Читать книгу Тишина камней - Сергей Савочкин - Страница 3

Взрослые не собирают карги в Глупость, потому что укус полузмеек, живущих в верхних слоях почвы, смертелен для них. Только дети да слабые на голову невосприимчивы к яду желтых, пищащих червяков длиной с ладошку. Именно отец рассказал Рийя Нон об этом, как и о многих других, важных и не очень, вещах. Он научил сына всему, что тот узнал за четыре гвальда жизни. И вот теперь Кабиан Халла, лучший заготовщик шкур ближайших обителей цнои, мертвым лежал на столе, а Мельзинга, старуха-обрядчица, суетилась с инструментами, изредка дергая парня за рукав.

– Очнись! Ну же! – Она вложила в его вялую руку разделочные ножницы. – Ты должен это сделать сам – так нити сущих станут еще крепче. Сам, – слышишь?

Рийя отрешенно кивнул. Рубец у правого глаза заныл, веко отозвалось надоедливым тиком. Еще утром Ри сидел у ложа умирающего отца и выслушивал последние наставления, а теперь вынужден совершить топа́хи, обряд погребения. Нет, он не боялся, движения его были отточены и безупречны: на протяжении последнего гвальда Рийя помогал Мельзинге с обрядами, и старуха всячески хвалила ученика за старания. Отец не возражал: дело нужное, да и помогать друг другу в обители Энфис считалось обязательством каждого верующего в нити сущих, а ремеслу выделки шкур он обучил сына уже давно.

В комнате для обрядов не было окон, лишь пара отверстий в крыше для оттока гари чадящих свечей. По стенам висели пучки пахучих трав, которые Рийя менял каждый серп Льяд, ведь на растущую луну сила собиралась в зелени, а на затухающую, в горб Льяд, уходила в корни. Под самой крышей, привязанные за стропила, теснились в ряд дубовые веники для менял из Атаранги, и тут же мотались на зажатых в расщелинах хвостах ссохшиеся трупы грызунов.

Мельзинга сверкнула взглядом, недовольно поморщилась, и, затянув потуже пояс своего халата, отошла в сторону, набивая курительную трубку табаком. Она всегда выглядела недовольной. Даже когда, казалось, и жаловаться-то не на что, старуха ворчала и шмыгала носом. Даже когда хвалила, она делала это в свойственной только ей манере: придирчиво, с сомнением.

Обнаженный труп Кабиана Халлы безмятежно ждал топахи. Рийя приготовил мешочек с завязками, выбрал палец, который несколько дней назад отцу прокусил заяц, и, глубоко вздохнув, отрезал его ножницами. Вслед за пальцем в мешочек отправился кончик языка – инструмент пару раз соскальзывал, и Рийя Нон уже начал нервничать, но успокоился, разжал челюсть, подтянул сухой, потемневший язык, отсек часть. Мужской детородный орган отрезался проще всего, а вот самым сложным для Рийя всегда было извлечение глазного яблока. Хоть затуманенный глаз ни капли не казался живым, размыкать веки, поддевать и вытягивать мягкий серый мешочек, который частенько лопался, Рийя Нон было неприятно. Когда он делал это впервые, еще подростком, в наказание за побег с Майей, его даже стошнило.

– Ты все опять напутал! – задребезжала Мельзинга из темного угла. – Сначала язык, потом – глаз! Язык, глаз, палец, член! – Она что-то громко пережевала и сплюнула. – Ты всегда оставляешь глаз на потом. Думаешь, это не важно? Это тебе не узлы на ленточках проверять! В кова́ри недотянул узел – ничего страшного, но топахи – другое дело! – Старуха подошла ближе. Скрюченная от возраста и болезней обрядчица едва доставала пояса Ри. Она дотронулась до рукава ученика, голос смягчился: – Эдда эрайли криф, Рийя Нон, – нити сущих крепче прочих, – никогда, слышишь, никогда не забывай. Каб Халла навсегда останется с тобой и будет оберегать. Как и при жизни.

Рийя завязал мешочек. Высушенные и истолченные части тела – крючья, как он их называл – укажут душам предков, где находится связанный нитями, и позволят найти его мгновенно. Отец не оставит. Никогда не оставлял. Многие в Энфисе считали, что Кабиан чересчур рьяно оберегает мальчика, но тот отвечал на подобные обвинения просто: «Я не буду поступать с сыном так, как поступал со своими детьми мой отец, как вы все поступаете со своими: любите, но не показываете этого».

– Закончи топахи, как того требуют сущие, – твердо заявила Мельзинга, будто это было в первую очередь ее требование.

Рийя Нон кивнул, стараясь сохранить спокойствие, но внутри похолодело: если бы старуха узнала, что собирается он сделать с трупом отца, ее хватил бы удар. На этот раз окончательно. Он отправил бы душу обрядчицы к сущим. Всего то и требовалось привязать тело на крыше, чтобы птицы расклевали и растащили мясо до костей, а кости потом сложить на чердаке. У каждого жителя Энфиса на чердаках жилищ покоились кости предков. Но Рийя обещал захоронить отца по-другому. Обещание, данное на смертном ложе, терзало сердце парня всю дорогу, пока он вез накрытый простыней труп на двухколесной деревянной тележке. Вез домой. Может быть чуть быстрее, чем обычно, и немного сильнее он сжимал ручки повозки, но на то были причины. Лавируя между невысоких жилищ, замазанных смесью глины и соломы, он толкал поклажу по вымощенной камнем дороге, желая как можно быстрее попасть домой и все хорошенько обдумать. Цнои подозрительны и замечают любую ложь, – уж это Рийя знал: он сам один из них, – поэтому старался на глаза никому не попадаться и ни с кем по пути не заговаривать.

Тележку Ри закатил в мастерскую, закрыл дверь на крючок, и повалился тут же, на стог сена у верстака.

Солнце пробивалось через щели и припекало щеку. За стеной возмущенно блеяли козы – просились на пастбище. Рийя Нон согнул свое тощее тело, обхватив прижатые к животу ноги и, впустив наконец-то горе от потери единственного близкого человека, тут же заполнившее его до краев, тихо заскулил. Это был вопящий голос одиночества, песня ледяного ветра, ласкающего остроконечные скалы Макарири. Именно так ветер выл, когда Ри с отцом отправлялись в пещеру, чтобы выложить там для вяления мясо. Именно туда Ри нужно отнести тело.

Кабиан Халла пожелал быть похороненным по обычаям Новых земель, откуда родом была его жена, а не растерзанным птицами, как велели традиции цнои. Нон лан Кабиан умерла сразу после родов, и горевавший муж уже тогда, закопав ее на берегу извивающегося ручья, поклялся, что после смерти воссоединится с любимой, но для этого нужно быть похороненным по тем же обычаям. Рийя плохо понимал, почему именно так, ведь отец никогда не придавал значения тому, что будет с его телом после смерти, но больше всего он не понимал того, зачем Кабиан сделал углубление в пещере и натаскал туда земли еще задолго до своей кончины. Почему именно там? Конечно же, он не расспрашивал отца, а просто кивал, обещая, что выполнит любое веление. А их набралось немало. И каждое следующее пугало Ри еще больше. Но сначала нужно было решить проблему с захоронением.

Трудностей к вывозу тела ночью могло прибавить то обстоятельство, что в Энфисе гостил странствующий судья. Родная обитель Ри не отличалась суровыми устоями, в отличие от той, куда направлялся гость, – ему позволили жить у старейшины. Поглазеть на чужака, да тем более такого важного, собирались толпы детей и взрослых, поэтому днем он выходил редко, а вот ночью вполне мог. Судья прибыл вчера, а наутро собирался оставить Энфис и идти выше, по склонам подножья Макарири, к обители Дим ар Гель, где и произошло преступление.

Перевозить труп ночью, когда из нескольких десятков жителей каждого знаешь до кончика пальцев, – это одно, а когда на пути может встретиться совершенно посторонний, да еще и человек, наделенный властью давать суждение поступкам и выбирать наказание, – это совсем другое. Тут нужна смелость, которой Ри у себя частенько недосчитывался, самостоятельность, которой у него не было и в помине, и безрассудство, – а уж этого качества юноша сторонился, как заразы.

Еще Кабиан Халла просил остерегаться возможного прибытия своего брата, Когана, и, когда говорил об этом, то путался и бормотал несуразицу. Эдда эрайли криф,  – да, нити сущих по незримым связям сообщат о близкой кончине кровного родственника, и Коган имеет право по традициям цнои претендовать на имущество, жену и детей умершего брата, но что у них брать? Шкурки да вяленое мясо?

Отец рассказывал, что Коган сбежал из дома еще неокрепшим мальчиком, воспитывался у староверов на севере, и однажды, когда он встретился с ним, тот уже твердо стоял на пути мечты: промышлял поиском небесных камней в отряде известного своей жестокостью каргхара – добытчика каргов, как называли охотников. Это случилось, когда Кабиан и беременная Нон искали безопасное пристанище для новой семьи. Отец не договаривал, скорее всего, что-то из той встречи запало ему в душу и осело тяжким грузом, оттого он и был уверен, что брат обязательно явится.

Но больше всего Ри страшило последнее обещание: отправиться в Ноксоло на поиски родственников матери. Не единожды луна Льяд обновит свой лик, прежде чем пеший человек доберется до Ноксоло, белого города, первого в Новых землях на пути староземельца, путешествующего к Гавани Гире́й.

Ри никогда дальше Атаранги не заходил, да и там бывал лишь раз во время глупой затеи с Майей. Мир вне родных стен Энфиса пугал: безумие там соседствовало с неверием в нити, охотники пили кровь своих жертв во время хеллизии, а небогляды вшивали в голову младенцам карги, чтобы те, когда вырастут, чуяли падение камня за день пути… И да, карги! – будь они прокляты! Невежественные эклиотики боготворили их, но каждый цнои знал: им карэг орʼвал! – никаких каргов! Они ослабляют нити сущих и могут попросту разорвать связь с предками. От осознания того, что за пределами Энфиса и далее на запад карги встречаются на каждом шагу, Ри трясло. Он взывал к сущим, чтобы те дали ему сил противостоять соблазнам неверующих.

Может быть, брат отца не такой уж и плохой человек? Может, стоит его дождаться? Он наверняка поможет. Все помогают друг другу в обителях цнои. «Помоги или корми червей», – любил повторять старейшина Энфиса, а Мельзинга, стоя у него за спиной, удовлетворенно кивала седой головой. Отец лишь потирал нос, он частенько говорил, что традиции цнои переосмысливаются разными обителями по разному, и иногда это приводит к трагедии.

«Где же ты, папа?» – Рийя сжался еще сильнее, желая превратиться в комочек,  чтобы ветер подхватил и разбил его о скалы Макарири. Рубец у глаза полыхал и жалил, Ри сдержался, чтобы не укусить себя у основания большого пальца руки, но постепенно боль утихла. Любая боль надоедает душе однородностью и серостью скорби. Так и боль Ри покричала-покричала и умолкла. Связь с отцом не утрачена. Умерло лишь тело. Эдда эрайли криф. Папа не оставит. Никогда не оставлял.

День угас. Вечер растаял. Ночь расстелила покрывало тьмы. Лесные постояльцы выползли, выпорхнули и какофонией звуков заполонили пространство, сделав его почти осязаемым. Пора.

Ри поднялся и, выглянув в щель, тихонько открыл дверь. До леса, через обитель, шагов двести по мощеной дороге, но Ри пойдет в обход: хоть дальше, но колеса не будут греметь о камни. Тело отца накрыл несколькими слоями шкур, под них же спрятал и лопату. Если кто-то встретится, у местных вопросы не возникнут. Вопросы  появятся, когда наутро крышу жилища умершего осветит солнце Нари, а вороны не поживятся долгожданной мертвечиной.

Путь через Энфис, судья, намерения дяди Когана, – все меркло перед страхом, связанным со словом «Ноксоло», поэтому он вывез тележку и покатил по намеченной дороге, подавив в себе зародыши трусости.

Если Ри встретит гостя обители, значит не выполнит обещания, данные отцу, предаст связи эдды, ведь обмануть странствующих судей не удавалось никому. Цнои не говорят о каргах, и Ри мог лишь догадываться, что подобное влияние досталось этим людям не просто с позволения владетеля Тэи из рода Гирей, но и при помощи таинственных свойств небесных камней. А как еще объяснить те жуткие истории, которыми втайне от взрослых детишки щекотали друг другу нервы? Популярнее слухов о всесильных судьях были разве что легенды о Забе Майе, великом охотнике-одиночке.

Судья, гостивший в Энфисе, прибыл по вызову эклиотиков, обвинивших жителей обители Дим ар Гель в убийстве одного из странствующих монахов. Они вполне могли так поступить. Обряды и постулаты цнои из Дим ар Гель превзошли по строгости устои остальных обителей Старых земель вместе взятых. Они просыпаются с обрядом, носят воду, воздавая почести предкам, садятся обедать, оставляя сущим не половину трапезы, как делают это все остальные цнои, а три части из четырех. Даже чтобы сходить по нужде, существует строгий обряд.

Эклиотики давно ждали провокации именно из Дим ар Гель, мечтая развязать себе руки в старой, уже поросшей корнями, вражде. Хоть цнои никогда не посягали на главенствующую роль эклиотиков в религиозном влиянии ни в цитадели правящей династии, Гавани Гирей, ни на границе с Дикими землями, но издавна свербели в священных задницах догматической занозой. Тени щупалец сущих и шепот мертвого языка не давали спокойно спать многим из знатных эклиотиков. Судья был послан для формального узаконивания причины, по которой приверженцы новой веры могли свободно искоренять веру старую.

Ри не знал о подробностях нашумевшего в округе убийства, но считал, что, скорее всего, дело в недоразумении, а именно, в недопонимании некоторых обрядов Дим ар Гель. Такого, например, как «Убей первого встречного чужака – он враг сущих, ибо чужак, в одиночку крадущийся…». Ри не помнил постулат в полном объеме, но был уверен, что именно в нем закралась искра, породившая пламя. Эклиотики послали монаха на верную смерть. Да и судье, если по уму, следовало бы обзавестись проводником из местных.

Но Ри все это нисколько не беспокоило. Тревога, следующая за парнем по пятам, заставляла напрягать зрение и слух стократно. Еще пара жилищ, и он нырнет в объятья леса. Еще несколько шагов. Где-то там, слева, за длинным коровником Тары Гнева с высокими рядами спрессованных навозных кирпичей, за домом Сомы лан Пишвы, на соломенной крыше которого гнил наполовину съеденный труп ее мужа, пустыми окнами следило за Ри жилище старейшины, а неспящий судья потягивался на пороге и морщился от вони. Вероятность того, что так оно и есть, и что он может услышать повозку Ри, царапало нервы и заставляло продвигаться к намеченной цели почти не дыша. И даже когда Рий Нон скрылся под покровом леса, беспокойство не оставляло его.

Одни птицы трещали, курлыкали, ухали, другие же терпеливо наблюдали с нижних, голых веток сосен за проникшим в ночное благоухание. Слепни, комары и прочие гнусы Думрока, любителя поотрывать бошки, чьим именем пугали зазнавшихся детишек, атаковали Ри со всех сторон. Он поправил руку отца, вывалившуюся из-под покрывала, и прибавил шаг. А потом и вовсе припустил бегом, словно его преследовали. Дорога до самой пещеры была укатанной, препятствий не предвиделось.

Проехав полпути, Ри остановился, щелкнул языком, как учил его отец, чтобы приглушить на время птиц,  прислушался – никого.

Страх перед встречей с судьей утих и растаял. Цнои панически боялись всего, что связано с каргами, и, конечно же, подобные опасения передались и Ри. Кабиан Халла не разделял суеверий, связанных с небесными камнями, но часто повторял, что бед от них больше, чем пользы, и что они с мамой выбрали это место неспроста, а чтобы уберечь дитя. И Рийя не понимал: почему он не может остаться в безопасности? Зачем ему покидать обитель и идти через все Старые земли в Ноксоло? Даже если и есть там родня матери, они не обязательно будут рады появлению нового родственника, а тут все свои: Мельзинга, Тара Гнев… да все. Пусть даже путь окажется безопасным, ведь хеллизия позади, и охотники за каргами разъезжаются по домам, но до полноправной Тишины еще несколько дней, а Ри никогда не отходил далеко от дома. Вылазки с отцом для проверки капканов не в счет, даже в пещеру он один бегал лишь раз, когда Кабиан захворал. И теперь у Ри тряслись поджилки – от страха перед предстоящей дорогой. Страх подгонял, но ноги не слушались.

Лесная укатанная колея постепенно превратилась в каменистую дорогу. Деревья и кустарники попадались реже. Тащить тележку становилось все тяжелее: путь пролегал по склону горы, вонзившей скальные пики в звездное небо.

Муту-Льяд своим полновесным круглым телом царила на небосводе и белым холодным светом вырисовывала резкие очертания пещеры. Ри задержался на небольшой площадке у входа, чтобы окинуть взглядом бескрайний черный лес, юбкой опоясывающий горы Макарири со стороны Старых земель.

Граница с Дикими землями. Никто достоверно не знал, что есть и чего нет по ту сторону: Макарири разделяли Тэю от Северного океана к Южному непроходимой стеной безжизненного камня и острых, как лезвие гвиртового меча, скал.

Ветер ласкал кожу Ри, успокаивая боль в грубом старом шраме, потянувшем веко вниз, из-за чего правый глаз выглядел полузакрытым. Глубоко вдохнув, пригнувшись, молодой человек шагнул в чрево пещеры и потянул за собой тележку.

Натертые ягодами можжевельника, чесноком и пахучими травами куски мяса Кабиан Халла снял несколько дней назад, потому что из скальной стены внутри пещеры пробился родник, а вяление не терпело влаги. Но и сейчас острый нюх Рийя улавливал нотки пряностей, хотя сырость и журчание воды теперь преобладали над прочими отличительными чертами именно этой пещеры. Ри знал еще о семи, но бывал лишь в трех, помимо этой. Пещера была небольшой – негде и во весь рост выпрямиться, – а от одной стены до другой могли запросто дотянуться пара человек, взявшись за руки.

Ри быстро нашел то место, о котором говорил отец: углубление, заполненное землей. Он осторожно снял тело с повозки, замер, прислушавшись к звукам сочащейся воды, и принялся копать яму. Но тут же наткнулся на что-то мягкое и мешающее лопате углубляться. Разгребя немного земли, он нащупал тканевый сверток. Ри вышел в ним наружу, под свет Муту-Льяд, развернул, и на ладонь выпал небольшой приплюснутый предмет. Мелькнула мысль о карге, и парень, взволнованно вздрогнув, выронил камень. Тот глухо ударился о землю и стал соскальзывать, но Ри вовремя остановил его, прижав ногой. Нужно рассмотреть хорошенько.

Камень легко умещался на ладони, был мутноватым, но все же прозрачным – сквозь него Льяд выглядела зловещим ухмыляющимся пятном, а звезды сверкали разноцветными точками. Не похож на карг. Хотя Ри ни разу в жизни не видел настоящего карга, но, по рассказам отца, внешне они ничем не отличались от обычных камней и проявляли цвет при определенном воздействии: пуру при незначительном нагреве приобретал фиолетовый оттенок, оранги в воде становился синими, гвирты же светились зеленым от сильного удара. Почему хлаза, которую использовали для изготовления украшений, падала лишь в океан Ди-Дор, объяснить не мог никто. Если и знал кто ответ на этот вопрос, то лишь ученые эклиотики.

Именно к ним отец отправился, будучи примерно того же возраста, что и Ри сейчас. Он мечтал постичь все тайны каргов. Но встретил Нон, и жизнь, а с ней и мечты, круто изменились.

Еще он поведал, что мелины при падении оставляют бледный неровный след, который видят лишь небогляды. А оранжевые карги ведут себя и вовсе непредсказуемо: могут рассыпаться в руках или закричать тысячей голосов одновременно в голове того, кто поднял шутеру. Красный же, самый величественный из каргов, падает лишь раз в эпоху и оповещает о ее скорой кончине. Единственным из известных красных обладал Владетель Тэи, правитель Новых и Старых земель, а также всего побережья Ди-Дора, старший представитель династии Гирей. Каждый знает: у кого в руках Йур Хаул, тот и Владетель Тэи.

Ри всегда увлекали истории отца о каргах – тот мог подолгу воодушевленно и со всей серьезностью  излагать самые невероятные сказки. Юношу забавлял тот факт, что за камнями закрепилось название из фразы мертвого языка второй эпохи, который почитают цнои: “карэг орвал” – небесные камни. Люди, ненавидящие карги, подарили им имя, прижившееся в народе.

Нет, этот прозрачный кусочек чего бы то ни было, уютно устроившийся в ладони, не подходил ни под одно из описаний, известных Ри, и определенно не принадлежал миру каргов, но почему-то юноша был уверен и в обратном: миру людей он тоже не мог принадлежать. Эта мысль будоражила и волновала кровь. Очевидно одно: Кабиан Халла оставил камень именно для сына, зная, что тот выполнит последнюю просьбу и нарушит топахи. Но он даже не намекнул о нем перед смертью. Почему же? Боялся?

Ри потряс камень, приложил его к уху, постучал о скалу, даже попробовал откусить. А потом, почувствовав себя глупым, положил подарок отца во внутренний карман рубахи и пообещал себе разобраться с этим позже. Сначала нужно закончить чужеземный обряд захоронения.

И все время, пока Ри закапывал тело, он не мог отделаться от охватившего его предположения, что отец выдумал историю о воссоединении души с любимой Нон только для того, чтобы тайно передать сыну этот прозрачный камушек. А ведь Ри с самого начала показалась нелепой его любовная затея, ведь душа каждого цнои обращается сущим после топахи и через невидимые нити помогает и подсказывает тем, с кем она была связана по крови при жизни. Папа не мог оставить его после смерти ради женщины, которую знал не так долго. Только не папа.

По пути обратно Ри лихорадочно вспоминал разговор с умирающим отцом. Его душу скручивало от озноба, когда он понимал, что большая часть подробностей предсмертных наставлений стерлась из головы. Даже лицо отца всплывало в памяти из более поздних дней. Предостережения насчет брата, требования обещаний: отправиться в Ноксоло и постараться отыскать родственников Нон, а также о захоронении… Но вот какие именно слова отец говорил о пещере, Ри никак не мог вспомнить, хоть и чувствовал, что они важны.

Уже скоро новое утро. Это тревожило. Но хоть болью не терзало.

Ри почуял запах дыма. Со стороны Энфиса. Ощущение беды не закралось предчувствием, а накрыло в одно мгновение, заполнив смятением и ожиданием катастрофы. Сердце бешенно застучало, а ноги понесли обратно к обители. К запаху присоединялся треск ломающегося дерева, крики людей, детский плач.

Выскочив из леса, Ри тут же прижался к задней стене коровника Тары Гнева. Успокоил дыхание и прислушался. Ему хотелось, чтобы сосны  тугим, глубоким скрипом да ночные жители привычными перекличками пели такие родные и нужные сейчас песни, но нет  – приглушенный топот, лошадиное фырканье и грубые окрики,  – все, что судьба смогла предложить из репертуара обрушившегося на Энфис несчастья.

Почти осязаемые нити сущих пронзили части тела Ри, сковав и заставив зажать рот рукой, чтобы не вскрикнуть от страданий навалившихся образов. Сирка, белокурая девчушка, вдвое младше Ри, успокаивала слепую мать, а та выла, не понимая, что происходит. Близнецы-малышки Тары жались друг к другу, спрятавшись в сундуке среди пропахшего пылью тряпья. Если напали охотники и найдут близнецов, то обязательно заберут, и, вшив под кожу карги, воспитают небоглядов.

Старуха-обрядчица Мельзинга стояла в толпе испуганных жителей Энфиса, выбежавших к пылающему в огне дому старейшины, и смотрела остекленевшим взглядом сквозь чужаков, сквозь несколько стен в сторону Ри. Он не мог всего этого видеть. Но видел. Эдда эрайли криф. И боль каждого цнои обители вышивала в стонущей душе юноши узоры беспомощности. Почему Мельзинга качает головой, предостерегая от действий? Кто напавшие? Эклиотики? Охотники? То, что его нащупала нить Мельзинги, Ри понял по ее неподатливой и требовательной сущности. Не успев удивиться тому, что и живые способны направлять свою эдду, он ощутил, как нить старухи хлестнула по глазам и показала врага.

Их было пятеро, но верхом только четверо: охотники на мускулистых, рослых илори с густыми, светлыми фризами. Лошади вальяжно гарцевали, под стать своим всадникам. Одно животное без наездника мирно жевало сочный куст у отхожей ямы.

В центре самый крупный  – с растрепанной бородой, в темном, округлом шлеме с узкой прорезью для глаз и рядом шипов на макушке купола. Кожаная бармица крепилась к шлему ремешками, а к ней  – наплечные пластины, ощерившиеся такими же шипами. Грудь закрыта массивным щитом с искусной гравировкой переплетающихся молний по краям, а в середине красовалось изображение диска Нари с лучами, выпирающими за края. Из-за пояса охотника торчал эфес меча с круглой дырой в вершине. Мужчина почесал под щитом,  –  Мельзинга заметила перстень с крупным каргом хлазы,  –  и спрыгнул с илори. Остальные продолжали верхом деловито двигаться, заставляя народ прижиматься друг к другу кучнее. Броня чужаков была заурядна для охотников: защитные гвиртовые  пластины, отличающиеся от обычных волнистыми следами вплавленных зеленых каргов, соединялись друг с другом кожаными ремнями. Ни у кого больше не было шлема. Скорее всего, спешившийся являлся предводителем отряда.

Он снял шлем, подвесив его к подпруге, широко шагнул навстречу ропщущим жителям. Те недовольно и обеспокоенно  загудели: отступать было некуда  – сзади полыхал дом старейшины, который совершенно растерянный сидел на лавке у соседнего сарая, а по бокам суетились конные. Маленькие, прищуренные глазки обратившегося к людям здоровяка были похожи на бездонные дыры, таящие первобытную угрозу. Он часто закатывал их, по-видимому совершенно не контролируя это действие, а темные мешки под глазами отвратительно подрагивали.

– Вам не стоит меня бояться! – громко заявил охотник. – Мое имя Коган Халла, и я пришел, чтобы забрать по праву принадлежащее мне. Всего лишь.

При этих словах сердце Ри учащенно забилось, юношу охватил жар волнения.

– Зачем ты поджег мой дом? – Старейшина поднял седую голову. Голос звучал потухше, с едва заметными нотками обиды. Сделанного не воротишь, но пожар был худшим из несчастий, поэтому хижины строились на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы возникший очаг огня не перекинулся на соседние постройки.

– Ради всего прекрасного, что создал Шенкарок – прости окаянного Акти Мизум. – Коган Халла развел руками, – на левой сверкнул перстень, а правая была в кожаной перчатке, – показал, что не имеет злых намерений, не обнажил оружие. – Этот болван вечно напивается да что-то поджигает. – Командир отряда сурово посмотрел в ту сторону, где в траву с лошади свалился соратник. – Он будет наказан непременно. Любым способом, который ты назовешь сам.

Старейшина лишь покачал головой, а Коган продолжал:

– Если бы вы принимали хлазу, я с радостью возместил бы ущерб, но могу предложить лишь помощь рук для восстановления стен и крыши твоего…

Охотника прервал вышедший из толпы тучный мужчина в темном камзоле с вышивкой белой нитью по вороту и рукавам. На лысой макушке небольшой головной убор, называемый пупоной, в виде низкой квадратной шапочки из овечьей шерсти. Такие носили лишь судьи. По-видимому, он, поняв, что нападавшие угрозы не представляют, решил взять переговоры на себя и без особой твердости, как бы заскучав, сообщил:

– От имени владетеля Тэи из рода Гирей, данной мне судейской властью заявляю о своем присутствии и неприкосновенности.

Коган сверкнул глазами, трое всадников напряглись, натянув поводья: илори тоже не понравился неуважительный тон говорившего.

Ри показалось, что Мельзинга слышит скрип зубов.

– Конечно. – Охотник слегка склонил голову, улыбнувшись. – Мы должны чтить глас и дело странствующих судей, иначе нас ждет беспробудная анархия, как во время хеллизии. Но вы же прибыли не по наши души, верно? Насколько я знаю, судьи не вмешиваются в совершаемые деяния, а лишь в совершенные и только по вызову отчаявшихся. Повторяю: я прибыл затем, чтобы забрать свое. Надеюсь, никто не против?

Последние слова прозвучали с вызовом.

Старуха-обрядчица тоже выступила вперед:

– Но у твоего брата ничего не было! Шкурки да мех. Можешь забрать и оставь нас в покое!

Судья потянул Мельзингу за рукав, предлагая успокоиться.

Коган погладил бороду, расправляя ее по щиту. Он не торопился с ответом.

– Последний раз, когда я видел Каба, – а было это давно, признаюсь, – рядом с братом цвела роза невиданной красоты. По имени Нон. Не думаю, что лепестки ее уж совсем увяли, я бы посмотрел.

– Нон умерла при родах! – выкрикнул кто-то осмелевший. – Убирайся!

Илори Когана фыркнула и суетливо затопталась. Самый коренастый из охотников резво спрыгнул и, выхватив из бокового крыла сбруи короткий лук, присел перед командиром на одно колено. Нижняя часть его лица была прикрыта черной повязкой, а лысый череп блестел от пота. Доспех в основном состоял из переплетающихся тонких ремешков. За спиной торчал колчан с оперенными стрелами.

– Ну-ну, Пото, тише. – Коган похлопал по ребристому боку илори, будто успокаивал животное, а не телохранителя. – Никто не думал мне угрожать. – Он повернулся к охотнику, который постоянно довольно улыбался: – Руда, ты ведь обыскал дом моего братца?

Тот кивнул и еще больше натянул самодовольную ухмылку предвкушения.

– А где же его сынишка? И тело Каба где? – Коган вопрошал строго, но будто безразлично: он просто соблюдал традиции.

В толпе зашушукали об отсутствии мертвеца, и только Мельзинга заметила, что охотника интересовало только отсутствие племянника.

– Пусть выйдет! – Коган требовательно повысил голос. – Я просто спрошу, не желает ли он отправиться со мной. Если нет, то настаивать не буду. – Отмерив порцию внимания каждому жителю Энфиса, он добавил: – Обещаю, хотя могу и потребовать! Лишняя пара рук в Тишину мне пригодится. Только и всего.

Старуха, а вместе с ней и Ри, заметили капли раздражения, которые стали накапливаться в потоке слов Когана.

– Отдайте мальчишку! – вдруг нервно завизжал один из чужаков, до того наблюдавший безучастно. Его борода была аккуратно подстрижена, а в мочках ушей сверкали кольца с зазубринами внутрь. Волосы завиты в многочисленные короткие косички. Защитные пластины более, чем у других, имели гвиртовые отливы и особенно ярко отражали бушевавший пожар.

– Лиссо! – резко огрызнулся Коган, косясь на старейшину. – Успокойся!

Лиссо лишь поморщился, но промолчал.

– Я хочу лишь поговорить с ним, – поспешил перебить растущее возмущение предводитель отряда, смягчив тон.

Ри почти успокоился и хотел уже выйти, где-то внутри даже затрепетали спасительные мотивы, потускнели данные отцу обещания, а груз самостоятельного принятия решений потихоньку облегчал вес, давивший на плечи, но нить Мельзинги решительно натянулась. Ри спустился в высокий бурьян лопухов.

– Рийя Нон!

Парень вздрогнул. Он знал его имя!

– Ты не должен бояться меня! Я знаю: ты где-то здесь. Выходи – поговорим, как мужчины. Как родня. Что бы Каб не рассказывал обо мне, я скорблю вместе с тобой. И я не враг тебе! Слышишь?

В громкой речи дяди, под толстым слоем поддельной доброжелательности, таилась  хладнокровная жесткость. Возможно, если бы не подожженный дом или свирепый вид его воинов, сын Кабиана поверил бы, но каждый раз, когда воля Ри сдавалась, сила эдды Мельзинги возвращала ученика на место, а глаза старухи вспыхивали недовольством, как при плохо подготовленном обряде обращения к сущим – каранги.

Через какое-то время потрескивания уже угасающего пожара и всеобщего молчания, Коган продолжил:

– Мы похожи с тобой, Рийя Нон. Я знаю, о чем ты думаешь. Потому что был таким же. Я покинул отчий дом, когда был вдвое младше тебя. Каждый день меня тянуло обратно. О тэ ранги ату китея, Ри! Каждый день я жалел о содеянном. Я жил у цнои, как и ты, Ри! И кто же, как не они, знают силу родственной связи? Присоединяйся ко мне! Захочешь в отряд – буду рад. Не захочешь – найду работу по душе. Твой дом не здесь!

Когда стало ясно, что охотник закончил, в толпе загудели. Старейшина прикрикнул, стараясь утихомирить людей.

– Ты ошибаешься, каргхар, – Мельзинга снова вышла из-за спины судьи, говорила уверенно, без тени страха, даже умиротворенно.

Коган искренне удивился:

– В чем же?

– Во всем.

– Вот как? – Вялый жест, и члены отряда стали приближаться к командиру.

– Его дом здесь. – Взгляд старухи затуманился, как бывало во время отрешенных наставлений. – А ты пришел не с добрыми намерениями. Ты прав лишь в одном: о тэ ранги ату китея – с неба виднее. А нити сущих повсюду, нужно лишь уметь их слышать.

Коган вдруг резко, в два широких шага, приблизился к Мельзинге. Борода на лице зашевелилась, показались зубы. Низкорослый телохранитель запрыгнул на лошадь, и конные заняли позиции, окружив людей.

– А ты, значит, слышишь? – Рука охотника потянулась к шее старухи, но отдернулась, и Коган закричал еще сильнее, обращаясь в сторону леса: – Смотри, Ри! Смотри и не говори потом, что я не предлагал тебе выбор! А я предлагаю! Марво динтаф идʼдинио!

Ри похолодел от страха. Оцепенение сковало тело, а глаза расширились от осознания неизбежного. Дядя воззвал к древнему закону цнои, рожденному, как и многие устои их обычаев, во второй эпохе и передающемуся на мертвом языке “жующих”. Он гласил, что в ситуациях, когда смерть – вопрос решенный, первым обязан умереть мужчина.

– Рийя Нон! – Терпение дяди иссякало. Он схватил Мельзингу за шкирку и подтянул к себе, чуть приподняв, так, что ноги старухи-обрядчицы касались земли только кончиками пальцев. Выкрикивая, он брызгал слюной и сильно морщился, глаза закатывались все чаще: – Если бы не цнойская дыра, в которой ты живешь, ты бы знал обо мне, потому что в Старых землях каждый знает: Коган Халла не умеет ждать, не способен прощать и не дослушивает оправданий до конца! Поэтому, Ри, никогда не оправдывайся, не проси прощения… – И последние слова он прокричал прямо в лицо старухи, бледнеющее от ужаса: – И никогда не заставляй меня ждать! Марво динтаф идʼдинио, Ри! Выходи! Или же беги и живи, угасая в позоре, пока я не найду тебя и не раздавлю дымящийся пепел подобия мужчины.

Коган отшвырнул старуху и медленно вытянул из ножен меч. Толпа ахнула. Оружие уныло загудело – этот тихий и в то же время жуткий замогильный звук проник в каждую живую клетку и породил предсмертный страх, подкосив ноги, заставив упасть на колени всех жителей Энфиса, вышедших к чужакам. Но сами они не дрогнули, и только илори засуетились, пританцовывая по вымощенной дороге. Коган стянул перчатку с правой руки, прижав ее к лошадиной бочине, тем самым обнажив  подвижный металлический прихват с блестящим шаром вместо конечности. Короткий эфес дырой легко наделся на этот шар, щелкнув и заскрежетав. Коган странно, глубоко задышал, будто меч воодушевлял и осчастливливал его.

– Беги, Ри, – прохрипел охотник, резко крутанул рукой с вставленным в протез мечом и искусным взмахом отсек голову стоящей на коленях Мельзинге. Тело свалилось в теплую траву.

Некоторые запричитали, старейшина обронил проклятия сущих, но все раболепно сползлись кучнее. Ри, схватившись за шею, зажмурился и прижался к глиняной стене коровника. Голова кружилась, тошнота кислым комком подступила к горлу.

– Беги, Рийя Нон! – требовательно воскликнул Коган.

И Ри рванул с места, бросившись в темный, колючий лес. Убийцы почуяли среди общего страха панику убегающей жертвы и хотели было пуститься вдогонку, но их предводитель, резко цыкнув, пресек преследование. Коган самодовольно прорычал себе под нос, но так, чтобы остальные услышали:

– О тэ ранги, Ри, я буду за спиной в каждом шевелении листа, в каждом взгляде пролетающей над твоей головой синицы, я буду следить за тобой… о тэ ранги.

Он вскинул меч и громогласно объявил:

– Хеллизия! Эль сэкта!

Соратники по оружию ответили дружным боевым выкриком: “Сэкта!” – эти слова настигли убегающего Ри через нити сущих напуганных жителей Энфиса плачем детей, проклятиями и диким ужасом. Потеряв на мгновение землю под ногами, он зацепил плечом ствол сосны и с шумом грохнулся в ложбину. Слезы хлынули из глаз парня – боль ревущей от стыда души и клокочущего от страха сердца. Он все еще чувствовал конвульсивный трепет Энфиса, нити волнами передавали испуг, смирение, обвинения, и каждый новый всплеск жег сильнее, заставляя вскочить и бежать как можно дальше. Образы охотников тускнели, догоняя серыми вспышками.

С тех пор, как Коган достал свой меч, люди не поднимались с колен. Те же, кто был слаб или стар, и вовсе лежали, скрючившись на земле. Они стонали. Некоторых выворачивало рвотой прямо на себя.

Тот, которого Коган назвал Лиссо, спешился и подпрыгнул с вытянутым языком и перекошенным лицом к трясущемуся судье. Схватил за подбородок и притянул к вытаращенным безумным глазам:

– Что ты сказал? Повтори!

– От имени владетеля Тэи… – губы судьи тряслись, он казался похудевшим. Если у старейшины и теплились надежды на защиту представителя власти, когда отряд Когана только въехал в спящую обитель, то сейчас не осталось ни малейшей.

– Ты только посмотри, Ког! – Лиссо почти вплотную приблизился к судье, колючая щека прижалась к гладкой щеке замершего мужчины, вонь перегара обжигала пересохшие губы. – Ты глянь! Не такой ли искал?

Коган недовольно фыркнул, но подошел на пару шагов, прищурился, рассматривая  глаза судьи.

– Пожалуй, – согласился он и достал из-за пояса кинжал с широким, коротким лезвием, затем неторопливо, размеренно отковырял им голубой карг хлазы из перстня, не снимая того с пальца, отшвырнул в сторону, как ненужную безделушку, и, устало вздохнув, приказал: – Достань, засмоли. И разбудите, наконец, Акти!

Лиссо захохотал, запрокинув голову, косички смешно и беспорядочно затряслись. А когда успокоился, одной рукой покрепче сжал подбородок жертвы, а другой достал кортик и воткнул острием снизу под кадык, да так, что судья подпрыгнул, а пупона слетела. Повалил кровоточащее тело на землю, прижал коленом голову и принялся выковыривать глазное яблоко, стараясь не повредить трофей и не отвлекаться на испуганные возгласы.

Руда Рудам нехотя отправился искать вывалившегося из седла Акти Мизума, Пото принялся отстреливать уползающих, плачущих и умоляющих о пощаде людей, резкими отточенными движениями посылая стрелы с зазубренными наконечниками точно в цель, а Коган скалился. Он разглядывал жмущихся друг к другу щенят, бывших когда-то миролюбивыми, ценящими традиции цнои, и чувствовал, как меч с вплавленным мелином через руку перекачивает в мышцы силу. И силу до того приятную, что и ласки двух прелестных молодух, яро старавшихся прошлой ночью, не шли ни в какое сравнение с удовольствием от мгновенья, когда мелиновое оружие предвкушает кровавый пир. Коган снова почувствовал, как уже привычная энергия наполняет теплом в паху, поднимая мужской орган в предоргазмическом возбуждении. Он любил это орудие, любил им убивать, и называл его “Жнец, высасывающий жилы”.

Ри вырвало. Его долго трясло, а опустошенный желудок сводило спазмами. Зеленая, кислая слизь сочилась из приоткрытого рта. Нити сущих обрывались одна за другой, и он погружался в склизкую канаву одиночества и тьмы.

***

Однажды Рийя уже сбегал из Энфиса. То было гвальд или чуть больше назад. Тишина соседствовала с Глупостью, цвели яблони, а Майя, нежная и невинная в своей дивной красоте, пленила подростка путами красных лент в косе по пояс, до головокружения пьянящими глазами цвета прозрачной хлазы, такой, что сливалась с ясным небом. Ри знал о каргах лишь по рассказам отца, но голубые глаза Майи всегда отождествлялись именно с цветом хлазы, камнем, падающим в океан Ди-Дор, камнем, из которого делали самые завораживающие драгоценные украшения, камнем, который манил в таинственные дали.

В тот день Ри, по обыкновению, беззаботно общался со старейшиной Энфиса, тогда им еще был Инэн Гаро.

– Отец рассказывал тебе о том, как и зачем мы живем?

Ри старательно ковырял в носу, закусив нижнюю губу, и старался не смотреть в сторону добродушно ухмыляющегося старика. Редкие седые волосы Инэн Гаро клочками хаоса шевелились на ветру, усеянное морщинами лицо щурилось на солнце, от чего к десяти гвальдам жизни можно было смело прибавить еще пару, да вот только никто не живет так долго. Они сидели рядышком на лавочке у скромного жилища старейшины, больше походившего на заброшенный, покосившийся сарай, сложенный из бревен с такими огромными щелями, что в них свободно пролезал кулак.

Так и не дождавшись ответа, Инэн продолжил нравоучение:

– Тебе бы следовало уже стряхнуть отцовское покрывало и начать думать о том, какое по размеру и из какой шерсти, овечьей или собачьей, пошить свое. Кабиан слишком тебя опекает. Говорил ему, а он все рукой машет. Но знай, Ри, первый гвальд цнои учится ходить, говорить и слушать; второй – правильно выполнять устои, переданные нам “жующими”; третий же…

Старейшина положил легкую руку на плечо мальчика и несильно сжал. На второй льяд Глупости, пятого дня серпа Льяд Ри исполнится три гвальда – совсем скоро. Выдержав нужную паузу, чтобы Ри обратил внимание на его слова, Инэн заговорил снова:

– Третий гвальд цнои переживают приобретенные знания и уже должны определиться, как им быть с полученным от родителей и предков опытом. А ты легок, как пух тополя. Пора бы уже сбросить семена и пустить корни. Ведь ты не глупый, Ри, сущие видят в тебе множество ценных ростков, но им не пробиться через хитин отца. Вырасти свой панцирь.

– А дальше? – беззаботно поинтересовался Рийя Нон.

– Что дальше?

– Как и зачем живут цнои дальше?

Старик от души рассмеялся. Сложив руки на коленях, он задумчиво наблюдал за непоседливым мальчишкой, пока не собрался ответить:

– Четвертый – гвальд самостоятельности. Самостоятельность – это…

– Знаю я, – перебил Ри, издалека завидя Майю.

Она спускалась по центральной улочке среди неказистых серых домишек в вязаном, в цветную полоску платье, длинных чулках и с котомкой за плечами. Ее мать красила нити шерсти, а отец добывал краску из растений и личинок насекомых, поэтому Майя всегда одевалась в пестрые, радужные наряды.

Инэн Гаро не обиделся, он сам когда-то был таким: своенравным, считающим свое мнение единственно верным. Ты либо слепнешь, костенеешь и высыхаешь, оставаясь центром, либо понимаешь, как много рядом вселенных, из которых можно пить. Глупо считать себя самым умным. Инэн верил, что Ри не глуп.

– Пятый и шестой гвальды цнои передает знания своим детям, учит их ходить, говорить и слушать, а потом – становится счастливым и умирает.

– Не по погоде оделась! – съязвил Ри, намекая на довольно-таки теплое утро, и вскочил навстречу Майе, а чтобы не огорчить старейшину, отметил, обращаясь к нему: – Остановились на шестом гвальде.

 Инэн Гаро ухмыльнулся и кивнул, разрешая отлучиться. Ри распознал в этом жесте сожаление, которое старейшина частенько проявлял, оставляя в душе подростка неприятный осадок непонимания: “Голова-то у тебя на месте, да вот только плеч нет”.

– Пойдешь со мной на родничок? – Майя ждала Ри, облокотившись на столб  навеса для сена у соседнего дома.

– Спрашиваешь! – Мальчишка зарделся и, не желая заострять внимание на вспыхнувшем смущении, снял с плеча подруги котомку, тоже вязаную, с узорной вышивкой. – Тяжелая.

– Это сюрприз.

Сам родник бил из скалы на недоступной высоте, и за долгие гвальды проторил себе русло среди камней, поросших мхом, а внизу, пробившись через витиеватые корни сосны, сбрасывал студеные струи небольшим водопадом прямо в лесное озеро. А уже из этого священного для местных цнои водоема неторопливо вытекал ручьем, который огибал обитель и утолял жажду и нужды жителей Энфиса. Ри прекрасно знал, что по утрам никто не посещал родник, как называли и само крошечное озеро, поэтому его сразу охватило предчувствие. Оно могло бы стать предвестником неприятностей, если бы не было таким приятным из-за созерцания открытой спины и загорелых плеч Майи.

Всю дорогу они смеялись, вспоминая веселые случаи при обряде ковари: как в ледяных водах родника синими лентами связывала Мельзинга обвенчанных – руку к руке, ногу к ноге, а губы у влюбленных тряслись и цветом походили на сами путы. А когда ленты накрепко повязывали суженных, те, спотыкаясь, выбирались на берег и обязаны были пробыть в таком положении до следующего утра, совершая привычные для семейных дела, будь то готовка еды или еще что. Сумеют – жизнь семейная заладится.

К роднику от обители вела хорошо утоптанная лесная тропа, время от времени исчезающая в низко свисающих ветвях ив, растущих вдоль ручья.

Ри любовался изгибом спины Майи, слушал ее озорной голосок, поддакивал и не заметил, как они быстро добрались до озера. Там, на берегу, утопающем в цветущем разнотравье, девушка, не оборачиваясь, скинула всю одежду и голышом, медленно покачивая бедрами, вошла в воду.

Ри вытаращился, ему стало и холодно, и жарко одновременно: мурашки пробежались по коже, кровь заиграла, странно вскружив голову.

Хоть озеро было небольшим, всего-то несколько шагов до скальной стены, но глубины порядочной, и Майя обернулась, только когда доплыла до брызг водопада. Прозрачная вода позволила бы увидеть многое, но, взволнованная, вспененная, она скрывала наготу девушки. Губы Майя плотно сжала от холода, а глаз не спускала с Ри. Хотела ли она, чтобы и он вошел вслед за нею? В водах священного ручья мужчина вместе с женщиной могли омываться, лишь пройдя обряд ковари. Рийя сделал неуверенный шаг.

– Стой! – крикнула Майя. – Отвернись и подай мне платье.

Ри поднял одежду, отвернулся и зажмурился для пущей надежности. На щеку село какое-то насекомое, парень попытался согнать его, скривив рот. В носу защекотало от горького запаха пижмы. Ри еле сдержался, подавив напрашивающийся чих. Послышался плеск воды, и ношу из рук забрали.

Еще пара мгновений с оранжевыми пятнами на темном фоне, и за руку потянули. Ри открыл глаза. Майя сидела на траве и отжимала волосы, разноцветные полоски платья кольцами охватывали мокрое тело молодой девушки. Ри положил котомку и примостился рядом.

– Замерзла?

– Угу. – Майя подтянула ноги, обхватила их и, положив голову на колени, скосила лукавый взгляд на Ри.

– А зачем же?..

– Чтобы освежиться. Ты же никому не скажешь, что я искупалась?

Цнои настороженно относятся к омыванию, считают, что вода ослабляет нити сущих, купания позволены лишь при совершении ритуалов. Рийя нахмурился.  Он вдруг подумал о том, что не предупредил отца об отлучке. И Майя смотрела так пристально, словно прощупывая насквозь. Девушка явно поняла, что перебарщивает с вниманием, перевела взгляд на таинственную гладь воды, в которой отражалась и мерцала солнечными бликами зелень, окружившая озеро.

– Как думаешь… – Майя хитро прищурилась. – Мое имя будет звучать рядом с твоим?

Сердце у Ри защемило и почти остановилось, ладони вспотели, он потер затылок, глубоко и медленно вздохнул, лихорадочно соображая, имеет ли Майя в виду “звучать вообще” в смысле “пройдем ли мы ковари” или “звучать просто”: красиво ли, звучно и что-то подобное. Его вдруг обуяло желание укусить себя за плечо, он ясно и отчетливо осознавал, что, если бы получилось, ему стало бы определенно легче, он ясно и отчетливо чувствовал это место – жаждущий укуса бугорок напряженной мышцы. Ри попытался неловко дотянуться – не получилось, и испугался, что Майя могла заметить глупую обреченность на его лице.

– Майя лан Рийя, – мечтательно пропела подруга, и Ри потихоньку выдохнул, нервно почесав переносицу.

– Вам-то, девкам, что, – буркнул Ри, лишь бы говорить о чем-то другом, – ну окунулась с избранником в холодющий родник, ну пошаталась денек связанной лентами и все – получи новое второе имя. А нам всю жизнь ходить с мамкиным.

– Так уж прямо и всю? Соверши подвиг во славу Старых земель или что там у вас, мужичков, положено? И получай “Несокрушимый”, “Неуязвимый”…

– Сравнила, – ухмыльнулся Ри.

– Конечно, для этого нужно покинуть Энфис… – Майя многозначительно расправила плечи и потянулась, не поворачиваясь к Ри. – И вроде бы несложно. Взять хотя бы Атаранги – недалеко, и карги там не под запретом… Устроиться учеником кузнеца, например… А мне бы подошла роль помощницы портнихи. Для начала.

– Ты это серьезно? – Ри улыбнулся, и улыбка застряла на оцепеневших губах.

Майя робко пожала плечом, полуобернулась и обрушила на бедного парня безграничную доверчивость и бездонную истому голубых глаз.

– Мы будем вместе, Ри: ты и я. У нас будут дети… Ты разве этого не хочешь?

Во рту пересохло, Ри выдавил: “Хочу”, а мысли о том, почему для этого нужно куда-то бежать, растворялись в искрящейся хлазе глаз Майи. “Как же нечестно” тонуло, “Папа не знает” захлебывалось в “У нас будут дети”, “Несокрушимый”…

Майя продолжала топить одно и вытягивать к поверхности другое:

– Я устала от постоянных упреков, Ри: все я не так делаю, не о том думаю. Ну сколько можно? Я боюсь дышать полной грудью, боюсь тебе признаться… В Атаранге нам будет хорошо. Ты очень талантливый и старательный, ты научишься ковать оружие, разящее наповал, а я буду вязать теплые платья – они у меня получаются лучше всего, и… ждать тебя. А на ночь ты будешь рассказывать нашим детям те истории о каргах, которые ты придумываешь. Они восхитительны, Ри – твои истории, они о свободе, о неведомой силе и невероятных способностях.

У Ри закружилась голова. Вроде бы ему не хватало воздуха, дышалось коротко и отрывисто, и в то же время от тяжелой толщи чистоты и прохлады, поглотившей внезапно озеро, земля поплыла, а он наклонился к Майе. Девушка прижала его руку своей ладонью к земле и нежно поцеловала в губы.

Ри вскочил, как ужаленный:

– А идем!

Если они не убегут немедленно, то больше никогда он не решится на подобное.

И они побежали. Через лес – по единственной тропе, ведущей к Атаранги, селению, вытянувшемуся вдоль дороги в Туманном ущелье. Полдня пешего пути. Майя предусмотрительно запаслась едой: рисовые лепешки, вяленая рыба, бурдюк с водой. В котомке также уместилась увесистая деревянная расческа, которую Ри вырезал сам и подарил Майе на празднование третьего гвальда. Ручку украшала резьба в виде двух переплетающихся полузмеек, символа уходящего детства.

Через лес они неслись галопом, будто их преследовало неотвратимое возмездие за нарушение правил, но позади не отставал только звонкий смех Майи, придававший этой затее легкости и восторга.

Они вырвались на поляну нескошенной травы, заросшую по пояс колючками, а потом снова нырнули в гущу леса. Отдохнуть присели в овраге, у горного ручья, шумно и весело несущего свои прохладные воды по многочисленным каменистым порогам. Беспокойство по поводу возможного преследования почти совсем улетучилось. В него не хотелось верить, как в легенды о Думроке, беспощадном и прожорливом хранителе болота, который бродит по влажным ложбинам с мешком, полным оторванных голов. Свобода от оков сущих казалась такой близкой и желанной.

Майя смотрела на своего спасителя и дышала чуть слышно, боясь спугнуть мгновенье, а Ри аккуратно очищал ее волосы от репьев.

– Ты забиралась когда-нибудь так далеко от дома?

– Я уже сбегала в последнюю Тишину. Но ободрала коленки и вернулась. – Девушка смущенно захихикала. – Да и скучно одной.

– И не побоялась?

– Глупый, это же не Гиз-Годолл! В наших лесах не водятся хищники, способные справиться с человеком.

Ри осторожно возразил:

– Отец однажды приносил шкуру волка.

– И как он ее раздобыл? – передразнив серьезность заявления парня, игриво поинтересовалась Майя. Ри даже показалось, что она сомневается в умении папы добывать шкуры зверей, и на короткий миг ему взгрустнулось. Майя не сглупила и, заметив отстраненность спутника, притихла, добавила: – Наверно, от стаи отбился. Я как-то подслушала заходившего к нам странствующего вестника. За ночлег и еду он дарит маме прочные нити и рассказывает шепотом новости. Так вот, волки Гиз-Годолла, наглотавшись каргов, обросли прочной шерстью, которую не пробить стрелой, а капканы разлетаются в труху, когда захлопываются на лапе такого чудовища. Они сплотились в отдельную стаю и выгнали всех оставшихся волков. Они… они выросли до размеров лошади!

– Что за глупость. – Ри отмахнулся. – Папа ни о чем таком не рассказывал, а он знает о каргах все.

– Все о каргах знают только эклиотики! – по-детски, почти обиженно, возмутилась Майя и тут же прикусила губу. Сменив тон на мечтательно наивный, она поспешила залепетать: – Зато я помню твою сказку о больной лисе, которую приютила одна девочка из богатых на берегу Ди-Дора. И как она случайно обронила оранговый браслет в миску с кашей, и лисичка стала бешеной, укусила девочку и сбежала.

– Да-да. – Ри понял, к чему клонила Майя. – А по дороге она напала на охотников, охранявших кузницу, где в это время обрабатывали перед плавкой мелин. Сожрала камень, стала огромной, с шерстью из стальных шипов и растерзала каргхаров, как тряпичных кукол. Но это мои выдумки, Майя, просто страшная история для детишек, любящих повизжать от подобных рассказов.

– Я знаю, – успокоила она рассерженного друга, поглаживая его по плечу. – Ведь лисы такие милые. Не то, что волки. Скажи, Ри, а я милая?

Парень нахмурился: Ри не понравилось, что из него выуживают комплименты, вызывая румянец на щеках.

– Милая, – буркнул он.

– Как лиса?

– Как лиса.

Майя радостно вскочила, увлекая за собой суженого, и закружила в диком, немом танце. Места у горного ручья было немного – тесновато для широкого раздолья, которого требовал танец, посвященный освобождению, но молодых это не смущало. Ри тонул в распахнутых с вызовом глазах Майи, а та блаженно улыбалась и светилась доступностью.

Они останавливались еще пару раз, прежде чем к вечеру добрались до Туманного ущелья, по пути так никого и не повстречав. Звонкое щебетание Майи, которое уже успело утомить Ри, с наступлением сумерек померкло и стихло.

Атеранги встречал гостей умеренной тишиной и мрачностью. Селение расположилось в широком ущелье и вытянулось вереницей разношерстных домов вдоль единственной дороги, ведущей в таинственную, затянутую синеватой дымкой, глубину. Позади каждого строения, огибая валуны и обломки скал, черными хвостами извивались вспаханные борозды огородов, а дальние края и вовсе были усеяны камнями. Сами дома из бревен, обмазанных смолой и глиной, отличались и формой, и количеством труб, и, вероятно, назначением: одни были соединены покосившимся забором по краю песчаной колеи дороги, а другие надстроены дополнительными комнатами вверх и вбок – подобные убогие излишества держались на шатких сваях и поскрипывали при малейшем ветерке.

Первой, дымящей на отшибе, они прошли кузницу. Оттуда доносились гулкие удары молота о наковальню и громкие, но неразборчивые ругательства. Обитель начиналась с нескольких навесов с сеном и хлевов, воняющих прелой смесью свежего навоза и парного молока. За одним из таких сараев они и спрятались, потому что идти по дороге мимо грохочущих пьяным смехом и ором заведений казалось идеей не самой безопасной.

Солнце уже скрылось за лесом на далеком холме, и сумерки смело растекались по окрестностям.

– Нет, а ты чего ждал? – завидя растерянность Ри, Майя трепала его за рукав, побуждая к действиям. – Тут полно забегаловок для охотников, сейчас они развлекаются и пропивают заработанные серебряные. Нам нужно найти старейшину.

– Так шумно, – пробормотал Ри, потирая висок: головная боль зарождалась у самого глаза, поврежденного в детстве.

Беглецы жались у горы нарубленных дров, соседствующей с кучей мусора.

Начал накрапывать мелкий холодный дождик. Из глубины селения раздались крики, звон схлеснувшихся клинков, смех и вопли. И Ри вдруг сковало оцепенение отчаянья. Он вспомнил, что отец всегда называл такой надоедливый дождь “мулезным”. А еще он понял, что не хочет быть здесь, что это не его место. Второй раз за день плечо засвербило, призывая укусить и успокоить зуд. “Да что же это такое, – забеспокоился Ри. – Если подобное будет повторяться, я когда-нибудь откушу себе руку”.

– Ну сделай что-нибудь, – ныла Майя.

Ри раздраженно скривился и выдернул рукав из цепкой хватки девушки.

И тут груда мусора ожила. Гнилые, в лохмотьях, листы квашенной капусты сползли, осыпалась  луковая шелуха и мокрые опилки, огрызки яблок скатились к ногам напуганных подростков.

– Хлебом пахнет, – прохрипело нечто, отделившееся от кучи. Поднялся силуэт человека в объедках вместо одежды. Склизкая жидкость медленно сочилась по телу, а вонь прелыми испарениями вскружила голову Ри до тошноты. Человек окончил фразу удивленным голосом: – Испечен сегодня утром?

От лица что-то отвалилось и запуталось в грязной бороде.

Майя спряталась за Ри, обхватив его сзади и прижавшись. Она тихо пищала, бормоча молитву сущим.

– Что вы двое тут делаете? – Человек лениво растягивал слова. Зрачки его тускло мерцали.

Рийя Нон устал от эмоций за день, и страх, взволновавший на миг сердце, тут же утих. В конце концов, никакой угрозы от этого вонючего, тощего клопа ниже его ростом он не чувствовал.

– А ты? – с ребяческим, безрассудным вызовом вопросил Ри.

– Я? – Казалось, человек был сбит с толку. Он опустил голову и немного развел руки в стороны. Скорбь и горечь сквозили в голосе: – Искупаю вину. И не осуждай, пока сам не окажешься на моем месте. Тут довольно-таки тепло. Иногда.

– Искупаешь вину? – Ри тронула его речь. Вина перед отцом за то, что он сбежал, терзала сильнее любой тревоги или опасения. – За что?

– За доверие. – Человек причмокнул и ухмыльнулся. – Посмотри на меня… Так выглядит доверившийся.

– Кто ты? – Ри сосредоточенно нахмурился, он поискал на ощупь отцепившуюся подругу – та уже перестала причитать и пристроилась рядом, но все же чуть позади.

С ответом человек не спешил, да и сам ответ тянулся робко и смущенно:

– Меня знают… под именем Забиан Майя.

Ри взрогнул. Холодок пробежал по коже, в горле запершило.

– Не может быть… – Парень еле расцепил ссохшиеся губы.

– Да. – Представившийся будто обрел более ясные очертания. – Каждый дикий пес, притаившийся в подворотне, меня знает. Герой былых времен.

– Не может быть, – повторил Ри шепотом и отступил. Какая-то часть его детской веры в самоотверженную доблесть, воспетую в легендах об охотнике-одиночке, получившем мелин неведомой силы, сейчас треснула и рассыпалась, причиняя душевную боль. Заб Майя – великий воин, изменивший представление о злом и кровожадном каргхаре, охотник с добрым, справедливым сердцем. Человек, зародивший искру тяги к знаниям о каргах, которую раздул впоследствии отец, превратив в неистовое пламя… И он – вот это ничтожество, греющееся в мусоре? Неужели среди бесчисленных жизненных путей есть и такие? Вот что напугало Ри и заставило в тот вечер, забыв о спутнице, рвануть прочь.

– А хлеба! – донеслось вслед. – Хлеба дайте!

Майя, конечно же, побежала за Ри. Покинув окраины Атаранги, они спрятались в ночном лесу, в глинистом овраге, за переплетающимися, толстыми корнями сосен.

Там и нашли их люди из Энфиса, в том числе и Кабиан Халла, отец Ри.

В наказание за проступок Майю отослали к тетке в соседнюю, более строгую обитель цнои. Больше Ри ее не видел. А его самого приставили в вечные ученики к Мельзинге, старухе-обрядчице. Ее побаивались все в Энфисе – не только детишки, но и цнои постарше, – уважали, были бесконечно благодарны, но побаивались. Потому что никто не хотел выполнять жуткую работу, но каждый понимал, что это самая важная должность в обителях, проповедующих святость родственных уз и верящих в их преобладающее значение для рождения, жизни и смерти… А также приема пищи, повязывания ленточек, укладывания спать и прочего, прочего, что предстояло изучить и познать Ри в наказание за детскую выходку.

Но несмотря ни на что, он был тогда счастлив и невероятно доволен, что вернулся.

***

 А теперь, совершив вынужденный побег из Энфиса в более зрелом возрасте, пробыв в беспамятном состоянии неизвестный отрезок времени, он очнулся с мыслью, ввергнувшей его в пучину безнадежия и горя, – осознанием того, что возвращаться больше некуда, да и не к кому.

Пробуждение давалось нелегко: ныла поясница, гудели ноги, штормило. Через какофонию скрежета и завывания, застрявшую в висках, пробивались другие, непонятные звуки треска и… шума волн? Ри с трудом разлепил глаза. Он полулежал, прислонившись к дереву на опушке леса. Укрытый шерстяным одеялом. Пахло лошадьми. Ри посмотрел в сторону бесконечного, до горизонта раскинувшегося луга –  несколько илори безмятежно паслись и отмахивались хвостами от слепней. Там, у самого края земли, растекалась нежным пурпуром заря. Но треск доносился со стороны леса. Так трещал костер. И возле него сидели, замерев, четверо.

Шевеление разбудило режущую боль в ноге. Ри застонал, чем привлек внимание греющихся у огня. Первым к нему повернулся молодой, чуть постарше самого Рийя, парень – кудлатый, с простым, загоревшим лицом, на котором выделялись почти желтые брови и по нескольку мелких сережек в обоих ушах, – и сразу заулыбался. Одет он был в какое-то рваное тряпье. Оно ну никак не могло быть его одеждой: до того смотрелось неуместно, неестественно с его чистыми и приветливыми глазами.

Тут же к Ри повернулись двое других мужчин: оба бородатые, но тот, что сидел справа и ближе, гораздо крупнее и борода у него была черная, с жестким лоснящимся волосом, а у другого – покороче и рыжая. Более коренастый брезгливо скривился и сразу же отвернулся, сверкнув лысиной. Четвертым человеком у костра была женщина, но ее лик все время ускользал от Ри, скрытый за возбужденно полыхающими языками пламени. Одеты все странно: в разорванные полоски грязного тряпья. Но приглядевшись, Ри понял, что это лишь прикрытие, а под ними чужаки облачены в кожаные, с вшитыми листами металлической брони жилеты. В траве, у ног каждого покоилось оружие: меч, топоры… Охотники. Самый крупный внимательно смотрел на Ри, будто потрошил взглядом. У молодого улыбку-то сняло, как по приказу, и тот занялся сгребанием углей в кучу, к костру.

Никто больше не шевелился и не произносил ни звука. Так продолжалось довольно-таки долгое время. Ри почти перестал дышать, он натянул покрывало до подбородка и спрятался бы совсем, если бы от этот чужаки исчезли, как кошмарный бред. “Только не это. – Парень начинал мелко дрожать всем телом. – Бежал от одних и попал к другим.” Томительное молчание, повисшее на поляне, обретало осязаемое величие. Громоздкое, тяжелое, пробирающее до костей – оно давило на плечи, превращая Ри в ненавистное самому себе ничтожество.

– Кто ты такой? – прогремел голос крупного. – И что ЭТО?

Он вытянул руку и показал прозрачный камень. У Ри внутри что-то ухнуло и опустилось низко-низко, уперевшись в желудок. Волнение выступило испариной на лбу.

Молодой подскочил с места и, замахав рукой, как будто отбивался от невидимых мух, присел возле Ри.

– Полегче, Кос! – попросил он мягко. – Не видишь, в себя никак не придет.

– Да мне плевать! – Голос, не терпящий ни малейших возражений – громкий и властный. – Мы его выгребли из грязи, ты его выходил и перевязал раны, так что у нас есть право знать.

Юноша лишь раздраженно отмахнулся:

– Ну подожди, он хоть оклемается.

“Сколько же времени я был в отключке? Всю ночь? А может и дольше? Вряд ли они знают, – превозмогая головную боль, лихорадочно соображал Ри. – Сейчас главное понять, опасны ли эти охотники”.

Рыжебородый недовольно закряхтел.

Доброжелательный поудобнее устроился возле Ри, похлопал его по плечу и, заглянув в глаза, вкрадчиво начал расспрашивать:

– Повезло тебе парень, что мы тебя нашли. Вряд ли ты валялся без сознания в той яме, весь в ссадинах и ушибах, по собственной воле. На ноге-то у тебя порез хороший я заделал, можешь даже не беспокоится, заживет до конца горба Льяд. И мы тебя не обидим. Если у тебя в голове нет злого умысла, то и у нас к тебе его никогда не будет.  Скажи нам хотя бы свое имя.

– И это что! – рявкнул охотник с черной, густой бородой и снова ткнул камнем, который папа оставил Ри.

Молодой вздохнул и покачал головой.

– Спасибо, – процедил Ри.

– Ну вот! – обрадовался спаситель. – Уже кое-что!

Он поискал взглядом поддержки у своих друзей, но один хмурился, другой ворчал, а третья и вовсе никак не реагировала.

– Рийя Нон. Мое имя.

– Прекрасно! – Единственный пока что собеседник лучезарно улыбался. – Позволь представлю тебе наш скромный отряд. – Он выпрямился и положил руку на грудь, объявлял красноречиво и деловито, с приподнятой головой: – Я Инзима! Люблю пошутить, покуролесить и красивые шмотки… На эти не смотри, мы только что с охоты. Исполняю роль лекаря и трезвомыслящего, когда остальные упиваются в хлам. – Указал на самого большого. – Наш предводитель и командир – Косаль Таг! У него всегда есть план, и он добивается намеченной цели во что бы то ни стало. Да, суровый мужик, но справедливей я не встречал. – Тот, о ком так страстно рассказывали, только отмахнулся. – Напротив него наш нюхач Матаара, он же ворчун и вечно недовольный скряга.

– Поговори мне! – Представленный погрозил кулаком и насупился.

– И наконец… – Инзима выдержал торжественную паузу. – Наш небогляд! Чистая хлаза среди дремучего невежества Старых земель! Лодисс Антэя!

Рийя чуть наклонился в сторону, чтобы попытаться рассмотреть ее. Тряпья поменьше, кожаный костюм без единой вставленной пластины, но со множеством ремешков затягивал стройное тело по самое горло. Светлые волосы зачесаны назад и собраны в тугой пучок, скрепленный несколькими длинными спицами, больше похожими на тонкие зазубренные лезвия, а не предмет женского обихода. Она была грациозна и строга. Изящный взлет бровей, румянец на щеках, потрескавшиеся губы, рубец на мочке уха, – Ри почудилось, что он стал ближе и мог увидеть все детали и каждую пору на ее коже, вдохнуть аромат корицы и редьки. Наверное, он даже приоткрыл рот. А когда небогляд резко взглянула на Ри, как хищная птица, он часто заморгал и смущенно опустил голову.

– Дочь самой известной смотрящей в небо Старых и Новых земель Тэи, нашедшей самый крупный мелин – Антеи Гаро! – продолжал разглагольствовать Инзима. – Молчаливая и неприступная, как скалы Макарири. Не подходи к ней близко без разрешения, если не хочешь быть умерщвленным никому неизвестным способом!

Увидеть бы выражение лица Лодисс Антеи после такого представления, – а скорее всего она просто слегка скривила губы, – но Ри не рискнул показаться невеждой.

Инзима стоял некоторое время, довольный собой, с вытянутыми в стороны руками, будто желал объять весь мир. Косаль Таг покряхтел в кулак, чтобы балагур отрезвел, и это подействовало. Тот присел возле костра, шустро орудуя палкой, выудил из углей черную штуковину с ладонь и ловко подкинул. Дымящаяся и вкусно пахнущая картошка упала к ногам Ри. Освободившись из-под покрывала, он поднял печеный корнеплод. Обжегся и, немного пожонглировав им, чтобы дать остыть, откусил. Инзима ухмыльнулся:

– Расскажешь, что с тобой произошло?

Ри не спешил с ответом и был благодарен, что никто из охотников больше его не торопил. Даже Матаара, который не скрывал своего раздражения и недовольства, молчал с кислой миной на лице.

– Я бежал… от дяди, – все еще сомневаясь в безобидных намерениях людей, что спасли его и пригрели, Ри, бормоча и запинаясь, тщательно подбирал слова: – Папа умер, а дядя пришел, чтобы забрать… имущество. И меня.

– Так из какого ты селения? – строго и совершенно спокойно спросил Косаль Таг. В каждом его слове чувствовалась сила и абсолютное владение положением. Он говорил: “Откуда ты?”, но слышалось: “Тебе лучше рассказать нам всю правду”.

– Энфис.

От Ри не ускользнуло легкое удивление, коснувшееся лица Коса.

– Цнои?

– Ну да, – подтвердил Ри.

– Так вот почему от него так воняет, – скривившись, вставил свое брезгливое мнение Матаара.

Какое-то время Кос больше ничего не спрашивал. Инзима и Матаара нервно переглядывались.

– Этот камень… – начал было командир отряда, но Ри его прервал:

– Это просто предсмертный подарок отца! Это не карг – честно! У нас они запрещены!

– Откуда ты знаешь, – жестко пресек взволнованные излияния Матаара, – если ни разу не видел каргов?

– Папа рассказывал о них. Он не всегда жил у цнои. Дедушка был кузнецом, а отец ему помогал.

Ри остановился. Что-то его понесло. Зачем он рассказывает о том, о чем и не спрашивали? Лучше поесть картошку и занять рот.

Кос сощурился. Достав камень и покрутив им так и сяк, он продолжил допрос:

– Допустим, я поверю, что это просто безделушка, по какой-то причине важная лишь твоему отцу… Но почему ты не захотел уйти с дядей?

“Ага, – подумалось Ри, – так ты и поверил мне на слово. Наверно, что только не делали с моим камнем, чтобы убедиться, что он не карг, пока я в отключке-то был. Нужно быть настороже и не трепать лишнего. Но и обманывать не стоит. Какие-то они все же странные: один слишком благосклонен, другой слишком подозрителен. Будь осторожен, Ри”.

 А вслух твердо заявил:

– Я должен выполнить предсмертную волю отца. Жить с дядей не входило в мои планы.

– Планы, говоришь, – хмыкнул Кос и будто расслабился, даже смягчился. – Планы – это хорошо. Видишь ли, Охота окончена. Впереди нас ждет Тишина и дом. Мы планируем разъехаться без приключений и проблем. Понимаешь?

Ри кивнул. Он понимал.

– Так кто твой дядя? – голос Матаары прозвучал вкрадчиво и хитро.

Сухая картошка комом встала в горле Ри. Пока он делал вид, что с трудом глотает застрявшую еду и не может сразу ответить, мысли лихорадочно крутились в голове: “Наверняка, они знают дядю. И наверняка бросят меня, если я скажу правду. Но если совру, и дядя найдет меня у них… Всякое может случится. Пока ничего плохого эти охотники мне не сделали. Не стоит их подставлять”.

И Ри сознался:

– Коган Халла.

– Брось мальчишку! – выкрикнул Матаара, сплюнул и как-то по-новому,  презрительно пригвоздил взглядом Ри.

– Цыц! – рявкнул Кос.

Инзима вскочил, попытался возразить:

– Но мы же не можем…

– И ты молчи! – предводитель отряда выпрямился и рассудительно сложил руки на груди. – Знаю я каждого из вас, как облупленных. Знаю, что хотите сказать. Потому молчите, пока вас не спросят!

Нюхач звонко хлопнул себя по щеке, посмотрел на ладонь, зло скривившись, тряхнул ей и отвернулся. “Ага, – мысленно среагировал Ри, – и комара тебе тоже я подослал”. Парень тяжело вздохнул. Картошка уже не лезла в горло, аппетит пропал.

– Я никогда не встречался с твоим дядей, – Косаль Таг говорил четко и  бесстрастно, – но наслышан о нем. Обворовывает охотников, устраивая засады у кузниц. Убивает любого, кто ему помешает. Любого, кто не может дать должный отпор. Коган Халла – охотник без чести и достоинства, и если у тебя о дяде иное мнение, то мне жаль тебя.

– Да я сам-то до сих пор его ни разу не видел! – почти возмущенно воскликнул Ри, но тут же осекся.

– А оружие его видел? – проявил интерес Матаара. На этот раз Кос не стал осаждать товарища.

– Меч, – еле выговорил Ри, не желая погружаться в ту ночь. – Длинный, с мой рост. Он вставлял его во что-то вроде гнезда в протезе. Правой руки у него нет. И крутил им, будто тот невесомый.

Инзима ахнул и удивленно уставился на Ри:

– Ты был от него так близко и сбежал?

– Я не был близко. Он меня даже не видел… Надеюсь.

– Тогда объясни, где прятался? – Кос недоверчиво нахмурился. – Как смог сбежать?

– Это трудно объяснить… – Ри вспомнил, как его самого ошеломила связь с Мельзингой через нити сущих. – Если вы не цнои, то не поймете.

– За идиотов нас держит! – ехидно бросил Матаара. – Уйти от мелинового оружия с такой вальзивой, как у Когана? Этому простаку не по зубам!

– Да нет же! – У Ри сжались кулаки и затряслась губа. Рубец у глаза застонал и налился острой тяжестью. – Это сущие! Они помогли мне увидеть издалека!

– Ну-ну, – усмехнулся нюхач. – Знаем мы, какие вы, цнои, дикари: воняете, как обделавшиеся овцы, вываливаете на крышу трупы, чтоб воняло еще сильнее… – Матаара с отвращением сплюнул. – Носитесь со своими сущими…

– Ничего вы не знаете, – с обидой и злостью процедил сквозь зубы Ри.

– Хватит!

Косаль Таг поднялся. Охотник оказался выше, чем предполагал Ри, намного выше – он навис широченной горой, невозмутимой и непоколебимой, грозной мощью над тощим и остолбеневшим беглецом, заслонив добрую часть рассвета.

– Что за вальзива? –  прогремел Кос. –  По слухам же у него только половина мелина?

– Да, –  Матаара виновато пожал плечами. –  Говорят, когда он завладел мелином, половина камня рассыпалась в прах. На даже такой вальзиве противостоять почти невозможно, потому что она лишает воли. Опять же… если верить слухам.

Несомненно, Косаль Таг был грозным, опытным каргхаром, но сейчас растерянность коснулась его лица. Он переводил взор от одного своего соратника к другому, и Ри, нужно признать, совсем не понимал возникших колебаний. Любой охотник, каким представлял себе Ри этих смелых, но алчных и кровожадных искателей осколков тела Шенкарока, немедленно избавился бы от недоросля, представляющего хоть малейший риск для безопасного возвращения домой, и в лучшем случае, сохранил бы ему жизнь. Но в душе Косаль Тага происходила борьба. И только верные друзья с пониманием сохраняли молчание и ожидали командирского решения. Но не все имели дюжее терпение.

– А давайте бросим камушки выбора! – вдруг с воодушевлением предложил Инзима.

– Кому что, а тебе лишь бы цирк устроить, – устало отмахнулся Кос и снова присел. – Послушал бы сестру, говорила она тебе: иди в странствующие артисты, те и зарабатывают получше и живут спокойней. – Он несколько раз важно погладил бороду и добавил нетерпеливо: – Давай уже, раздавай свою гальку.

Инзима ожил, вскочил, как ужаленный, суетливо достал из подвешенного на поясе мешочка камушки и раздал каждому, кроме Ри, конечно же, по два: черному и белому. Свой белый он положил у ног Ри со словами:

– Белый – за тебя. За то, чтобы помочь тебе.

Матаара без раздумий кинул черный, попав в первый камень и оттолкнув его чуть в сторону.

– Черный – за то, чтобы предоставить тебя самому себе, – пояснил лекарь и по совместительству шут отряда, и оба высказавших свои заключения уставились на командира.

“И почему они вообще решили, что мне нужна помощь? – думал Ри, с интересом разглядывая Коса. – И странно – небогляд же еще не бросила камень, а они ждут вердикта от этого великана. Может она не имеет право голоса? Или же ее голос решающий.”

Косаль Таг покатал пальцем на огромной ладони крохотную гальку, потом подхватил черный камушек и бросил в сторону Ри. Поджав губы, он тут же стал тереть виски, словно обдумывал что-то важное. Расстроенный Инзима и ухмыляющийся Матаара повернулись к Лодисс Антее. Ее облик размывал сизый дымок и искаженный от жара костра воздух.

Одинокая искра, вырвавшаяся из прогоревшего и разломившегося полена, закружилась и тихо легла на голую стопу Ри. Он дернул ногой, потер обожженное место и накрылся одеялом.

Диск Нари  над горизонтом подмигнул красным хребтом и потух, поглощенный кудрявой, густой тучей, заслонившей полнеба.

Тишина, облаченная в стрекотание ночных насекомых, погружала в промозглое утро.

Лодисс наклонилась, подобрала что-то и швырнула через огонь к Ри. Пара сапог гулко  плюхнулась на землю. За ними последовал камушек выбора, и у ног молодого человека, ожидающего окончательного решения, оказались два черных и два белых ответа.

Озноб мурашками погладил спину Ри. Глаза защипало от навернувшихся слез. Приятные смятение и трепет переполнили душу. Он не знал наверняка, но будь то чутье или напряжение нитей предков, оно подсказывало, что его не оставят сегодня в беде, что двое против двух – не всегда ничья.

– Ты уверена? – Все были удивлены, а командир больше других. Но недовольства, в коем почти беззвучно задыхался Матаара, не выказывал.

Ри не решился утолить свое любопытство прямо сейчас, да и охотники не утруждались объяснить, он спросит позже о том, почему галька небогляда перевесила любую другую. Завидя, что охотники начали подниматься, он достал из сапог подсохшие портянки, намотал их на ноги и торопливо натянул обувку.

– Возьмешь Паутинку. – Кос кивнул Ри на илори коричневой с белыми пятнами масти, пасущуюся на опушке. – И вот! – Он подкинул прозрачный камень, который Ри ловко поймал и тут же спрятал в карман. – Возвращаю. –  Они не грабители, не бесчинствующие мародеры.

Косаль Таг подошел к своему илори, черному, с белыми, ухоженными фризами, похлопал по могучей шее и прижался лбом к голове коня. Животное тихо и протяжно фыркало, будто общалось с хозяином на каком-то одном им известном языке. Не всякий из илори, самых мощных и выносливых ездовых, выдержал бы такого охотника, как Кос, но этот… этот мог.  Охотник погладил загривок, прошептал что-то на ухо, от чего животное довольно закивало. Огромные, спокойные глаза его излучали ум и силу. Кос легко запрыгнул в седло. Рийя, приоткрыв рот, завороженно следил за ними и смутился, будто подглядел за воркующими влюбленными.

Ри подошел к Паутинке.

– Мы едем в Атаранги, – объявил Кос, – напиться и набить брюхо. Отметить завершение Охоты. Потом до Зирона, а там расходимся.

Ри уловил интерес и внимание к собственной персоне только от Инзимы.

– Мне нужно в Ноксоло, – робко поделился он. – Но я не знаю, где это. Буду благодарен, если подскажите, как туда добраться.

– Ноксоло? – переспросил Инзима. – Граница с Новыми землями, на западе отсюда. Дней семь пути пешим. Зачем тебе туда?

– Хочу поступить на службу к ученым эклиотикам. Изучать карги. – Про поиски родственников матери Ри решил умолчать. Он запрыгнул на Паутинку. Ездить верхом умел с детства, поэтому держался в седле уверенно.

– Ученые? – Инзима хохотнул. – В Ноксоло нет ученых! Давно перебрались в столицу, в Гавань Гирей, служат  теперь при дворе. А в Ноксоло только цепные.

– Мы можем проводить тебя до Зирона, оттуда рукой подать до Ноксоло. – Кос прервал Ри, когда тот собирался узнать о цепных эклиотиках, пришпорил коня и поскакал за отбывшей первой Лодисс Антеей.

Матаара затягивал подпруги, закреплял топоры, и Ри, чтобы не волочиться в хвосте с нюхачом, который морщился, словно тому навозом под носом намазали, поспешил за Инзимой, единственным, кто охотно отвечал на вопросы.

– А что за обитель – Зирон?

– Не обитель. – Инзима улыбался уже устало: от объяснения очевидных вещей ему становилось скучно. – Зирон – перекресток дорог. Знаковое место для охотников. Много гвальд назад там произошла первая хеллизия. – С каждым словом азарт рассказчика просыпался и добавлял истории искр задора. – Семьдесят восемь смельчаков, больше десятка отрядов, сошлись на месте падения самого крупного на тот момент мелина, чтобы выяснить, кто же из них заслуживает вальзивы Отщепенца. Так назвали потом этот мелин. – пояснил Инзима, не дожидаясь уточнения Ри, и продолжил: – В той кровавой резне погибли все до одного. Представляешь? Семьдесят восемь обезображенных трупов. Вот только трупы обнаружили не человеческие, а зверья всякого. Мелина и след простыл. Видно какой-то отщепенец спрятался, выждал окончания битвы, убил победителя  и забрал камень.

– Почему?..

– Почему трупы зверья?

– Да.

Инзима ответил не сразу. Они скакали вдоль леса, по длинному пути к Атаранги, огибая овраги, не спеша. Ри подумал, что Инзима, скорее всего, замешкался, потому что никак не определится: то ли завидовать новому знакомому, в целом не ведающему о многом интересном в новом для него мире, то ли сочувствовать, ведь мир этот по большей части жесток и несправедлив.

– Там, где падают мелины… пока их не забрали, творится всякая несусветная хрень. Что угодно. Но не то, к чему ты готов.

– А ты охотился на мелин? – при этом вопросе у Ри кровь заиграла в жилах, настолько будоражило воображение всего лишь озвучивание вслух запретных слов, да еще самых опасных и романтизированных в шепотливых историях детства.

– Мы в таком составе вторую Охоту, – пока из трофеев только гвирты, но попадались крупные экземпляры. А для меня так поход вообще впервые. Сестра не отпускала. Но я настырный. Она сдалась. Под ответственность Коса. Он ее муж, если что. – Инзима широко улыбнулся и пожал плечами, будто извинялся. – Но Кос бывал на охоте на мелин. С другим отрядом. Там он не был командиром.

– А почему?.. – Ри заметил каплю раздражения на лице молодого лекаря. Погладил гриву лошади, прежде чем закончить вопрос:  – Почему Паутинка?

Инзима ухмыльнулся, вспомнив о чем-то.

– Когда мы ее нашли… – Растерянность на лице Ри заставила Инзиму пояснить: – Такое случается. Охотники-одиночки не выживают. Их скакуны сбегают. И бродят. Так вот. Смотрим – идет. Одна. Без всадника. А жопа вся в репьях и паутине. – И засмеялся громко, отрывисто, высоко задрав голову. – У Мата илори зовут Полоска. За светлую полоску на ребрах. У Ло – Узелок. Хвост у нее короткий, узелком. – Ри пригляделся – небогляд скакала впереди, но развевающиеся волосы и прямую, в строгой выправке, спину было хорошо видно. И хвостик лошади. – Мою зовут Трещинка. Не спрашивай почему. Раньше на ней ездил Мат. Я пытался узнать секрет клички. А он машет руками и орет. Как бешенный.

Ри обернулся. Матаара скакал замыкающим. От неожиданного внимания со стороны незваного гостя нюхач встрепенулся и натянул на лицо недовольную мину.

– У Коса как зовут, никто не знает, – закончил Инзима рассказ о кличках илори охотников отряда. – Это их личное дело. Коса и Деловуши. Я ее так про себя назвал. Только смотри не проболтайся. Не поздоровится.

Тут Инзима смолк, потому что Косаль Таг чуть подотстал от Лодисс, чтобы поравняться с Ри.

– О чем это вы тут? – грозно пробасил, сверкнув глазами, командир.

– Да так. – Инзима зевнул. – О бабах. О пиве…

Кос принюхался и скривился:

– Как ты?..

– Терпимо. – Отмахнулся.

– На счет этого у меня есть хороший план.

– Обожаю, когда ты так говоришь.

Они рассмеялись, и Кос, ударив шпорами по бокам Деловуши, поскакал догонять небогляда.

Ри предположил, что таким образом они обсудили вонь, которой сам он, понятное дело, не чуял – вонь цнои. Устойчивый запах навоза, глины и одному Шенкароку ведомо чего еще. Это немного обидело Ри. И очень сильно опечалило. Потому что напомнило об Энфисе, смерти старухи Мельзинги, рвущихся нитях и неизвестной судьбе жителей обители. Мысли тяжким грузом сдавливали грудь. Он притих и больше уже не досаждал своим спасителям глупыми расспросами об обычных для них вещах, которые страшили, тревожили и затягивали Ри в мрачное уныние.

Мир вокруг преображался. Нари освободился от оков туч и поспешил озарить и согреть землю благодатным теплом. Более сочными и яркими красками наполнились цветущие луга. Впереди, на горизонте заснеженные шапки Макарири сверкали режущим глаза светом. А за лесной толщей величаво возвышались родные скалы. Там, в пещере, покоилось тело отца Ри – Кабиана Халлы, а дикие псы, возможно, уже рыли мягкую землю могилы, чтобы вытащить, растерзать и растащить труп по норам.

Путь до Атаранги Ри провел в тягостных раздумьях, прижавшись к Паутинке и изредка поглядывая на спины путников. А сзади доносилось недовольное фырканье. Возможно, так свой капризный норов выказывала Полоска. Но не обязательно она.