Читать книгу Рассказы студенческих лет - Сергей Сергеевич Коняшин - Страница 2

Сентябрь кровавого сорок второго года ворвался в Новороссийск на квадратных короткодулых немецких танках. Черные фашистские машины бешено рвались в центр города. Красноармейцы, оттесненные в район Октябрьской площади, отчаянно цеплялись за каждую пядь родной земли, но силы, к горькому сожалению, были неравными. Пять отборных немецких дивизий, при поддержке еще двух румынских, плотно смыкали кольцо окружения вокруг Цемесской бухты.

На Октябрьской площади вокруг старинной башни из серого известняка ощетинились пулеметами окопы, сгорбленно приподнялись над посеревшей от копоти и сажи землей блиндажи и дзоты. Когда фрицы стали давить и красноармейцам потребовалась господствующая высота, семье Новицких, для которых с довоенного времени первый этаж башни служил жилищем, пришлось перебраться в другое место, а башню заняли матросы.

До войны Новицкие жили в одной из донских станиц. Однажды ночью они проснулись от громкого детского плача, донесшегося из-за входной двери. На крыльце в деревянном корытце, укутанный в ворох одеял, лежал ребенок. Когда открылась дверь и в светлом прямоугольнике появились люди, он прекратил плакать, весело рассмеялся и потянулся к будущим родителям пухлыми ручонками.

Официально Новицкие усыновили смуглого и светловолосого Витю (так назвали ребенка) со слегка раскосыми глазами только осенью тридцать седьмого, когда переехали в Новороссийск. Год рождения записали 1930-й (не исключено, что ошиблись), а день рождения отмечали 9 сентября. Отец устроился на работу в Управление морского порта, а незадолго до этого семья получила квартиру – в той самой трехэтажной башне на Октябрьской площади.

Вите очень понравился Новороссийск. Он часто ходил на работу к отцу смотреть с пристани на корабли. Или забирался на какую-нибудь крышу, с которой был хорошо виден порт. Потом уговорил мать купить ему на рынке тельняшку. Купили. Правда, она оказалась немного велика, но что поделаешь – меньше не было, зато на вырост.

Многометровый памятник героям Гражданской войны с красной каменной звездой в основании был виден прямо из витькиного окна. Об этой войне Витя знал очень много. Ему о ней рассказывал отец, который участвовал в ней.

Утром 20 июня сорок первого года Витя по обыкновению сидел на одной из крыш и сверкающими от любопытства глазами провожал вереницу иностранных кораблей, покидающих Цемесскую бухту. Рядом с ним слащаво растянулся на солнышке младший брат Славка, широко разбросав в стороны ноги и подперев кулаками подбородок.

– Все идут? – спросил Славка.

– Идут, – ответил Витя, не сводя прикрытый ладошкой взгляд с усеянного кораблями горизонта.

– Что же их так много? – Славка приподнялся на локте и тоже стал разглядывать уходящие из порта корабли.

– Сам не пойму, – пожал загорелыми плечами Витька. – Причем все, которые уходят, – и он рукой провел по душному воздуху невидимую черту, которая должна была отделить движущиеся корабли от стоявших на рейде, – немецкие. Немцы у нас зерно берут. Действительно странно, почему они все уходят?

В Новороссийск ответ на этот вопрос прилетел спустя два месяца в виде фашисткой авиационной бомбы, которая с оглушительным грохотом проломила шиферную крышу недавно построенного Дворца культуры цементников. За несколько часов бомбежки город почти полностью лег в руины под ударами вражеской авиации. Гитлер приказал стереть в лица земли все советские черноморские города кроме Сочи, намереваясь подлечить там свои потрепанные нервы, а на месте уничтоженного Новороссийска, в Цемесской бухте, основать город фюрера – Адольфштадт.

Витя, не находя себе места, метался по заваленным обломками улицам. Почти все его друзья к тому моменту покинули город. Взрослые ушли на фронт. Большую часть детей спешно эвакуировали. Старшие Витькины товарищи, окончившие в день начала войны школу, ушли в военкомат прямо с выпускного, едва встретив первые солнечные лучи, тревожно вынырнувшие из-за зубастых вершин Маркотхского хребта.

Когда бомбардировка закончилась, Витя забрался на крышу своей башни и огляделся. Он увидел усеянные кирпичным крошевом улицы, поваленные расколотые деревья, обгоревшие разрушенные стены, густые и низко стелящиеся шлейфы черного дыма, затопившие полыхающий в адском огне город.

После этого он пропал. Несколько дней отец и мать без сна и отдыха искали его, но мальчишка как в воду канул. Он убежал под Керчь. Соврал капитану боевого катера, что он сирота и что хочет воевать. Тот долго думал и решил взять – что поделаешь, если сирота?

На катере Виктор не задержался. В одном из сражений был тяжело ранен и отправлен обратно домой. На память о том побеге на фронт ему остались черные матросские брюки и солдатская гимнастерка. Когда он тихо постучал в дверь, отца дома не было, Нину и Славку эвакуировали, а мать ухаживала за тремя ранеными краснофлотцами.

– Сынок! Где ты был?! – мать бросилась обнимать вернувшегося сына.

Он рассказывал, пока она собирала ему поесть. Погрели воды помыться. От таза с теплой водой, поставленного на табурет, тающими колечками струился густой пар. Витя начал стягивать тельняшку. Затем брюки. Правая нога перевязана.

–Что с тобой? – спросила мать.

– Ерунда, осколком задело.

– Может, стоит перевязать?

Витя кивнул. Мать разрезала и сняла старые грязные бинты. Большого пальца нет. Оторван начисто.

Вернувшись в Новороссийск, Витя крепко подружился с моряками, расположившимися в их доме. Однако, когда завязывался бой, они решительно прогоняли его из башни. Знали, что есть мать. Как он уговаривал краснофлотцев, чтобы те разрешили ему помогать им здесь! Таскал ящики с боеприпасами, носил воду. Порой вытряхивал им под ноги собранные ночью патроны для трофейных автоматов. А моряки все равно прогоняли его. Но ведь эта башня – его дом! Как он может уйти отсюда?! Тем более, его отец, когда-то учивший его читать и писать в этой вот самой комнате, недавно погиб во время очередной бомбежки в порту.

Витя как в землю врос: «Буду воевать вместе с вами. Гоните сколько угодно! А я никуда не уйду». Не успел матрос, как следует прикрикнуть на него – в глубине переулка Декабристов показались темно-зеленые фигурки гитлеровцев и начали обстрел башни. Рота фашистов стремительно рвалась к морскому порту по улице Рубина. Теперь уже, разумеется, поздно. Не вытолкаешь же пацана за дверь, прямо в руки немцам.

Витя остался в башне. Бегал по этажам подносил патроны, бросал гранаты в наседавших врагов. Как он ненавидел нацистов с их загнутыми касками, засученными рукавами, с их наглой походкой и автоматами наперевес!

Раздался оглушительный взрыв. Все смолкло. Витя поразился неожиданно наступившей тишине. Из переулка доносились разрозненные выстрелы. А в башне было тихо. Мальчишка кошкой скользнул наверх. Последний матрос миноносца «Бдительный», уткнувшись окровавленным лицом в кирпичное крошево, неподвижно лежал в полуметре от еще теплого пулемета «максим», поставленного на подоконник.

Из-за разрушенного окна, выходившего на улицу Рубина, доносился постепенно затихающий рокот и лязг железных гусениц об асфальт. Немецкий танк неуклюже отползал от башни. Окно, в проеме которого остывал пулемет, смотрело в сторону переулка Декабристов. Там были немцы, спрятавшиеся за углами домов и за деревьями. Еще одно окно выходило на Октябрьскую площадь. Там не было никого живого. Только удушливые шлейфы темного дыма обволакивали обугленные трупы и окровавленные траншеи.

Новицкий неслышно подобрался к «максиму». Ободренные наступившей тишиной фрицы выползли из укрытий и неровными рядами двинулись к башне. Витька наблюдал за ними из-за щитка пулемета. В полуметре от его головы лязгнула пуля, раскрошив вывернутый из оконного проема кирпич. Новицкий пригнулся. Короткая очередь выбила из стены над его головой несколько пучков каменных крошек, и они быстро посыпались ему на макушку.

Новицкий вскочил и решительно стиснул остывавшую гашетку. Несколько фашистов уткнулись блестящими касками в землю и распластались поперек тротуара. Остальные разбежались по подворотням и залегли. Под убитыми медленно растеклись неровные темно-красные лужи.

Мальчишка окинул комнату быстрым взглядом. В углу напротив двери стояли ящики с патронами, за ними – с гранатами. Он стремительно метнулся в угол, схватил пару гранат и кубарем скатился к выходу.

Фрицы, тем временем, вновь поползли вперед. Тому, что был ближе всех, прямо в грудь уткнулась граната, и в ту же секунду раздался взрыв. Фонтан смешанной с землей дорожной пыли и куски человеческого тела, не успевшие еще окровавиться, взлетели в воздух и неуклюже развалились в разные стороны. Тех, кто был подальше, Виктор расстрелял из пулемета, вернувшись к окну. Немногим удалось убежать обратно в переулок.

Несколько минут спустя оттуда, грохоча, огрызнулись минометы. Один из снарядов угодил в стену правее Витькиного окна. В комнату плеснули колкие струи песка, обломки разбитой стены и осколки металла. Витя, отброшенный ударной волной, полоснувшей по краю окна, отлетел от опрокинувшегося пулемета и больно ударился затылком об угол разбитого кирпича. По шее за шиворот стекла широкая струя крови. Выкарабкавшись из пыльной груды обломков, он принялся поднимать пулемет, крепко сжимая от боли свои крупные белые зубы, затекшие алыми разводами крови из разбитых губ, – и вновь пропорол улицу Рубина длинной очередью.

Пули с упругим треском продырявили разбитую дорогу, и крупные комки асфальта, со звоном вырванные из земли, хлестко брызнули в стороны и раскатились к потрескавшимся бордюрам. Рота фашистов в очередной раз отхлынула в переулок, а мальчишка пулей слетел вниз и выбросил за дверь еще одну связку гранат. Взрыв жестко сковырнул воздух, выбросив вверх густой фонтан земли и травы.

Витя распахнул гимнастерку. Пусть, гады, видят тельняшку. Моряки не сдаются! Он уже два часа сдерживал натиск немецкой роты один.

Из переулка, грузно дребезжа мощными гусеницами, выехал танк. Медленно развернулась его квадратная башня, уверенно нацеливая в Витькину сторону короткий ствол, зловеще чернеющий крупной глубокой глазницей. Грянул выстрел. Машина качнулась, подпрыгнула, дернулась назад, и ее гусеницы быстро обволоклись жидким облаком поднятой с дороги пыли. Снаряд гулко вонзился в башню – и ее стены выдержали. Мальчишка облегченно вздохнул и снова начал стрелять.

Поредевшие отряды немцев, прикрытые танком, ползли за камни, деревья, бордюры, углы домов – и тоже стреляли. «Максим» бешено строчил в ответ. Витя продолжал драться. Правда, не знал он, что в эту минуту два уцелевших фашиста уже поднимались по лестнице его неприступной башни. Они проломили наскоро замурованное краснофлотцами окно первого этажа и залезли внутрь. Скрипнули деревянные ступеньки под их сапогами, с грохотом соскользнула с ржавых петель высаженная дверь. Витя обернулся. Немец наотмашь ударил его прикладом автомата по голове.

Новицкий упал на колени и, широко разведя руки, опрокинулся лицом в пол. Фрицы швырнули оглушенного мальчишку на подоконник и облили с ног до головы керосином. Витя на несколько секунд пришел в себя, успел увидеть только, как чиркнула зажигалка в руках одного из фашистов, – и вспыхнул, как лучина. Его извивающаяся от боли, худая, охваченная жадным огнем фигура сорвалась вниз и упала к подножию башни. Он, несколько раз перевернулся, перекатываясь с одного бока на другой, и, сгорая, затих навсегда, уткнувшись обоженным и окровавленным лицом в густо усеянную еще горячими гильзами землю, за которую погиб…

15 августа 2001 г.

г. Новороссийск