Читать книгу Андрей Кожухов - Сергей Степняк-Кравчинский - Страница 7

Быстро вперёд мчится черная змея с раскалёнными глазами, то извиваясь и распуская свой длинный, сияющий хвост, то влетая, как стрела, в тёмный туннель, пыхтя и завывая в своей борьбе с пространством. Но еще быстрее красноокой змеи несутся мысли путешественника, стремящегося навстречу своей судьбе.

После целого дня волнений Андрей очутился наедине с собою и задумался о предстоявшей ему роли в деле, ему хорошо знакомом много лет тому назад, но теперь для него совершенно новом. Утренняя встреча с русскими и несвязный, шумный спор оставили на нем след. Эти люди привезли с собой струю русского воздуха, и Андрей почуял в нем нечто новое, смутившее его. Он почувствовал, что к революционному движению примешалось какое-то побочное течение, несколько узкое и исключительное, но сильное и неудержимое. Станет ли он содействовать союзу этого движения с более умеренными, но зато и более многочисленными элементами общества? Или же придётся поплыть по новому течению, чтобы не лишиться возможности действовать немедленно и энергично? Это выяснится только на месте.

У него вдруг заныло сердце при мысли о Борисе. Уму и рассудительности этого человека он доверял больше всего и всегда с полной готовностью следовал его советам. При одной мысли, что никогда больше не придётся говорить с ним, быть может, никогда больше не свидеться, самая поездка в Петербург, казалось, утратила всю свою привлекательность для Андрея. «Что, если и Жоржа арестовали тем временем?» – промелькнуло у него в голове. Возможно и это. Андрею в ту минуту казалось, что несчастия никогда не приходят в одиночку. Он настолько встревожился, что решил послать телеграмму Жоржу, давая ему знать на условном языке о своём приезде. Так он и сделал на первой же большой станции – и почувствовал облегчение, как будто бы телеграмма могла предотвратить опасность. Он был теперь совершенно уверен, что Жорж выедет ему навстречу на вокзал, и охотно вступил в разговор со своим попутчиком – тем самым, которого он принял накануне ночью за молодого человека со светлыми вьющимися волосами.

К утру, когда путешественник проснулся и его можно было ближе разглядеть, оказалось, что это был старик лет шестидесяти, без всяких кудрей на совершенно лысой голове. Опасаясь сквозняков, он надел на ночь вязаный жёлтый колпак, который Андрей и принял впотьмах за волосы.

Скука длинного путешествия располагает к болтовне. Старик оказался словоохотливым. Он не мог просидеть двенадцать часов лицом к лицу с человеком, не расспросив его, женат ли он или холост, помещик ли, купец, или чиновник, или же занимается какой-нибудь из свободных профессий. Зато он с готовностью распространялся и о своих собственных делах. Они разговорились. Андрей выдал себя за коммерсанта. Его собеседник оказался столоначальником в Министерстве государственных имуществ и возвращался домой после зимы, проведённой за границей. От впечатлений, вынесенных из чужих стран, они перешли к разговору о родине, и старик показался Андрею одним из самых недовольных русскими порядками людей. Он не уважал властей, видел одни только глупости в действиях и мерах правительства, начиная с освобождения крестьян. Он не верил в прочность существующих учреждений и не считал ее желательной, потому что все было плохо и нуждалось в изменении. Государственная служба плохо оплачивается, помещики разорены, крестьяне голодают и входят в неоплатные долги; всё идёт прахом.

То обстоятельство, что человек, которому он высказывал свои чувства и взгляды, был для него совершенно чужим, имени которого он не спрашивал и которому не назвал себя, ничуть не ослабляло экспансивности[14] старого господина. Но за станцию до Петербурга их tete-a-tete[15] был прерван двумя другими пассажирами, вошедшими в вагон. Старик счёл более разумным не компрометировать себя в их присутствии и сделался молчаливым и даже несколько грустным. Когда поезд вошёл под стеклянную крышу вокзала, он принял суровый, официальный вид, как бы мысленно входя в канцелярию своего департамента.

Андрей высунулся из окна, ища глазами Жоржа. Платформа была запружена публикой – мужчинами, женщинами и детьми, пришедшими встречать родственников или друзей. Артельщики пробивали себе дорогу в толпе, крича и жестикулируя. Не видя Жоржа, Андрей решил, что тот ждёт его на улице.

С чемоданом в руках он медленно пробирался к выходу, когда сильный удар по плечу и хорошо знакомый голос заставили его повернуть голову. Это был Жорж. За три года он из юноши превратился во взрослого человека с белокурой бородой, покрывавшей его щеки и подбородок. Кроме того, он был одет с элегантностью, составлявшею полный контраст с его прежним, нигилистическим костюмом[16].

– Каким ты стал, однако, франтом, – сказал Андрей, целуя приятеля. – Я бы совсем не узнал тебя.

– Ничего не поделаешь! Мы теперь люди серьёзные и должны соблюдать приличия. Есть у тебя багаж?

– Ничего, кроме этого, – ответил Андрей, показывая свой довольно тяжеловесный чемодан.

Они молча вышли из вокзала и наняли извозчика до квартиры Жоржа. Кое-как усевшись на узком сиденье, Андрей начал нетерпеливые расспросы:

– Что у вас слышно? Все ли здоровы?

– Все наши здоровы, – ответил Жорж.

Это, конечно, означало, что никто из них не был арестован в последнее время; расспросы о здоровье сами по себе были слишком маловажным сюжетом, чтобы им стоило интересоваться революционерам.

– Я, значит, приехал в хорошую погоду, – заметил Андрей.

– Не совсем, – уклончиво ответил Жорж, – но об этом после.

Он указал глазами на извозчика. Извозчичьи дрожки в Петербурге – не всегда подходящее место для обсуждения политических новостей.

Андрей кивнул в знак согласия и с восторгом стал всматриваться в знакомые улицы.

– Как приятно опять трястись на этих адских дрожках! – сказал он. – Ничего подобного нет за границей, уверяю тебя.

Он чувствовал себя совершенно счастливым при виде чудного города, с которым были связаны дорогие ему воспоминания, и радовался мысли, что он снова на своём месте. Сомнения, одолевавшие его дорогой, совсем рассеялись. Он почувствовал себя единицей в той самой таинственной организации, которая подкапывается под власть царя у самого его носа и скрывается чуть ли не в складках жандармских и полицейских шинелей. Вот они, эти царские мирмидоны[17], с саблями и револьверами за поясом, строго поглядывающие на проезжающих мимо них двух приятелей. Но Андрей хорошо знал, что они скорее арестуют половину обитателей столицы, чем увидят что-нибудь подозрительное в двух столь веселых и беззаботных молодых людях, как он с Жоржем. Комичность положения окончательно притупила сознание действительной опасности.

Жорж жил на Гагаринской улице, где занимал маленькую квартиру в две комнаты с передней. В ней было достаточно места для двоих, и друзья решили провести вместе с неделю или больше, пока Андрей приищет себе подходящее помещение. У революционеров правило – не жить вместе, если того не требуют «деловые» соображения, иначе арест одного вёл бы совершенно напрасно к гибели другого.

Когда Андрей уничтожил все следы длительного путешествия, Жорж повёл его на «конспиративную квартиру», где всегда можно было застать двух-трех членов организации. Потом они зашли вместе на минутку к друзьям, жившим поблизости, а дела отложили до следующего дня.

Таким образом, им удалось вернуться домой рано. Они хотели подольше побеседовать наедине: им нужно было позондировать друг друга относительно многого. Андрею необходимо было расспросить, а Жоржу – рассказать о новых людях и новых условиях, среди которых приезжему придётся действовать. Они долго и серьёзно говорили, и Андрей то возражал, то слушал, стараясь воспользоваться сведениями своего друга.

– Довольно о политике на сегодня, – сказал он наконец, когда все задетые вопросы были подробно обсуждены за пять часов оживлённой беседы. – Расскажи мне теперь всё про себя самого.

Жорж ходил по комнате, заложивши руки за спину, всё еще размышляя о серьёзных вопросах.

– С чего начать? Ведь это длинная история, – сказал он.

– С самого начала. Я ведь ничего о тебе не знаю, кроме того, что напечатано тобой, а это, согласись, очень мало.

– В таком случае, ты знаешь почти все, – ответил Жорж.

– Но разве ты не написал еще чего-нибудь, кроме напечатанного? Чего-нибудь в другом роде? – спросил Андрей.

Он намекал на стихи, которые Жорж писал в промежутках между более прозаичными и трудными обязанностями публициста революционной партии.

– Очень мало, – ответил Жорж, – почти ничего после того маленького сборника; ты его знаешь. В последнее время я много работал в кружках молодёжи.

– Да? И какое ты вынес впечатление? Мне многие говорили за границей, что молодёжь становится очень практичной и фили́стерской[18].

– Вечные жалобы близоруких и малодушных людей! В большой книге жизни они ничего не видят, кроме запачканных полей! – с жаром ответил Жорж.

Он рассказал о своих собственных наблюдениях, которые привели его к совершенно другим, скорее чересчур радужным заключениям, и назвал для примера нескольких из своих молодых друзей.

– Ты должен с ними познакомиться, – сказал он. – Я не сомневаюсь, что ты согласишься со мной.

В немногих словах он охарактеризовал каждого из них, сделав это, однако, наскоро, как бы торопясь перейти к особенно интересному сюжету.

– Тут есть одна девушка, с ней мне очень хочется тебя познакомить, – продолжал он, подсаживаясь к Андрею на диван. – Ее зовут Татьяна Григорьевна Репина, дочь известного адвоката и совершенно исключительная девушка.

– У тебя положительно талант, – заметил Андрей, – находить необыкновенные и исключительные натуры, особенно между девушками.

– Бывает и так, что невозможно ошибиться. Что касается Репиной, то она, несомненно, замечательная личность.

– Сколько ей лет? – спросил Андрей.

Это было слабым пунктом в панеги́рике[19] Жоржа, и он это знал.

– Ей девятнадцать лет, – ответил он с напускной небрежностью. – Но что же из этого?

– Она красива, я полагаю?

Жорж не ответил. Характерная поперечная складка появилась на его лбу, придавая ему выражение досады, доходящей до боли.

– Не сердись, – поспешил извиниться Андрей, взяв его за руку. – Я не хотел сказать ничего дурного. Ведь говорят же, что лицо – зеркало души, – прибавил он, не сумевши подавить в себе желание пошутить.

Жорж не умел сердиться, и первое дружеское слово успокоило его. Он живо повернулся, уселся с ногами на диван, чтобы смотреть прямо в лицо Андрею, и начал пространную и красноречивую речь о нравственных и умственных качествах Тани.

Больше всего его поражала в девушке способность к сильному энтузиазму, соединённая с хладнокровием и точностью практического деятеля. У нее были задатки вождя, и ее силу не уменьшают присущие ей женская подвижность и грация.

Все это Жорж доказывал с большим усердием и трогательной убеждённостью.

Андрей слушал его со скептической, но сочувствующей улыбкой. Он был уверен, что по крайней мере девять десятых того, что говорил Жорж, было плодом его богатого воображения. У Жоржа было очень нежное сердце, но ему недоставало средних нот в гамме симпатий. В сношениях с людьми он быстро доходил до высших степеней восторга или до полного равнодушия. Он часто ошибался в своих суждениях о людях, хотя и претендовал на знание людей. Он и в самом деле знал их по-своему, хотя на его мнения нельзя было полагаться. Но Андрей, обладавший нормальной гаммой симпатий, любил своего друга больше всего именно за эту необузданность чувств. Он с радостью констатировал, что Жорж очень мало переменился.

– Да, – сказал он, смеясь, – познакомь меня непременно с твоей молодой приятельницей. Если одна десятая того, что ты говоришь о ней, правда, то она – цвет своего поколения. Где ты с ней видаешься? На студенческих собраниях или в доме у отца?

– Мы аккуратно встречаемся на собраниях, но я и Зина бываем иногда у Репиных. Он не боится принимать у себя «нелегальных». Я думаю, что тебе лучше всего увидеться с Татьяной Григорьевной у нее на дому.

Андрей согласился с Жоржем. Ему хотелось также познакомиться с Репиным, и он выразил удовольствие, что такой туз на их стороне.

– В этом я не уверен, – сказал Жорж. – Я никак не могу точно определить его взглядов. Зина знает его лучше и очень высокого мнения о нем. Несомненно только, что Репин бывал нам очень полезен в затруднительных случаях.

Жорж привёл несколько примеров весьма значительных денежных пожертвований со стороны Репина.

– Он, вероятно, очень богатый человек, – заметил Андрей.

– Да, он человек состоятельный, – ответил Жорж. – Но едва ли он один даёт все эти деньги. Таня богата сама по себе. У нее будет большое состояние, когда она достигнет совершеннолетия: какое-то наследство по матери, кажется, я хорошенько не помню. Конечно, – прибавил он мягким, мечтательным голосом, – она сама – гораздо большее приобретение для партии, чем все ее деньги!

Андрей быстро повернул голову к Жоржу, но не мог заглянуть ему в глаза. Они глядели в пространство, как бы созерцая что-то вдалеке.

Андрей произнёс многозначительное «гм!» и решил воспользоваться первым случаем, чтобы познакомиться с этой необыкновенной девушкой. Конечно, думал он, Жорж и она могут быть большими друзьями, и ничего больше. У такого энтузиаста, как Жорж, границы дружбы особенно растяжимы. Но все-таки в тоне и в выражении лица, когда он говорил о девушке, сквозило что-то сильнее обыкновенной дружбы. Андрею захотелось видеть их вместе, чтобы решить кое-какие сомнения и даже опасения. Правда, он не вполне разделял мнения некоторых из своих товарищей, утверждавших, что революционер должен отказаться от любви, но все-таки он считал, что гораздо лучше держаться подальше от «этих глупостей». Если Жорж теперь попался, то не с чем его поздравить, тем более что его избранница – светская девушка и вращается, очевидно, в совершенно другом обществе.