Читать книгу Мальчик и море. Непридуманные истории - Сергей Терещук - Страница 4

Учась в театральном институте, я почему-то решил, что могу писать романы и повести.… Это я Кафки с Камю начитался. Тогда модно было. «Как, ты не читал Кафки??? Как ты вообще смеешь жить под этим солнцем! Посторонний!» Ну, вот я и прочёл. И крышу-то мне и покосило! Причем, нормально так!

Сел я за стол. Положил ручку справа. Лист бумаги по центру. Слева стопку А4. И приступил… Ну, пока я шел домой, мысли взрывали мне голову. Фантазия бушевала. Я, наверно, разговаривал в голос и размахивал руками, потому что люди шарахались от меня в стороны… И вот я сижу и пишу… Как будто… Потому как писать было нечего. И всё-таки я осторожно беру ручку. И медленно подвожу к левому верхнему углу белого, ни в чем не повинного листа бумаги. Медленно, чтобы не расплескать мысль…

«Ему сделали ампутацию руки!» Вот что я написал. Ахренеть!.. Это, конечно, не все! Были еще какие-то буквы, слова, предложения и даже полные абзацы, которых я уже и не вспомню. Рукопись была утрачена в череде моих многочисленных перемещений по местам проживания. Но сюжет в голове как-то засел. Это была история о человеке без руки, который стал лидером партии «Безруких». И у него, естественно, появились поклонники и последователи, которые тоже решили оттяпать себе руку. А потом эта партия стала правящей. И начались гонения на двуруких. И уже не осталось почти никого с двумя руками, как вдруг появилась партия… правильно – «Одноногих». «Ну, и так далее!» – хочется сказать. Вот такая хрень на постном масле. Чего творилось в голове того человека, которым был я тридцать (ни фига себе) лет назад? Макдональдс в башке.

Я учился в школе нормально. Тройка по русскому, за красивые глазки… А вообще оценка была ноль. За красными чернилами, которыми исправляют ошибки, не было видно текста. Тройка по химии… Учитель прознал, что мой дядя был химиком. Талантливым… И не мог мне простить моего наплевательского отношения к этой науке. А ещё я на его уроке, из чувства любви, стукнул впереди сидящую одноклассницу учебником химии… И как-то так «удачно», что у нее случилось сотрясение мозга. А я ее правда любил, а она шепталась с моим другом на уроке. У них, видите ли, была одна лабораторная работа на двоих. И херак, нате… Химия ударила в голову. Мне и ей… Значит, по химии – трояк. А вот математика, алгебра, геометрия, тригонометрия, чего там ещё есть, это были такие пятерки… Твёрже некуда. Количество плюсиков зашкаливало. Пять с тремя плюсами – это была стандартная оценка. У меня в голове жил отдельный мир формул и пространственных структур. Они сами решали все за меня. Я знал ответы задач, только прочитав их. Тангенсы, котангенсы, синусы, косинусы я ел на завтрак. Найти две точки, через которые пройдет прямая в додекаэдре, расположенном в пространстве под углом в 30 градусов, было для меня детской забавой. Интегралы были мне как конфетки монпансье. Мог извлечь корень из числа без решения. Сразу ответ. Потом только записывал расчеты. Так положено было. Педагогика. Сороконожка, сороконожка, как ты ходишь?

– Вот так!

– Ты объясни!!!

– Э-э-э…

Запуталась сороконожка, упала и умерла.

Я в третьем классе заболел воспалением лёгких. Пропустил месяц занятий. Как раз проходили деление. Пока болел, сочинял стихи. Вернулся в школу. Первый урок – литература.

– Людмила Ивановна, а можно, я стихи почитаю?

– Какие?

– Мои!

Класс затих. Затаился.

– Твои? Читай.

Я начал читать. Класс начал ржать. До истерики. Урок был сорван. Забежал директор школы.

– Что у вас тут происходит? Старший класс над вами контрольную пишет, вы мешаете.

Я стоял у доски. И смотрел на моих одноклассников. Им было весело…

– Садись за парту. Ты молодец! – сказала Елена Ивановна. Она была моим первым учителем.

Второй урок – математика. Задачки на деление. А я ни в зуб ногой, ни по лбу кочергой.

– Елена Ивановна, а он в тетради каляки-маляки рисует!

Это моя соседка по парте. Схватила мою тетрадь и пустила в путешествие по классу. Класс ржал! Елена Ивановна пыталась успокоить эти джунгли маленьких, бешеных, жестоких мартышек, которые были моими однокашками… Я бы тоже, наверно, также смеялся. Но сейчас я бегал за тетрадкой, которая перелетала от парты к парте. Влетел директор школы.

– Вы совсем тут обалдели?! Елена Ивановна… и опять Терещук? Оба ко мне в кабинет.

Меня не ругали. За что? Мне было достаточно. Я посидел в приемной директора. Вышла Елена Ивановна, дала мне записку.

– Родителям отдашь.

Вышла директор школы. Подсела ко мне. Погладила по моим волосам цвета спелой пшеницы.

– Иди домой…

В записке было написано: «Подтяните, пожалуйста, деление и попросите сына не читать стихи в классе!» Вот так.

Папа был у меня инженером и с арифмометром на «ты» (это такой компьютер по тем временам. Посмотрите в Гугле. Удивитесь.), решил подтянуть мне деление. Деление он знал, а педагогика была не его конек. Он был просто папой и всё. Он нервничал, рвал тетради, кричал! Мои слезы орошали кривые ученические числа, которые никак не хотели делиться. Мама смотрела с жалостью на нас обоих… Но он никогда не говорил, что я тупой! Никогда!!! И, наверно, в этот момент в моей голове произошло замыкание и я стал видеть ответы. Нет! Я не стал ясновидящим! Просто ответы на задачи по математике проявлялись перед глазами. Стихов в классе я не читал, но устраивать, как мы говорили, ржач во время уроков – это было, как мне казалось тогда, единственное, ради чего я ходил в школу. Учеба шла в другом измерении. Параллельно. Нас в классе таких оказалось трое (артистом, правда, стал один я, ну, то есть, с дипломом) и мы принимали самое активное участие в проведении школьных мероприятий, связанных со сценой. С шоу, как бы сейчас сказали. Ржака, как называли мы. Готовя очередное выступление, я нарядился в костюм Снегурочки. Выше колен. Намного. Влез в белые лосины. В обтяжку. Напялил косу. До пояса. Ещё девчонки размалевали меня. Как бы сейчас сказали, сделали мейкап. И пошёл по коридору в зал. Навстречу мне – дружбан мой. Я прохожу мимо. Он поворачивает за мной.

– Девушка, а ты новенькая?

– …

– А из какого класса?

– …

– Вечером чего делаешь?

Мы-то уже были девятиклассники. Гормоны заняли в извилинах мозга все окопы и отстреливали любую здравую мысль.

– Может, в кино сходим?

И пошёл на совершенно недвусмысленный маневр. Я развернулся к нему лицом к лицу.

– Ты дебил, да? Ваще ахренел, маньяк!

– Ты, что ли!

– Я! Дебил!

– Ну ты артист…

Как сглазил, сволочь.

Сурена Исааковича вы, конечно, не знаете, а он был нашим соседом по подъезду и по совместительству учителем алгебры и геометрии. Причем таким учителем, к которому очередь из желающих на репетиторство была расписана на пару лет вперёд. К нему ехали со всего Баку. А брал он не каждого. Деньги его интересовали меньше всего. Он был одержим идеей. Он готовил исключительно в МФТИ им. Баумана. Вы можете себе представить, что значит поступить в Бауманку во времена СССР? Это как сейчас на Марс слетать. Кто помнит, тот поймет, о чем я. И брал он двух учеников в год, потому что нагрузка и ответственность были очень высоки. Но он гарантировал поступление в МФТИ. И только туда. Почему? Это была месть за то, что они его не приняли.

Кончилась Великая Отечественная война. Страна залечивала раны. Он, мальчик из бакинского пригорода, с южной юношеской мечтой в сердце приехал в огромный чужой холодный город под названием Москва. Сдал экзамены на «отлично», осчастливив не только себя, но и всю многочисленную бакинскую родню, а взяли на его место сынка какого-то, сука, начальника. Это была его обида на всю жизнь. И он не говорил «сука», он говорил «синяя курица за рубиль двадцать». Так он называл нас, тупариков, когда мы не занимались. И ещё он говорил, отправляя своего ученика за дипломом в МФТИ: передай им привет от Сурена. Ученики уезжали и поступали. Все! И именно в Бауманку. А он жил в третьем микрорайоне города Баку, в соседнем подъезде, и преподавал в средней школе номер 14 нам, великовозрастным балбесам.

Однажды, вернувшись из школы, я застал его у нас. Они с мамой беседовали. Увидев меня, он засобирался домой.

– Вы подумайте! – на пороге сказал учитель и ушел.

– Мам, я ничего не сделал!

– Сурен Исаакович предложил готовить тебя в институт…

– МФТИ!

– Да! И сказал, что денег не возьмет.

– Вот это да!

У мамы слезы на глазах. О каком ещё счастье можно мечтать для своего дитя? Отец чуть ли не плясал от радости.

– Человеком будет!

Ну, и мне было в общем-то нормально. Математика – это было то, что давалось мне без всякого труда и напряжения. Легко и просто. Как лёгкий Каспийский бриз. Девятый класс подходил к концу. Надвигалось жаркое лето и пора безделья. Мой друг, музыкант, играл в ансамбле и ездил на репетиции на другой конец города. Встретив меня на улице, позвал послушать их концерт в ДК им. Ильича. Мы поехали. Народу было тьма тьмущая, от мала до велика. Родственники, родственники родственников, друзья и друзья друзей и их родственники. Это же Баку. А выступали их дети. Я был горд тем, что знаком с другом-музыкантом. Хлопал громче всех и кричал «Браво!».

Наступил антракт. Все выплеснулись из огромного зала в ещё более огромное фойе. Сталинский ампир, знаете ли. Колонны терялись в темноте потолков, с которых свисали ещё довоенные люстры. И фрески, фрески, фрески. Сикстинская капелла. В этом здании, как я потом узнал, располагался госпиталь, где выздоравливал мой раненый дед и где он познакомился с медсестричкой, которая стала моей бабушкой. Тесно жить на этом свете. Так вот, гуляю я по необъятным просторам судьбоносного здания и вижу объявление: Идёт набор в Молодежно-Эстрадный театр (МЭТ). Третий этаж, комната 78. И чего-то подумалось мне: лето длинное, делать нечего, море надоест быстро, и почему бы не поржать?

Закончился концерт, и я к другу.

– Слушай, а что это за МЭТ?

– Это театр!

– Я понял. А можно туда попасть?

– Запросто! Мой папа дружит с его руководителем! Па-а-ап!!!

А папа его был худруком ансамбля. И все как-то так сложилось… Родители мои тоже обрадовались, что я пристрою свою дурную энергию, не буду слоняться по улице и пролеживать на диване.

– И как раз с сентября начнёшь заниматься с Суреном Исааковичем.

– Да! – сказал я, свято в это веря.

Все хотели, чтобы я стал человеком и инженером-конструктором. И я хотел быть человекоинжероконструктором. Мой отец хотел быть конструктором, но что-то там в молодости у него не состыковалось. Теперь конструктором должен был стать я! Мечтал конструировать летательные аппараты. По стопам, так сказать… Ну, а устраивать ржаку можно и за кульманом, управляя рейсшиной и орудуя рейсфедером…

Ещё одна история про папу. Папа хорошо рисовал. Мог на глаз провести прямую без линейки с точностью до миллиметра. Он так затачивал карандаши бритвой, что их можно было выставлять на ВДНХ рядом с «Рабочим и Колхозницей». У нас дома всегда было множество разных заточенных карандашей. И цветные, и простые. Я сказал, что папа хорошо рисовал? Да, только делал он это редко, когда я был маленьким, а потом совсем перестал. Я помню его рисунки простым карандашом. Это были шедевры графики… Мне тоже так хотелось. И вот мне лет десять. Я рисую свой шедевр. Кажется, это был корабль в бушующем море. Ну, мне так хотелось. И, закончив рисунок, я побежал к папе.

– Пап, пап! Смотри!

Папа ремонтировал кран в ванной. Он глянул на рисунок.

– Ага! – и продолжил борьбу с краном.

«Ага»… И что это могло означать?

Ванная у нас была проходная. Чудеса хрущевской планировки. «Извините, вы тут моетесь? Позвольте мне на кухню пройти? Могу заодно вам пяточки потереть тёркой для овощей!» Значит, я прошел через ванную в комнату. Посидел там. Как же так, «ага» и всё? И пошёл обратно, размахивая перед собой рисунком. Остановился рядом с папой.

– Странный какой-то рисунок, да?

– Нормальный…

Папа продолжал сражаться с краном. Я прошел ванную насквозь. Оказался в кухне. Рисунок не давал мне покоя… Я пошёл в обратную сторону, держа рисунок перед лицом. Комната. Обратно. Рисунок над головой. Обратно… Чего я хотел добиться? Папа колотил по крану разводным ключом. Гайка прикипела. Я сидел в кухне и тупо смотрел на рисунок. Чтобы он издох, этот кораблик или что там нарисовано… Я схватил мусорное ведро. Принес его в ванную. Поставил рядом с папой. И швырнул туда рисунок. Папа посмотрел на меня, как будто искал, где у меня гайка.

– Ты чего?

– Дурацкий рисунок! – сказал я и ушел на улицу.

Зачем мне вспомнилась эта история???

Я начал ходить в молодежно-эстрадную студию. Сатирические, юмористические сценки, монологи, песни. Райкин был кумиром. Жванецкий – небожителем. Хазанов – предел мечтаний. Одним словом, ржака. Несколько раз приходил к нам домой Сурен Исаакович. Но не заставал меня дома. Я был на репетиции. А мама разводила руками, обещая поговорить со мной и повлиять, чтобы я наконец начал заниматься математикой всерьез.

В ноябре должны были играть концерт. Я в сценке про восточный базар играл нечистого на руку продавца фруктов. Ну, такая короткая зарисовка к основному действию. Пара слов. Одна общая песня. Два танца – четвертый бродяга в пятом ряду. И поклон. Я был счастлив. Но нужна была ночная репетиция. Большая. Сводная, так как многие актёры самодеятельности днём работали. Они-то были сами себе хозяева. А я? Меня надо было отпросить у родителей. И наш руководитель – кстати, спустя лет десять он стал раввином бакинской синагоги – приехал ко мне домой. Меня отправили в мою комнату. Родители закрылись в гостиной с руководителем для серьезного разговора. Они не хотели меня отпускать на ночь. Я ждал долго, пока не услышал.

– Иди к нам сынок!

Я пришел.

– Тебе точно это нужно?

– Точно!

Подключился папа.

– Вы считаете, у него получится?

Руководитель сделал паузу. Посмотрел сквозь меня, потом на родителей. Поправил галстук, он всегда был в нем.

– Знаете, таланта тут нет… Но текст он выучил. И потом, вы поймите, у нас не осталось людей. Мне некем его заменить!..

Наверно, только эту последнюю фразу я и услышал, потому что стоял, весь дрожа от счастья.

– Но потом математика! – сказал папа.

Да хоть потоп и пришествие инопланетян на ковчеге, пронеслось локомотивом в моей голове.

Концерт состоялся. Родители тоже были. Но что они могли сказать, увидев свое чадо в массовке? В лицо они не стали меня жалеть. Спасибо им! Мы ехали домой на другой конец города. Папа молча смотрел в окно. Мама рассказывала, как молодая, никому не известная тогда София Ротару пела в ресторане в городе Черновцы в соседнем зале во время свадьбы моих родителей. И это правда. А я, зная эту историю, улыбался в надвигающееся будущее. Помните сцену из фильма «Берегись автомобиля»? Смоктуновского в машине с ментами и цветами? Вот приблизительно так! Не жизнь, а ржака!

Я сходил, как и обещал, на занятие по математике. Было нормально. Теперь надо было съездить в студию и сказать, что я не буду больше ходить. Надо к экзаменам готовиться. К поступлению в МФТИ. И все такое… Руководитель чуть опоздал и пришел не один.

– Знакомьтесь, это… актриса Театра Русской драмы. Моя хорошая знакомая. Ей есть что сказать.

– Я смотрела ваш спектакль. Вы такие молодые, задорные. Наш главный режиссер хочет набирать русский курс в Институте искусств. Это большая редкость. Театр русский в Баку один. И набор на русский курс бывает раз в пять лет. Так вот, есть возможность пройти предварительное прослушивание. Сейчас ваш руководитель скажет, кому и куда завтра прийти.

– Значит так! Леня, Вадик, Саша… Завтра в 11.00…

– А можно мне тоже? – это был я. Я, который пришел сказать, что не буду больше заниматься в театре. Я, который собирался в МФТИ. И если бы мне тысячу раз представилась возможность переделать этот день, я бы сделал то же самое. Клянусь, чем хотите! Этот день я пережил бы один в один, не меняя ничего! Ни слова. «Я тоже хочу на прослушивание!»

Руководитель смотрел на меня так, как будто я с Луны свалился. Ему было неудобно перед актрисой. Он держал ее за руку и шептал что-то типа «Я все улажу!» или «Ему-то какого хера надо?» Актриса смотрела на меня. Точнее, в меня. Что-то она там рассматривала! Ощупывала своими душевными щупальцами… Кстати сказать, она была ведущей артисткой театра. Собирала аншлаги. Между тем, пауза затянулась. Народ в комнате начал хихикать. А потом смеяться в голос… Я повторил:

– Можно мне тоже на прослушивание?

Народ покатился со стульев. Руководитель, поправляя галстук, смеялся. Актриса улыбалась. Помните, как я читал стихи? Это повторилось опять, семь лет спустя. Я был в десятом классе. Только теперь, тетрадь свою по математике с делением я никому не позволю пускать по кругу.

– А пусть тоже приходит! – вдруг сказала Актриса. – Он молодой, высокий, светловолосый! Большая редкость у нас. Может пригодиться.

И воцарилась тишина. Народ безмолвствовал.

А дело, ведь, происходило в Баку. Средний рост молодого человека 175, в основном – темные волосы и карие глаза. Конечно же они и красивые и талантливые. Но я был как белая ворона. И я пришел на прослушивание. И мне сказали приходить на экзамен.

– Боже, отец! Ты слышал это!

Отец махнул рукой и ушел чинить кран на кухню. Надо было успеть до футбола по телевизору.

– Дурак! – послышалось из кухни. Кому это было сказано, я так и не узнал.

Мне, себе, крану?

– Это твоя жизнь, я не буду тебе мешать! – сказала мне мама.

Мы оба плакали. На кухне текла вода.

Отец долго не мог понять, приходя домой и видя меня на диване, как можно так учиться. На третьем курсе я позвал родителей на спектакль. «Ловушка 46, рост второй» Щекочихина. Я играл Чижа. Над моим героем издевались, а потом он убил обидчика. В финале спектакля я стоял на коленях и плакал. В зале на третьем ряду прямо передо мной сидел отец и рыдал. Мама его успокаивала. Больше он никогда не спрашивал, чем я занимаюсь…

Потом мы уехали из Баку. Сначала поселились в Орле. Потом я переехал в Москву, и мы с родителями как-то редко стали видеться… Мама заболела и умерла. Рак… Папа в мои редкие приезды ставил на стол водку и хлеб с селедкой, и мы молча опрокидывали по паре рюмок.

– Эх, сынок, пошел я на х…! – говорил отец и выпивал.

На прощанье он долго и молча держал меня в объятьях. Просто долго и молча. Прижимая своими большими и теплыми ладонями… И через год его тоже не стало.

А потом меня бросила любимая девушка, и стало, как то совсем одиноко. Я искал спасения на сайтах знакомств. Мне было безразлично, что это помойка. И вот там, среди прочих сумасшедших, какая-то доморощенная изотерическая психологиня посоветовала мне:

– Попроси прощения у отца!

– Это как?

– Зажги дома свечу и попроси прощения!..

Я так и сделал. Я зажёг свечу. Я смотрел на огонь. Я видел отца в третьем ряду. Я видел маму рядом с ним.

– Простите меня! Простите, что я не стал математиком!