Читать книгу Гимгилимыада – 2: С надеждой на возвращение - Сергей Валерьевич Белокрыльцев - Страница 1

Улит подошел к библиотечной двери с двумя квадратами затемненного стекла, протянулся к дверной ручке, но замер. «Предстоит важный разговор с Шафтит, – подумал он, – нужно соответствовать уровню моей великой цивилизации, выглядеть подобающе, достойно и постараться произвести впечатление истинного джентльмена». Как написал отец в одном романе: «Лучше предстать перед понравившейся женщиной джентльменом, чем неуклюжим мямлей». А Улиту хранительница исписанной бумаги нравилась. Сын известного писателя искал общения с ней, ему хотелось, чтобы она была рядом как можно чаще. А ведь матушка, светская львица Илина Еделинская, вбивала юному Улиту в его девственную головку, не отягощенную зрелым мышлением, совсем другое. Она не уставала повторять, что для счастливого брака девушка должна соответствовать следующим категориям:

1) Состояние избранницы не должно уступать твоему, мой милый Улиток. Наличие денег важно для равноправных семейных отношений и материального благополучия.

2) Цвет кожи и разрез глаз избранницы должен соответствовать твоим. Иначе вы не подойдете друг другу, пусть сразу это может быть и незаметно. Со временем возникнет множество недопониманий. Они приведут к ссорам и закономерному разрушению семьи. К тому же от смешанных браков на свет появляются одни выродки.

3) Избранница должна состоять в высшем обществе, быть воспитана и разбираться в современном искусстве, чтобы помочь с ЭКЛИ, когда он перейдёт к тебе.

4) Избранница должна иметь ничем не запятнанное прошлое. Ты у неё должен быть первый. Когда ты вырастешь, Улиток, то поймёшь, что лучше иметь вещи чистые, никем до тебя не использованные. Бери пример с меня и отца.

И если, неустанно внушала мать, твоя любовь не подойдёт хоть по одному из моих пунктов, для неё же лучше перестать быть твоей любовью. Подобные речи заканчивались заявлением о том, что будет правильнее, если она, как мать, сама выберет спутницу жизни для сына. Но не успела этого сделать и умерла.

Читатели никак не подходят под определение высшего общества. А у Шафтит ещё и кожа зелёная. И вряд ли на её имя открыт счёт с хотя бы несколькими десятками миллионов ерджи. Одно утешало – глаза хранительницы. Глаза у неё были красивые – голубые. И разрез подходящий. Про детей же и думать не хотелось.

И теперь, когда повзрослевший Улиток познакомился с Шафтит, он не знал, что делать и как правильно поступать. Ведь после смерти Илины её наставления не утратили силы внушения. Семейные заветы, назойливо повторяемые матушкой в детстве и отрочестве сына, въелись Улиту в самую мозговую подкорку, породили кучу предрассудков и обросли натуральными догмами. Улит Тутли вырос и стал тем, кем стал – сыном известного писателя и знатоком современного прогрессивного искусства.

Пока же прогрессивный знаток вытащил из кармана пальто круглое зеркальце с костяным гребешком и снял котелок. Придирчиво хмурясь, оглядел свое отражение настолько, насколько позволяло газовое освещение, и тщательно причесал жесткие кудри. Покончив с волосами, он критически осмотрел крапчатое твидовое пальто и, поджав губы, смахнул невидимые пылинки с плеч. Достал из кармана носовой платок, нагнулся и протер им ботинки, а после выбросил испачканный платок в кусты. Обувную щёточку он позабыл на ферме.

Волнительно вздохнув, Улит нажал на дверную ручку и потянул на себя. Дверь не поддалась. Улит дёрнул ещё раз, столь же безуспешно. «Что такое? – тревожно подумал Улит, отступая назад. – Почему дверь не открывается?! Всегда открывалась, а тут не открывается! Ерунда какая». Он использовал последнее средство. Представитель высшего общества замолотил в дверь кулаками и заорал:

– Шафтит, открой! Это я, Улит с Земли! Сын известного писателя Тутли!

И почти сразу из темноты гаркнули в ответ:

– А ну заткнись, чего разорался!

– Сам заткнись, пока я из тебя дух не вышиб! – прокричал в ответ Улит, не переставая молотить в дверь. – Предупреждаю, в университете я был одним из непобедимых фехтовальщиков на тростях! Лучше дрался только сам профессор Зельц! А он мог любого в холодец превратить!

Ему никто не ответил.

Дверь открылась, и Улит, заглядевшись в сторону гаркуна, чуть не разбил кулаком в белой перчатке фонарь, что выставила перед собой выглянувшая Шафтит, но успел отвести руку.

– Славной ночи, Улит! – приятно удивилась девушка.

– Ох… э… Славной, Шафтит, славной ночи.

И почему при виде библиотечной хозяйки его будто щербетом обливают? Ведь раньше ничего подобного не было. А началось такое после Фермерской ярмарки, когда ему стало стыдно за свою трусость перед червями и девушкой.

– Ты чего так поздно? Если пришёл почитать Слунца, то читальный зал уже закрыт. – И быстро, скороговоркой, Шафтит протараторила на одном дыхании: – Ключи в сейфе, который лежит в другом сейфе, который лежит ещё в одном сейфе в потайной яме потайной комнаты потайного подвала… Между прочим, я собралась понежиться в потай… ай, в обычной ванне и уже набрала воду. Потом хотела почитать и лечь спать.

Улит ошалело хлопал глазами, пялясь на муслинку, мало чего разобрав из услышанного. Шафтит рассмеялась, будто по мраморным ступеням рассыпали бусы.

– Э… – сумел положить хоть какое-то начало фразе сын известного писателя и даже завершить её: – …ты не рада меня видеть? Или это… шутка? Эхе-хе… сме-ешно-о.

– Ну конечно шутка! Откуда в доме исписанной бумаги потайные подвалы и сейфы? И почему ты решил, что я не рада тебя видеть?

– Сама сказала, что закрыла читальный зал, хотя я пришел не затем, чтобы читать. И говоришь, что хочешь полежать в ванне. Это ведь намёк, чтобы я ушёл, да? Так я уйду. Я ведь не какой-нибудь тупица, намёки понимаю… Пожалуй, мне лучше зайти позднее… в смысле, завтра.

– Но я сказала правду. Читальный зал и архивы уже закрыты, время-то позднее. И я действительно собиралась мыться, – сказала Шафтит и добавила: – Просто хотела попросить тебя потереть спинку.

– Шшш…. что?! – Улит залился краской от макушки до ногтей.

– Какой ты смешной, Улит, – хихикнула Шафтит. – Заходи, холодно же.

Они поднялись на второй этаж. Винтовая лесенка, обхватывающая железный столб, привела их на чердак, обустроенный под жильё: две небольшие комнатки, гостиную и спальню, крошечной ванную, рассчитанную только на ванну, и кухоньку.

С точки зрения Улита, гостиная была обставлена более чем скромно. Зефирно-лиловый трёхподушечный диван, накрытый плюшевым пледом такого же цвета. Перед ним круглый низкий столик с бархатным напероном. На столике – медный светильник для чтения. Розовый палас. Нейтрально белели стены. Горят толстые коричневые свечи, воткнутые в спины бронзовых двурогих мясоходов. От свечей исходил едва уловимый запах сосны. Ярко-лиловый шкафчик напомнил Улиту одного мультперсонажа, игрушечного робота-гвардейца, который очень нравился ему в детстве. В комнате было прибрано и опрятно.

«Как здесь мило, – подумалось Улиту. – И пахнет приятно… пихтами… почти как туалетным освежителем воздуха».

– Присаживайся, – показала Шафтит на диван.

Улит сел, сохранив спину прямой как доска. Одну ногу он поджал к диванному низу, а другую выставил вперёд. Положив котелок на подлокотник, а обе руки на набалдашник трости, он стал смотреть немигающими глазами прямо перед собой, будто с него срисовывали портрет.

– Так и будешь сидеть в пальто и перчатках, упершись палкой в пол? – девушка невольно улыбнулась. – Тебе не жарко, может, окно открыть? Или это намёк на то, что уже уходить собрался?

Улит молча вскочил, смущённо улыбнулся и стянул перчатки. Небрежно, комками, рассовал их по карманам пальто, которое вместе с котелком и тростью отдал Шафтит, а та повесила одежду в шкаф.

– Чаю хочешь? – предложила она.

– Да… если есть, – сказал Улит и сел на диван.

– Нет, чаю у меня нет, – снова не выдержала Шафтит и хихикнула. – Я спросила просто так. Я вот тоже хочу, а нет. Зато теперь есть общая тема для разговора. Знаешь, Улит, когда очень хочется чаю, а его нет, о нём можно говорить бесконечно.

И без того сконфуженный Улит, услышав о чайных грёзах Шафтит, окончательно лишился чувства юмора, которое у него и так было развито односторонне: свои шутки он всегда считал остроумными, а чужие глупыми. Сын известного писателя вскочил с дивана с неестественной быстротой.

– Как же неловко получилось… Шафтит, да я сейчас в магазин сбегаю! – сбивчиво залопотал Улит, позабыв, что отдал остатки денег Веруму. – Сколько купить чаю? Три пачки? Пять, десять? Если не хватит, я завтра ещё куплю! Я каждый день могу чай приносить. Ты будешь носить обеды днём, а я буду носить вечером чай!

– Улит, ты ненормальный! – Шафтит уже не хихикала, она звонко хохотала. – Ты какой-то весь напряженный. Так и хочется немного поиздеваться над тобой. Есть у меня чай, есть. Сейчас принесу… Любопытно было бы побывать на твоей планете, – сказала она уже с кухни.

– Э… хе-хе, сме-ешно-о… – деланно рассмеялся Улит, осматриваясь. – У тебя подсвечники есть. И свечки в них горят. Ароматы распространяют. Красиво…

– Есть, да, – ответила Шафтит, набирая воду в чайник и ставя его на плиту. – Только чего ты в них красивого увидел? Обычные свечи и подсвечники, куплены в мелочной лавке. А ты ведь говорил, что прекрасное в магазинах продаваться не может.

– Ну… просто… – замялся Улит, который, признаться, и сам толком не знал, чего красивого в толстых коричневых свечах, и сделал комплимент ради комплимента, совершенно не заботясь о смысле. – А почему мясоходы сделаны с двумя рогами, они ведь однорогие?

– Теперь однорогие. Раньше были и с двумя рогами, но они вымерли тысячекружья назад и теперь считаются символом здоровья и вечности. Правый рог – здоровье, левый – вечность.

– А однорогие символом чего считаются?

– Не знаю… Может, символом еды?

Улит чувствовал, ещё немного, и он покроется потом от своей неуемной робости. Да что такое с ним происходит? Как странно влияет на него эта муслинка. А ведь даже не землянка, а муслинка… Сдались ему мясоходы-символы, не за ними он пришёл сюда. Улит даже начинал побаиваться того, что Шафтит нравилась ему больше, чем любая из земных женщин, с которыми ему доводилось общаться. Его тяга к инопланетянке казалась ему чем-то ненормальным. А материнские наставления? Она хотела как лучше для него, значит её советы дельные.

«Комната маленькая, окно закрыто, а пот воняет, – перестал рефлексировать Улит. – Вот если бы можно было сесть у открытого окна, а комната была бы длиной в полсотни метров, как янтарный туалет в одном из отцовских романов. Шафтит бы села в противоположном конце комнаты и дышала через противогаз, тогда и беспокоиться нечего. У женщин-то обоняние гораздо более развито, чем у мужчин. Не хватало ещё вспотеть. Что тогда она обо мне подумает? А подумает она, что я свинья. Нет, не должна так подумать. Свиней она не знает, но знает жиротрясов. Значит подумает, что я жиротряс. Может, уже думает? Может, я вспотел и принюхался? Так, надо бы успокоиться. Представлю, что нахожусь на Земле, в ЭКЛИ, а Шафтит загримированная натурщица какого-нибудь художника-фантаста».

Задумавшись, Улит продолжал стоять. ЭКЛИ представлялось как-то зыбко.

– Присесть не хочешь? – спросила с кухни Шафтит.

– Верно! – нарочито бодро воскликнул Улит и уселся на диван. Не зная куда девать руки и о чём думать, он принялся ощупывать и гладить лиловые подушки через плед, стараясь тем самым отвлечься и заглушить в себе нарастающее ощущение того, что он находится не в своей тарелке. И очень глубокой. – Хе-хе! Как же не присесть-то, когда у подушек такие формы, они мягкие, упругенькие…

Войдя в гостиную с чаем и печеньем на подносе, Шафтит увидела Улита, наглаживающего диванные подушки и бормочущего про мягкость и упругость форм. Шафтит поставила поднос на столик и села рядом с Улитом.

– Ты о чём бормочешь? – поинтересовалась она как бы мимоходом, передавая кружку землянину. – Про какие формы?

– Я? – встрепенулся Улит, принимая чашку с чаем. – Я? Да про диван… Он такой мягкий, гладенький. Так и хочется полежать на нём.

– О, ты пришёл полежать со мной на диване?

– С тобой? – настороженно переспросил Улит.

И тут до него дошло, какие формы подразумевает девушка. Забывшись и, по своему обыкновению, покраснев, он резко и неловко махнул рукой, словно был куклой, управляемой издерганным жизнью кукловодом, и плесканул чаем прямо на грудь Шафтит. Смоченный лиф платья потемнел.

Шафтит коротко взвизгнула и птицей вспорхнула с дивана, кончиками пальцев оттянув за край промокший насквозь лиф ровно настолько, чтобы горячая жидкость не добралась до кожи. Улит, взяв ноты повыше, завопил ещё пронзительнее, и вскочил с дивана вслед за муслинкой. Руководствуясь искренним желанием помочь девушке, ошалевший от результата своей же неловкости и мало что соображающий землянин схватился за белый кант лифа и потянул на себя, обнажив изумрудные груди муслинки едва ли не полностью. Теперь их скрывал только тёмно-синий бюстгальтер, который, впрочем, не сильно этого и хотел. На несколько мгновений землянин застыл и вперился в представшую его взору картину. Осознав и осмыслив увиденное, Улит сделался идеально пунцовым.

Бросив на застывшего землянина недовольный взгляд, Шафтит выдернула край платья из скрюченных пальцев Улита и быстрым шагом ушла в ванную, закрыв за собой дверь.

Некоторое время Улит таращился на одного из двурогих мясоходов. Толстые коричневые свечи равнодушно горели и распространяли аромат хвои. Теперь и свечи, и запах казались самыми обычными и ничем не примечательными. Улиту было не до них. «После такого она точно подумает, что я свинья! – скакали мысли в его голове. – А я испугался, что она ошпарится. Хотел помочь, а тут такое… красивые, притягательные, мягкие, даже дыхание спёрло.» В низу живота Улита заметно повысилась температура, и приятное тепло разлилось по его нутру. И тепло это каким-то образом придавало решимости, которой Улиту так не хватало в общении с дамами. Вдобавок ко всему, Улит вспомнил несколько фильмов, в которых женщины во время ссор убегали в ванную и плакали. Ему стало невыносимо стыдно при одной только мысли о расстроенной и плачущей по его вине Шафтит. Но не время пускать сопли. В конце концов, он представитель благородной семьи Тутли, владелец всемирно известного ЭКЛИ, ценитель современного искусства и просто джентльмен. И как написал отец, лучше предстать перед женщиной джентльменом, чем мямлей. Улит подошёл к двери ванной и резким волевым движением распахнул её.

Тёплый, влажный воздух с лёгкой примесью пара дохнул на землянина. Он шёл от ванны, полной горячей воды. Улит припомнил, что Шафтит перед его приходом собиралась мыться. Сама Шафтит стояла спиной к Улиту в тёмно-синих бюстгальтере и слипах. Платье она держала в руках и как раз отмывала пострадавший лиф, посыпав его стиральным порошком и сунув под струю воды. Решительно раскрыв дверь, Улит так же решительно потерял дар речи и решительно же приобрёл ставший привычным пунцовый окрас лица. Что делать джентльменам в данной ситуации, отец в книгах не писал и в интервью не говорил. Шафтит, не отвлекаясь от незапланированной стирки, глянула на землянина через плечо.

– Надо сразу отмыть, иначе засохнет, – сказала она, – и платье придётся выбросить.

Улит, не говоря ни слова, закрыл дверь. Было ясно, что над образом джентльмена ему стоит поработать.

– Шафтит, ты не плакала? – спросил он через дверь. – Ты ведь должна была плакать… Наверное.

Тут до Улита дошло, какую дичайшую ахинею он несёт.

– В смысле, – исправился землянин, – я подумал, что ты расстроилась и плачешь.

– Ты о чём?

– Ну, как бы тебе объяснить. На Земле так принято среди женщин. Если они расстраиваются, то иногда убегают в ванную и плачут.

– Нет, побывать на твоей планете мне расхотелось. Делать мне нечего, как убегать в ванную и плакать. Я пошла отстирать платье, на которое ты пролил чай. Между прочим, я купила это платье на Севере Материка. У нас таких не шьют.

– Я куплю тебе пять таких платьев!

– Зачем мне шесть одинаковых платьев?

– Хорошо, куплю пять разных платьев!

– Не надо. Пятно почти исчезло. Если бы ты был муслином, я бы сказала, что у твоих предков наверняка была красивая чешуя.

– Не знаю, – Улит выбрал нейтральный ответ, так как не совсем понял, о чём речь. – И извини за то, что увидел тебя голой.

Он услышал, как Шафтит насмешливо фыркнула.

– Землянин, – сказала она, – скажем, я была не совсем голой. А если даже и была бы голой, то за что ты должен просить прощения? Я вроде бы не уродка…

– О, нет! Совсем не уродка! Ты очень привлекательная, настолько привлекательная, что я уже давно мечтаю увидеть тебя голой. Ой! Я не хочу видеть тебя голой. То есть не то, чтобы не хочу… Я хочу, ты не подумай, но по-другому.

– Хочешь по-другому?

– Ты неправильно меня поняла!

– А как тебя понимать, если ты говоришь непонятно что.

– Ты в нижнем белье! – отчаянно вскричал Улит.

– А, ты хочешь без нижнего белья?

– Да нет же! Да я про другое. Нельзя видеть женщин в нижнем белье, если сам того не ожидаешь! Это неприлично! Нужна подготовка, чтобы все об этом знали!

– Кто все?

– Ну мужчина, который увидел, и женщина, которую увидели.

– Ничего не понимаю. Ладно, если считаешь меня в нижнем белье неприличным зрелищем, то принеси халат. Он висит в шкафу, во втором отделении, где все халаты. Мне нужен изысканно-болотного цвета.

Во втором отделении шкафа висело четыре халата: белый, чёрный, жёлтый и серо-зелёный. По крайне мере, серо-зелёный ассоциировался, пускай и не с изысканным, но с болотом. Улит снял халат с крючка и принёс Шафтит. Отвернувшись и зажмурившись, он приоткрыл дверь и просунул халат.

«Непонятный какой-то этот землянин, – думала Шафтит, тщательно втирая в лиф стиральный порошок. – Видно же, что я нравлюсь ему, а сам говорит, что не хочет видеть меня без одежды. Потом говорит, что хочет, но нужно, чтобы мы с ним об этом знали. А мы будто не знаем. Может быть, у землян есть какие-то особые обычаи для этого? Но я-то ведь о них не знаю, мог бы понять».

Уничтожив пятно, Шафтит повесила платье сушиться и вышла из ванной в халате. Увидев девушку и не зная, что сказать, Улит констатировал очевидное:

– Ты вернулась.

– Еще чаю? Есть и другие платья.

– Нет! – решительно отказался Улит. – Чаю я больше не хочу.

– Ну, тогда, может быть, расскажешь, зачем пришел? Ведь не за тем, чтобы обливать меня чаем.

Улит был уверен, что муслинка ужасно сердится на него, а не показывает этого лишь из уважения к нему, важному землянину. Ведь мало того, что он заляпал ей платье, так еще едва не обварил кипятком ее изумрудные груди. Такие гладкие и заманчивые…

– Шафтит, я совсем забыл! – встрепенулся Улит, выбравшись из постельно-зелёных фантазий. – Я никогда ничего не забываю, но сейчас, когда я здесь и ты здесь… в общем, мы здесь…

– Улит, так ты скажешь, в чем дело?

– Ах, да, – прервал Улит собственный слововорот. – Как ты знаешь, нам с Верумом пришлось работать на ферме, и теперь времени на отцовское задание у меня почти нет. Нужна твоя помощь.

– Я буду рада помочь тебе. Но что я могу сделать?

– Раз уж ты все время проводишь в доме исписанной бумаги, то можешь делать выписки из истории Слунца вместо меня.

– А что именно я должна записывать?

– Все самое важное и интересное, разумеется. Я переведу для тебя инструкции, которые дал мне отец. Если будешь следовать им, то у тебя все получится.

– Буду рада помочь, – сказала Шафтит и игриво спросила: – А что я за это получу?

– Получишь? – нахмурился Улит, но сообразил по-своему. – Ах, ты о вознаграждении. Не волнуйся, я оплачу неудобства. Потом… когда заработаю. Или когда ваш горотрощ отыщет мои деньги.

– Я шучу, – улыбнулась девушка. – С радостью помогу тебе, сын известного писателя. Доверие такого важного землянина для меня честь и ничего взамен не нужно.

– Так или иначе, – сказал Улит покровительным тоном, – я найду способ отблагодарить. Мне не разорваться между работой на ферме и домом исписанной бумаги. Я работаю десятину через десятину. Я, конечно, буду собирать материал для книги отца в выходные, но это долго. Твоя помощь неоценима.

– И это все, для чего ты приходил?

– Ну… собственно… да. Мне пора. Завтра с утра за мной и Верумом приедут и увезут на ферму. Я должен как следует выспаться.

– Конечно, я понимаю, – сказала Шафтит.

И подумала: «Нет, я ничего не понимаю. Мог бы выспаться, переночевав у меня».

Отсалютовав на прощание котелком, Улит вышел на улицу.

Далеко прошагать не получилось. С неба, затянутого чёрными тучами, упало несколько пробных дождевых капель, будто бы примериваясь. Улит ускорил шаг, но не прошло и минуты, как в мановение ока на землю обрушился густой ливень. Одежда землянина промокла насквозь столь быстро, как если бы на него вылили бадью воды. Поколебавшись несколько секунд, он бросился обратно к библиотеке. И когда он колотил в двери, понося непогоду, в ботинках уже хлюпала вода.

Шафтит отворила сразу, будто ждала за дверью. Мокрый Улит ввалился в библиотеку. С него стекало.

– Раздевайся! – почти приказала Шафтит, помогая землянину снять изрядно потяжелевшее твидовое пальто. – Брюки тоже снимай и все остальное!

– Все?! Совсем?!

– Совсем! – крикнула девушка, поднимаясь с мокрым пальто по лестнице. – Я развешу твою одежду сушиться.

Вернулась Шафтит с одним из оставшихся в шкафу халатов, белым, но Улит стоял как вкопанный и нервно теребил верхнюю пуговицу мокрого жилета.

– Ты почему не раздеваешься? – удивилась муслинка.

– Ну… это…

– Неприлично? Вот халат, подруга отдала. Мне великоват, а тебе должен подойти.

Тяжело вздохнув и краснея, Улит снял шерстяной жилет, галстук брусничного цвета с бриллиантовой запонкой, теплую рубаху и начал стягивать брюки. Под брюками он носил свободные панталоны розоватого оттенка, доходящие почти до колен, разрисованные бирюзовыми дракончиками и лимонными динозавриками. Шафтит с любопытством глядела на необычный для муслинов предмет гардероба.

– И это снимай, – сказала она.

– Нет! – чуть не взвизгнул Улит. – Под ними ничего нет!

– Как, совсем ничего? – хихикнула Шафтит.

– Совсем. В смысле, есть, но не… Я не буду это снимать. Они почти сухие.

– Как хочешь.

Халат едва налез на плотного землянина. Но так было лучше, чем стоять перед Шафтит в совсем не джентльменском виде.

– Поднимайся наверх, – сказала девушка. – Я отожму одежду и развешу её, а потом принесу тебе чай. Только не проливай его.

Садиться на диван Улит не стал, предпочтя ему стул, и не зря. Под пятой точкой он ощущал неприятную влагу почти сухих панталонов.

Вместе с чаем Шафтит принесла пышные булки и аквамариновое варенье с серебристыми лепестками. Это было кстати, поскольку Улит успел проголодаться. Попробовав варенье, он обнаружил, что оно было даже вкуснее, чем варенье Нублан, и обладало едва уловимым мятным привкусом.

– Нравится? – поинтересовалась Шафтит.

– Офень, – едва прожевав, ответил Улит и шутливо добавил: – Помимо того, что ты приносишь нам обеды, мне явно стоит приходить к тебе на ужин.

– Я не против, – с улыбкой ответила девушка. – Кстати, утром ко мне прибежал усатый паренек с фермы, на которой вы работаете. Он сказал, что сегодня приходить на ферму строго запрещено. Я спросила, почему запрещено, но он сказал, что так велели важные земляне, и тут же убежал.

– О, вышла весьма забавная история, – улыбнулся Улит. – Сегодня Нублан, супруга хозяина фермы, пригласила нас на обед. Надеюсь, то был последний обед, на который она кого-либо пригласила.

И Улит в красках, стараясь не упускать важные на его взгляд детали, непременно касающиеся его самого, рассказал, как обед обернулся скандалом с привлечением лечивателей. Но Шафтит не нашла историю забавной.

– Мне так жалко бедную Нублан, – сказала девушка.

– Жалко? – изумленно поглядел на муслинку Улит. – Как можно жалеть эту… необыкновенно мыслящую? Она привязалась ко мне со своими идиотскими идеями, она чуть не убила мужа! И при детях кричала о том, что какие-то разноцветные черви для нее важнее собственной семьи!

– Неужели ты не понимаешь? Радужные черви были для нее всем. Она посвятила им всю жизнь и конечно же ей хотелось, чтобы известный писатель с Земли написал в своей бумаге о ее червях. Поставь себя на ее место.

Улит промолчал. Ставить себя на место муслинки-психопатки, у которой голова битком набита червями, он не собирался. Шафтит грустно вздохнула.

– Мой отец всю жизнь отдал ферме, а я решила посвятить жизнь дому исписанной бумаги. У каждого должно быть какое-то увлечение, занятие, которое бы приносило пользу. Радужные черви Нублан – шаг вперед. Они не теряют цвет, даже если их варить или жарить в кипящем масле. Наверное, ты прав, и она заслужила наказание, но я всё равно сочувствую ей. Нублан наверняка ужасно плохо от того, что ее разлучили с делом, которому она посвятила жизнь, а ее разноцветных червей теперь может и не стать. Ведь можно посочувствовать кому-то, понять его, даже если он не совсем прав.

– Наверное. Но менять точку зрения я не намерен. Я гораздо больше сочувствую ее мужу и детям, которых она из-за своих ненаглядных червей превратила в забитых дураков. Надеюсь, их жизнь теперь изменится к лучшему.

Улит смахнул невидимые соринки с плеча, сделал глубокий вдох, полный выдох и стал глядеть в окно, за которым была непроглядная тьма.

– Значит, – первым нарушил молчание Улит, – ты поможешь мне с трудами Слунца?

– Конечно, мы ведь договорились, – ответила Шафтит. – Займусь Слунцем завтра, после проверки каталогов. Не могу я оставить в беде столь важного землянина, которому приходится заниматься непривычным тяжелым трудом.

– Пустяки, – небрежно отмахнулся Улит. – Эта работа не так уж и тяжела, я привык к физическим нагрузкам с раннего детства. За два дня я вскопал земли больше чем Верум… почти в два раза, хотя он и врал насчёт того, что ему и раньше приходилось работать лопатой. Откровенно говоря, Верум один из тех людей, которые все время врут о своих умениях. Вот, погляди, – Улит хвастливо показал ей мозольные ладони.

Шафтит легонько коснулась руки Улита и нежно провела пальцами по его огрубевшей ладони, от чего сердце землянина ёкнуло.

– Болит? – сочувственно спросила Шафтит.

– Нет, – сглотнув, ответил Улит.

И поспешил высвободить руку и разгладить полу своего белого женского халата.

Шафтит не подведет, особенно если проверять её записи. Например, по выходным, или когда она будет приносить им с Верумом обеды. Улит припомнил, как Шафтит впервые принесла корзинку с едой. Вспомнил ярмарку, вспомнил скандал, который он закатил. Вспомнил и то, каким трусом, каким истериком он предстал перед хранительницей исписанной бумаги. Ушат стыда опрокинулся на сына известного писателя. Улит признавал: своим поведением он допустил бестактность. Шафтит действительно простила его?

– Шафтит, – неуверенно обратился к ней Улит. – Шафтит, я хотел спросить… Я хотел спросить, почему ты вообще пришла к нам на ферму?

– Я же говорила, один деревенский мальчишка рассказал, что земляне работают на ферме. Вот я и подумала, что было бы неплохо вас покормить. И судя по тому, как вы ели, я не ошиблась, – улыбнулась Шафтит.

– Я не о том. На ярмарке я повел себя самым неподобающим образом. Для человека моего уровня такое поведение недопустимо. К тому же, я едва не испортил ваш праздник и обидел тебя. А ты все равно пришла. Я думал, ты не хочешь меня видеть и… и считаешь некультурным трусом.

– Для тебя так важно, что я считаю? – спросила Шафтит.

– Угу, – кивнул Улит, опуская глаза. – Ты не в обиде? Ты простила меня?

– Не в обиде ли я? – всплеснула Шафтит руками. – Еще в какой обиде! И никогда тебя, Улит Тутли, не прощу, каким бы ты важным землянином не был!

Лицо Улита вытянулось, руки похолодели и повисли плетьми. Он почувствовал, как горький комок подкатывает к горлу. Нижняя губа мелко задрожала. Улит немедленно убежал бы, если бы не наряд, состоящий из женского халата и панталонов в бирюзовых дракончиках и лимонных динозавриках. Шафтит прыснула от смеха.

– Улит, ты всегда такой серьезный? Я просто шучу и зла на тебя не держу.

Приложив усилия, побледневший сын известного писателя вымученно улыбнулся:

– Хорошее у тебя… – он постарался говорить беззаботно, но горло предательски икнуло: – … ик! Ой… чувство юмора.

Губы Улита, подрагивая, растянулись в кислой, как незрелая клюква, улыбке.

– Что с тобой? – Шафтит непонимающе смотрела на землянина. – Я опять неудачно пошутила? Ты разозлился?

– Нет, нет, все в порядке. Просто я, наверное, устал.

– Если устал, значит нужно идти в постель, – твёрдо сказала Шафтит.

– Не пойду я в постель! Я не могу идти в постель! А ты где спать будешь, на диване? Это неблагородно, а значит неприемлемо! Я лучше на диване прилягу.

– Ты же говоришь, что устал, а на диване не выспишься.

– Ничего страшного. Я может и не буду спать. Откроешь читальный зал, я Слунца почитаю до утра, инструкции отцовские для тебя переведу.

– А тебе разве завтра не нужно ехать на ферму?

– Нужно, но ничего не случится, если я пропущу один день.

– А твой секретарь справится без тебя?

Такой аргумент сыну известного писателя пришелся по душе.

– Ты и права, – улыбнувшись, сказал он. На этот раз улыбка вышла куда более естественная, то есть самодовольная. – Куда ему без меня.

– А если так, я приготовлю свежего чая, ты умоешься, а потом мы пойдем спать. Открывать читальный зал я сейчас не стану. Ключ в сейфе, сейф в другом сейфе… И не спорь. У меня тоже имеются инструкции и правила, и одно из них: ночью помещения с исписанной бумагой должны быть крепко-накрепко заперты.

Улит не настаивал, лишь категорически, как джентльмен, отказался ложиться в постель, уступив лучшее ложе даме, и довольствовался разложенным и застеленным диваном.

И почему Шафтит говорила, что на нём не выспишься? Укрывшись мягким пуховым одеялом, Улит ощущал, как усталость покидает его натруженное на ферме тело. «Интересно, как бы я себя чувствовал, если бы рядом лежала Шафтит?» – подумал Улит, и понял, что зря. Дрема, одолевавшая его, отступила, освободив место волнительным образам, совершенно не джентльменского характера. Улит полежал на левом боку. Затем полежал на правом. Лег на спину и постарался заглушить навязчивые образы, связанные с мягкими и упругими формами и нижним тёмно-синим бельем, но сонливость как рукой сняло. Понимание того, что в соседней комнате лежала обладательница всего этого, возможно, сейчас действительно голая, не давало покоя.

И когда Улит догрызал второй ноготь, Шафтит, тихо, как может красться в джунглях пантера, вошла в гостиную, рыбкой скользнула под одеяло и прильнула к нему. Дрожащие руки Улита, плюнув на заветы потомственной львицы, сами собой обняли муслинку. Губы землянина и муслинки соприкоснулись в первом из последующих поцелуев в ночи, обещавшей быть для Улита и Шафтит воистину славной.

Улит проснулся другим человеком, то есть человеком, обнимающим девушку.

За окном светало. Нормально выспаться не получилось, поскольку ночь удалась на славу. Но сын известного писателя не жалел, открыв для себя простую истину: занятия любовью могут приносить куда большее удовольствие, чем придирчивый разбор очередной экспозиции оригинальных творений современного искусства.

Улит полюбовался разметавшимися по подушке черными волосами возлюбленной и нежно поцеловал её в зеленое плечо. Шафтит чуть дрогнула во сне и тихонько и сладко вздохнула. Будить свою избранницу Улиту не хотелось, потому он сел на край дивана, зевнул во весь рот и, блаженно улыбнувшись, подумал: «Ну вот и свершилось, я познал еще одну грань жизни. А Верум-то знал, о чём говорит, муслинки отличаются от земных женщин только цветом кожи, в остальном они такие же… Наверное».

Улит сходил на кухню. Плита-печка, нагревшая крохотное помещение за ночь, полностью высушила одежду. «Вот и хорошо», – подумал он, снимая свои вещи с натянутой под потолком веревки.

Чтобы не будить Шафтит в столь ранний час, Улит хотел оставить ей записку, что-то вроде:

«Доброе утро! Жду тебя в обед на ферме, моя любимая лягушонка.

Целую, твой медвежонок Улиток.

P. S. Ути-пути.»

Но не оставил, так как понятия не имел, где находятся ключи от дома исписанной бумаги. А если бы и знал, то не мог же он оставить спящую Шафтит в незапертом доме. Кто знает, сколько мерзавцев-дегенератов и просто дегенератов ходит по гимгилимским улицам на рассвете? Зеленокожую любовь пришлось разбудить. Шафтит, не пряча наготы, бабочкой вспорхнула с постели, обвила шею Улита и поцеловала в губы. Улит лоснился счастьем и походил на медвежонка, дорвавшегося до бочонков с мёдом.

Не одеваясь, Шафтит встала, открыла шкаф, сняла с крючка связку ключей и, дурачась, погремела ими возле уха Улита.

– Не могла бы ты одеться, дорогая? – спросил Улит.

– Почему? – Шафтит изобразила удивление. – Тебе не нравится? Это неприлично?

– Как раз наоборот, очень нравится, потому и прошу одеться. Иначе я задержусь и опоздаю на работу.

Шафтит рассмеялась и накинула халатик. Сыну известного писателя польстило, что Шафтит рассмеялась его весьма остроумной и оригинальной шутке. «Ах, романтические отношения так сближают, – довольно подумал он. – Они рушат барьеры непонимания и стыда, заставляя людей быть собой». Мысль показалась ему невероятно удачной, и он решил, что ее необходимо запомнить, а лучше записать.

Улит и Шафтит спустились к выходу, и муслинка отперла дверь.

– Скажи… – задержался Улит у входа, – скажи, а до меня у тебя никого не было?

– Никого, – ответила Шафтит.

– Это же так романтично! – воскликнул обрадованый Улит. – Это так волнительно, познать прелесть любви с представителем другой планеты!

И он решил, что эту фразу тоже необходимо записать.

Землянин, насвистывая, зашагал по улице, полной тумана раннего осеннего утра, а Шафтит, проводив его взглядом и щёлкнув дверным замком, отправилась завтракать. «Похоже, интуиция не подвела меня, и с ответом я угадала», – подумала хранительница исписанной бумаги.

В сонодомовском холле за конторкой сидел Чикфанил. Он перечитывал вчерашнюю газету, бормоча себе под нос.

– Славных ночей, Чикфанил! – приветствовал его Улит.

– Иэх! Славных ночей, важный землянин! – проскрипел Чикфанил.

– Меня никто не спрашивал?

– О чем?

– Что значит «о чем»? Я говорю, меня никто не искал?

– Искал? А вы терялись?

– С чего ты взял, что я терялся?! – начал злиться Улит.

– Ну как же? Вы не пришли ночевать, а теперь спрашиваете, кто вас искал.

– Вот так всегда, – проворчал Улит на земном. – Даже самое прекрасное утро непременно испортит какой-нибудь кретин своей тупостью.

– Что вы сказали?

– Говорю, что я не терялся.

– Это хорошо, что не терялись. А то в газетах такое пишут, что я даже беспокоился за вас, когда вы не терялись до утра.

– А что пишут в газетах?

– На днях в Язде, страшно сказать, иэх, взорвали магазин. Пишут, что многим поотрывало руки-ноги, а кому-то и, иэх, голову. Хорошо, что вы не были тогда в Язде, иначе и вам могло оторвать голову. Вы лучше не ездите в Язду.

– В Язде я не был и не собирался, – важно ответил Улит. – Мне нет никакого дела до Язды. А тех, кто взорвал магазин, нашли?

– Про это ничего не писали.

– Вашей полиции необходимо лучше работать, – назидательно сказал Улит.

– Обязательно, – закивал Чикфанил, словно мог лично повлиять на эффективность работы полиции.

– Впрочем, это не мои заботы, – небрежно махнул тростью Улит. – Верум не выходил?

– Кто не приходил, иэх? – переспросил Чикфанил. – Мой сын?

– Твой сын? – округлил глаза Улит.

– Нет, мой сын не приходил.

– Да плевал я на твоего сына! Ве-рум! Ве-рум не спускался вниз?!

– Ах, этот, – припомнил Чикфанил. – Так ведь ему, иэх, отрезали пальцы и язык. Вы забыли?

У Улита померкло в глазах, а пол едва не ушёл из-под ног. В ушах тоскливо забил набат. Землянин крепко вцепился в край Чикфанильей конторки.

– К… как отрезали? – промямлил сын известного писателя.

– Обычно, ножом, – хладнокровно сказал Чикфанил и, как показалось Улиту, с какими-то кровожадными, садискими нотками в голосе.

– За-зачем?

– Неужели вы забыли? Его, иэх, бросили в тюрьму, а потом отрезали пальцы и язык за то, что он оскорбил вас и бросился на вас в драку.

Набат утих, пол перестало шкивать, а к Улиту вернулась способность скандалить.

– Старый долбоёб!! Перепугал меня до смерти!! – заорал он едва ли не с пеной у рта. – Я спрашивал о Веруме, а не о том ублюдке с Востока!! Верум, это землянин, который живет со мной в 22-ом номере!

– Ах, в номере 22! Другой важный, иэх, землянин. Удивительно, как я мог сперва подумать, что Верум мой сын, а после принять его за востоковца Уддока? Верум в столовой, пьёт чай. Но он вас не искал, вы ведь не терялись. И как я перепутал? Совсем мозги чешуёй, иэх, заросли.

Дослушивать хозяина сонодома Улит не стал и пошёл в столовую. Там в одиночестве сидел Верум и пил чай из кособокой белой чашки с кривыми, словно колотыми, краями. Улит плюхнулся к нему за стол и вместо приветствия яростно посмотрел.

– Скандалишь с самого утра? – спросил Верум, приветствуя друга кособокой чашкой.

– Этот безмозглый дед несет всякую околесицу!

– Да я слышал, слышал… твои вопли.

– Между прочим, я пропал на целую ночь, а ты и не подумал искать меня!

– А чего тебя искать? – ухмыльнулся Верум. – Известно, где ты был. Сам же сказал.

– Известно ему, – пробурчал Улит, думая, к чему бы ещё придраться.

– Ну и как?

– Что как?

– Как прошла ночь? Ах, ты же не любишь, когда об этом говорят напрямик.

– Не люблю. Есть вещи, которыми джентльмен интересоваться не должен.

– Странные у тебя понятия о джентльменах… Тогда так. Этой ночью ты открыл в библиотеке новую книгу? Она оказалась полна новых знаний и впечатлений? Ты оставил в ней закладку? Ты будешь ее перечитывать?

Улит постарался изничтожить Верума взглядом, испепелить до самых кончиков волос, сжечь до последней клетки ДНК. Но Верум не испепелялся а продолжал пить чай, нагло ухмыляясь.

– Ты пошлая сволочь, Верум, – сокрушенно заключил Улит. – Ты готов от зависти облить грязью всё то чистое, светлое и романтическое, что произошло со мной этой ночью. Ну не всё, конечно…

Улит вспомнил один неловкий момент, связанный с запутанной простынёй и падением на пол как раз тогда, когда это было более чем неприемлемо, в конце концов, неловко и просто неприлично.

Верум показал на белую кособокую чашку.

– Это мне Трощ подарил, – с напускной гордостью сказал он. – Заявился сегодня в гостиницу с первыми лучами солнца и подарил. Сказал, эту чашку вчера слепила его пятилетняя дочь для уважаемых важных землян. И он с утра пораньше лично вытащил шофёра из постели и прикатил в гостиницу, чтобы, как водится у муслинов, взять у Чикфанила ключ, ворваться в наш номер, лично вытащить из постели уже меня и с гордостью подарить этот шедевр гончарного дела. Каков папаша, а? А может, он сам и слепил её, чтобы к нам подлизаться, потому что я в глаза не видел никаких дочерей у него дома, и сам Трощ раньше никаких дочерей не упоминал. Теперь у меня есть кособокая глиняная чашка с кривыми краями, и я пью из неё чай. Можно было бы забрать домой в качестве сувенира, как накопим денег на билет, да только таможня вряд ли пропустит. Будто Трощ этого не знает.

– Кстати, сколько нам нужно работать, чтобы набралась нужная сумма?

– Если ограничить себя в еде и прочих развлечениях, нам нужно проработать около года. Вернее, круга. Он чуть длиннее года.

– Что очень даже неплохо, – неожиданно для Верума заявил Улит.

– Неплохо? Мы застряли здесь на год, а ты говоришь, это неплохо? Я не ослышался?

– Не ломай дешевую комедию, Верум. Ты сам знаешь, что не ослышался. Я сказал именно это. Ни на какой год мы здесь не застряли. Пройдет месяца четыре, и мой отец отправит кого-нибудь из своих помощников, а может прилетит сам, если у него будет время. Такая задержка позволит мне… чаще работать в библиотеке.

– А книга и впрямь попалась интересная, и читатель ушёл в неё с головой, – нараспев произнёс Верум. – Только не забудь, что у тебя есть еще и важное задание от Ылита.

– С важным заданием поможет Шафтит, – отмахнулся Улит и окликнул повара, потребовав подать завтрак.

Вскоре к сонодому подкатил тёмно-малиновый грузовичок, за рулем которого сидел один из усатых и очумелых детей Ежумее. Улит и Верум забрались по лесенке через борт и плюхнулись в кузов, наполненный пахучим сеном. Почему-то малиновые грузовички гимгилимских фермеров всегда были набиты сеном, реже – сухим навозом. За время работы на ферме Улит и Верум так и не удосужились спросить об этом ни самого Ежумее, ни его очумелых детей, ни кого-либо из рабочих. Да и, сказать по правде, этот вопрос их никогда не интересовал. Грузовики ведь существуют для того, чтобы перевозить грузы, а чем еще фермеры могут их нагрузить? Земляне слушали шум мотора и думали каждый о своём. Ну и радовались, что за ними ни разу не приезжал грузовик с навозом.

Улит думал, как было бы здорово, если бы деньги так и не нашлись, а прилетел бы отец. Тогда он бы познакомил его с Шафтит и спросил бы родительского благословения остаться с ней жить. Конечно, Шафтит полностью не соответствует материнским требованиям, но сердцу не прикажешь.

Прости, мама, твой милый Улиток не выбрал львиную дорожку.

А Верум размышлял, как бы отреагировал Ылит, узнай он, что его сынишка вместо сбора материала для книги вкалывает на ферме, а сбором материала занимается муслинка, от которой сам Улит без ума. Скорее всего, книга под названием «Шафтит», как и путь на Яппу, для Улита, оскверненного противоестественным сношением, были бы закрыты раз и навсегда.