Читать книгу Атмосфера распада. Стихи из-за колючки - Сергей Степанов-Прошельцев - Страница 4

В комнате всё тот же абажур,

ветер занавеску изорвал…

Я отвыкшим голосом скажу

напрочь позабытые слова.

Здесь не слышно воя бензопил,

здесь печаль, как первый снег легка…

Ты пойми: я тот, кем раньше был,

если изменился, то слегка.

Головой вот только побелел…

Но, как сердце радостью не грей,

та печаль, которой я болел,

как собака, ляжет у дверей.

* * *

Сумрак осенний палев, раннее запустенье.

Листья давно опали, с собственной слившись тенью.

Светом луны окутать ночь бесконечно рада…

Я постою покуда с тенью своею рядом.

Маленьких два уродца. Неразличимы лица…

Скоро и мне придётся

с тенью своею слиться.

* * *

Есть неразгаданные тайны: ответа нелегко добиться,

зачем в тюрьме сентиментальны бывают лютые убийцы.

Когда на совести нечисто, вмиг изменяется походка.

Закоренелые садисты глядят рассеяно и кротко.

Они живут не днём вчерашним — у них теперь иные сроки —

не потому, что стало страшно, а потому, что одиноки.

Их неправдивы показанья, любой в душе, как прежде, Каин.

Но нет, наверно, наказанья

страшнее, чем тоска такая.

* * *

Когда летит на влажный мох

листва, и в рощах дым и голо,

мне кажется, что я бы смог

понять берёз прозрачный голос,

чтоб навсегда в душе сберечь

и пронести через лишенья

их ненавязчивую речь,

бессвязный шепот утешенья.

Я никогда не обрывал

его, надеждой сердце грея,

что шелестящие слова

разумной жалости добрее.

* * *

Птицы ищут удобный ночлег,

а кругом – водоверть, водокруть…

Мой далёкий родной человек,

ты ведь тоже не можешь заснуть.

На хорошее мысли направь,

а всё-то, что мешает, спровадь.

Ты прости, я давно был неправ,

хоть во многом и ты неправа.

Засосала нас всех круговерть,

но ты каверз, Судьба, не готовь:

есть права и на жизнь, и на смерть,

нету права на нашу любовь.

.* * *

Засохла, как аптечная трава,

душа во мне, и нет тепла нигде.

И не под силу подобрать слова,

чтоб рассказать о собственной беде.

Скорей бы выпить боль свою до дна,

чтоб в лес войти, где, как рубинов горсть,

щемящая лесная тишина

подарит мне рябиновую гроздь.

Услышать гром. Увидеть дождь грибной.

Лесную прель. И дятла на сосне.

И все забыть, что было не со мной,

в каком-то веке, в тридевятом сне.

* * *

Я поклонюсь, как флагу,

лесу, что прям и светел.

Алою кровью ягод

брызнет под ноги ветер.

Настежь раскрою двери,

слушая шорох вербный.

Я с малолетства верил

в этот простор целебный.

В шорох ночного сада,

груши, что одичала.

И ничего, что надо

всё начинать с начала.

Дай мне забыть её! Хоть до рассвета

* * *

Я вспоминаю, грешен, – кольнуло, как иглою, —

тот сад, что занавешен черёмуховой мглою.

Цвела сирень левее, дождём дорожку смыло…

И тихо ветер веял – как из другого мира.

И всё так странно было в неверном этом свете:

наверное, любила ты не меня, а ветер.

Он вновь летит из мрака, что всё плотней и гуще, —

беспечный, как гуляка,

сам от себя бегущий.

* * *

Вот и август уже на исходе,

для дождей служат крыши мишенью,

и опять происходят в природе

неприметные перемещенья.

Блёкнут краски. Их было так много,

остается лишь охра в итоге —

словно капсюль устройства взрывного

щелкнул: миг – и зима на пороге.

Лист кленовый планирует, жилист,

в кронах редких — обилие света:

словно мира душа обнажилась,

как бывает с душой человека.

Словно зная, что с бешеной прытью

вьюга снова спешит на свиданье,

что-то важное хочет открыть он,

недоступное для пониманья.

* * *

Сентябрь распечатал колоду, повсюду червонная масть,

и листья бросаются в воду и долго не могут упасть.

И жмутся, и ластятся к веткам – забытые дети ветвей.

…Как листья, гонимые ветром, кружу я по жизни своей.

В природе – пора золотая, а я у себя же в долгу:

я падаю, но не взлетаю,

поскольку уже не могу.

* * *

Удлиняются жёлтые тени

листьев клена, летящих с утра.

Что такое людские потери

рядом с этой стихией утрат?

Задержись у родного порога,

оглядись, не спеши, уходя,

посмотри, как тоскует природа,

как исходит слезами дождя.

Сыплют капли в разбухшую мякоть

сквозь остатки изреженных крон,

словно хочет октябрь оплакать

листопады грядущих времен.

* * *

Снова задумал январь взбелениться,

так он достал, что я снова растерян.

Хуже тюрьмы и страшнее больницы

это месилово мглистой метели.

И невозможно заняться делами,

слыша, как стекла царапает вьюга.

Как это страшно, когда разделяют

двух человек, что любили друг друга!

Дай мне одно всего только мгновенье,

чтобы сквозь снежные эти заряды

снова настичь тебя — облаком, тенью —

лишь бы, два призрака, были мы рядом.

* * *

Ты слова не жалела нисколько,

ведь за это никто не осудит.

Разлетелись они, как осколки

безнадежно разбитой посуды.

Эту память ни вырвать, ни сжечь, ни

зашвырнуть в огород, словно камень.

Остаюсь, как несчастный горшечник,

я один на один с черепками.

Не сложить их, не склеить, как было.

Примиряюсь с судьбою слепою.

Что ж, все правильно: ты не любила,

не любила казаться скупою.

* * *

Вот он мелькает за прожелтью леса,

вот уже видится более чётко —

нагроможденье стекла и железа,

камня, что красен, как бычья печёнка.

Мир, что еще добродушно-наивен

и бескорыстен, как сытая чайка,

в бусах огней, что надеты на иву, —

словно на праздник собралась сельчанка.

И, как шары биллиардные, к лузе

катятся звёзды… И та, что женою

станет не мне, и волос её узел

ветер рассыплет волною ржаною.

Боже всесильный! Не надо иного

благодеяния, дай только это:

дай мне забыть её – хоть на немного!

Дай мне забыть её! Хоть до рассвета.

* * *

Город угрюмый, изогнутый, острый, как коготь,