найроби. Требования деполитизировать службы внешних сношений также поступали из центрального аппарата МИДа. Аппаратчики ЦК были готовы списать такое поведение на алчность привилегированных представителей советской интеллигенции. Согласно меморандуму ЦК, “бунтовщики” просто отказывались платить партвзносы в иностранной валюте, которые расценивали как дополнительный налог. Рациональное зерно здесь действительно имелось: работавшие за границей бюрократы, как правило, были недовольны тем, что у них изымают львиную долю зарплаты, выплачиваемой международными организациями. Они были обязаны передавать свои твердовалютные доходы в финотделы советских представительств за рубежом. Многие отказывались это делать.

Некоторые дипломаты решили и вовсе не возвращаться домой. Меморандум гласил, что в 1989–1990 годах семь советских чиновников из числа работавших в Женеве отказались вернуться в СССР после истечения срока рабочей командировки. Они самостоятельно добивались продления контрактов и продолжали работать за границей. Эти “перебежчики” отказывались от контактов с советской миссией в Женеве и не желали подчиняться распоряжениям руководства. Брожение в среде дипломатов и граждан, работавших в международных организациях, свидетельствовало о неспособности партии удержать идеологически расшатанный управленческий класс. То обстоятельство, что люди, имеющие доступ к реальным, а не мнимым благам, перестали стремиться к членству в партии и начали ее покидать, не сулило КПСС ничего хорошего11.


После выхода из партии Ельцин отнюдь не лишился привилегий: к тому времени он уже был главой российского парламента, получал хорошую зарплату, имел просторный кабинет и служебный лимузин с водителем. Собственно, он был не первым аппаратчиком, занявшим должность в одном из новых демократических институтов. Его предшественниками стали партийные функционеры из республик Закавказья и Прибалтики, де-факто выступившие против центра еще до лета 1990 года.

Первые шаги по демократизации, предпринятые Горбачевым и его союзниками, почти не сказались на общественной поддержке усилий по преобразованию СССР. Зато они дали советским народам возможность заявить о себе и поставить под угрозу целостность Союза, в который те были втянуты без их согласия. Горбачев, как и его сторонники в СССР и за рубежом, считал, что национальный вопрос в Советском Союзе решен. В отличие от правителей Британской, Французской, а также (самый свежий пример) Португальский империи, советским лидерам поразительно долго удавалось сохранять контроль над нетитульными нациями, сберегая империю. В конце 80-х годов это осталось в прошлом.

Столкновения на национальной почве (все началось в 1988 году с конфликта между азербайджанцами и армянами в Нагорном Карабахе – армянском анклаве в Азербайджане) явились полнейшей неожиданностью для тех, кто верил в успех советского эксперимента. Осенью 1988 года в демонстрациях (в основном в республиках Прибалтики и Закавказья) ежемесячно принимало участие около двух миллионов человек. Пытаясь остановить межэтнические столкновения и восстановить порядок, центр нередко прибегал к силе. Главная угроза Советскому Союзу исходила не от Кавказа, а от Прибалтики, оккупированной в 1940 году и реинтегрированной в состав империи после Второй мировой войны. Двадцать третьего августа 1989 года активисты выступающих за независимость прибалтийских организаций продемонстрировали свою силу, устроив Балтийский путь – живую цепь, которая протянулась от Таллина (Эстония) через Ригу (Латвия) до Вильнюса (Литва). Акция была приурочена к пятидесятилетию заключения пакта Молотова – Риббентропа, послужившего основанием для советской аннексии, законность которой Соединенные Штаты никогда официально не признавали.

В конце 1989 года Коммунистическая партия Литвы объявила о неподчинении ЦК КПСС. Власть теряла не только партия: государство, которому служили Горбачев и его коллеги, приходило в упадок. Манифестации, в том году особенно масштабные в прибалтийских и закавказских республиках, вызвало главным образом то, что к Конституции СССР предлагались поправки, дававшие Верховному Совету право отменять республиканские законы, если те противоречили законодательству СССР, а также в одностороннем порядке решать вопросы выхода республик из СССР. В марте 1990 года только что сформированный парламент Литвы объявил о независимости республики. К лету 1990 года большинство советских республик, включая возглавляемую Ельциным Россию, объявили о своем суверенитете, что означало: республиканские законы выше советских. Внешние контуры империи, задрапированной под добровольное объединение, еще сохранялись, но перед испуганными правителями в Москве уже вставал призрак ее распада12.

Консолидация россиян началась в 1989 году, и не в РСФСР, а за ее пределами, как реакция на подъем национализма в Прибалтике, Молдавии, других республиках Советского Союза, где русские не составляли большинства. Вскоре она неожиданным образом охватила и Россию. Российские либералы, опиравшиеся главным образом на Москву и Ленинград, начали склоняться к политическому союзу с прибалтийскими республиками, к тому времени объявившими о суверенитете. Лидеры российского демократического движения разделяли либерально-экономические взгляды прибалтийских коллег и теперь решили перенять их политическую стратегию. Весной 1990 года, в ходе избирательной кампании за место в российском парламенте, Ельцин принял идею российского суверенитета, которая в сложившихся обстоятельствах сулила республикам рост политической и экономической власти. Это был блестящий ход, и он способствовал росту популярности Ельцина не только в среде московской и ленинградской интеллигенции.

До перестройки не многие россияне (Ельцин не был исключением) отождествляли себя с РСФСР, крупнейшей из советских республик, у которой, тем не менее, не было своей коммунистической партии и Академии наук. Зачем, если КПСС и Академия наук СССР и так базировались в Москве, руководили ими русские и все те же русские составляли костяк персонала? В интервью в конце 1990 года Ельцин признавался: “Я считал себя гражданином страны [СССР], а не России. Ну, еще я считал себя патриотом Свердловска, поскольку там работал. Но понятие России было для меня настолько относительным, что за время работы первым секретарем Свердловского обкома партии по большинству вопросов я обращался не в российские отделы. Сначала я обращался в ЦК КПСС, а после этого – в союзное правительство”13.

К тому времени Ельцин не был единственным политиком, который разыгрывал российскую карту. Не менее успешно занимались этим консерваторы, сплотившиеся вокруг идеи создания в РСФСР собственной коммунистической партии. Эта идея получила развитие в первые месяцы 1990 года, как ответ на формирование в конце 1989 года в рамках КПСС Демократической платформы во главе с Ельциным и другими сторонниками радикальных реформ. Члены Политбюро не знали, как им реагировать. Горбачев метался. “Если будет РКП [Российская коммунистическая партия], – объяснял он коллегам на заседании Политбюро з мая 1990 года, – то она будет давить больше на компартии других республик, и те скажут: а зачем нам вообще КПСС?!” А несколько минут спустя он отчитал секретаря ЦК, который высказался против создания Российской коммунистической партии: “Если мы откажем (в отношении РКП), русские скажут: мы их (инородцев!) собирали тысячу лет. А теперь они нас учат, как жить! Да катитесь вы все от России подальше!”

Горбачев был против российской парторганизации, так как это могло усилить шовинистические тенденции в России и национализм в других республиках; кроме того, она могла превратиться в платформу консервативной оппозиции его реформам. Но и ответить отказом он не мог. Николай Рыжков, глава правительства, отметил на том же заседании Политбюро: “Если мы пойдем против создания РКП, наше место в ней займут ‘ельцины’”. Чем бы ни закончилась история с новой компартией, Горбачев не хотел терять власть. И он предложил решить этот вопрос на XXVIII съезде, который должен был состояться в июне 1990 года. В том же месяце появилась Коммунистическая партия РСФСР. Как и опасались, она стала оплотом ультраконсервативной анти-горбачевской оппозиции внутри КПСС14.

Для Горбачева и его соратников оба варианта – и облачение России в тогу демократии (вариант Ельцина), и ее заключение в строгий костюм коммунизма (к чему стремились консерваторы) – были подобны воплотившемуся ночному кошмару. В умах россиян зрели семена идентичности, не в полной мере соответствующей советской и опровергающей приверженность имперскому прошлому, настоящему и будущему, которая лежала в основе целостности СССР. Угроза российского суверенитета обсуждалась на Политбюро еще в начале лета 1989 года. Вадим Медведев, в то время ведущий идеолог партии, высказался против предоставления России прав, которые уже были признаны за другими республиками: “Если мы оформим ее так же, как другие республики, то неизбежно превращение СССР в конфедерацию. РСФСР – стержень Союза”.

Горбачев с ним соглашался: “Восстановить авторитет России – это да. Но не путем суверенизации России. Это означало бы вынуть стержень из Союза”. Было неясно, как сочетать усиление российского влияния с отказом в суверенитете (к которому стремились другие республики). Решение проблемы отложили, но сама проблема осталась. Рыжков на заседании Политбюро в ноябре 1989 года сообщил: “Надо бояться не Прибалтики, а России и Украины. Пахнет общим развалом. И тогда нужно другое правительство, другое руководство страны, уже иной страны”. Осенью 1989 года мало кто предполагал, что уже через несколько месяцев пророчества Рыжкова начнут сбываться15.

В мае 1990 года, после трех туров голосования, с относительно небольшим перевесом (535 голосов – за, 467 – против) Ельцин стал спикером российского парламента. Но декларация политического суверенитета России, предложенная им несколько месяцев спустя, получила поддержку уже двух третей депутатов. Выступая перед депутатами, Ельцин сказал: “Сегодня центр для России – и жестокий эксплуататор, и скупой благодетель, и временщик, не думающий о будущем. С несправедливостью этих отношений необходимо покончить. Сегодня не центр, а Россия должна подумать о том, какие функции передать центру, а какие оставить себе”. Так появился новый защитник России. Летом 1990 года руководимый Ельциным парламент объявил Россию суверенным государством и заявил о главенстве российских законов над законами СССР. Осенью того же года Рыжков на Политбюро заявил, что ни одно из его распоряжений не было исполнено. Вскоре он был уволен Горбачевым в рамках кадровой перестановки в Совете Министров, целью которой было прекратить “парад суверенитетов”16.


Когда большинство советских республик объявило о своем суверенитете, не было и намека на уместную формулу, определяющую их новые отношения с союзным центром. Конституция СССР предоставляла фасад для сверхцентрализованного государства и даже гарантировала республикам право покинуть Союз, но не предлагала инструментов для урегулирования взаимоотношений. Фактически республика либо находилась в составе Союза и под полным контролем Москвы, либо покидала его. Литва хотела выйти из СССР, тогда как Россия, Украина и некоторые другие республики стремились к новому договору. Горбачев сделал все возможное, чтобы не допустить ухода Литвы и не дать российскому парламенту избрать Ельцина и объявить о суверенитете. В обоих случаях он потерпел фиаско. Советское политико-экономическое пространство распадалось, углубляя экономический кризис и угрожая существованию самого СССР.

Решение, которое летом 1990 года предложили Горбачеву консерваторы из его окружения, сводилось к тому, чтобы навязать верховенство союзных законов над законами республиканскими. Достигнуть этого можно было только введением чрезвычайного положения. Горбачев дал согласие на разработку плана действий на случай чрезвычайной ситуации. Кроме того, он объявил о начале радикальных контрреформ: Президентский совет и Совет Министров подлежали роспуску, а на смену им должны были прийти Совет Безопасности и Кабинет Министров, которые подчинялись бы непосредственно президенту. Однако Горбачев сопротивлялся попыткам принудить его ввести чрезвычайное положение. В декабре 1990 года, когда был созван Съезд народных депутатов, около четырехсот его членов проголосовали за внесение в повестку дня вопроса об отставке Горбачева. Их предложение не набрало большинства голосов. Зато министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, либеральный союзник Горбачева, подал в отставку после того, как подвергся нападкам со стороны консерваторов за “торговлю советскими интересами”. Горбачев, чье положение было не менее шатким, не пытался его удержать. Шеварднадзе предупредил делегатов о надвигающемся реакционном перевороте. В письме американскому коллеге и личному другу Джеймсу Бейкеру он заявил, что действовал так, как ему подсказывала совесть17.

Переворот действительно произошел. На съезде инициативу захватили консерваторы, а Горбачев, вместо того чтобы уйти в отставку, решил возглавить этот парад. В январе 1991 года, без формального введения чрезвычайного положения, он предоставил председателю КГБ Владимиру Крючкову, министру обороны Дмитрию Язову и недавно назначенному министру внутренних дел Борису Пуго полную свободу действий. Уже 5 января по приказу Язова (под предлогом содействия военному призыву) в Прибалтику вошли воздушно-десантные части. Одиннадцатого января центральные СМИ объявили об учреждении в Вильнюсе промосковского Комитета национального спасения. Еще три дня спустя подразделения спецназа МВД и КГБ предприняли штурм вильнюсской телебашни, которую защищали сторонники независимости Литвы. Погибло пятнадцать человек. Двадцатого января внутренние войска применили оружие в Риге. Погибло четыре человека. Пять дней спустя советские газеты опубликовали постановление о совместном патрулировании советских городов армией и внутренними войсками.

В марте Горбачев учредил Совет Безопасности – высший совещательный орган при президенте, состоявший почти целиком из сторонников жесткой линии. В том же месяце по инициативе Горбачева прошел всесоюзный референдум, и 76 % проголосовавших высказались за сохранение Союза. Несмотря на то, что референдум проигнорировали новые правительства республик Прибалтики и Закавказья, его результаты воодушевили советского президента и его советников. А 28 марта он отдал войскам приказ не допустить проведения в Москве демонстраций в поддержку Бориса Ельцина. В тот день сторонники жесткой линии в российском парламенте должны были поставить на голосование вопрос о снятии Ельцина с поста спикера. Попытка не удалась. Демонстрации в Москве прошли, несмотря на запреты. Войска для разгона не использовались. Если славяне, входящие в состав спецподразделений, без колебаний открывали огонь по неславянам из Прибалтики и Закавказья, то стрелять в “братьев” они были не очень-то готовы. Кроме того, Горбачев, оглядывавшийся на Запад, не мог допустить масштабного кровопролития. И он отдал войскам приказ вернуться в казармы; этот шаг был с радостью встречен демократической оппозицией (на некоторое время Ельцин даже прекратил нападки на президента) и осужден консерваторами. Горбачев опять их разочаровал, отказавшись пойти до конца. По их логике, он превратился в препятствие.

В отличие от Ельцина, Горбачев не допускал и мысли о том, чтобы по собственной воле выйти из партии, причем не только потому, что он оставался верен социалистическим идеалам и искренне считал, что партию можно реформировать (о чем не раз во всеуслышание заявлял), но также из тактических соображений: ему не хотелось, чтобы партийная машина обернулась против него самого. Черняев за несколько дней до выхода Ельцина из партии описал в дневнике разговор с Горбачевым. “Шкурники. Им, кроме кормушки и власти, ничего не нужно”, – клял Горбачев секретарей райкомов и горкомов, с которыми встречался в тот день. “Ругался матерно, – вспоминает Черняев. – Я ему: ‘Бросьте их. Вы – президент; Вы же видите, что это за партия, и фактически Вы заложником ее остаетесь, мальчиком для битья’”. На Горбачева увещевания не подействовали: “Думаешь, не вижу? Вижу. Но нельзя эту паршивую собаку отпускать с поводка. Если я это сделаю, вся эта махина набросится на меня”18.

Решающее противостояние предполагалось на пленуме ЦК, назначенном на 24 апреля 1991 года. Парткомы по всей стране требовали отставки Горбачева с поста генерального секретаря КПСС. Но Горбачев опять переиграл противника. Участники встречи с изумлением узнали из утренних газет, что накануне он заключил соглашение с… Борисом Ельциным и руководителями республик, стремящихся к суверенитету. Во время встречи в Ново-Огарево они условились разработать новый Союзный договор.

Наконец-то Горбачев нашел альтернативу чрезвычайному положению: вместо того чтобы вернуть статус-кво и, опираясь на силу, снова вернуть власть центру, он отыщет способ примирить центр и республики. Этот маневр освободил бы Горбачева от диктата той части его окружения, которая склонялась к жесткой линии. А 24 апреля, отвечая на острую критику, прозвучавшую на заседании ЦК, Горбачев заявил, что готов уйти в отставку. Партийная верхушка отступила: без Горбачева партия была обречена. В тот момент он был единственным защитником от Ельцина и демократов. Попытка партийного переворота потерпела крах. Горбачев устоял, однако сторонники жесткой линии не сдались19.

В июне 1991 года Ельцин выиграл президентскую гонку. Во время инаугурации 10 июля он, принимая присягу, пообещал отстаивать российский суверенитет. Империя рушилась на глазах. “Создатели русской нации”, как окрестил сторонников российского национального возрождения гарвардский историк Роман Шпорлюк, выходили победителями из борьбы против “хранителей Российской империи”. В день выборов президента России Анатолий Черняев записал в дневнике: “М. С. оказался менее прозорливым, чем Ельцин со своим звериным чутьем. М. С. боялся, что русский народ не простит ему отказа от империи. А русскому народу оказалось наплевать”. Черняев понимал, что без России имперский проект обречен: “Ведь без России ничего не будет. Союза не будет. И реально опираться Президент может только на нее… не на Туркмению же с Назарбаевым!”20

Горбачев был вынужден принять результаты выборов: его бывший протеже, а ныне оппонент, стал первым президентом РСФСР благодаря народному мандату, которого у него самого не было: Горбачева сделали президентом СССР депутаты советского парламента. И теперь Горбачев никак не мог обойтись без Ельцина.

Горбачев, Ельцин и Назарбаев накануне московского визита Буша согласовали наконец условия нового Союзного договора. Республики объявлялись хозяевами недр и сохраняли за собой право самостоятельно определять размеры отчислений в союзный бюджет. В компетенции союзного правительства остались оборона и национальная безопасность, а внешнеполитические вопросы предполагалось решать посредством консультаций с республиками. Также Горбачев, Ельцин и Назарбаев согласовали изменения в правительстве: сторонники жесткой линии, которых ввел туда Горбачев, должны были уйти, а новый кабинет предстояло сформировать и возглавить Назарбаеву. Подписание Союзного договора было назначено на 20 августа 1991 года21.


Ельцин, уже ставивший Горбачева в неловкое положение сначала на партийных мероприятиях, а после и в присутствии американцев, был не просто всенародно избранным главой крупнейшей союзной республики; под его контроль должно было перейти большинство нефтяных и газовых месторождений СССР. Таким образом, состояние союзной казны (и, вероятно, зарплата самого Горбачева) зависело от доброй воли Ельцина. И, как бы ни оскорбляло Горбачева поведение президента России, ему не оставалось ничего, кроме смирения. Похоже, то же можно было сказать и в отношении президента США. Подарок, приготовленный Бушем для Ельцина – изготовленная из серебра чаша от Тиффани стоимостью 490 долларов, – был дороже подарков для прочих членов советской верхушки. Советский президент получил экземпляр первого американского издания “Анны Карениной”, который фигурировал в перечне подарков без указания цены. Белый дом по-прежнему большинство геополитических яиц складывал в корзину Горбачева; приготовленный для него подарок был бесценен22.

Впервые Буш встретился с Ельциным в сентябре 1989 года, когда тот приехал в Соединенные Штаты. Ельцин (еще депутат советского парламента) навестил одиннадцать американских городов, не раз выступал в университетах, появился в телешоу “Доброе утро, Америка!”, навестил Космический центр им. Джонсона в Хьюстоне (штат Техас), клинику им. Майо (г. Рочестер, штат Миннесота), встречался с ведущими американскими бизнесменами и политиками по всем Соединенным Штатам. Ельцин назвал эту поездку осуществлением мечты всей жизни. Дважды облетев на вертолете статую Свободы, Ельцин сообщил, что “стал вдвое свободнее”. Он не скрывал желания стать любимцем Америки взамен Горбачева.

“Все мое представление о капитализме, о Соединенных Штатах, об американцах, которое годами вдалбливали мне в голову, в том числе и при помощи ‘Краткого курса ВКП(б)’ – все это за полтора дня моего пребывания здесь развернулось на сто восемьдесят градусов ”, – сказал он, выступая перед прессой. Но самое сильное впечатление произвел на Ельцина супермаркет. Товарный ассортимент в одном из торговых центров Хьюстона разительно контрастировал с пустыми полками советских магазинов. По словам советников российского лидера, именно тогда “в ельцинском большевистском сознании рухнула последняя подпорка”23.

В программу ельцинской поездки в Соединенные Штаты входил также непродолжительный визит в Белый дом. Эта встреча оставила неприятные воспоминания у помощников американского президента. Желая узнать мнение Ельцина о событиях в СССР, Буш, тем не менее, не хотел задеть самолюбие Горбачева, для которого Ельцин к осени 1989 года превратился во врага номер один. Ельцин был официально приглашен советником Скоукрофтом. “Ему [Ельцину] сказали, – вспоминал Роберт Гейтс, будущий глава ЦРУ и министр обороны, в то время занимавший пост заместителя советника по национальной безопасности, – что он, возможно, встретится с президентом. Мы старались придать этому визиту статус неформального, поэтому стопроцентных гарантий никто не давал”. Когда Кондолиза Райс, советолог и сотрудник Совета по национальной безопасности, провела Ельцина в Белый дом через подвальный ход Западного крыла, он поинтересовался, пользуются ли этим ходом гости президента, и заявил, что не ступит дальше и шагу, если у него не будет уверенности во встрече с Бушем. Райс ответила, что если Ельцин не желает говорить со Скоукрофтом, он вправе вернуться в отель.

Ельцин сдался. Скоукрофту его речь о том, как Соединенные Штаты могут помочь советской экономике, была неинтересна, и он, по свидетельству Гейтса, едва не задремал. Все изменилось, когда в кабинет вошел Буш. “Ельцин изменился, как хамелеон, – вспоминал Гейтс. – Он оживился… Всем своим видом показывал, что лишь сейчас получил достойного собеседника”. Буш подтвердил, что поддерживает Горбачева, но своего Ельцин добился: он встретился с президентом. Едва покинув Белый дом, он подошел к журналистам, ожидавшим на лужайке, и поведал о встрече. “Это не был тот тихий, небогатый событиями визит, на который мы рассчитывали, – вспоминал Скоукрофт, – но все обошлось”24.

Ельцин произвел благоприятное впечатление на Буша, а Скоукрофту показался неискренним (судя по воспоминаниям, советник в полной мере так и не избавился от этого впечатления). Прежние сторонники Ельцина в администрации Буша, в том числе Райс и Гейтс, были потрясены его бесцеремонностью и непредсказуемостью. Гейтс в мемуарах писал: “Он [Ельцин], видимо, слишком много выпил, во время выступления в Университете им. Джонса Хопкинса подал себя не в самом выгодном свете, да и в целом держался грубовато”. Тем не менее, окружение Буша не могло не заметить, как изменилась расстановка сил в Москве весной 1990 года, после первых относительно свободных выборов в республиканские парламенты. Хотя Горбачев оставался наиболее приемлемой для Запада фигурой, никто не сомневался, что будущее за энергичным Ельциным.

В июне 1990 года, неделю спустя после избрания Ельцина главой российского парламента, Гейтс отправил Бушу меморандум: Ельцин, “проявив замечательную приспособляемость и умение играть по правилам… показал себя эффективным и популярным политиком, пусть и неровным”. Гейтс рекомендовал избегать негативных комментариев о Ельцине: “Вполне возможно, в один прекрасный день мы сядем с ним за стол переговоров”. Буш пометил на полях: “Согласен”. Очередной визит Ельцина в США состоялся в июне 1991 года, вскоре после выборов президента России. Прошел он с огромным успехом и укрепил отношения с американской администрацией. Буш и Ельцин даже пытались вместе позвонить Горбачеву в Москву, чтобы предупредить его о возможной попытке захвата власти сторонниками жесткой линии (соответствующая информация пришла по американским дипломатическим каналам от московских сторонников Ельцина). Отношения Ельцина с администрацией Буша, не лучшим образом начавшиеся осенью 1989 года, нормализовались. По крайней мере, некоторое время так казалось25.

В программу визита Буша в Москву в июле 1991 года была включена встреча с российским президентом. Она состоялась 30 июля. Горбачев, не желавший, чтобы встреча Буша с Ельциным прошла без него, на завтрак с американским президентом пригласил Ельцина, а также Назарбаева. Они должны были составить компанию советникам Буша и Горбачева. Таким образом, встреча с Бушем, к которой стремились Ельцин с Назарбаевым, прошла бы под контролем Горбачева. Назарбаев принял приглашение и обратился к Бушу с просьбой об инвестициях в добычу полезных ископаемых. Что касается Ельцина, то он отказался играть роль в “массовке”, отведенную ему советским лидером. На завтрак он не явился, но пригласил Буша в свой новый кабинет в Кремле. Буш приглашение принял26.

Встреча Буша с Ельциным длилась минут сорок. Речь они вели в основном о новом Союзном договоре. Сам факт встречи американского и российского лидеров свидетельствовал о том, что Белый дом признал Ельцина. Президент США, судя по всему, стремился уверить российского лидера (а также Горбачева) в поддержке реформ и при этом пресечь попытки Ельцина открыть представительство РСФСР в США или подписать сепаратный договор о сотрудничестве. “Как вы знаете, мы не можем установить дипломатические отношения с вашей республикой, которую мы признаем частью СССР”, – должен был сказать Буш Ельцину. Все время встречи он придерживался этой линии. Когда Ельцин спросил: “Я так понимаю, вы поддерживаете мою идею формализовать наши отношения?”, Буш (не самым дипломатичным образом) ответил: “Вы имеете в виду отношения между США и Россией – или ваши отношения с центром? Мне не совсем понятен вопрос”. Госсекретарь Джеймс Бейкер так “перевел” слова Буша разочарованному Ельцину: “Ответ будет зависеть от того, что именно в Союзном договоре будет сказано о полномочиях республик во внешней политике”27.

Если Ельцин, приглашая Буша в свой кремлевский кабинет, стремился предстать перед согражданами в образе независимого лидера, то он, бесспорно, преуспел. Если он желал “натянуть нос” Горбачеву, то и это ему удалось. Однако если Ельцин желал расположить к себе американского президента, то потерпел фиаско. Почти десятиминутное опоздание Ельцина привело Буша в крайнее раздражение. Визит вежливости, запланированный на пятнадцать минут, растянулся до сорока: Ельцину пришлось повторно озвучивать для российских и американских советников, присоединившихся к президентам позднее, основные тезисы своей беседы с американским президентом. Наконец, Ельцин преподнес сюрприз, попытавшись устроить импровизированную пресс-конференцию. Российский президент заявил журналистам, приглашенным в Кремль без ведома Буша, что стороны уже подготовили проект договора о российско-американском сотрудничестве, за что он благодарен Бушу. Американский президент проглотил пилюлю, но когда Ельцин пригласил журналистов задавать вопросы, Буш сказал, что опаздывает. Садясь в машину, он сказал Скоукрофту: желание Ельцина “сыграть на публику” застало его врасплох28.

События московского саммита оживили в памяти Буша и Скоукрофта воспоминания об эксцентричном политике, с которым они встретились в сентябре 1989 года. И все же, несмотря на казалось бы непредсказуемое поведение Ельцина, Буш находил с ним все больше точек соприкосновения. Летом 1991 года одним из важнейших вопросов “советской повестки дня” Буша значилась независимость Эстонии, Латвии и Литвы (эта тема интересовала многих членов Конгресса). Буш осторожно подталкивал Горбачева к признанию независимости Литвы, объявленной в 1990 году. Тот колебался. А Ельцин – нет: от имени России он осудил действия Москвы, применившей в начале 1991 года силу, и одобрил стремление прибалтов к независимости. Теперь, стоя рядом с Бушем, Ельцин снова заявил о своей поддержке: он сам пришел к выводу, что Россия и Соединенные Штаты разделяют позицию по Прибалтике – трем республикам надо позволить уйти из Союза. Горбачев так не считал29.

Покидая на следующий день Москву, Буш был обеспокоен как угрозой Горбачеву, исходящей от его же силовиков, так и своеволием глав союзных республик. Самым несговорчивым из них был Ельцин. Но не только он стремился к ослаблению центра и большей свободе для своего Отечества.

Последняя империя. Падение Советского Союза

Подняться наверх