Читать книгу По ту сторону - Сергей Щипанов - Страница 9

В действительности все оказалось не столь ужасным, как мне представлялось.

Мощёная серым камнем улица, по обеим сторонам – оштукатуренные и побеленные с выпирающими наружу коричневыми деревянными балками двух– и трёхэтажные строения под медно-красными черепичными крышами – такие я и раньше видела в исторических кварталах Таллина и Риги. Ни души: сонное царство, только далеко впереди громыхала телега, гружёная дровами.

Порывами налетал ветер, норовил сорвать с меня треуголку, и мне приходилось её придерживать. Свежий ветер, с моря: оно где-то рядом, я чувствовала. Блэка я держала одной рукой. Кот возился, пытался сунуть голову под куртку – пугался непривычной обстановки.

А мне почему-то совсем не страшно, я с любопытством смотрела по сторонам. Где же мы находились? И какое, интересно, здесь время года? Зима? Нет, теплынь стояла – скорее осень, или даже конец лета. Встреться хоть одно дерево – можно по листьям определить, так нет, кругом голый камень. Впрочем, чего я гадаю…

– Барбара, а какой теперь месяц? – поинтересовалась я, глядя старухе в спину.

– Август, милок, а по-нашему серпень, – ответила карга, не обернувшись. Она, похоже, совсем не удивилась моему вопросу.

Барбара семенила шаркающей старческой походкой. Сутулилась и в такт шагам руками двигала – раз-два. Умора! Интересно, как мы со стороны смотримся? Баба-Яга и карикатурный пират – не иначе, оба из дурдома сбежали. Так, наверное, решили бы в нашем времени, а здесь…

Здесь мы также не были обделены вниманием. Навстречу попадались горожане, преимущественно женщины разных возрастов: все, как одна, в чепчиках и длинных до земли платьях унылых серых и коричневых тонов. И все не с пустыми руками: с корзинками, котомками, металлическими посудинами какими-то, вроде чайников с длинными носиками. Простолюдинки, наверное, на рынок отправились. А знатным дамам рано на свет божий – те, должно быть, дома, слугами командуют.

Одеты женщины опрятно, хоть и бедно, а вот состояние улицы оставляет желать лучшего: повсюду валяются отходы, и воняет тухлятиной. Где же, черт побери, пресловутая немецкая аккуратность?!

Встречаясь со мной взглядом, горожанки, особенно молодые, скромно опускали глаза, но всегда – я «чувствовала спиной» – оборачивались вслед.

Пусть, решила я. Но всё-таки надо бы сменить костюмчик, уж больно приметный. Не стоит лишний раз привлекать к себе внимание.

Тут ещё собака увязалась, мелкая и злая: лаяла на Блэка, а заодно и меня норовила ухватить за сапог. Барбара, видя такое дело, наклонилась за увесистым булыжником. Шавка моментально ретировалась. С собаками здесь, похоже, не церемонились. Старуха швырнула камнем вдогонку, и приправила бросок крепким выражением. По-русски.

Улица привела нас к реке, прямиком к деревянному мосту. И речка и мост вызвали у меня смутные воспоминания – где-то я их видела…

Сзади загрохотало, я оглянулась, еле успела отпрянуть в сторону и старуху оттащить – из-за поворота выехала карета, запряжённая парой резвых коней, и с ходу промчалась по узкому мосту. Кучер на дрожках пролаял что-то в нашу с Барбарой сторону. Старуха опять матерно выругалась и погрозила кулаком.

– У-у, злыдни! Того гляди, потопчут, как есть потопчут лошадьми. Хорошо, не на мосту были – пришлось бы в Преголю сигать…

– Что?! – вскричала я. – Это Преголя?

Ну, вот, всё и встало на свои места: я в родном городе! Не думаю, что есть ещё где-то река Преголя. А Региомонтум – я вспомнила, – так наш город именовался в шестнадцатом веке. Уже потом его стали Кенигсбергом называть.

Но легче от этого открытия мне не стало. Родной Калининград дальше, чем если б на Марсе находился. Только «расстояние» не в километрах и не в милях измеряется – в веках!

Всё вокруг чужое, незнакомое. Оно и понятно: за четыреста-то лет строили и разрушали, опять строили и перестраивали не один раз. Кажется, наш Кафедральный собор – единственное, что сохранилось с этого времени.

Я бросила взгляд на реку: чуть поодаль, прямо над водой, возвышались башенки. Так и есть – собор, где ему и надлежит быть, на острове Канта. Хотя сейчас островок иначе называется, потому как знаменитый философ родится лет через двести.

Сразу за мостом шла крепостная стена, напоминающая Великую Китайскую, только в миниатюре – сооружение высотой с трёхэтажный дом. Стена тянулась в обе стороны, закрывая обзор, лишь через распахнутые массивные ворота, окованные железом, просматривалось поле или луг с яркой радующей глаз зеленью.

Похоже, выход из города. И здесь стража должна находиться – что-нибудь типа таможенного поста. Не потребуют ли с нас пропуск, охранную грамоту, или что у них вместо загранпаспорта?

Обошлось. Охраны я не заметила. Мы беспрепятственно прошли ворота и оказались в городском предместье. Тут дома стояли только с одной стороны дороги, с другой – пашня и луга. Сам просёлок представлял собой две параллельные колеи по колено глубиной, выбитые в земле. Колёсами повозок, судя по всему.

А я и не рассчитывала асфальт здесь увидеть.

Барбара не пошла по дороге, а свернула на боковую тропинку, и привела меня прямо к… цыганскому табору – с фургонами, костром, и с песнями под гитару.

Впрочем, относительно гитары я ошиблась: музыкальный инструмент, под который пел похожий на цыгана мужик, был скорее мандолиной. Или лютней – кто их разберёт. Пел мужчина красиво, и не по-немецки, а на итальянском. Жгучий брюнет, с кудлатой головой и такой же бородой, только с проседью, с серьгой в ухе – колоритная личность, вылитый Будулай. Мужчина сидел на поставленном стоймя полене возле фургона.

Повозки с крышами из парусины располагались полукругом, ограждая с трёх сторон утоптанную площадку. Между ними натянуты верёвки с развешанным шмотьём, У дальнего от нас фургона горел костёр, там явно обед готовили: на треноге висел котелок, из которого густо валил пар. Людей, кроме певца-«цыгана», не видно, только непонятные животные, лошади – не лошади, или ослы такие здоровенные, стояли привязанными к кольям.

– Пришли, – объявила Барбара.

– А где же цирк? – удивилась я. Думала, будет шатёр – что-нибудь вроде шапито, но никак не табор.

Старуха рассмеялась противным дребезжащим смешком.

– А сё и есть наш цирк. Сейчас не время ещё. Как солнце на закат пойдёт, народ соберётся, тогда и зачнётся действо.

«Цыган» продолжал петь, поглядывая на нас с ухмылкой. Барбара стояла, картинно подбоченись, я робко жалась позади.

– Он кто? – негромко спросила я старуху.

– Этот-то? Зуко – хозяин. Ты не робей, милок, ён не шибко важный… А вона и жонка его, Мадлен.

Из фургона выглянула миловидная женщина средних лет, сказала что-то мужу, и скрылась.

Зуко допел, отложил инструмент, поднялся, и… оказался из тех, о которых говорят: «когда сидит, он выше, чем когда стоит». Массивное туловище мужчины покоилось на коротких кривых ногах. Длинный камзол из красного сукна усиливал комический эффект. Это, скорее всего, клоун, решила я.

А Барбара ухватила меня за рукав и подвела к «хозяину».

Они перебросились несколькими фразами на немецком. Речь, как я поняла, шла о моей скромной персоне. Зуко разглядывал меня, но заговорить не пытался. Придётся, видно, срочно учить немецкий, подумала я с тоской. Не то, чтобы этот язык не нравился, просто на родном изъясняться сподручнее.

– Зуко пытает, чего, мол, умеешь-то: петь, плясать? – перевела Барбара.

Я замотала головой. Какая из меня артистка!

Но «хозяин» продолжал гнуть своё.

– Давай, мил дружок, спой. А уж Зуко решит, могёшь, али нет, – опять перевела старуха.

Зуко улыбнулся ободряюще и указал на свою «балалайку».

– Нет, нет! Я не умею… Ладно, коли он так хочет, попробую спеть. Хоть и не Пугачёва…

Тут я осеклась и кинула взгляд на Барбару. Старуха, похоже, не заметила моего «прокола». Аккуратнее надо.

Что же им исполнить?

Вообще-то петь я люблю. Не на публике, конечно – дома, или в кругу друзей. Голос у меня низкий, совсем не женский. Это когда разговариваю. Потому и сошла за мужчину. А если пытаюсь петь, отчего-то ближе к тенору звучит, даже к контратенору, который ещё «мужским сопрано» называют.

Чистой воды самодеятельность, само собою… А, ладно, черт с вами, слушайте: «… я расскажу вам о любви, любви шута и королевы».

«Шута и королеву» мы часто пели на два голоса с Алексом. Он мой бойфренд, теперь уже бывший… но это неважно. Тогда у нас неплохо получалось под гитару (играл Алекс). Теперь же я пела одна и акапельно.

Незатейливая история о том, как шут поплатился головой за любовь, своеобразная стилизация под баллады средневековых менестрелей. Что мне и требовалось. Одна беда – оценить некому. Зуко не понимал по-русски, да и Барбаре язык, на котором мы говорим в двадцать первом столетии, непривычен. Старуха ничего не сказала, хмыкнула неопределённо – и всё. «Хозяин» снисходительно похлопал меня по плечу и бросил пару фраз. Барбара перевела:

– Зуко позволяет тебе остаться, обучим тебя лицедейству. А пока за харчи станешь нам пособлять…

Моего согласия старая карга не спросила.

Вот так стала я учеником, подмастерьем, или, правильнее, мальчиком на побегушках.