Читать книгу Небыль - Сергей В. Бойко - Страница 2

Длин-длин-день!

В этот день старый колченогий стул спасет меня от самоубийства и чуть не угробит моего соседа.

Накануне я затеял ремонт квартиры – затеял, как говорится, неожиданно для самого себя, хотя собирался сделать его еще пять лет назад и уже тогда припас все необходимое.

Перво-наперво я снял и убрал шторы, перенес в кухню книги и книжные полки, перетащил туда же письменный стол и водрузил на него снятую в комнате люстру; застелил газетами диван, платяной шкаф, пол и даже подоконник; мокрой тряпкой смыл старую побелку с потолка, развел новую и специальной кистью побелил потолок наново. Я отодвинул от стены диван и платяной шкаф и принялся сдирать ветхие обои. Покончив с обоями, я сварил в ведре клей на кухонной плите. На этом родник моей трудовой активности иссяк…

Остаток дня и всю ночь я пролежал на застеленном газетами диване в ожидании утраченного вдохновения. Я не сомкнул глаз до рассвета. Так мне казалось. На самом деле все это время я шел к своему озеру. Мне было восемь лет, и я бодро шагал теплым солнечным днем, по песку, усыпанному сосновыми шишками и хвоей. Хотя я знал, куда и зачем иду, но мое озеро открылось, как всегда, внезапно, – я даже вздрогнул от восторга и ужаса и замер на месте.

Оно казалось совсем нестрашным, это озеро. Его небесно-голубой глаз лежал в низине, за частоколом тонких высоких сосен, и как сквозь ресницы внимательно смотрел на меня и знал в этот момент про меня все – и то, что было, и то, что будет.

Ничего-ничего, успокоил я себя, подумаешь! Обыкновенный карстовый провал с вертикальными стенами, наполненный за тысячи лет чистой ключевой водой. Берега у него постепенно затянулись плотным торфяником, который своими плавающими краями образовал на озере идеальный круг. Мальчишки врут, что у него нет дна, – оно есть, только очень глубоко. Раз этот торфяной край плавает и никуда не уплывает, значит, он где-то прикреплен к твердому берегу. А раз есть твердый берег, значит, и дно где-то есть, ведь оно – продолжение берега, не бойся! Обыкновенное озеро.

Так я уговаривал себя, но круглое и чистое, бирюзово-черное, бездонное как зрачок, озеро потрясало меня своим строгим взглядом и вселяло робость.

Недалеко от воды я остановился, снял рубашку, сандалии и короткие штаны. Я встал на тонкую кромку фальшивого берега, как на бумажный лист, на самый край. Этот край, под которым ничего кроме воды не было, тут же начал медленно опускаться. Вода залила ступни и подбиралась к коленкам. Я оглянулся, но никого поблизости не увидел. В этот момент на солнце набежала маленькая тучка, – и вода, не освещенная дном, из небесно-голубой сделалась черной как грифель. Озеро потемнело и нахмурилось.

До бездонной пропасти оставался один шаг. И я сделал его – назад…

«Бумажный лист» вздохнул и поднялся, часть воды не успела вернуться обратно и пошла ручейками поить мох и клюкву. Я отступил еще дальше и лег на живот. Я нарвал целую пригоршню незрелых ягод вместе с листочками и мхом и запихал все это себе в рот. Я давился, но глотал, – таким способом я наказывал себя за трусость.

Я снова встал на самый край, и он снова начал медленно опускаться под тяжестью детского тела. Так медленно, что я успел несколько раз загадать: «Если не отступлю, то все у меня сбудется, если не отступлю, то все у меня сбудется, если не отступлю…» – даже не задумываясь о том, что в себя включает это «все»; просто – «все»!

Когда вода дошла уже почти до горла, я сделал шаг вперед и, не ощутив опоры, окунулся с головой и тут же начал тонуть…

Я удивился, лежа на шуршащих газетах:

– Почему же ничего не сбылось? Ведь я не отступил…

Я опять стал маленьким мальчиком, шел по песку, усыпанному сосновыми шишками и хвоей; снова борол страх, окунулся и начал тонуть…

И снова оказался на пути к озеру…

Вот так я и не сомкнул глаз до самого рассвета в ожидании утраченного вдохновения.

Ранним утром я застелил все чистыми газетами и попытался приклеить к стене первый кусок обоев. Я как следует намазал его клеем, влез на колченогий стул и причмокнул верхний конец к стене; спрыгнул на пол и прилепил нижний; взял мягкую тряпку и попытался разгладить. Разглаживая, я смял тонкие немецкие обои с тонким немецким рисунком, – обои были добыты по случаю еще в старые времена! – смял, осерчал, бросил тряпку в ведро с клеем и содрал со стены первый «блин-комом».

Я снова лег на диван и внимательно прислушался к себе. Давешнее вдохновение возвращаться не собиралось. Но тут мне на глаза попался крюк для люстры, – о Господи! – и новый творческий порыв буквально сотряс все мое существо.

Я взвился с дивана, быстро отыскал ножницы и вылетел на балкон. Не обращая внимания на буйство жизни под кустами жасмина, на юркие облачка и синеющее небо, я отрезал бельевую веревку и соорудил петлю; в комнате влез на стул и присобачил свое творение к крюку в потолке. Я вдохновенно созидал орудие разрушения и не замечал вопящего диссонанса в этом противоестественном творческом акте, – более того, я насвистывал и даже улыбался, потому что мне было хорошо! Когда все было готово, я оглядел результат своего труда со всех сторон, остался доволен и с легким сердцем взошел на эшафот.

Старый колченогий стул, который помнил школьником еще моего папу, – этот преданный стул вдруг отчетливо представил себе своего мальчика раскачивающимся в петле с выпученными глазами и вывалившимся языком, – у старых стульев богатая фантазия и большой жизненный опыт! – и потрясенный этим видением, он содрогнулся чуткой душой и деревянным телом. Озноб пришелся весьма кстати, – его мальчик еще не успел сунуть голову в петлю! – и оказался достаточным, чтобы сбросить бестолкового хозяина на пол.

Увлекая случайной рукой старый чемодан с платяного шкафа, я полетел вниз – и грохнулся! Чемодан ударил меня сверху по голове, распахнулся – и широким жестом явил по полу свое содержимое: фотокарточки, вырезки из журналов, красочные настенные календари и исписанные тетрадные листки.

Вся эта макулатура была моей памятью – бесхозной и давно забытой. «Убитый» своей памятью по голове, я сидел на полу, прислонясь спиной к платяному шкафу, и трогал удивленными пальцами бумагу вокруг себя и больную шишку на темени.

Следствием легкой контузии стало то, что уже через пять минут после падения я принялся вместо обоев клеить на стену все, что вывалилось из чемодана. Я охапками бросал свою память в ведро с клеем, выуживал наугад и лепил, лепил, лепил, не соблюдая ни художественной композиции, ни хронологической последовательности. А потом, когда моя память легла передо мной пестрым ковром от балкона до двери в прихожую, я сел на диван и стал на нее смотреть.

Коллаж всей жизни уместился на одной стене – фотокарточки, вырезки из журналов, настенные календари, листочки…

Я сидел на диване и смотрел на свою жизнь.

Длин-длин-день! – пропел звонок входной двери.

Это был мой сосед по лестничной площадке.

– Привет, сосед! Можно к тебе? Я так, по-соседски. Ничего?

– Пожалуйста, сосед, только у меня не прибрано, ремонт. Добрый день!

Мужчина стал неторопливо внедряться в мою квартиру:

– Моя полудура сообщила: твоя вторая жена тебя из тещиных хором турнула. Так ли? Может, ты сам свалил? По дружбе советую: наплюй! Меня Егор зовут, ты знаешь. А тебя – Игорь. Почти тезки. Тезка, выпей со мной. У меня история вышла – обхохочешься! Ты мне друг?

Я не хотел его обидеть или поставить в неловкое положение, поэтому улыбнулся и сказал:

– Друг! Проходите, пожалуйста.

– Вот это по-нашему, – обрадовался сосед, – вот это…

Он осекся.

Веревка с петлей все еще свисала с потолка. Под ней валялся старый стул.

– Извините, сейчас уберу! – спохватился я.

– Да ладно тебе, не суетись, – свеликодушничал обалдевший сосед.

– Это для композиции было, для фото, – объяснил я. – Увлекся, знаете, художественной фотографией.

– А-а, понятно! – сосед вздохнул с облегчением. – Не-не-не? Не трогай. Пусть висит. Красиво же. – Он попробовал веревку на прочность и заявил: – Я себе такую же повешу. Для композиции. Даже три. Так, так и так. На разную длину. Пусть моя полюбуется. А у тебя тут ремонт? С ремонтом помогу. – Он оглянулся, увидел коллаж на стене и замер с недовынутой из пакета бутылкой. – О-го-го! Да ты художник. А я, дурак, ремонт! – Он прошелся вдоль стены. – Ух ты, и Гагарин тут! Этого я тоже знаю. А это ты, что ли? Умора! А это кто? – Он достал наконец свою бутылку, поднял стул и уселся на диван. – Здорово! О времени и о себе. А чего скромничать? Скромность, она – знаешь? Ложная она – вот что! Ну, тащи стаканы. История вышла – обхохочешься.

Пробку от бутылки он подсунул под хромую ножку стула; застелил сидение чистой газетой; разложил принесенную с собой закуску. Я принес из кухни миниатюрные рюмочки. Усаживаясь рядом с Егором, я с виноватым видом заметил:

– Я вообще-то не пью. Лечусь. У меня обострение язвенной болезни.

– Болезнь? – моментально отреагировал сосед. – Самое главное в лечении – напугать болезнь. Сейчас мы ее капельку пуганем. – Он разлил по рюмкам. – Моя говорила, твоя жена… но не та, что тебя бросила, а вторая… или ты сам от нее ушел?.. твоя вторая настоящей королевной была. Так ли?

– Так. А папа у нее был король. Только давайте не будем об этом. Хорошо?

– А чего кричать? – вдруг обиделся сосед. – Понял. Записано! – И он снова оживился: – У меня история вышла… Но сначала – давай! Будь!

И сосед начал свою историю:

– Теща распотрошила мою недельную заначку. Ты ведь знаешь, я – сантехник. Я им в ответку – поломку крана на кухне! И подослал с ремонтом кореша. Тот слупил со старой ведьмы на три «поллитры» за ремонт. Две мы с ним в бойлерной уговорили, а последняя – вот она! Из мужской солидарности и для знакомства.

Налили по второй.

– Ну, давай! За вечную мою профессию. Наш брат еще в древнем мире водопровод чинил, в Италии. Тыщу лет назад.

По поводу Италии я возражать не стал, а когда мы выпили и отдали должное закуске – тещиным блинам! – сказал:

– Я тоже хочу рассказать. Тоже – обхохочетесь… Дело в том, что мне не дают заниматься любимым делом. Потому что все складывается так, будто работа моя никому не нужна. А на самом деле она идет вразрез… Поэтому теперь я отправлен в отпуск. В разгар лета. А другие пойдут в отпуск в разгар ноября. Вот такие пироги на государевой службе. Смешно?

– Обхохочешься, – сказал сосед. – Но не факт. Давай за тебя. Будь!

Выпили по третьей, и я разговорился:

– Знаете, Егор, тяжело! Будто меня вели за руку по жизни, вели – и вдруг бросили! Только не подумайте, что я жалуюсь. Нет, это простая констатация. Но вы знаете, я ведь не боец, проталкиваться не умею. Делаю, что велят… Но иногда вдруг охватывает лихорадка – как в цейтноте! Кажется – каждая секунда не должна пропасть даром, хочется что-то самому делать, делать. А потом – снова апатия. Равнодушие ко всему. В такие моменты кажется: смерть – самый лучший выход. Иначе можно сойти с ума. А это страшно. Мне уже раз чудилось, ночью: в голове будто закипает как в кастрюле, булькает себе потихоньку, подходит на медленном огне – безумие! А я еще нормальный, в сознании и все понимаю и хочется только одного: чтобы это поскорее кончилось – как угодно, но кончилось!.. А все от пустоты, от ненужности.