Читать книгу Рок над Россией. Беседы Сергея Рязанова с персонами национальной рок-культуры - Сергей Рязанов - Страница 7

«АН» № 309 от 04.05.2012

Трудно отыскать столь же разностороннего человека, как Алексей Кортнев. Поступив на мехмат, он увлёкся студенческим театром МГУ. Оттуда берут начало все его творческие проявления: актёр, музыкант, композитор, поэт, лидер группы «Несчастный случай», шоумен, рекламщик, переводчик мюзиклов. Наконец, соавтор спектаклей «День радио» и «День выборов», ставших впоследствии фильмами.

Диплом – не самоцель

– Вы учились на механико-математическом факультете. Правда, недоучились, но об этом после. Как вы, технарь, стали гуманитарием?

– Я неслучайно предпочёл технический факультет. Гуманитарное образование является образованием только тогда, когда оно фундаментальное. Например, если включает серьёзное изучение языков и их структур. Здесь гуманитарное образование начинает сливаться с техническим: структуральная лингвистика пересекается с математикой, с моделированием. А вот чистая «гуманитария», скажем, актёрская, – это скорее воспитание, чем образование. Навыки поведения. Знаниями это назвать очень трудно. Думаю, в качестве гимнастики ума техническое образование лучше. Человечество знает массу примеров, когда люди с техническим образованием оставили след в истории как музыканты, поэты. И нет ни одного обратного примера – чтобы филолог совершил открытие в технической или естественно-научной области.

– Но и техническое образование вы сочли в итоге для себя необязательным?

– В той деятельности, которой я занимаюсь, полученных знаний мне хватает. Если бы я хотел быть учёным, то, конечно, доучился бы на мехмате до конца. Что важно, так это привычка учиться, осваивать новое. Перестав посещать лекции в МГУ, я начал изучать нужные мне вещи самостоятельно – в частности, теорию музыки. Диплом не может быть самоцелью, особенно в наших условиях, когда его можно купить. Целью являются даже не столько знания, сколько умение мыслить, выстраивать логические цепочки.

Кстати, в этом смысле современная школа катастрофически отличается от той, которая была ещё совсем недавно. Система ЕГЭ предлагает выбирать правильный из предлагаемых вариантов, то есть направлена исключительно на запоминание. Я считаю, это отупляет, так как заставляет ребёнка зубрить. Это тоже тренинг для мозга, но его цель – запихать в голову ученика побольше всего, как в мешок. И никого не волнует, какую форму этот «мешок» приобретёт. А классическое образование наполняло «мешок» обдуманно, чтобы он сохранял форму нормальной человеческой головы.

– Для чего эта реформа школы? Чтобы людьми было проще управлять?

– Вряд ли. В такую конспирологию я не верю – власть туповата для неё. Посмотрите, как власть управляет экономикой, наукой. Трудно предположить, что эти горе-управленцы настолько иезуитски мудры, чтобы смотреть далеко вперёд и программировать тех, кто выйдет в жизнь через десять лет. Думаю, власти не видят дальше собственного носа и послезавтрашнего дня. И всё то, чего хотят, они хотят поскорее.

В чём сила, в том слабость

– Означает ли умственный труд принадлежность к интеллигенции?

– На Западе – да, а у нас в это слово вкладывается особый смысл, так что одного только умственного труда мало. Подразумевается некая трепетность души, небезразличие к происходящему. Хотя и этого мало. Те, кто бьётся за политическое православие и за величие русской нации, тоже неравнодушны. Но их я бы не стал причислять к интеллигенции. Потому что интеллигенции должно быть присуще чувство стыда, склонность к рефлексии. А вообще, вряд ли я способен дать определение тому понятию, которое не могут сформулировать на протяжении сотен лет.

– Но себя-то вы причисляете к этому слою?

– Мне бы хотелось так считать, но это то же самое, что назвать себя поэтом.

– А недостатки у данного слоя есть?

– Гигантские. Такие люди не могут договориться друг с другом, найти единый вектор поведения. Это мы сейчас и наблюдаем: интеллигенция не в состоянии создать общее политическое движение. Именно по той причине, что интеллигенту свойственны чудовищные сомнения, колебания. Без этого он перестанет быть интеллигентом. Он не хочет знать ответы на вопросы – он хочет их задавать.

– Чувство снобизма по отношению к широким массам у вас возникает?

– Очень редко. С удовольствием общаюсь с разной публикой. Снобизм вспыхивает во мне, например, когда я вижу по телевизору картину массового восторга и ура-патриотизма: гигантских толп, ликующих по поводу избрания Путина. Тем более если они делают это за деньги. За гроши выставлять себя идиотом… Для этого надо быть ну очень просто устроенным организмом. И к тому же не все ликовали за деньги. Многим нравится, что есть сильная власть и что она станет ещё сильнее. Но из-за всё той же своей рефлексии и душевных метаний я не возьмусь утверждать, что они не правы. Поскольку не могу им сказать – мол, голосуйте не за Путина, а за Прохорова. Я не уверен, что с Прохоровым было бы лучше.

– Но вы выступили на митинге – на проспекте Сахарова.

– Вов сердца. Лозунг «За честные выборы!» я поддерживаю полностью. Абсолютно уверен, что Путин и так победил бы, но пусть он выигрывает честно. Его боязнь быть сравнимым с кем-то из претендентов ведёт к этим жалким и прозрачным махинациям. Но Путин, кем бы он ни был, точно не глуп – есть слабая надежда, что он сделает выводы из массовых протестов и модернизирует стиль руководства. Хочется, чтобы люди могли публично высказывать свою точку зрения, в том числе в провинции.

Музыка высоколобых

– А как музыкант вы не испытываете снобизма в отношении массового вкуса?

– Нет. Здесь я согласен с марксизмом: вкусы определяет бытие. Когда человек живёт в грязи, у параши и каждый день вынужден биться за кусок хлеба и стакан водки, работая на трёх работах, – Гребенщикова слушать не захочется. Человек хочет отдохнуть головой, и для этого больше подходит эстрада. От блатных мотивов никуда не деться – страна сильно криминализирована. Возьмём какого-нибудь мальчика Колю из Борисоглебска. Он может стать или бандитом, или ментом. Или просто грабить людей, или защищать их от грабителей, имея за это не только зарплату, но и огромную мзду. Третьего пути мальчик Коля не видит, потому что его родители пьют, а сестра б…дует. Процент такого населения – огромен. А эти категории – блатные и менты – как раз и слушают блатняк. Нет места снобизму, есть понимание и жалость. Кстати, мои товарищи по рок-н-роллыному цеху тоже пишут много развлекательной музыки самого низкого пошиба.

– А вы?

– О себе говорить менее удобно, но «Несчастный случай» обслуживает интересы высоколобых. Наша аудитория не очень большая, однако у неё денег больше: это топ-менеджеры, директора банков, производств. Так что мы достаточно обеспечены.

– Под эстетами обычно подразумевают не топ-менеджеров, а библиотекарей.

– Нас слушают и те, и те. И я не стал бы говорить о бездуховности всех миллионеров. У меня есть такие друзья – они очень интересные люди, болеющие за страну и из-за этого рискующие своими состояниями. Во время выборной кампании они критично высказывались с самых высоких трибун, упоминая лично первого министра. К счастью, мне не приходилось слышать, чтобы после этого они столкнулись с неприятностями. Праведен ли их труд – не нам с вами судить. Мы не разбираемся в законах таких больших чисел – люди управляют миллиардами, и у них свои взгляды на мир.

– То есть образ малиновых пиджаков из 90-х нынче не актуален?

– Не актуален. Они друг друга переколошматили. Наверх поднялись не малиновые пиджаки, а белые воротнички.

Социальность искусства

– Вы писали не только музыку для телешоу вроде «Сам себе режиссёр», но и рекламные слоганы.

– Не то чтобы писал – адаптировал иностранную рекламу. Разрабатывал сценарии.

– Возможно ли, чтобы люди всегда смотрели рекламу с удовольствием?

– Нет, и проблема не в рекламщиках. Самый крупный рекламодатель в мире – компания голландской еврейской семьи Марс. Помимо «марсов» и «сникерсов», им что только не принадлежит: и порошки, и собачий корм. Так вот, Марсы открыто говорят своим рекламщикам: если ваш ролик победит на международном конкурсе, мы расторгнем контракт с вами. Потому что креативный ролик затмевает собой рекламируемый товар.

– «Выборы, выборы, кандидаты – п…ры!» Вы согласны со словами вашего лирического героя?

– В общем да, хотя к Прохорову я отношусь лучше. Между думскими и президентскими выборами зрители на спектаклях вставали, когда звучала эта песня.

– Вы удивитесь, если вам запретят исполнять её? Песню вполне можно подвести под разжигание вражды.

– Можно. Но я удивлюсь. Вообще, я не такой бесшабашный, как может показаться. Мне предлагали спеть её на проспекте Сахарова, но я отказался. В спектакле она посвящена абстрактным политикам, а там это звучало бы как прямое оскорбление.

– До каких пределов деятелю культуры прилично участвовать в политике?

– Если он искренен, то может и в президенты баллотироваться. Мне симпатична личность первого президента Чехии – поэта Вацлава Гавела, совершившего бархатную революцию. Но у нас это утопия, чтобы человек искусства встал у власти.

– Может, оттого что люди искусства сами этого не желают? Например, Шевчука хотели выдвинуть в президенты, но он отнёсся к этому несерьёзно.

– И я бы не захотел. Потому что политика – неизбежная грязь. Получается замкнутый круг: политики нам не нравятся, а сами туда лезть мы не желаем.

– Какое у вас общее настроение?

– Весеннее обострение. Вылезло всё дерьмо из-под снега. Я вчера ехал по Подмосковью: мы живём в свинарнике, среди полиэтиленовых пакетов, летающих или зацепившихся за деревья. Ощущение помойки, в которой всё это находится: Прохоров с его миллиардами, Путин с его миллиардами…

– Резко. А как же патриотизм?

– Если бы не мой патриотизм, то мне было бы наплевать.