Читать книгу Цусимские хроники. Перелом - Сергей Протасов - Страница 2

Поскольку русский Тихоокеанский флот даже в период своей максимальной боеспособности не располагал достаточными силами, чтобы вести постоянную дальнюю разведку в Японском море, вероятность внезапного появления крейсеров и миноносцев противника у наших берегов считалась весьма высокой. Повторная бомбардировка города это в полной мере подтвердила.

К середине августа – началу сентября, с учетом резкого снижения этой самой боеспособности, такая вероятность еще больше увеличилась. Причем всем было ясно, что одними минными заграждениями и береговыми батареями проблему не решить. Исходя из этого, дозорные линии на подходах к Владивостоку и у залива Посьет постоянно уплотнялись.

По мере доставки по железной дороге катеров и миноносок, а также притока трофеев, пополнялись и ряды партии траления, уже вполне обеспечивавшей надежную проводку судов до безопасных в минном отношении глубин. Столь обширное хозяйство подчинялось теперь капитану первого ранга Похвистневу, перешедшему на эту должность с мостика «Сенявина» после его разоружения.

Этому оказался весьма рад прежний начальник партии траления лейтенант Рейн, изначально организовавший всю эту службу до должного уровня. Его шебутной натуре было довольно тяжело заниматься рутинной пахотой фарватеров, так что он буквально засыпал начальство рапортами о переводе на любой из кораблей, ходящих в море. Хоть на миноносец. В итоге попал на «Ушакова» старшим офицером, сменив переведенного в штаб флота капитана второго ранга Мусатова.

Продолжала расширяться сеть укрепленных опорных пунктов на побережье, дававших возможность найти укрытие каботажным судам в случае опасности. При этом острый дефицит современной скорострельной артиллерии старались компенсировать, где было возможно, сооружением торпедных батарей по образцу устроенных на Малмыжской оборонительной позиции в устье Амура. Хабаровская артиллерийская мастерская, не справившись со свалившимися в связи с этим на нее объемами производства, поделилась чертежами изготовляемых ею спусковых решеток для мин Уайтхеда, оказавшихся весьма удачными. Так что в отведенные жесткие сроки уложились с соблюдением должного качества. Получилось дешево и сердито.

Активная деятельность в этом направлении позволила принципиально изменить ситуацию с безопасностью движения всего малого каботажа. Но этого было явно недостаточно. Коммуникации, растянутые вдоль малоосвоенных берегов Приморья и недостаточно укрепленного северо-восточного побережья Кореи, оставались уязвимыми, как и сам берег. Надежно контролировать его с суши было невозможно из-за сложного рельефа, необитаемости на значительном протяжении и почти полного отсутствия дорог, сильно зависящих от погоды, а с моря – из-за острой нехватки дозорных и вспомогательных единиц в составе флота. Причем эту нехватку не смогло бы покрыть даже реквизирование всех мореходных частных судов. Их все равно было слишком мало.

В штабах вполне отдавали себе отчет, что в таких условиях вполне могло случиться, что даже о серьезном вражеском десанте станет известно далеко не сразу. Но всех успокаивало как раз это почти полное отсутствие дорог, а в некоторых случаях даже проходимых направлений, что резко сужало географию возможной высадки. Подходящих для этого мест оказывалось не так уж и много, и их усиливали в первую очередь.

Все, что можно было использовать из местных, довольно скромных ресурсов, немедленно шло в дело, но для полноценного освоения требовались серьезные капитальные вложения уже в государственных масштабах. А больше всего нужно было время, которого, как всегда, не хватало.

Все опасения оправдались с началом высадки войск противника в северо-восточной Корее. Запаздывание оперативной информации и ее искажения, в силу ряда причин не позволили принять своевременные меры по усилению атакованных районов и отражению атаки, хотя шансы для этого были.

Несмотря на то что все уже имевшиеся дозорные линии дополнительно усилили сразу, как только были получены достоверные сведения о появлении значительных японских сил в Броутоновом заливе, предотвратить нападение это не помогло. Как показали события ночи 23 сентября, к отражению серьезной атаки Тихоокеанский флот оказался не готов. И причин этому имелось сразу несколько.

Сумасшедшая гонка последних недель вымотала до предела не только экипажи кораблей эскадры и рабочих, занятых на ремонте, но также и личный состав всех вспомогательных служб порта, базы и сил охраны побережья. Экипажи тральных партий и судов внешней дозорной линии оказались вообще загнанными в прямом смысле слова, как лошади. Это привело к тому, что они порой оставались ночевать или ждать дальнейших распоряжений от начальства в любой мало-мальски подходящей бухте, просто не имея сил добраться до безопасных стоянок.

Кроме того, постоянное нервное напряжение не могло не сказаться на эффективности работы штабов, также оказавшихся совершенно измотанными постоянными проработками вариантов операций, планов боевой подготовки и увязыванием всего этого с фактическим состоянием того, что могло плавать и стрелять в море и на берегу, и сроками ремонта.

К тому же, несмотря на этот «штабной зуд», считалось, что японцы уже выдохлись и не решатся приблизиться к нашим берегам. Не только среди матросов, но даже и между офицерами шли разговоры, что кроме чисто демонстрационных действий они уже ни на что не способны.

Такой удобный стереотип не смогло разрушить даже известие об успешной высадке сразу нескольких японских полков у Порта Лазарева и Порта Шестакова. Противник все равно воспринимался как что-то гипотетическое. Тем более что для подавляющего большинства он все так же оставался где-то там, далеко, и видеть его своими глазами доводилось только разведывательным силам, регулярно ходившим к районам высадки.

К середине сентября сложилась странная ситуация. Во Владивостоке знали, где находятся японцы, какими примерно силами располагают, какими маршрутами чаще всего пользуются, но не атаковали по причине недостатка сил. Более того, даже отправить хоть какое-то снабжение своим гарнизонам, осажденным в Корее, не пытались по этим же причинам.

Японцы же, словно поддерживая негласную договоренность в ответ, старались не беспокоить сам Владивосток, целиком сосредоточившись на обеспечении безопасности своих якорных стоянок в Броутоновом заливе и растянувшихся коммуникаций, а также блокаде занятых нами корейских портов, оказавшихся теперь у них под боком. Не было ни одного нападения на наши тыловые линии снабжения, проходившие совсем рядом. Хотя по факту противник имел серьезное преимущество в миноносцах и даже в тяжелых артиллерийских кораблях, по крайней мере в самые первые дни.

В итоге вместо адекватной реакции на давно ожидаемое очередное появление японских кораблей у самых ворот главной базы последовала сначала серия упущений среди исполнителей нижнего звена, усугубившаяся резким всплеском саботажа и вредительства, местами вылившимся в вооруженные выступления. На что сверху наложилась череда противоречивых распоряжений всевозможного начальства, дополнительно запутавшая ситуацию.

Из-за всего этого использование даже оставшихся исправными самых современных линий связи оказалось неэффективным из-за огромной массы срочных и экстренных запросов всех уровней, отправляемых одновременно во всех направлениях. Только ограниченность задействованных противником сил позволила избежать более тяжелых последствий.

Началось все с того, что дозорный пароход у устья реки Тюмень-Ула принял в тумане направлявшиеся к заливу Посьет японские миноносцы за русские, возвращавшиеся из разведки. Те регулярно проходили этим маршрутом уже больше недели и успели примелькаться. Запросив позывной и увидев какое-то ответное мигание фонаря, сигнальная вахта, даже не разобрав его как следует, доложила на мостик, что ответ на запрос получен, и тревогу никто не поднял.

Затем сказалась оплошность сигнального поста на острове Фуругельма, обеспечивавшего в момент появления противника завершение работы трального каравана, проверявшего фарватер и подходы к артиллерийскому полигону. Из-за плохой видимости с поста периодически подавали сигналы рындой, чтобы облегчить ориентирование четырем грунтовозным шаландам и двум паровым катерам, прикрываемым транспортом «Якут». Они проводили контрольное траление акватории полигона и фарватера. Эту рынду хорошо слышали и японцы. Исключительно благодаря ей они сумели быстро определиться по едва видимому в дымке скалистому южному берегу острова и остались незамеченными.

Их обнаружили, только когда они двинулись в направлении бухты Рейд Паллада, обойдя остров Фуругельма с востока и почти сразу наткнувшись на тральщики. В завязавшейся скоротечной, но яростной перестрелке, сразу перешедшей в торпедную атаку, тральная партия оказалась полностью разгромлена. Под западным берегом острова успели укрыться только два побитых катера, один из которых затонул к утру. Поврежденные артиллерией и потерявшие ход шаланды были оставлены экипажами, состоявшими почти поголовно из нанятых китайцев, и спокойно затонули или были вынесены течениями в открытое море. Так или иначе, их никто больше не видел. Вооруженный транспорт «Якут», до того как японцы потеряли его из вида в быстро густевшей вечерней темноте, получил множество попаданий снарядов и также лишился возможности самостоятельно передвигаться.

Хотя ни одна из выпущенных по нему трех торпед в цель не попала, пароходу не было суждено пережить этот день. Неуправляемое судно сдрейфовало к югу, и уже через пару часов оно оказалось на русском минном поле, где подорвалось на мине и пошло ко дну.

Этот взрыв слышали с батареи на острове Фуругельма, о чем сразу сообщили в штаб обороны. Там к этому времени уже была целая кипа донесений о контактах с подозрительными судами, вторгшимися в залив с юга.

Но после вспышки артиллерийской стрельбы севернее острова, последовавшего сразу за этим появления двух побитых катеров с плохими известиями о визите японских миноносцев и одиночным взрывом где-то на юге прошло больше часа. И все это время с других сигнальных постов неоднократно докладывали о виденных ими небольших паровых кораблях, осматривавших бухты Троицы и Лукина.

В свете всех этих сообщений взрыв на минном поле внешней линии обороны, по мнению начальства Посьетского отряда, мог означать только то, что теперь следом за разведкой в залив пытаются войти большие корабли, уже не способные пройти над минами, и это подорвался один из них. Или, что казалось наиболее вероятным, японцы тралят проход. Из-за всего этого в штабе обороны залива создавалось впечатление, что в Посьет пытается прорваться флот вторжения, под покровом ночи уже начавший форсирование линии оборонительных заграждений.

Именно в это время в бухте Троицы во тьме и клочьях тумана добрались до берега шлюпки с китайскими командами погибших шаланд, перехитрившие всех и рванувшие к дальнему берегу, чем окончательно все запутали. Недоученные пехотинцы, уже занявшие противодесантные капониры и прочие прибрежные оборонительные позиции, приняли их за передовые диверсионные группы и обстреляли, не жалея патронов.

Ответные возмущенные вопли на китайском и русском, но с сильнейшим восточным акцентом, были приняты за японские команды и азиатскую хитрость. После чего стрельбу бдительной стражи охотно поддержали такие же соседи. Трескотня винтовочных выстрелов и всполохи взлетавших ввысь осветительных ракет метались волнами вдоль всего берега залива Китовый. Шум поднялся невообразимый, словно началась полноценная высадка.

Именно в этот момент началась атака японских миноносцев на внутреннюю якорную стоянку рейда Посьет. Ее сравнительно легко удалось отбить береговой артиллерией. Но в прилегающих водах были потеряны две шхуны, использовавшиеся в снабжении береговых гарнизонов в Корее и сигнальных постов западного побережья залива Петра Великого. А сама атака напоминала скорее разведку, чем окончательно уверила командование района в реальной угрозе именно на этом направлении.

С противоположного берега залива Посьет было прекрасно видно всю эту иллюминацию. Хотя ружейную стрельбу из-за большого расстояния и не слышали, буханье пушек и хлопки миноносных скорострелок со стороны основной оборонительной позиции разобрали отчетливо. Находившийся в бухте Пемзовая отряд контр-адмирала Йессена, только вчера пришедший на плановые послеремонтные стрельбы и еще их не закончивший, приготовился к обороне. Прояснить ситуацию не удавалось. Радио не действовало из-за активных японских помех, а телеграфом для связи с Владивостоком монопольно и, как позже выяснилось, бестолково пользовались армейцы. Так что он оказался фактически отрезанным от командования флота и не получал никаких приказов своего начальства.

Зато с поста Посьет контр-адмиралу постоянно шли приказы от сухопутного командования: «Немедленно выйти в море и вместе с уже отправленными подлодками атаковать неприятеля». Но, не имея никакого прикрытия и совершенно не представляя, какими силами располагает противник, упрямый начальник отряда малых броненосцев не хотел напрасно рисковать своими кораблями в безнадежном ночном бою.

К тому же в темноте можно было запросто напороться на камни, поскольку все маяки и бакены погасили, либо нарваться на торпеду от своей же подлодки. «Неудавшуюся» атаку на «Ушакова» под Сасебо к этому времени досконально разобрали в штабе и довели ее итоги до всех командиров кораблей.

Еще только заслышав стрельбу у острова Фуругельма, оба броненосца, имевшие теплые машины и пар в котлах, снялись с якорей и подошли максимально близко к берегу. Разразившаяся вскоре стрельба у рейда Паллада и паника на северном побережье Посьетского залива окончательно утвердили Иессена в правильности принятого решения. Противоторпедных сетей ни на его кораблях, ни на самом полигоне не оказалось, так что надеяться приходилось лишь на артиллерию или, что было более желательно, на то, что броненосцы не будут обнаружены.

Стоя на мелководье, в случае нападения противника надеялись отбиться из пушек при помощи береговой батареи на мысе Шелягина. Так виделось гораздо больше шансов сохранить отряд для полноценного утреннего удара по десантным силам. Начинать большую высадку в темноте никто явно не станет, так что спешить с этим не стоило. В свете подобных предположений все поступавшие от начальника Посьетского отряда телеграммы просто игнорировались.

Судя по всему, о месте расположения нового флотского артиллерийского полигона противнику ничего известно не было, так как миноносцы обошли его стороной, даже не попытавшись осмотреть южный берег рейда Паллада, где замерли в полной боевой готовности «Ушаков» с «Апраксиным».

Как уже бывало ранее, генерал-майор Щупинский начал требовать от моряков свезти на берег десантные роты и пушки для обороны и разразился многочисленными депешами в вышестоящие инстанции с просьбой о помощи, тем самым блокировав единственную линию проводной связи. В своих рапортах он сообщал, что в заливе Китовый уже видят многочисленные пароходы, начинающие высаживать пехоту шлюпками, хотя в полученном оттуда донесении речь шла лишь о нескольких гребных шлюпках, замеченных с берега (тех самых с китайцами).

Это полностью дезориентировало командование флота и штаб наместника, решивших, что целью атаки действительно стал именно северный берег залива Посьет, имевший сразу три бухты, вполне пригодные для быстрой высадки крупных десантов. Исходя из этого и было начато развертывание имевшихся в распоряжении скудных сил.

По этой причине направление на остров Аскольд и далее вдоль берега к мысу Поворотный, откуда также поступил сигнал о начавшемся сразу в двух местах морском бое, осталось без должного внимания. С берега врага не видели, а послать туда для прикрытия избиваемых москитных сил оказалось просто некого.

В итоге не успевшие укрыться в укрепленной гавани старого прииска на острове Аскольда катера, миноноски и прочая мелочь были рассеяны и частично потоплены. Саму стоянку в бухте Наездник на острове Аскольд также пытались атаковать. Нападавшие, наткнувшись на ответный огонь малокалиберных скорострелок у входа в бухту, сначала решительно продолжили атаку, но быстро отошли, вероятно, обнаружив след выпущенной по ним первой же мины с развернутых там береговых торпедных позиций. Их численность так и не удалось установить.

Результатом атаки противником дозорных и тральных сил у восточного выхода из залива Петра Великого в районе пролива Аскольд стала потеря трех паровых шаланд из состава тральной партии, провожавшей «Урал», и одной из миноносок ее эскорта. Причем две из трех шаланд погибли не от огня противника, а на камнях у мыса Пальчатый, спасаясь от преследования.

Судьба самого парохода-крейсера оставалась неизвестной. С сигнальных постов сообщали только о короткой, но интенсивной перестрелке, сопровождавшейся работой прожекторов в море юго-восточнее Аскольда, то есть в той стороне, куда он ушел. Взрывов никто не слышал, так что оставался шанс, что удалось отбиться.

Связи по радио в восточном направлении не было с начала ночи. Помехи. Телеграфная линия к Ольгинскому укрепленному району и далее оказалась повреждена где-то за мысом Поворотный. С заливом Америка и Сучанскими копями еще могли обмениваться депешами, но дальше Хмыловки они не проходили. Судя по всему, обрыв был снова где-то на перевале выше по реке. Там пару дней назад уже случилась перестрелка телеграфистов-ремонтников с хунхузами. В Николаевске-на-Амуре пока все было спокойно, но телеграфная связь между Софийском и заливом Де-Кастри, где шел провод через пролив на Сахалин, также не действовала. Соответственно, ничего не было известно о положении дел на острове-каторге и у Курильских островов. Из-за всего этого теперь не поступало вообще никаких известий со всего восточного фланга. Оценить общую ситуацию в таких условиях оказалось очень непросто!

А японцы напирали. Несмотря на то что туман неожиданно рассеялся, они прошли в виду мыса Гамова, островов Римского-Корсакова и углубились в Амурский залив за остров Стенина, явно обходя минное заграждение перед мысом Брюса. Так далеко они еще не забирались. Отступить их заставил только пуск ракет с одной из островных осветительных батарей и залп дежурного крейсера «Светлана», выдвинувшегося от острова Рикорда для отражения попытки высадки крупного десанта еще и в Славянском заливе, как все уже считали.

В крепости объявили общую тревогу, закрыв для гражданского использования телеграф и вокзал. Плавание всех частных маломерных судов в бухтах Новик и Золотой Рог полностью запретили. Из двух эшелонов с войсками, уже отправленных из гарнизона крепости в пост Посьет узкоколейкой, один «тормознули» на разъезде Алмазовка, едва эшелон перевалил мост через реку Монгуай. Туда телеграфировали приказ: «Спешно выдвигаться пешим порядком к деревням Нижние Седеми и Сухая Речка в Славянском заливе и готовиться отражать десант». А второй поезд продвинули до урочища Славянка, где приказали выгружаться и занять недостроенные укрепления по реке Айдеми и у деревни Брусья. Вдоль берега направили усиленные казачьи разъезды, опасаясь, что японцы попытаются высадиться в Славянском заливе даже ночью. Под утро приморским трактом на юг ушли еще и две конные батареи в сопровождении сотни казаков из резервов, стоявших в Занадворовке.

По изначально доработанным планам обороны, Славянский залив должен был прикрываться защищенной артиллерийской позицией у мыса Брюса, на которой раньше стоял «Сисой», ремонтировавшийся теперь в доке. После его ухода там оставалась только трехорудийная батарея старых обуховских шестидюймовок. Этого теперь казалось явно недостаточно.

Поскольку по его восточному берегу проходили Прибрежный тракт и узкоколейка, потеря Славянского залива сразу отрезала бы залив Посьет от Владивостока, не позволив ни выдвинуть туда подкрепления, ни отвести оттуда силы обороны в случае возникновения такой необходимости. При этом полностью обрушивая почти готовую оборону по левому берегу реки Айдеми, находившуюся в десяти верстах южнее.

В штабах были сильно встревожены столь вызывающими действиями противника. На разведку отправили даже «Кефаль», единственную подводную лодку, остававшуюся во Владивостоке в относительно боеспособном состоянии. Хотя эффективность ночной разведки с едва возвышавшегося над поверхностью моря тихоходного и неповоротливого суденышка, еще толком не освоенного экипажем, вызывала серьезные сомнения у всех, кто представлял, что это такое.

Доклады о подозрительных контактах продолжали поступать. Как и ожидалось, японские миноносцы, прикрываемые вспомогательными крейсерами, действовали только в узких проходах вдоль самого берега, не пересекая линию своего заграждения между островами Римского-Корсакова и Аскольдом, но усиления задействованных ими сил до сих пор отмечено не было. Исходя из этого, появилось предположение, что это вовсе не десант, а попытка провести подлодки как можно ближе к проливу Босфор Восточный для атаки наших кораблей прямо в гаванях.

Подходы непосредственно к бухтам Золотой Рог и Новик начали спешно перекрывать дополнительными импровизированными дозорами, в которые загребали все портовые катера, буксиры и даже частные рыбацкие, прогулочные, промысловые и каботажные суда, подвернувшиеся под руку. На самих стоянках организовывали шлюпочные дозоры, а также пешие и конные патрули вдоль берегов из матросов и солдат гарнизона. А сразу после полуночи, когда японцы неожиданно откатились южнее, начали контрольное траление фарватеров, ориентируясь по огням на катерах, выставленных у острова Скрыплева, и по створным кострам в бухте Патрокл. Штатные навигационные огни было категорически запрещено использовать до рассвета.

Кроме того, для осмотра побережья и недопущения никакой сигнализации противнику мобилизовали все полицейские силы города вместе с ополченцами и добровольцами из числа горожан и не занятых на работах приезжих, до самого утра рыскавших по берегам Амурского и Уссурийского заливов.

При этом толком организовать всю эту самодеятельность никто не успел, что привело к ложным донесениям об обнаружении подозрительных судов (оказавшихся нашими же дозорными шлюпками), нескольким случаям «дружественного мордобоя», по причине перевозбуждения некоторых активистов и вызванной этим всеобщей чрезвычайной подозрительности. К счастью, без жертв.

Но часть добровольцев сбежали с постов вместе с оружием и вернулись в город. Там они уже под утро смогли организоваться и напасть на тюрьму смяв охрану никак не ожидавшую ничего подобного, и выпустив всех арестантов. Одновременно атаковали и телеграф, завладев им, правда, всего на полчаса. Подошедшая комендантская рота сибирских стрелков быстро навела порядок.

Однако следом начались волнения в рабочих слободках и гарнизонах на острове Русский, спровоцированные тяжелыми условиями труда и недостаточным продовольственным обеспечением. Но там удалось быстро разрядить ситуацию, после полудня возобновив нормальную работу в три обычные смены на всех оборонных и гражданских объектах первой важности. Только вспыхнувший на следующий день, получается, уже вдогонку, бунт на Сучанских копях разгорелся в полную силу.

В немалой степени его успешному развитию способствовали все предыдущие действия региональной администрации. Изымавшиеся, по мере мобилизации, профессиональные кадры горняков на шахтах заменялись постоянно прибывавшими по этапам осужденными, преимущественно по политическим статьям, каторжанами.

Кроме того, на строительство узкоколейки к бухте Находка, а потом на канатно-рельсовую дорогу и снова на ту же узкоколейку, которую судорожно спешили дотянуть хотя бы до судоходной части Сучана, привлекали всех, кто согласен был завербоваться за одну только пайку. Попадал туда и откровенный сброд, желавший скрыться куда подальше, да еще и за казенный счет. Все это вместе привело к формированию весьма вспыльчивой человеческой массы, легко управляемой изнутри.

Учитывая, что численность охраны каторжного барака оставалась неизменной, в то время как его население превысило три сотни человек, при постоянном увеличении поголовья вольнонаемных, преимущественно случайных и отнюдь не благонадежных людей, не было ничего удивительного в том, что однажды эту охрану просто разоружили, напав на нее извне во время работ в шахте.

Причем момент для этого подобрали весьма удачный. «Боевая сотня», сформированная для обороны Сучанского района, как раз выдвинулась к побережью для предотвращения высадки возможного японского десанта в связи с активизацией противника, атаковавшего нашу оборону практически во всем Приморье. Это привело к тому, что в течение светлого времени суток 25 сентября на территории поселка у шахт воцарилась полнейшая анархия. Продовольственные склады оказались разворованными, среди населения прошла волна грабежей и насилия, закончившаяся стрельбой и поножовщиной.

Спасаясь от этого, многие бежали в соседнее село Николаевка, откуда по телеграфу известили о беспорядках начальство во Владивостоке. К этому времени бунты вспыхнули уже и в деревнях Пирятино и Владимировка, где также размещались артели, строившие узкоколейку. Но там они сразу получили отпор со стороны местных, недолюбливавших пришлых «шабашников» за их норов.

До возвращения развернутой обратно в тыл «боевой сотни» местные крестьяне-единоличники, только начавшие зарабатывать твердую копейку на строительстве дороги и вывозке угля, сумели сдержать бунтовщиков, не позволив тем спалить почти законченные пристани во Владимировке и Голубовке, а также мастерские и прочие строения при узкоколейке, уже дотянувшейся до них от копей.

К следующему утру во всей долине реки Сучана был наведен законный порядок. Большая часть смутьянов ушла в тайгу, но главным было не это. Ополченческой дружине, сформированной инженером Владимиром Николаевичем Ференцем, возглавлявшим Сучанские копи после отъезда Павлова, удалось сохранить в целости обе шахты, электростанцию и даже динамитный склад, с самого начала захваченный восставшими. Поняв, что проигрывают, те охотно сменяли динамит на провизию, надеясь уйти в тайгу на лошадях. Однако конюшню разграбить не успели, поскольку всех лошадей увели в горы буквально у них из-под носа люди из отряда проходчика Якушева.

В знак протеста бунтовщики спалили полтора десятка домов, казармы и склады материалов, заготовленные для закладки фундаментов канатно-рельсовой дороги. Подожженный уголь удалось потушить, сохранив для флота не менее трех миллионов пудов уже добытого шахтами Сучана высококачественного топлива, нормальную вывозку которого баржами и шхунами из залива Америка еще только начали налаживать с пуском первой очереди узкоколейного пути вдоль верховьев реки[1].

А в штабах, между тем, в течение всей ночи с 23 на 24 сентября паника только усиливалась. Уцелевшие линии связи не справлялись с потоком донесений, а поступавшая информация в большинстве случаев оказывалась недостоверной. Уже почти в час ночи было принято решение организовать один общий штаб морской и сухопутной обороны на базе штаба наместника. Поскольку все штабы размещались фактически в двух соседних зданиях, объединение прошло быстро.

Это упростило обмен информацией, и к рассвету ситуация начала проясняться. Выяснилось, что ни о каком вторжении – ни в Амурском, ни в Славянском заливе, ни в Посьете – речи быть не может. Японцы просто предприняли набег на наши коммуникации, даже не пытаясь высаживаться на берег. Причем непосредственно в атаках были задействованы весьма скромные силы.

Как только развиднелось, русская морская разведка еще более активизировалась. В море отправили эсминцы, закончившие осмотр побережья, и несколько пароходов. Бронепалубные крейсера выдвигались к линии японского большого заграждения для оказания помощи всем, кому она потребуется. Все тральные силы вывели на фарватеры, чтобы обеспечить быстрый и безопасный выход по первому требованию остального флота.

Тем временем в Посьете Иессен, так и не получивший никаких распоряжений от своего командования, с первыми лучами солнца отправил в разведку оба имевшихся у него катера. Получив от них условный сигнал, что все спокойно, он вывел со стоянки и броненосцы, начав осмотр залива Китовый. Его еще частично закрывала дымка, так что впереди все время шли катера. Не обнаружив там признаков присутствия японских десантных судов, двинулись к островам Римского-Корсакова, надеясь через их сигнальные посты, имевшие проводную связь с крепостью, прояснить ситуацию.

Попутно от мыса Гамова отогнали японский быстроходный вооруженный пароход. При этом южнее видели дымы еще нескольких паровых судов, уходивших на юго-запад. Сколько их и что это за суда – определить оказалось невозможно. Слишком далеко. Дымы отходивших японских кораблей какое-то время также наблюдали с острова Фуругельма, куда уже добрались шлюпки с экипажем погибшего «Якута», разъяснившие причину ночного взрыва.

Капитан Бондарев, командир батареи, оборудованной на острове, не смог связаться со своим начальством в Посьете из-за перегруженности местного телеграфа. Свето-граммы доходили до нашего берега, видимого с острова, но дальше депеши уже не принимали. Тогда Бондарев распорядился передать гелиографом скопившуюся информацию на уходившие из залива броненосцы, заодно известив, что к острову подошла наша подлодка и ждет сведений о противнике. А чисто электроходная «Форель» ушла для дозарядки батарей на артиллерийский полигон.

Это сообщение приняли на «Ушакове» еще до того, как он обогнул мыс Гамова и повернул на северо-восток. Получив его, Иессен тут же связался с другими постами, запросив обстановку. С береговых возвышенностей обзор был несколько лучше, чем с корабельных марсов. К тому же, имея сразу несколько пеленгов на цель с разных точек, появлялась гипотетическая возможность определения дистанции до подозрительных дымов на горизонте, что позволяло организовать совместную атаку броненосцами и подлодкой.

Но в пределах видимости с сигнальных постов на Фуругельме и горе Туманная на полуострове Гамова, с которых поддерживалась светосигнальная связь с отрядом Иессена, уже никого не было видно. Горизонт закрыла легкая мгла. Как старший морской офицер, Иессен приказал подводникам ждать появления новых целей либо других инструкций, держась в зоне видимости сигналов с острова у границы нашего минного поля.

Вскоре с «Ушакова» углядели над мглой аэростат. С ним обменялись позывными. Выяснилось, что это шар сигнальной станции Рикорда. Сразу же передали на него все последние новости и запросили инструкций от штаба. В ожидании их встретились со «Светланой», державшейся у острова Стенина еще с ночи, и также обменялись имевшимися сведениями.

Инструкций из штаба не было довольно долго. Ответная светограмма с шара была принята на «Ушакове» только спустя почти час. Броненосцам приказали возвращаться в залив Посьет, где проследовать на рейд Паллада. Там принять полные запасы с берега и судов снабжения и оставаться в постоянной готовности к выходу в море. Дальнейшие инструкции будут позже.

Во Владивостоке известий от Иессена ждали давно. После нападения миноносцев на тральную партию у острова Фуругельма достоверных новостей из Посьета почти не было, и о судьбе только что вышедших из ремонта броненосцев береговой обороны никто ничего не знал. По сути, его доклад стал едва ли не первым обобщенным донесением об уже закончившемся бое.

Вскоре стало окончательно ясно, что к утру 24 сентября противник отошел от заливов Посьет и Петра Великого. Однако сразу появились новые тревожные сведения. Высланные в разведку эсминцы доложили, что утром южнее бухты Стрелок видели броненосные крейсера «Якумо» и «Адзума», направлявшиеся на восток. Позже с мыса Поворотный телеграфом прислали депешу о двух больших четырехтрубных миноносцах, пытавшихся осмотреть залив Америка. Их отогнали огнем береговой батареи, но когда рассеялся утренний туман, с маяка обнаружили многочисленные дымы и верхушки мачт крупных судов дальше к югу. Они довольно быстро смещались на восток.

Радио в пределах залива Петра Великого уже можно было пользоваться, хотя помехи все еще сохранялись, так что державшиеся у острова Аскольда три эсминца Матусевича немедленно навели на эти дымы, отправив им вдогонку для прикрытия «Богатыря», патрулировавшего до этого вход в Уссурийский залив по внешней кромке наших оборонительных заграждений. Но когда эта разведка добралась до входа в залив Америка, ни с эсминцев, ни с маяка дымов уже не наблюдали. Ветер сменился, и все вокруг снова начинало закрывать уплотнявшейся с каждым часом дымкой.

Едва во Владивостоке получили доклад об этом, передали им через сигнальный пост распоряжение о прекращении погони. Станции эсминцев у мыса Поворотный еще принимали сигналы японского беспроволочного телеграфа, но это были довольно далекие кодированные переговоры, а не сплошной фон помех, как раньше. В это же самое время с кораблей отряда Андржиевского и броненосцев Иессена, действовавших у залива Посьет на пятьдесят с лишним миль западнее, их уже почти не слышали.

С шаров, поднятых над островом Рикорда и в бухте Сивучьей залива Посьет, сообщали, что в пределах 15 миль, которыми ограничивался горизонт по условиям видимости, противника также не наблюдают. Туман туда еще не добрался, так что в достоверности сведений, полученных от воздушной разведки, сомневаться не приходилось.

Связи ни с ушедшим вчера в ночь «Уралом», ни с отрядом Небогатова, вполне возможно, оказавшимся теперь в осаде в проливе Цугару, по-прежнему не было, а первые известия из залива Ольги удалось получить только спустя два часа после рассвета, когда обнаружили и исправили повреждение на телеграфной линии. Радиотелеграфирование в северо-восточном направлении все еще было невозможно из-за помех.

В полученной по проводной связи долгожданной депеше сообщалось о ночном обстреле гавани и поселка с нескольких кораблей, вооруженных среднекалиберной скорострельной артиллерией. А утром, вскоре после рассвета, у бухты Преображения два японских вспомогательных крейсера перехватили наш пароход «Камчадал», возвращавшийся во Владивосток. Его атаковали с кормы, и он едва успел выброситься на берег. Японцы пытались взять в плен спасавшийся с него экипаж, но их шлюпки были обстреляны из-за камней подоспевшим казачьим разъездом и ушли назад, к своим кораблям.

Из Софийска пришло известие, что телеграфное сообщение с Де-Кастри и северным Сахалином восстановлено. Телеграф на самом Сахалине везде исправен. Имеются сведения о появлении двух или трех крупных судов в заливе Анива сегодня ночью. Возможно, они ставили мины, а потом ушли на восток. На рассвете их дымы видели с мыса Анива, но определить, кому они принадлежат, не смогли из-за большого расстояния. Позже эти пароходы видели рыбаки. Они явно пока не собирались покидать Охотское море.

Связь по радио между Корсаковым и гарнизонами на Курильских островах действует. Там все спокойно. Пришел на бункеровку крейсер «Кубань» с двумя призами. Северо-восточнее Токийского залива им были перехвачены две большие четырехмачтовые шхуны с первосортным углем, шедшие в Йокосуку под американским флагом. Так что необходимости в отправке угля на Курилы теперь нет. Трофейных шести с лишним тысяч тонн на первое время хватит.

С Кунашира сообщили также, что принимали обрывки переговоров по радио между кораблями Небогатова. Из них ясно, что ночью были атаки миноносцев. Попытки установить связь с Хакодате или Мурораном не удались. Сильные естественные помехи. Из-за них даже с соседних островов с трудом слышат друг друга, хотя в северном направлении ситуация лучше.

Ближе к десяти часам утра, обобщив все имевшиеся сведения, в штабе наместника сделали вывод, что японцы, нанеся одновременный удар на нескольких направлениях, все же не намерены задерживаться у наших берегов. Крупные корабли были замечены только у Владивостока, но и они уже ушли в восточном направлении. И сейчас противник большей частью своего флота двинулся к проливу Цугару или как минимум прикрывает действия легких сил против нашего судоходства, находясь восточнее Владивостока.

Исходя из того, что с Небогатовым все еще не удается наладить связь, как из Владивостока, так и с Курильских островов пришли к выводу, что наши силы в проливе Цугару сейчас блокированы японцами и находятся под ударом. Судя по всему, именно они и стали главным объектом нападения. Это было ожидаемо. Удивительно, что ждать пришлось так долго. На такую солидную фору никто не рассчитывал.

Возможности оказать немедленную помощь у флота не имелось. Даже если выдвинуть все, что есть в том направлении, прямо сейчас, на пятисотмильный переход через все Японское море до пролива потребуется не менее полутора суток. При этом неминуемо придется провести ночь на открытой воде, с реальной угрозой атаки многочисленных миноносцев. А к моменту достижения цели плавания, скорее всего, эти маневры уже потеряют всякий смысл.

К тому же именно этого от нас и ждут японцы, так что наверняка подготовились. В таком случае, действуя шаблонно, помочь не сможем, а неприятности получим. Оставалось надеяться, что Небогатов все же успел организовать достаточно прочную оборону. Согласно последним докладам оттуда, основные мероприятия по усилению береговых укреплений залива Хакодате уже должны быть закончены, исходя из чего, считалось, что его главные позиции, подкрепленные калибрами броненосцев, вполне смогут выдержать атаку. А для планомерного полномасштабного штурма японцам уже не хватит времени. Надолго оставлять свои десанты без защиты с моря они не решатся.

Гарнизонам на Кунашире, Итурупе и Шикотане, с которыми теперь удавалось поддерживать постоянную связь, приказали держать оборону в полной готовности. А вот предупредить наши поселения на камчатских берегах и в Охотском море никто и никак не мог. Ни телеграфа, ни радио там до сих пор не было.

Чтобы перехватить направлявшиеся туда японские корабли, пришлось срочно отправить «Кубань» к западному побережью Камчатки, куда предположительно ушли два вооруженных парохода из залива Анива. Судя по их курсу, ведущему на восток, они намерены атаковать наши суда у восточных Курил и Камчатки, занятые сейчас ловлей браконьеров и снабжением укрепленных постов.

Для усиления туда же хотели направить и «Риона», но его так и не удалось вызвать из района крейсерства. Предположительно он находился где-то недалеко от Токийского залива. Радио не доставало, а срок бункеровки должен был подойти не раньше чем через неделю. Поэтому для более эффективного поиска противника в Охотском море решили привлечь разгрузившиеся вооруженные пароходы из состава курильского конвоя. Они вместе с «Кубанью» составили бы отряд численностью в пять единиц, явно превосходя противника. Все равно все передвижения транспортов временно запрещены, и использовать их по прямому назначению возможности пока нет.

Судя по постоянно поступавшим новым данным, ситуация оставалась тревожной, но отнюдь не критической. Имелись достоверные подтвержденные сведения о присутствии противника в Броутоновом заливе, Охотском море и в районе пролива Цугару. Подозрительный пароход, направлявшийся на север, два часа назад видели у Де-Кастри. Но ни у сахалинских берегов, ни у южных Курильских островов японцев сейчас не было. В самом центре, на участке от залива Посьет до мыса Поворотный, и даже еще дальше к востоку, также за последние часы не отмечалось появления вражеских кораблей.

Таким образом, получалось, что, несмотря на одновременную атаку сразу нескольких важных пунктов на русском дальневосточном побережье, а также на временно оккупированных нами японских территориях, особой опасности это нападение нигде кроме Цугару и Охотского моря не несет. На всех остальных участках в данный момент явной угрозы для наших поселений не наблюдается, так же как и для судов, ввиду полного прекращения морских перевозок. Зато у японцев, после того как значительные силы их флота покинули уже освоенные стоянки в заливе Броутона, сейчас наверняка ослаблено прикрытие с моря обоих плацдармов. Этим следовало воспользоваться.

Рожественский приказал немедленно готовиться к выходу в море, намереваясь для начала провести полномасштабную разведку боем у северо-восточного побережья Кореи всеми наличными боеспособными силами. Времени на хоть какое-то планирование предстоящей вылазки не было совершенно, однако упускать такой шанс не хотелось. Учитывая близость предполагаемых целей, надеялись обойтись импровизацией по ходу дела. Главное было успеть.

Некоторые подозрения вызывал факт явного «засвечивания» главных сил японского флота, уходящих к востоку от мыса Поворотный. Было очень похоже на ловушку. Но эта ловушка, если она и была, рассчитывалась японскими адмиралами на крейсера и миноносцы, но никак не на броненосцы, благодаря предпринятым в последние дни мерам, по всем документам и даже внешнему виду все еще находившиеся в ремонте и на перевооружении.

Корму в очередной раз замершего у стенки завода «Александра» сразу после пробных стрельб новых шестидюймовок облепили баржи и густо оплели леса. Там якобы ремонтировали обшивку, устраняя брак и недоделки. Его собрат «Бородино» вообще выгружал боеприпасы на берег, чтобы встать в док для ремонта систем вентиляции погребов и замены винтов и бакаутовых подшипников. А у борта «Орла» собирали кессон, с помощью которого, по официальным документам, планировалось ремонтировать забортную арматуру левого холодильника.

В городе прошел слух, что после испытаний артиллерии «Александра» инженера с «Камчатки» и двух гальванеров с Механического завода арестовали за саботаж. А старшего артиллерийского офицера с «Бородино» списали на берег вовсе не по болезни, а отстранив его от службы за пьянство и ненадлежащее исполнение служебных обязанностей, повлекшее за собой выход из строя оборудования и едва не приведшее к самовозгоранию пороха в перегревающихся крюйт-камерах. В слободках уже вторую неделю спешно набирают дополнительные бригады для сверхурочных работ на всех трех новых броненосцах, даже не особо глядя на квалификацию и специальности. Поскольку все вменяемое мужское население города уже и так работает посменно, за харчи нанимают даже бродяг и подростков. Вездесущая японская агентура об этом наверняка знала.

Новые бригады сразу переводили на строгое казарменное положение с полным довольствием и привлекали для очистки обрастающих подводных частей скребками либо окраски залатанных бортов. А в случае возникновения необходимости еще и для снятия этой бутафории, на что требовалось всего час-полтора времени. Но сообщить об этом кому-либо заинтересованному оказалось невозможно. Троих рабочих из бродяг, пытавшихся злостно нарушить режим путем побега из отведенного им барака, перехватила охрана.

Медики строго блюли тайну истории болезни офицеров, благодаря чему о том, что старший артиллерист «Бородино» лейтенант Завалишин получил травму спины и теперь нуждался в санаторно-курортном лечении, был осведомлен очень узкий круг посвященных. А сам броненосец ни в каком доковании не нуждался и просто избавлялся от излишка «пороховых» снарядов. Их место в погребах уже заняли новые, с тротиловой начинкой. В ходе последнего учебного выхода в залив Америка их приняли с транспорта на все новые броненосцы. Теперь они имели полный боекомплект и к бою были готовы. Так что, забрасывая сети на карася, японцы могли поймать акулу.

Несмотря на значительный риск намечавшегося мероприятия, при четкой разведке и хорошем взаимодействии флота с берегом шансы на успех казались достаточно большими. Если удастся добраться до еще не разгрузившихся конвоев со снабжением, это позволит покончить с ними одним быстрым и мощным ударом, после чего оставалось время успеть вернуться в крепость до исхода завтрашнего дня. Если же стоянки уже пусты, целями корабельных пушек станут временные пристани и береговые склады. Даже просто проредить японские легкие силы будет полезно.

В случае возникновения непредвиденных обстоятельств, если путь назад окажется отрезан, имелась возможность укрыться в Гензане, где привести корабли в порядок и, издергав противника постоянными мелкими уколами и наскоками со стороны главной базы и с места новой стоянки, прорваться назад во Владивосток. А в случае невозможности – в Хакодате или на Цусиму, снова с большой вероятностью избежав серьезного боя и крайне не желательных тяжелых повреждений. Плотно перекрыть все направления японцам просто не хватит сил.

Конечно, Гензан по условиям базирования гораздо хуже Владивостока. Но в любом случае у нас будет значительно более выигрышная позиция, чем у японцев, не имеющих даже закрытых бухт для безопасной стоянки, отдыха экипажей и пополнения запасов, постоянно атакуемых со всех направлений и вынужденных беспокоиться еще и о своих растянувшихся путях подвоза всего необходимого.

Но по мере проработки деталей возникла новая идея. Поскольку дорога на юг, по крайней мере, на первый взгляд, сейчас была открыта, а пароходы для Цусимы уже стояли загруженные, находясь в часовой готовности к выходу в море, появилась реальная возможность успеть скрытно проскочить вместе с ними за спиной у противника.

При этом от нападения на уже разведанные стоянки японских транспортов у корейских берегов можно было не отказываться, используя это как отвлекающий маневр с изначальным прицелом на временное квартирование в Гензане. Правда, в этом случае придется разделить имеющиеся силы, что лишит нас даже «бумажного» превосходства.

Но, учитывая, что свои стоянки японцам тоже нужно будет защищать, а значит, делить эскадры, риск признавался оправданным. Работа в объединенном штабе закипела с новой силой. Случайно сложившаяся на тот момент конфигурация размещения отрядов во многом предопределила боевые задачи, ставившиеся им.

В Броутонов залив теперь предполагалось отправить отряд эсминцев капитана второго ранга Андржиевского, осматривавших еще с рассвета западный проход в большом японском заграждении, а сейчас занятых разведкой южнее островов Римского-Корсакого. Их должны были прикрыть два броненосца береговой обороны контр-адмирала Иессена, только вчера отправленные на испытания «новой» артиллерии главного калибра «Ушакова» и отремонтированных приводов башен «Апраксина» в заливе Посьет.

Еще сегодня утром их планировалось использовать для его дальнейшей обороны от возможных японских десантов, но теперь, для избежания путаницы с опознаванием, артиллерийские надводные корабли оттуда решили вообще убрать, ограничившись имеющимися подводными лодками и минными катерами. Теперь надводные и подводные миноносники получали полную свободу действий и могли топить все, что попадется им на глаза, без рискованной, в первую очередь именно для них, предварительной «сортировки» на своих и чужих.

По едва начавшему прорисовываться спешно перерабатываемому плану «ушаковцам», вместе с тремя эсминцами предстояло завтра еще до захода солнца осуществить рискованный прорыв в осажденный Гензан, атаковав попутно японские дозорные суда и стоянки армейских пароходов.

В штабе надеялись, что этот набег на крайне уязвимые плавучие тылы высаженных войск вынудит противника ослабить свои силы, отправленные против отряда Небогатова, а возможно, и предусмотрительно развернутые на пути цусимского конвоя. Если же пароходов на стоянках не окажется, следовало обстрелять прибрежные японские сооружения и позиции войск по заявкам от нашего сухопутного командования в районе Порта Шестакова и Гензана, а по возможности, и более дальние укрепления.

Не то что проработать должным образом, а даже толком сформулировать боевой приказ для Йессена уже не успевали. Ему лишь рекомендовалось не ввязываться в бой с крупными кораблями, имея первоочередную задачу «обоими отрядами достичь Гензана». После этого, базируясь на этот порт, Андржиевский должен был развернуть активные ночные действия в Броутоновом заливе, практически невозможные в настоящий момент из-за плотных дозоров и значительного удаления от наших передовых баз, а вооруженные тяжелой артиллерией броненосцы сосредоточиться на оказании поддержки нашим береговым батареями и войскам, оборонявшим порт и залив. Параллельно с этим Йессену вменялось в обязанность активно прикрывать действия легких сил.

Уже в последний момент на броненосцах береговой обороны решили отправить в Гензан только что прибывшую в Посьет вторую роту 3-го Восточно-Сибирского полевого воздухоплавательного батальона со всем ее еще не распакованным имуществом. Приказ об этом отправили по радио, что впоследствии вызвало некоторые затруднения в его исполнении.

Этот маленький хрупкий довесок должен был хотя бы частично компенсировать скромность выделяемых сил. С развертыванием роты в порту задачи, стоящие перед Андржиевским и Иессеном, заметно упрощались. В полезности воздушных шаров ни в армии, ни на флоте никто уже не сомневался. Лишь бы погода не подвела.

В свете резкого изменения главного направления действий запланированный ранее рейс «Терека» в Броутонов залив отменялся. У флота просто не оставалось сил, чтобы обеспечить его прорыв параллельно с проведением остальных запланированных акций. В то же время в предстоящем походе на юг был срочно нужен быстроходный аэростатоносец, в который и решили превратить единственный остававшийся под рукой пароход-крейсер. Все оборудование для обслуживания воздушного парка, как посчитали во Владивостоке, вполне свободно могло разместиться в районе кормового орудия на просторном юте. Если броненосный крейсер ходил в море с шаром, то уж вспомогательный точно с этим должен управиться. Причем приспособить все на свои места, по мысли штабных стратегов, экипажу предстояло прямо в походе.

Тянуть с этим не стали, приказ «готовиться к выходу» отправили с нарочным сразу же. А к моменту, когда окончательно убедились в безопасности плавания Амурским заливом и дали «добро» на переход, на борт «Терека» уже прибыли две смены обученных морских аэронаблюдателей с кое-каким своим специфическим имуществом, и лайнер-крейсер сразу отправился в южную часть залива Посьет. Там ему предстояло принять на борт вторую роту 1-го Восточно-Сибирского полевого воздухоплавательного батальона, уже неделю как развернутую в бухте Сивучья.

Соответствующую телеграмму в Посьет телеграфисты штаба флота отбили еще до выхода «Терека», так что время для того, чтобы «упаковать багаж», у воздухоплавателей теоретически было. На такую мелочь, как отличие этого отведенного времени от нормативного в несколько раз, причем в меньшую сторону, в общей суматохе никто внимания, естественно, не обратил.

По планам все получалось просто великолепно. В этой роте, полностью развернутой еще в первых числах сентября и исправно несшей дозорную службу, имелись не один, а два сферических аэростата и запас химических веществ на три наполнения обеих их оболочек. То есть, в отличие от поступавшей в распоряжение Йессена, аэростатоносец получал еще и второй шар, который должен был стать резервным. Вместе с дополнительной сменой наблюдателей, взятой из крепости, это – снова чисто теоретически – должно было гарантировать возможность круглосуточного наблюдения с воздуха на протяжении всего перехода.

Однако за те немногие часы, что потребовались пароходу-скороходу на достижение пункта погрузки, личный состав роты едва успел переправить на приведенные с артиллерийского полигона баржи только один из шаров с необходимым самым минимумом сопутствующего оснащения и химикатами всего на две заправки. И это при активной помощи местной пехоты и моряков, тотально мобилизованных на внезапный аврал.

Прикинув время, новый командир «Терека» капитан второго ранга Артшвагер решил не ждать готовности к переезду второго шара, на что требовалось еще не менее трех-четырех часов. По его приказу все уже упакованное в жуткой спешке подняли на борт и сразу дали ход. Но и после этого буквально забегавшаяся сухопутная обслуга аэростата, вопреки планам, оказавшегося единственным на борту, не получила передышки.

Морские аэронаблюдатели, вполне освоившиеся на новом месте за время броска от Владивостока, уже успели развить бурную деятельность по приспособлению чисто артиллерийского вспомогательного крейсера под новую ипостась. Что, с его развитыми надстройками и пространным рангоутом, было совсем не просто.

В первую очередь, при осмотре отведенной им импровизированной площадки и обсуждении вариантов использования аэрооборудования они обратили внимание на то, что на продуваемой ветрами открытой палубе даже в не самую плохую погоду долго держать снаряженный шар возможности не будет. К тому же дым, сажа и копоть из труб, а порой и искры, совершенно не сочетались с легковоспламеняющимся содержимым его тонкой оболочки. Да и времени на его заполнение и подъем без каких-либо ограждений потребуется гораздо больше, чем на полноценных аэростатоносцах.

Конечно, пускаться в столь опасное плавание вовсе без воздушной разведки было все же хуже, чем хотя бы просто иметь возможность привязать к чему-то пузырь, заполненный водородом и парящий в воздухе, с наблюдателями, болтающимися под ним в корзине. Но кое-какие доработки все же стоило попробовать сделать. В первую очередь, для защиты от искр и копоти из труб между бизань-мачтой и ее вантами растянули парусиновый обвес.

Во время короткой стоянки у бухты Сивучьей, пока принимали с барж оборудование, работы продолжили. Временно переделали рангоут мачты, превратив треугольный обвес в прямоугольный, да еще и подъемный, наподобие паруса. Затем все это сооружение продлили еще дальше, в корму. Для чего вдоль бортов натянули дополнительные фордуны. Гафель подтянули к самой мачте, а весь рангоут в корму от нее вообще начали снимать.

Получившаяся в итоге выгородка хотя бы частично закрывала от ветра, искр и набегавшего воздуха зону работы с наполняемой оболочкой, место установки подъемных лебедок, корзину и подвесную систему Правда, для успешного старта шара с палубы носитель должен был двигаться обязательно навстречу ветру И при этом едва оторвавшийся от палубы аэростат придется стравливать на канатах к корме, чтобы не зацепиться оболочкой за рангоут мачты, имевшей сильный наклон.

Тут уже могло помешать кормовое орудие. Поскольку демонтировать его времени не оставалось, да и старший артиллерист был категорически против, решили просто закрыть его матами и парусиной, чтобы не повредить ни пушку, ни шар. Это полностью исключало возможность быстрого использования по прямому назначению. Но в данном случае неизбежно приходилось чем-то жертвовать.

Итогом суматошной предпоходовой подготовки, буквально вынувшей душу из всех, кто оказался к этому причастен, стало то, что к моменту присоединения «Терека» к эскадре специалисты из крепостной воздухороты считали, что после всех улучшений поднять аэростат с палубы даже на ходу было вполне реально, хотя и довольно рискованно. А от использованного для этих целей тента остались довольно большие обрезки, которые тоже планировалось использовать в этих же целях, но позже.

С изъятием сразу двух армейских воздухорот из системы обороны залива Посьет на всем Дальневосточном побережье оставалась только крепостная воздухорота в районе залива Петра Великого. В Посьете имелся резервный аэростат, но без наблюдателей и обслуги. Его приказали вывезти в Раздольное, от греха подальше.

В штабе во Владивостоке тем временем, несмотря на то, что пик напряжения и нервозности, вызванный японской атакой, миновал, развилась жуткая суматоха. С ходу писали боевые приказы, отдавали распоряжения, проводили переформирование штабов. Одновременно походный штаб наместника в своем первоначальном составе начинал спешно перебираться на борт «Александра III», выбранного на роль флагмана.

Никто еще не имел ясного представления, что и как конкретно предстоит делать после того, как конвой покинет залив Петра Великого. На разработку хотя бы основных пунктов плана на переход и возможный бой имелось время только, пока караван и его эскорт будет пробираться за тральщиками до чистой воды.

Но самое первое, что необходимо было сделать уже сейчас, – обеспечить полную скрытность выхода за линию большого японского заграждения. Для успеха всего задуманного это требовалось в первую очередь. Помимо штатных «шалостей» с телеграфом и бдением в эфире, руководствуясь именно этими соображениями, конечный отрезок маршрута с самого начала проложили далеко в стороне от обычно используемых фарватеров.

Через сигнальные посты эсминцам и крейсерам, находившимся у восточного и западного проходов, приказали провести разведку всего наружного периметра минного поля и прилегающих вод. Сохранялась вероятность, что где-то поблизости мог затаиться специально оставленный соглядатай. Упускать его было никак нельзя.

Погода оставалась довольно мглистой и явно портилась, что для конца сентября было нормальным явлением. Но условия видимости пока еще позволяли безопасно вывести из лабиринта островков в глубине залива броненосцы и транспорты, осторожно пробиравшиеся за тральщиками. Однако требовалось поспешить.

Тем не менее, несмотря на все усилия, только в начале второго часа дня из пролива Босфор Восточный в Уссурийский залив начали медленно вытягиваться главные силы флота, а следом за ними и пароходы конвоя. Все транспорты имели не полную загрузку, что обеспечило им дополнительный узел скорости. В предстоящем рискованном предприятии это считалось более нужным, чем дополнительные тонны груза.

Но едва начав движение, зафиксировали работу одной из наших станций длинной искрой, где-то поблизости. Судя по всему, перебивалось чужое телеграфирование. Учитывая строжайший запрет на использование телеграфа без проводов, это было тревожным знаком. Однако отменять пока ничего не стали, ограничившись семафорным запросом о ситуации на ближайший береговой пост. Время для прояснения еще было.

Конвой с тральным караваном и эскортом в полной тишине продолжал двигаться в клочьях тумана на восток. Треск в эфире довольно скоро прекратился. Когда обходили остров Скрыплева, в ответ на очередной запрос с него сообщили, что с островов Римского-Корсакова и Рикорда хорошо слышали перестрелку где-то на юго-востоке, быстро закончившуюся. Никаких предупреждений или условных сигналов о контакте с противником до сих пор не было. Радио теперь снова молчало. Но отсутствие признаков работы японских станций еще не давало гарантий, что поблизости больше нет их разведчиков.

Подгоняемые охватившим всех ажиотажем, задерживаться у острова до выяснения обстоятельств перестрелки не стали. Продолжавшим густеть туманом могло закрыть все вокруг, так что время было дорого. Следуя за шаландами с тралами пока в границах уже проверенного с утра основного восточного фарватера, благополучно добрались до мыса Вятлина, где встретились с тремя эсминцами отряда Матусевича.

Далее предстояло сойти с привычной накатанной дорожки. На тральщики, усердно пыхтевшие в голове строя, миноносцем доставили пакет с приказом и новым предписанным курсом. После чего весь караван двинулся не к проливу Аскольд, как ходили обычно, а строго на юг, по только что размеченному специально для него новому маршруту. Южнее его уже заканчивали проверять сразу четыре тральных каравана, для экономии времени очищавших каждый свой отрезок.

Мин, кроме линии уже известного большого внешнего японского заграждения между Аскольдом и островами Римского-Корсакова, так и не встретили, и к четырем часам дня конвой благополучно вышел на безопасные глубины. Теперь дальше к югу до самой Цусимы их можно было не опасаться. Пришло время принять окончательное решение. Идти на прорыв немедленно, прямо сейчас, либо возвращать пароходы обратно в порт и ограничиться погромом в Броутоновом заливе. А новых известий о причине перестрелки и ее участниках все не было.

Отправили запрос по радио. Долго ждать ответа не пришлось. Из штаба сразу известили, что по сводке на четыре часа пополудни ни новых случаев стрельбы, ни сигналов тревоги больше не отмечалось и противника нигде не наблюдают. Хотя ясности это почти не добавило, Рожественский приказал продолжать движение.

Несмотря на то что отзыва ни от эсминцев Андржиевского, ни от дозорных бронепалубников не получили, высказывались предположения, что наша авангардная разведка находится где-то совсем рядом и просто не хочет выдавать свое присутствие телеграфированием. Явной угрозы нет, и пустая трескотня в эфире не уместна.

К этому времени окончательно определились, по крайней мере, с маршрутом. Спокойная последняя сводка позволяла надеяться, что скрытное выдвижение на исходные рубежи для броска к Цусиме все же удалось. Запросили мехов о состоянии машин и наличии необходимых запасов и, получив вполне ожидаемый ответ, что все в норме, начали набирать рекомендованный штурманами ход, ложась на выданный ими же курс.

Постепенно ускоряясь, быстро обогнали тральный караван, с которого семафорили «Счастливого плавания!». Как только расстались с шаландами, сразу развернувшимися на обратный курс, не мешкая начали формирование походного ордера. Туман все густел, но соседние суда в колоннах пока еще удавалось разглядеть. Такая видимость никого особо не пугала. Флот и транспорты теперь шли навстречу ветру, так что скоро можно было ожидать заметного расширения горизонта.

В голове строя встал «Дмитрий Донской», начавший раскручивать свой единственный винт до полных оборотов. Удаляясь, он довольно долго оставался на границе видимости, словно растягивая просматриваемый сектор. Его максимальные 15 узлов были всего на два узла больше хода каравана отряда, и до темноты он успел отойти только на восемь миль, в конце концов, все же скрывшись из вида. Ему предстояло обеспечивать разведку впереди по курсу до подхода бронепалубных крейсеров.

Следом за ним дымили в строе клина «Александр III», «Бородино» и «Орел», прикрывая перестроившиеся в две короткие колонны быстроходные пароходы «Корея», «Анадырь», «Летингтон» и «Арабия», загруженные провизией, боеприпасами и прочими грузами для Цусимы. Исходя из того, что наиболее вероятным направлением появления врага были восточные румбы, на 8 миль левее крупных кораблей выдвинули на позицию завесу из эсминцев Матусевича.

Спустя два с небольшим часа после форсирования линии последнего заграждения к флоту присоединился «Терек», сопровождаемый «Богатырем» и «Светланой». Ему сразу назначили место позади транспортов. В ответ на запрос с «Александра III» передали, что воздухорота на борту, но не в полном составе. Успели принять только один шар, и он готов к снаряжению. Но поднять смогут не раньше, чем через два часа.

Поскольку дело уже шло к ночи и видимость оставалась довольно скверной, аэроразведку затевать не стали. К тому же из-за приличного встречного ветра «Тереку» пришлось бы для этого снизить ход или даже вовсе покинуть ордер и лечь в дрейф. А сейчас все еще считалось очень важным отойти как можно дальше от своих берегов. В открытом море шансов быть обнаруженными наверняка меньше.

Со «Светланы», подошедшей к борту флагманского броненосца, сообщили, что четыре часа назад юго-восточнее островов Римского-Корсакова перехватили и потопили японский вспомогательный крейсер. Поскольку сигнальщики, вышколенные каперангом Шеиным, первыми углядели противника, да вдобавок «Светлана» удачно выскочила на него из тумана со стороны моря, все попытки передач успели забить искрой заблаговременно. Получив несколько полных бортовых залпов с короткой дистанции, японец даже не успел ответить, потерял ход и загорелся. А потом был добит торпедами с подошедших эсминцев Андржиевского.

Шеин к этому времени уже покинул район боя и продолжал движение на встречу с главными силами, а эсминцы занялись спасательными работами, закончив которые, должны были возвратиться в Посьет. Там их уже поджидал Иессен. Никого больше ни крейсерам, ни эсминцам обнаружить пока не удалось. Судя по молчащему радио, японцам тоже.

Поскольку, таким образом, неясность с телеграфированием благополучно для нас разъяснилась, особых поводов для беспокойства больше не оставалось, и конвой спокойно продолжил движение. К ночи, так никого и не встретив, миновали параллель Чхончжина, считая себя уже за пределами японских блокирующих дозоров.

Когда стемнело, отозвали к эскадре «Донского» с эсминцами и вывели вперед бронепалубные крейсера, продолжая движение прежним курсом. Ход держали в 13 узлов, правя на острова Оки, откуда затем планировалось продвигаться вдоль японского берега, выходя в итоге к северной оконечности Цусимы с востока, повторяя маршрут «Терека» при его недавнем успешном прорыве.

Считалось маловероятным наткнуться в этих водах на японские патрульные суда, большая часть которых теперь, скорее всего, была стянута в Броутонов залив.

Ночь прошла спокойно, но к утру южный ветер начал набирать силу. С рассветом крейсера и миноносцы провели разведку вокруг конвоя и, не обнаружив никого, снова заняли свое место в ордере. Уже к полудню всем трем миноносцам приказали оставить под парами только один котел для обслуживания радио и экстренного маневрирования и подать буксиры на транспорты. Поскольку эта часть перехода считалась самой безопасной, топливо на них требовалось экономить. Путь впереди был еще не близкий, а состояние моря не позволяло передать уголь с кораблей эскадры.

Поднять шар в такую погоду оказалось невозможно, поэтому для разведки на десять миль вперед отправили «Богатыря». Между ним и конвоем выдвинули «Терек» в качестве репетичного корабля. Вести передачу беспроволочным телеграфом разрешалось только в крайних случаях, но на прием все станции работали постоянно. Места на флангах заняли «Светлана» и «Донской», отойдя на дальность уверенного чтения сигналов.

Во второй половине дня услышали частые, но не ясные и слабые сигналы далекого телеграфирования станциями типа «Маркони», как у японцев. Депеши шли шифром и доходили не полностью. Из получаемых клочков текста их смысла разобрать не удавалось. Поскольку сила сигналов не увеличивалась, тревогу объявлять не стали. До самого заката не встретили ни одного судна. Ветер продолжал набирать силу, разводя встречную волну. А к ночи небо озарилось зарницами.

Едва стемнело, шедшая на левом фланге «Светлана» обнаружила небольшое парусное судно, явно пытавшееся скрыться. На него фонарем передали приказ остановиться, но оно никак не реагировало. А когда крейсер начал приближаться, почти все паруса сразу скользнули вниз. Как только стало ясно, что это не помогло, а затеряться в темноте не удалось, с него послышались выстрелы.

В ответ открыли огонь наши трехдюймовки, поскольку решили, что наткнулись на японский миноносец, маскировавшийся под рыбака. Однако в темноте долго не могли добиться попаданий в скакавшую на волнах цель. А когда «Светлана» положила лево руля, чтобы уйти с вероятного пути торпед, траектория движения крейсера пересеклась с петлей маневра уклонения, предпринятого японцами. Подыграла и встречная волна.

Прежде чем что-то успели предпринять, крейсер нагнал и протаранил злополучную посудину, из-за которой пришлось наделать столько шума. Перед этим ее успели разглядеть, опознав как обычную двухмачтовую шхуну под штормовыми парусами. В последний момент она покатилась в сторону, едва не уйдя от удара, получившегося в результате скользящим. Но хлипкому деревянному корпусу с лихвой хватило и этого. Судно быстро легло на борт и пошло ко дну.

Из воды успели выловить только троих, оказавшихся мобилизованными рыбаками. На крейсере по-японски никто не говорил, зато имелся экземпляр военно-морского разговорника под редакцией флагманского переводчика Позднеева, только что выпущенного во Владивостоке небольшим тиражом и выданного всем командирам кораблей. Благодаря ему и карте, на которой японцы показывали, о чем идет речь, узнали, что только что потопили патрульную шхуну «Кавасаки-мару» № 4, несшую дозорную службу к востоку от скалы Лианкур. Из-за ухудшения погоды она направлялась к своей стоянке у острова Дажелет, чтобы переждать шторм, но наткнулась на эскадру. На судне имелся радиопередатчик с пародинамо, но отправить сообщение не смогли. Из-за грозы весь эфир оказался забит атмосферными помехами. Есть ли поблизости другие дозорные суда, пленные не знали. Они лопотали что-то еще, но все остальное было уже совершенно непонятно.

Считая, что эта встреча была более-менее случайной, учитывая погоду, предположили, что дозорную линию удалось удачно преодолеть. Исходя из этого, Рожественский приказал курса и скорости не менять. Надеялись достаточно быстро успеть выйти из опасного района. Но по мере удаления грозового фронта на север условия радиосвязи постепенно улучшались. Это добавило поводов для тревоги. Сквозь фон помех стали пробиваться сигналы, явно искусственного происхождения. Спустя меньше чем час по принятым коротким фрагментам текста удалось определить, что передача ведется с японской станции, военно-морским кодом и откуда-то поблизости.

Разобрать ее полностью не удалось. Но и после расшифровки ясности не добавилось. Все время повторялась одна и та же кодовая фраза. Что она означает, никто сказать не мог. Вполне могло оказаться, что стрельбу слышали с другого разведчика, и он сейчас следит за нами, прячась среди волн.

На всякий случай установленный на «Александра» передатчик «Маркони» с «Суворова»[2] начал забивать японское телеграфирование своим, как только оно возобновлялось, используя станцию менее чем на половину мощности и японскую азбуку. Была надежда, что такая мелкая пакость будет принята за случайные дружественные помехи. Хотелось верить, что нас все же пока еще не видят.

Надежды рухнули в половине двенадцатого ночи. Совершенно неожиданно, справа по борту, буквально из-под носа «Донского», в небо взлетело сразу несколько разноцветных ракет. По судну, давшему этот сигнал, немедленно открыли огонь, но быстро потеряли из вида. Почти сразу этот ракетный залп был продублирован кем-то еще, милях в пяти западнее, и заработал еще один передатчик, совсем близко. Его сигналы сразу забили уже без церемоний мощным «Телефункеном», едва услышав, но два первых слова депеши, передаваемой открытым текстом: «Большие корабли…», все же успели уйти в эфир.

При планировании мероприятий по перехвату еще только приближавшейся к японским берегам эскадры Рожественского в Токио приняли решение развернуть несколько дозорных линий от островов Гото и Квельпарта до островов Оки. После того как «Терек», возвращаясь с Цусимы, обстрелял небольшие каботажные и рыболовные суда у островов Оки, были развернуты дополнительные патрули на этом направлении из конфискованных рыбацких и немногих, уже оснащенных радио, патрульных шхун восточнее Лианкура. «Кавасаки-мару» № 4, была одной из них.

Стрельбу «Светланы» слышали с соседней, такой же шхуны и сразу начали телеграфировать, но из-за грозы это сообщение было получено на дежурившем у Дажелета вспомогательном крейсере «Кариу-мару», обеспечивавшем связь, только через три часа. Уже после того, как русских обнаружили на следующей дозорной линии у самых островов Оки, состоявшей только из конфискованных вместе с экипажами рыбацких шхун. Эти посудины вообще не имели никаких средств связи, а их экипажи всего лишь доукомплектовали наспех обученными сигнальщиками (недоучившимися гардемаринами из последней волны мобилизации на флот) с комплектами сигнальных флагов и ракет. Одна из них и оказалась на пути конвоя. Дав знать о появлении противника, на суденышке тут же убрали паруса, благодаря чему удалось ускользнуть от дозорного крейсера.

Действия второй завесы из парусных судов на западном фланге района патрулирования обеспечивал дозорный пароход «Дзуйхо-мару», имевший радиопередатчик с гражданским персоналом, совершенно не обученным кодированным переговорам. С него разглядели серию ретранслированных ракетных сигналов о приближающихся больших кораблях и сразу отправили соответствующую депешу.

Поскольку стало ясно, что конвой обнаружен, следовать далее намеченным маршрутом уже не было смысла. Лишний крюк к японскому берегу только облегчал противнику перехват. Получив по радио приказ Рожественского, суда немедленно стали разворачиваться на юго-запад. Это привело к временному нарушению строя, так как головная и фланговые завесы потеряли свои позиции. Только через более чем полчаса после полуночи все корабли окончательно заняли предписанные места в ордере и держали теперь курс прямо на северную оконечность Цусимы. До нее, по прикидкам штурманов, оставалось менее двухсот миль. То есть около полусуток хорошего хода.

Сыграли «боевую тревогу». На Цусиму отправили короткую телеграмму с приказом подготовить прибрежный северный фарватер к встрече конвоя не позже полудня завтрашнего дня и обеспечить максимально возможное прикрытие транспортам. Приняв квитанцию с «Олега» о получении, прекратили радиообмен, надеясь с переменой курса сбросить с хвоста возможную погоню. Японцам телеграфировать тоже больше не мешали. Расчеты орудий заняли свои места по боевому расписанию, а эсминцы начали разводить пары в незадействованных котлах, готовясь встать в охранение.

О спокойствии пришлось забыть. Все самые худшие опасения пока продолжали подтверждаться. Неподалеку от эскадры периодически выходили на связь не менее двух японских судов, обменивавшихся телеграммами. Отмечалась также работа нескольких станций, ретранслировавших их сообщения далее на юг. Передачи были короткими, поэтому пеленг взять не удавалось, хотя «Терек» специально для этого вышел из ордера и маневрировал отдельно.

Но контактов больше не было. Еще пару раз видели сигнальные ракеты, но далеко и явно не имевшие к нам никакого отношения. А к рассвету сигнал ближайших к эскадре передатчиков стал заметно слабее. Было похоже, что мы от них удалялись. Судя по всему, в темноте все же удалось оторваться.

Но радость оказалась недолгой. В половине восьмого утра «Богатырь», еще даже не успевший занять назначенного ему места в десяти милях впереди эскадры, обнаружил справа по носу небольшой пароход. Поскольку видимость еще не превышала пяти миль, с встреченного судна сразу разглядели, с кем имеют дело, и бросились удирать, сигналя ракетами и телеграфом. Наши станции пытались мешать, но вскоре дальше на западе с верхних марсов головного разведчика заметили такой же ракетный сигнал, взлетевший выше дымки, висевшей над водой. Это явно были дозорные суда. И их было несколько.

До Окочи оставалось пройти еще около ста миль. С юга шла крупная волна, подгоняемая порывистым попутным ветром, быстро разгонявшим туман. Вскоре видимость достигла ста – ста двадцати кабельтовых. На западе все еще едва виднелся удирающий пароход, преследовать который даже не пытались, поскольку на юго-востоке также показались какие-то дымы и неясные силуэты, быстро шедшие пересекающимся курсом. Разглядеть, кто оттуда приближается, пока не удавалось, но покидать позицию «Богатырю» категорически запретили. Произвести доразведку эсминцами не пытались. Из-за свежей погоды они оказались практически не боеспособны и едва могли удерживать место в строю меж коротких колонн транспортов.

Поскольку смысла в постановке помех уже не было, Рожественский приказал это прекратить. Тут же связались с Цусимой, откуда сообщили, что вдоль западного побережья островов фарватер удалось расчистить почти до Окочи. Мин у выхода из Цусима-зунда обнаружили много. На первых восьми милях фарватера тральную партию приходилось менять три раза из-за частых подрывов в тралах порой целых связок мин.

Это траление запомнилось всем его участникам как одно из самых тяжелых, причем не только из-за жестких погодных условий. От мощных гидравлических ударов, вызванных частыми подрывами, один из буксирных пароходов потерял две лопасти винта и едва смог самостоятельно вернуться во внутреннюю акваторию Цусимы. На нескольких миноносках открылись сильные течи, но на плаву они удержались.

Сдавали не только тонкошкурые миноноски. Даже добротные прочные корпуса грунтовозных паровых шаланд потекли во многих местах. Имелось множество мелких повреждений в котлах и паровых магистралях, устраняемых по мере возникновения прямо на месте. Обрывы и заклинивания штуртросов, вызванные сотрясениями и упругими деформациями корпусов, на общем фоне считались вполне заурядными явлениями. Их просто чинили на ходу.

Судя по докладу из Озаки, в «тени» северного из Цусимских островов, вдоль его западного берега, волнение пока было не такое сильное. Даже миноноски вполне вытягивали пять узлов, двигаясь по течению. Правда, всего в двух-трех милях дальше в пролив даже само плавание для миноносцев, а тем более для миноносок, становилось небезопасным, не говоря о работе с тралами.

Это, помимо все более плотной опеки противника, стало еще одним поводом для того, чтобы поспешить. На эсминцах при эскадре и конвое не имелось тралов, поскольку их в спешке просто не приняли на борт во Владивостоке, а в штатное вооружение эти довольно громоздкие приспособления, мешавшие использованию минных аппаратов и кормовых орудий, не входили. Теперь же получалось, что в случае перемены направления ветра на более восточное, или даже просто при его усилении, кораблям и транспортам придется пробираться ненадежным фарватером без проводки за тральной партией. Или отстаиваться до улучшения погоды в Окочи. А там все еще не было надежной береговой обороны, и можно было запросто дождаться скорого появления всего самурайского флота в полном составе, с вытекающими последствиями.

В том, что японцы охотно ввяжутся в решительный бой на истребление, никто не сомневался. Сберечь пароходы, имевшие в числе прочего массу взрывоопасных и горючих грузов, в таком случае будет почти невозможно. А это стало бы катастрофой, поскольку неминуемо вело к скорой потере контроля над Цусимой, а с ней и над всей южной частью Японского моря.

В Озаки отправили депешу с приказом пробить и удерживать фарватер до подхода конвоя любой ценой. Из-за активного противодействия японцев переговоры могли вести только мощные станции «Орла» и «Олега». Но и они с трудом перебивали множество более старых и слабых передатчиков патрульной мелочевки, собиравшейся вокруг во все больших количествах. С мостиков и марсов уже насчитали более десятка паровых и парусных судов, не особо навязчиво курсировавших в отдалении на разных курсах, но упорно державшихся в пределах видимости.

Конечно, движение в этих водах всегда было очень интенсивным, но чтобы вся эта плавучая братия вот так назойливо мозолила глаза, рискуя быть перетопленной в течение какого-то часа, еще не бывало. Складывалось впечатление, что японцы умышленно стараются раздергать наш ордер, чтобы затем, улучив момент, напасть на открывшиеся неповоротливые транспорты.

Полный хаос в радиоэфире, царивший с самого рассвета, похоже, изрядно затруднял противнику управление его собственными патрульными силами. Хотя вполне возможно, в первые утренние часы никакого управления еще и не было. Явные его признаки начали проявляться только теперь.

Сначала несколько раз подряд в течение короткого промежутка времени приняли одну и ту же телеграмму, в начале и конце которой стоял позывной крепости Бакан. После чего интенсивность японских переговоров резко снизилась. Вскоре японцы вообще прекратили непрерывную трескотню, перейдя все еще к активному, но теперь явно упорядоченному радиообмену.

Это позволило и Рожественскому ускорить обмен информацией с осажденными островами. Отправив в Озаки запрос о текущей ситуации, получили ответ, что кроме двух небольших пароходов непосредственно напротив входа в Цусима-зунд противника с Цусимы не наблюдают. Хотя дымов по горизонту много. Ясности это не добавило, но утешало хотя бы то, что тральным работам, прикрываемым теперь «Олегом», никто препятствовать не пытается.

Довольно скоро после этого стали приниматься сигналы какой-то другой, гораздо более мощной и тоже явно японской станции. В начале ее сообщения стоял короткий набор знаков, вероятно, чей-то личный позывной. Он был очень похож на сигналы, что часто слышали накануне вечером. Только теперь они принимались гораздо отчетливей.

На первую же телеграмму с этой станции отозвалась крепость Бакан, чьи позывные наши минеры уже хорошо знали, разразившаяся длинной депешей. Часть ее удалось расшифровать. Судя по всему конвой нагоняли большие японские военные корабли и запрашивали наши координаты, курс и скорость, а также обстановку в целом.

Как только это стало ясно, Рожественский приказал поднять ход до предела, рассчитывая хотя бы на 14 узлов, надеясь все же успеть проскочить севернее Цусимы без боя. Однако из-за ветра и крутой волны, бившей в левую скулу, конвой едва выдавал двенадцать, даже при зажатых клапанах на котлах транспортов и работе их машин на предельной мощности.

Постоянно отправляли запросы в Окочи о ситуации вокруг, сообщая о наблюдаемых поблизости от конвоя дымах. С помощью береговых постов надеялись заглянуть за горизонт, чтобы выяснить, не готовят ли японцы какую-нибудь пакость. Но ответную телеграмму получили далеко не сразу.

Хотя с вершин прибрежных возвышенностей у мыса Горосаки уже давно видели большое облако дыма, наползавшее с востока, а станция северной воздухоплавательной роты уверенно принимала все депеши, ответные послания не доходили, о чем свидетельствовали постоянно повторявшиеся запросы.

Собственно, в первые час-полтора ответить из Окочи могли только то, что не видят крупных кораблей поблизости. В приближавшейся стене дымов, занимавшей достаточно большой сектор по горизонту, совершенно терялись дымы самого конвоя, так что описать ситуацию вокруг него не представлялось возможным, о чем и отбивали короткие шифрованные сообщения каждые четверть часа.

Когда, наконец, на флагмане Рожественского приняли ответ с берега, с «Александра» дали залп тремя красными ракетами, чтобы показать свое место. Этот сигнал сразу обнаружили с горы Каджигасова и даже с верхних постов у бухты Шиши. В Окочи, получив доклады об этом, имея сразу два точных пеленга на наши корабли, определили расстояние до конвоя и смогли точнее описать ситуацию вокруг него.

Несмотря на малое расстояние, из-за недостаточной мощности старой станции телеграммы из Окочи все еще доходили не каждый раз и всегда не полностью. По этой причине на эскадре так и не получили нужные пеленги и еще какое-то время не знали, что оказались южнее, чем хотели. Лишь поняли, что ничего угрожающего пока не наблюдается.

А в Окочи, уловив квитанцию о приеме, продолжали отмечать пеленги, явно спускавшиеся слишком далеко в Цусимский пролив. Там хотя и не могли взять в толк, зачем конвой ведут не к мысу Горосаки, как было бы быстрее добраться до входа на фарватер, а куда-то между ним и бухтой Миура, тактично не стали указывать большому начальству на столь грубую ошибку в навигации. Все же «им из кабинета виднее».

А в штабе на борту «Александра» немного успокоились. Получив даже частичные, обрывочные сведения, из которых удалось понять, что вокруг только дозорные суда, решили, что самое опасное уже позади. Оставалось завершить последний бросок. Поскольку мелкие японские пароходы, маячившие на всех румбах, все так же не пытались подходить ближе семи миль, командам разрешили обедать посменно.

К этому времени горячая еда стала уже необходимостью. После почти полутора суток на сухом пайке и чае в условиях повышенной нервозности люди заметно устали. А впереди еще был очень ответственный участок пути за тралами по сложному фарватеру. Требовался хотя бы короткий отдых.

Даже когда пришло сообщение о дымах крупных судов, появившихся к северу от Окочи, тревогу не объявляли. Шансы успеть проскочить на фарватер у них под носом казались достаточно высокими. В любом случае время до боя еще было. Судя по постоянному усилению сигналов передатчика с неизвестными позывными, сюда приближался еще кто-то достаточно большой и быстрый. Скорее всего, это его дымы уже видят с Горосаки.

Отгонять соглядатаев не пытались по причине их чрезмерно большого числа и явного недостатка сил для этого. Закончив обедать, занялись приготовлениями к бою. Снова разносили питьевую воду по башням и казематам, проверяли линии связи, заготовленные материалы для заделки пробоин и подкреплений переборок и горловин люков.

Поскольку из соображений соблюдения секретности и из-за нехватки времени обычной бункеровки до полных запасов перед выходом в море не было, угля на кораблях в этот раз оказалось гораздо меньше. По этой причине импровизированной защиты из него не делали вообще. Даже основные угольные ямы броненосцев заметно опустели, так что оставалось надеяться только на броню и стальную противоосколочную защиту, да вьюшки тросов и цепей, уложенных и развешенных там, где никакой защиты не было, но она была нужна. Ну и на свои пушки и выучку экипажей, конечно.

В половине второго из легкой мглы впереди по курсу показались горы Цусимы. Штурмана немедленно воспользовались возможностью уточнить наше место. В свои прокладки, без единой обсервации с момента выхода из залива Петра Великого при сильном встречном ветре с волной то в правую, то в левую скулу и существенных боковых и встречных течениях, они уже не особо верили. Только тут и выяснилось, что конвой слишком склонился к югу.

Невязка была меньшей, чем можно было ожидать в таких условиях. В итоге это давало задержку всего чуть более получаса до района собственных оборонительных заграждений. В общей сложности до передового минного поля Окочи и прикрывавшей его батареи оставалось теперь не более полутора часов хода при почти попутном ветре и волне, но эти лишние полчаса могли показаться вечностью.

Хотя крупных японских кораблей и даже дымов, о которых сообщили с Цусимы, с конвоя и его эскорта пока еще не видели, напряжение росло с каждой минутой. Теперь предстояло выходить на северную оконечность островов с востока-юго-востока, а потом еще и огибать рифы вокруг нее, уже неизбежно на виду у противника. Становилось ясно, что избежать столкновения не удастся. Прекрасная осведомленность японцев обо всех наших передвижениях в течение последних часов вполне позволяла им успеть организовать как минимум массированные атаки их миноносцев и всех остальных легких сил из Фузана и Мозампо именно там, где волна заметно слабее.