Читать книгу Всадник. Неудачники. Две книги из собрания Василия Молодякова - Сергей Спасский - Страница 7

Прощались.

– Слушайте, не будем…

Что взвешивать нам каждый шаг?

Да неужели просто людям

Нельзя…

– Вы правы, это так.

Она отдернула портьеры.

Как тени утренние серы!

Пустынен город в тусклой мгле.

И блики мутно заиграли

На полированном рояле,

На фотографиях в стекле.

Вагон летит. Он вложен в тягу.

Колес, цепей и скрепов. Он

В свой неуклонный бег влюблен.

Купэ колышется.

– Прилягу.

Сосед в мышином пиджачке

Врос в угол с томиком в руке.

О, перестук колес. О, сказка

Железного тупого лязга. –

– Ты стар. Смирись. Роптать к чему?

Стекло позвякивает мелко.

Лишь огоньком метнется стрелка,

Да искры сыплются в дыму.

Не пожелайте с прошлым встречи.

Пускай оно молчит далече.

Его докучен разговор.

Что за вопросы, в самом деле,

Не все ль равно, куда вы дели

Пыл давний, молодой задор.

Но эта бронзовая прядка

Волос…

– Да кто же их остриг,

Те косы?

Хорошо на миг

Лет сбросить полтора десятка

И –

в театре, во втором ряду

Очнуться на свою беду.

Сумбур.

Скользим от темы к теме.

Никак не укротить пера.

Театр примолк в нагретой теми.

И яруса, как веера.

Затянутые в бархат ложи.

Рядов изогнутых зубцы.

И в люстре лампочки похожи

На золотые бубенцы.

Колонок вырезных опора.

Всплывают пятна лиц вокруг.

Но жест короткий дирижера

За звуком вырывает звук.

И вот оркестр чеканит, лепит

Свой грозный мир, свой мир сквозной.

И плещет флейт старинный лепет,

Воркует жалобный гобой.

Светла раскрашенная сцена.

Плоски картонные дубы.

Уж проверяется измена

Под зов герольдовой трубы,

И в реве меди изобильном,

В жестяных латах, наконец,

На лебеде въезжает пыльном

Далеких рыцарей гонец.

Мы не обязаны, не так ли,

Все время отбегая вспять,

Всех видов и родов спектакли

Внимательно живописать.

Пусть Лугин в ожиданьи бурном

Следит за вымыслом мишурным,

Марину слушает. Отсель

Бежим, у нас другая цель.

Немолчно поезд версты крошит.

Шумят леса. Бегут поля.

Овеянная ночью, строже

Молчит угрюмая земля.

И в тишине глухой и древней

Летят, опущенные в мрак,

Там – за деревнею деревня,

Болото, рощица, овраг.

Вот лай собак из-за забора,

Вот сторож с фонарем.

И – нет.

Вот сухорукий семафора

Навстречу вымелькнул скелет.

И снова темь – Россия – поле,

Моя страна – душа, и в ней

Весь гнет моей сокрытой боли,

Вся правда радости моей.

Он едет. Он зарылся в книжку.

Что встреча? – Бестолковый бред.

Пусть дни опять бегут вприпрыжку,

Пусть он бежит за днями вслед.

Ведь ясно сказано, что с мужем

Она дружна.

– Мы тоже дружим

С женою. Брак – не первый год,

И глупо затевать развод.

Из-за чего? И ропот жгучий

Он резкой мыслью пересек:

– Все это мимолетный случай.

Она – чужой мне человек.

А голос… Весь он гибче, тоньше

Стал, отлитый из серебра.

… Шумят у вешалок. Окончен

Спектакль и по домам пора.

О камни грохает пролетка.

Дворцы, ограды и сады.

В канале скользко режет лодка

Блеск металлической воды.

Мостов узорчатые арки.

Плотнеет, как слюда, Нева,

И белой ночи свод неяркий

Над ней колышется едва.

На небе сизые отливы.

Изваяны дома из мглы.

Копыта бьют. Слова ленивы.

И руки милые теплы.

У каждой комнаты обличье

Свое. И эта так пестра.

В ней проступало что-то птичье.

Тона павлиньего пера

Являли кинутые ткани,

Платки, вуали. На диване

Подушек расписных гора.

В глазах мерцает беспорядок

Каких-то лент, портретов, складок.

И мягок пышный пласт ковра.

И лишь рояля черный бивень,

Втянув упругие бока,

Меж легких досок звуков ливень

Неслышно заключил пока.

И на прочищенной до лоска,

На крышке чопорной его

Портрет, не все ль равно кого, –

Мужчина. Бобриком прическа,

Отлично слаженный крепыш,

Плечистый, крепкогрудый. Ишь,

Рост, верно, в эту дверь, не меньше,

В обтянутом по талье френче.

Зачем он здесь?

Ход тихнет. Глянь

К вагону приросла Любань.

Шум. Толочь. Жидковатым чаем

Себя в дороге угощаем

Здесь, или мутным кофейком.

Истерт, до одури знаком

Вокзал. Часы желтеют диском.

Дверь хлопает с железным визгом,

И на затоптанный перрон

Выходит поразмяться он.

Был вечер скользкий, зыбкий, топкий.

Дождь мелко лип на воротник.

Из жаркой паровозной топки

Огня вылизывал язык

Срез рельса, рычага суставы,

Колес крутые обода.

Рябилась между шпал вода.

Проходит Лугин вдоль состава

И видит, как его сосед,

Неспешно выйдя на прогулку,

Пьет молоко, торгует булку,

Довольно щурится на свет.

Что есть сосед дорожный? В тоне

Высоком скажем так:

– Простор

Ночной. И вдруг на небосклоне,

Как спичка, чиркнул метеор.

А вы? Допустим – здесь дорожка…

Идете, глядя в небеса.

Но огонька скатилась крошка

И кувырнулась за леса.

На миг вы друг для друга новы.

Пересеклись пути. Но впредь

Ни он вас больше, ни его

вы

Уж не сумеете узреть.

Что, впрочем, к лучшему; тем паче

(Тут я на прозу перейду),

Что нет докучливей задачи,

Как длить расспросов ерунду,

Бесцельно вязнуть в разговорах –

Откуда? Кто? Куда? Зачем? –

Распутывать по нитке ворох

Вагонных специальных тем.

В особенности, если занят

Своей бедой и дум разлад

Нельзя унять.

Но это – клад,

А не сосед. Сидит, не глянет

Листает книжку.

И легки

Движенья маленькой руки.

И снова, скрежеща от злости,

Рвут путь колеса.

… Сядьте тут.

И клавиш резаные кости,

Блестя, меж пальцами бегут.

Восходит звуков колоннада,

Аккордов полных крутизна.

– Я вам спою.

– О нет, не надо.

В глазах колеблется стена.

И руки подняты от клавиш

И птицами дрожат у губ.

Ты не отпустишь их, ты сдавишь,

Ты сломишь их…

– Нет, не могу…

И той же радости не пряча,

Она не борется, склонив

Себя в ликующий, горячий

И полный музыки порыв,

Когда крылатые ладони,

Сухим огнем клеймя, замрут

На выгибе плеча, на склоне

Бедра. И словно в темный пруд,

У горла захватив дыханье,

Все тело глубоко на дно

В движенье крови, в осязанье

Ритмически погружено.

О, глубже разметать напором,

Измять, измаять наготу

Пред ослепительным и скорым

Внезапным срывом на лету.

Как трудно ввериться надежде,

Рукою счастье осязать,

Но все останется, как прежде,

По-прежнему домой опять

Вернешься.

– Слушайте, не будем…

Что взвешивать?

Глядит портрет

С рояля.

– Неужели людям

Нельзя…

– Прощайте.

Утра свет

В окно. И блики по зеркалам

Упали, отраженьем вялым

Их наполняя высь.

Вагон

Гремит. Он спит. И видит сон:

Его теснят вокруг гранитом

Дома. Он ищет, он идет.

И ветер, сыростью напитан,

Распенивает груди вод.

Ночь. Слякоть. На панелях пусто.

Мосты разведены. Назад.

И сердце, как свинцовый сгусток,

И дождь слепит его глаза.

И вдруг чеканно режут площадь

Ряды солдат. Идут. Куда?

И скомканная ветром роща

Знамен космата и горда.

На шлемах вытиснены звезды.

Шинели втянуты в ремни.

Опять война? А, может, просто

Здесь маневрируют они.

Вдруг, выделяясь между всеми,

Один глядит в крылатом шлеме.

Оркестр. Театр. Герольда рог

И лебедь блещущий у ног.

И Лугин вскрикнул.

Поздно. – Где мы?

– Да уж за Клином.

Голова

Отяжелела.

(Войско. Шлемы…

Приснится же.)

Близка Москва.

Москва летит в дождливой дымке.

Она просунула вперед

Платформы, стайки дач, завод,

Мигнули желтенькие Химки,

Над Разумовским, как маяк,

Восстал водонапорный бак.

Нахохлясь вислыми ветвями,

Отстали факелы берез.

И будит эхо паровоз,

Проскальзывая меж рядами

Вагонов всех мастей и рас,

Мельканьем заслонивших глаз.

И Лугин вяжет саквояжи.

Сосед? Да он совсем не плох.

Они разговорились.